Текст книги "Городские легенды"

Она была готова признать свое поражение. Готова сдаться, потому что нельзя ведь сделать больше, чем ты можешь, а у нее уже не осталось сил. Она…

Вдруг кто-то высокий шагнул из метели и остановился рядом с ней, заслонив собой небо. Снег скрывал его лицо, так что Гарриет различала лишь контур, темный силуэт на фоне белизны.

«Нет, – взмолилась она. – Только не назад. Я лучше здесь умру».

Человек присел рядом с ней на корточки, и Гарриет еще нашла в себе силы замолотить по нему окоченевшими кулачками.

– Тише, тише, – сказал кто-то добродушно, легко отводя ее слабые удары. – Давай-ка мы тебя отсюда вытащим.

Руки Гарриет опустились. Это был не монстр, а полицейский. Значит, она каким-то чудом все-таки выбралась из Катакомб.

– Как ты здесь оказалась? – снова раздался голос.

«Чудовище, – хотела сказать она. – Ужасное страшилище. Оно напало на меня». Но с ее замороженных губ сорвалось только:

– Он… апал…

– Сначала отвезем тебя туда, где потеплее, – решил полицейский, – а потом уже разберемся с человеком, который тебя обидел.

Следующие несколько часов прошли как в тумане. Ее привезли в больницу, отогрели, долго проверяли, не отморозила ли она себе что-нибудь. Потом какой-то детектив долго разговаривал с ней, терпеливо составляя из ее путаных, сбивчивых фраз подробное описание того, что с ней случилось, и только потом ее наконец оставили в покое.

Когда она ненадолго выплыла из охватившей ее дремоты, ей показалось, что в ногах ее кровати стоят двое полицейских. Она не была уверена, что видит их на самом деле, скорее все это походило на финальную сцену какого-нибудь романа Агаты Кристи, где автор сообщает некие подробности, без которых разгадать тайну преступления невозможно.

– Это, наверное, еще до тебя было, – сказал один полицейский, – но описание, которое она дала, подходит.

– Нет, почему, я помню, – ответил другой. – Эти двое были постоянными обитателями отделения для сумасшедших преступников в психиатрической лечебнице Зеба, пока Кросс не убил их крышеправа во время отключения электроэнергии.

Первый кивнул:

– Не знаю, кто из них двоих хуже, Кросс с этой жуткой рожей или Бодеккер.

– Это которая всю свою семью отравила?

– Точно, но я хорошо помню, что сделал Кросс с тем парнем в лечебнице: он его просто пополам разорвал.

– А я слышал, это его Бодеккер науськала. У бедного ублюдка своих-то мозгов, говорят, вообще нет.

Смутно, как будто издалека, Гарриет скорее почувствовала, чем увидела, как первый полицейский посмотрел в ее сторону.

– Повезло ей, что вообще жива осталась, – добавил он, снова обращаясь к напарнику.

Много дней спустя Гарриет перелистает подшивки старых газет и убедится, что все, о чем говорили двое полицейских у ее постели, правда, но тогда ее мозг отказывался это воспринимать и она продолжала думать, что все это ей пригрезилось. А потому она снова закрыла глаза и отплыла от берегов реальности в страну снов, где за ней гонялись призраки и чудовища. Последние прятали свои ужасные лица под масками, они-то и были хуже всех.

По-настоящему она проснулась гораздо позже, когда ей ужасно захотелось в туалет. В комнате было темно. За окном по-прежнему завывал ветер.

На ощупь она пробралась в ванную, сделала там свое дело и остановилась перед зеркалом. Света едва-едва хватало, чтобы разглядеть свое отражение. Лицо, которое глянуло на нее из зеркала, показалось Гарриет призрачным, так что она даже не узнала себя сначала.

– Чудовища, – прошептала она не то со страхом, не то с жалостью, не в силах понять, говорит ли это ее собственная совесть или обвиняющий голос сумасшедшей женщины все еще звучит у нее в ушах.

Она еще долго смотрела на призрачное отражение в зеркале, потом все-таки вернулась в постель.

– Ничего, найдем тебе другую, – сказала старуха.

Чай давно остыл, но снова зажигать конфорку и заваривать еще чашку у нее не было сил. Она сидела, сложив руки на коленях и не отрывая взгляда от жестянки на плите. Вода в ней уже подернулась тонкой ледяной корочкой.

– Вот увидишь, – добавила она. – Мы найдем тебе другую девушку, сами сделаем, как твой отец в свое время. Возьмем кусочек от одной, кусочек от другой, и будет подружка как раз тебе под стать, вот увидишь. С ниткой и иголкой я всегда неплохо управлялась, в мое время без этого и замуж никто бы не взял. Сейчас-то, конечно, все по-другому, иначе все стало. Сама иной раз диву даюсь, зачем я еще живу…

Монстр таращился в окно, за которым по-прежнему падал снег, хотя и совсем тихо, – слабое подобие недавно бушевавшей метели. Он не подавал виду, что слушает, но старуха продолжала говорить.

Духи тьмы и ветра

Возможно, человечество ждут великие свершения, невообразимые ныне; и все же происхождение всегда будет накладывать на них свой отпечаток.

Кларенс Дей. «Этот обезьяний мир»

По вторникам и четвергам с двух до четырех часов пополудни Мэран Келледи давала уроки игры на флейте в старой пожарной каланче на Ли-стрит, где давно уже расположился культурный центр Нижнего Кроуси. Занятия проходили в маленькой полуподвальной комнатушке. В прочие дни недели она служила кабинетом главного редактора «Кроуси таймс», ежемесячной районной газеты.

В комнатке неизменно припахивало сыростью. На стенах красовались два старых плаката: один призывал всех на благотворительную распродажу, которая давным-давно миновала; другой, в виде репродукции картины Джилли Копперкорн с изображением той самой пожарной каланчи, рекламировал выставку работ художницы в галерее «Зеленый человечек». Срок ему тоже давно вышел.

Значительную часть комнаты занимал массивный дубовый стол. На его могучей груди покоился компьютер в окружении рукописей, дожидавшихся своей очереди быть перенесенными на дискету, рекламных объявлений, листов писчей бумаги, палочек клея, ручек, карандашей, блокнотов и всякой прочей всячины. Принтер отбывал ссылку на деревянном ящике. На расстоянии вытянутой руки от стола здоровенная пробковая доска поражала воображение умопомрачительным количеством пришпиленных к ней бумажек с выцветшими записками и заметками. Веселые гирлянды ярко-желтых стикеров с адресами облепили весь периметр доски и монитор компьютера. Обшарпанная металлическая картотека в углу скрывала подшивки старых номеров. На ней стояла ваза с сухими цветами – не украшения ради, просто позабытый букет. Одну неделю каждого месяца вся обширная поверхность стола скрывалась под макетом газеты в разных стадиях готовности.

На первый взгляд комната не очень располагала к занятиям музыкой, несмотря на присутствие двух крохотных пюпитров, извлеченных из щели за картотекой, и двух деревянных стульев с прямыми спинками, которые дважды в неделю выпускали на волю из тесной кладовки под лестницей. Но у музыки, как известно, своя магия, и одной ноты старинной мелодии хватит, чтобы любое место, даже такое заурядное, как забитая конторской мебелью клетушка без окон в полуподвале старой пожарной каланчи, превратилась в таинственное колдовское пространство.

Мэран обучала старинной манере игры на флейте. Скромная дальняя родственница серебристой оркестровой флейты была ее излюбленным инструментом: простенькая деревянная дудочка с узкой боковой щелью, без специальной пластины для губ, которая направляет внутрь струю воздуха, с шестью аккуратными дырочками вместо клавишей. Такую флейту принято называть ирландской по той причине, что именно на ней чаще всего исполняют и бурные плясовые, и жалобные протяжные напевы Ирландии и Шотландии, однако ее сестер можно отыскать почти в каждой стране и в любом оркестре барочных инструментов.

Именно этот нехитрый инструмент в той или иной форме впервые стал голосом многочисленных тайн бытия, которые древний человек не мог облечь в слова, хотя и испытывал такую потребность; только барабан появился раньше.

Когда дверь комнатки затворилась за последней на тот день ученицей, Мэран взялась за чистку своего инструмента: она никогда не уходила домой, не совершив этот нехитрый ритуал. Флейту надо было разобрать на три части и досуха протереть изнутри каждую при помощи намотанного на тоненький прутик кусочка фланели. Только укладывая флейту в футляр, Мэран осознала, что в дверях стоит какая-то женщина: похоже, она не хотела отрывать Мэран от дела, а терпеливо ждала, пока та сама ее заметит.

– Миссис Баттербери, – сказала Мэран. – Прошу меня простить. Я вас не сразу увидела.

Матери ее последней ученицы еще не исполнилось сорока; эту яркую, хорошо одетую женщину портило только одно: заниженная самооценка.

– Извините, я, кажется, помешала…

– Вовсе нет; я просто складывала вещи. Садитесь, пожалуйста.

И Мэран указала на второй стул, где совсем недавно сидела дочь миссис Баттербери. Женщина робко вошла в комнату и опустилась на самый краешек сиденья, нервно сжав обеими руками сумочку. Ни дать ни взять птица, вот-вот вспорхнет и улетит.

– Чем я могу вам помочь, миссис Баттербери? – спросила Мэран.

– Пожалуйста, зовите меня Анной.

– Хорошо, Анна.

Мэран сделала выжидательную паузу.

– Я… я насчет Лесли, – отважилась наконец женщина.

Мэран одобрительно кивнула:

– Она хорошо занимается. Думаю, у нее настоящий дар.

– Здесь, может быть, и хорошо, но… вот взгляните на это.

С этими словами она вытянула из сумки несколько сложенных пополам страниц и передала их Мэран. Та увидела пять листов, на которых мелким убористым почерком было написано что-то похожее на школьное сочинение. Руку Лесли она узнала сразу. Прочитала красную учительскую пометку на первой странице: «Хороший язык, богатое воображение, но в следующий раз ближе к теме, пожалуйста», пробежала глазами текст. Ее внимание привлекли последние два абзаца:

«Старые боги вовсе не превратились в брауни, фей и прочих существ, место которым в диснеевских мультиках; нет, они просто изменились. Появление Христа и новой религии сделало их свободными. Ожидания и надежды смертных больше не связывали их по рукам и ногам, отныне каждый из них волен был сам выбирать свой путь.

Они и сейчас живы, ходят среди нас. Только мы не узнаем их больше».

Мэран подняла глаза на посетительницу.

– Что-то мне это напоминает, – сказала она.

– Задали сочинение об этнических меньшинствах Ньюфорда, – объяснила миссис Баттербери.

– Ну что же, думаю, ни один человек, верящий в фей, не найдет в работе Лесли ни малейшего изъяна, – улыбнулась Мэран.

– Извините, – возразила миссис Баттербери, – но ничего забавного я здесь не нахожу. – И она ткнула в сочинение пальцем. – Мне от него не по себе делается.

– Нет, это вы меня извините, миссис Баттербери, – спохватилась Мэран. – У меня и в мыслях не было насмехаться над вашим беспокойством, просто я не совсем понимаю, что именно вас так тревожит.

Вид у посетительницы стал еще несчастнее.

– Ну как же… это же очевидно. Я боюсь, вдруг она попала в какую-нибудь секту или наркотики принимать начала. А может быть, и то и другое.

– Вы так решили, прочитав это сочинение? – спросила Мэран. Ей пришлось изрядно постараться, чтобы подавить рвавшееся наружу изумление.

– Феи и магия, магия и феи – вот и все, о чем она говорит или, точнее, говорила раньше. В последнее время она вообще нечасто удостаивает меня общением.

И миссис Баттербери умолкла. Ожидая, пока мать Лесли соберется с духом и продолжит, Мэран читала сочинение. Когда несколько минут спустя она подняла глаза, то встретила полный надежды взгляд.

Мэран кашлянула.

– Я не вполне понимаю, почему с этим вы пришли именно ко мне, – сказала она наконец.

– Я надеялась, что вы поговорите с ней – с Лесли. Она вас обожает. Уверена, вас она послушает.

– А что я должна ей сказать?

– Что думать так, – и она неопределенно махнула рукой в сторону сочинения, которое все еще держала Мэран, – неправильно.

– Но я не вполне уверена, что могу…

«Выполнить вашу просьбу», – хотела закончить Мэран, но не успела: миссис Баттербери подалась вперед и схватила ее за руку.

– Пожалуйста, – заговорила она. – Я не знаю, к кому еще обратиться. Через несколько дней Лесли исполняется шестнадцать. По закону с этого возраста она может жить отдельно, и я очень боюсь, что она уйдет из дома, если мы не найдем с ней общего языка. Конечно, мне меньше всего нужны наркотики или… или оккультистские оргии в моем доме. Но я… – На глаза женщины вдруг навернулись самые настоящие, неподдельные слезы. – Я так боюсь ее потерять…

Она отодвинулась от Мэран. Вытащила из сумочки платок, промокнула глаза. Мэран вздохнула.

– Ну хорошо, – ответила она. – У нас с Лесли урок в этот четверг – взамен пропущенного на прошлой неделе. Я поговорю с ней, но никаких результатов не обещаю.

Миссис Баттербери была явно смущена, хотя и обрадована.

– Я уверена, ваша помощь окажется бесценной.

Мэран вовсе не была в этом уверена, но мать Лесли уже вскочила на ноги и направлялась к выходу, явно пытаясь не дать ей отвертеться от принятого обязательства, если она вдруг решит пойти на попятный. В дверях миссис Баттербери задержалась.

– Спасибо вам большое, – сказала она и вышла.

Мэран кисло посмотрела на стул, который посетительница занимала секунду назад.

– Чудесно, просто слов нет, – промолвила она.

* * *

Из дневника Лесли, запись от 12 октября:

«Сегодня я видела еще одну! Но она была совсем не такая, как та с пустыря на прошлой неделе. Та походила на пожилую обезьяну в костюме лепрекона с картинки Артура Рэкхэма. Если бы я кому-нибудь про нее рассказала, то наверняка бы услышала, что это и была обезьяна в цирковом наряде, но нам-то лучше знать, правда, дневничок?

До чего же здорово. Конечно, я всегда знала, что они есть. Повсюду. Но раньше они никогда не давали себя увидеть, разве что мельком, краешком глаза, а их голоса звучали только в обрывках разговоров или мелодий, подслушанных где-нибудь в парковой аллее или на заднем дворе дома, когда никого не было рядом. Но с прошлого Иванова дня я их вижу по-настоящему.

Я как орнитолог, который наблюдает за разными видами птиц, а потом описывает их приметы и повадки, только видел ли какой-нибудь орнитолог столько чудес, сколько я? У меня такое чувство, словно раньше я была слепая и вдруг прозрела.

Сегодняшнюю я увидела не где-нибудь, а в старой пожарной каланче, представь себе. Мы занимались с Мэран, – на этой неделе у нас два урока вместо одного, потому что на той неделе ее не было в городе. Короче, играли мы с ней ту новую мелодию, с арпеджио во второй части, которая никак мне не дается, сколько я с ней ни бьюсь. Когда мы вдвоем с Мэран, все как будто само собой получается, но стоит мне попробовать одной, как пальцы тут же путаются и среднее ре чисто не выходит.

Ну вот опять я отвлекаюсь. На чем я остановилась? Ах да. Мы играли “Тронь меня, если посмеешь”, и вдвоем у нас выходило на самом деле здорово. Флейта Мэран как будто тянула меня за собой, пока я совсем не растворилась в ее музыке, так что и понять было нельзя, где чей инструмент звучит или даже сколько их.

Момент был самый что ни на есть подходящий. Я точно в транс впала или что-то вроде этого. Сначала глаза у меня были закрыты, но потом я почувствовала, что воздух вокруг словно бы сгущается. И еще меня словно вниз потянуло, как будто сила тяготения вдвое больше стала. Играть я не перестала, но глаза открыла – и увидела ее, она парила в воздухе как раз за плечом Мэран.

Создания прелестнее я не видела никогда в жизни: такая крохотная, малюсенькая феечка, хорошенькая-прехорошенькая, висит себе в воздухе, а ее крылышки, тоненькие, как паутинки, быстро-быстро дрожат, так что их почти не видно. Прямо как у колибри. Она напомнила мне сережки, которые я пару лет назад купила с лотка на рынке: там тоже была нарисована крохотная фея, воздушная, прозрачная, как на рисунках Мухи. Только эта была не плоская и не однотонная, как на картинке.

Ее крылышки переливались всеми цветами радуги. Волосы были теплые, как мед, кожа отливала старым золотом. Сверху, до талии, – только не красней, дневничок, – на ней совсем ничего не было, а вокруг бедер колыхалась прозрачная юбочка, сделанная, кажется, из каких-то листьев, которые становились то розовыми, то лиловыми, то голубоватыми.

Я так удивилась, что чуть флейту не выронила. И хорошо, что не выронила, – представляю, чего бы я наслушалась от мамы, если бы она разбилась! – но мелодию все-таки запорола. Едва музыка смолкла, фея испарилась, как будто только эта песня и держала ее в нашем мире.

Остаток урока я плохо слушала Мэран, но, по-моему, она не заметила. Та фея все не шла у меня из головы. До сих пор не идет. Жалко, что с нами не было моей мамы или этого старого зануды, мистера Аллена. Тогда бы они перестали говорить, что это все мое воображение.

Хотя они бы, наверное, ее и не увидели. С магией всегда так. Если не знаешь, что она все время рядом, она тебе и не покажется.

После урока мама пошла поговорить с Мэран, а меня оставила ждать в машине. О чем у них шла речь, она мне не сказала, но настроение после этого у нее заметно улучшилось. Господи, ну почему она всегда такая… на все пуговицы застегнутая».

– Ладно. – Сирин не выдержал и отложил наконец книгу. Мэран уже час как вернулась с занятий в старой каланче и все не могла найти себе места. – Хочешь поговорить?

– Все равно ты скажешь «а я что говорил?».

– А что я говорил?

Мэран вздохнула:

– Не прикидывайся. Как ты тогда сказал? «Главная трудность обучения детей в том, что приходится терпеть их родителей». Что-то в этом роде.

Сирин подошел и опустился на диванчик в оконной нише, где сидела, глядя на улицу, его жена. Помолчал, любуясь высокими старыми дубами, что росли вокруг дома. Даже в убывающем свете дня ему были хорошо видны маленькие коричневые человечки, которые сновали среди палой листвы, точно шустрые обезьянки.

– Но дети того стоят, – промолвил он наконец.

– То-то я вижу, ты их учишь.

– Не многие родители в состоянии раскошелиться на арфу для своих вундеркиндов.

– И все равно…

– Все равно, – согласился он. – Ты совершенно права. Ненавижу иметь дело с родителями, и всегда ненавидел. Стоит мне увидеть, как детей загоняют в рамки, как будто по ящикам деревянным распихивают, убивают в них всякий энтузиазм… Навыдумывали правил – так положено, этак не положено, зубрежка, экзамены… – нет, чтобы просто играть. – И он сорвался на злой, раздражительный тон, явно в подражание учительскому. – Меня не волнует, в какой рок-группе ты собираешься играть, здесь ты будешь делать то, что я тебе говорю…

Он умолк. Глаза вспыхнули мрачным пламенем – не гнева, скорее досады.

– Так и хочется взять их да отшлепать, – закончила за него Мэран.

– Вот именно. А что, ты так и сделала?

Мэран покачала головой:

– Нет, до этого я не дошла. Хотя, может быть, стоило.

И она рассказала мужу о визите миссис Баттербери и ее просьбе, а потом дала ему почитать сочинение девочки.

– Хорошо написано, правда? – сказал он, когда дошел до конца.

Мэран кивнула:

– А теперь скажи, как я могу объяснять Лесли, что она ошибается, когда я знаю, что все так на самом деле и есть?

– Никак.

Сирин отложил сочинение и снова уставился на деревья за окном. Пока они разговаривали, сумерки прокрались в парк. В плотных мантиях теней стояли дубы – неравноценная замена роскошных зеленых плащей, которые украла осень. У подножия самого мощного дуба маленькие человечки развели костерок и теперь жарили на нем грибы и желуди, нанизав их на прутики.

– А что сама Анна Баттербери? – спросил Сирин. – Помнит что-нибудь?

Мэран качнула головой:

– Не думаю, она даже не понимает, что мы уже встречались и что это она изменилась, а мы остались прежними. Она такая же, как и все люди: если с ней происходит что-то такое, чего она не может объяснить, она убеждает себя, что ей просто показалось.

Сирин перевел взгляд на жену.

– Так, может быть, стоит ей напомнить, как все было? – предложил он.

– По-моему, это не лучший выход. Навредить боюсь. Неподходящий она человек…

Мэран снова вздохнула.

– А ведь у нее были все шансы, – ответил Сирин.

– Да, – согласилась Мэран, припоминая. – Шансы у нее были. Но теперь поздно, время ушло.

Сирин тряхнул головой:

– Никогда не поздно.

Из дневника Лесли, добавочная запись от 12 октября:

«Ненавижу этот дом! Просто ненавижу! Как она могла поступить так со мной? Как будто мало того, что она следит за каждым моим вздохом, – а то еще, чего доброго, осрамлюсь как-нибудь ненароком, – но это уже вообще.

Дневничок, ты, наверное, удивляешься, о чем это я. Помнишь то сочинение о национальных меньшинствах, которое задавал мистер Аллен? Так вот мама его прочитала и забрала себе в голову, что я попала в секту сатанистов и пристрастилась к наркотикам. Но хуже всего то, что она показала его Мэран и в следующий четверг та должна “поговорить со мной и помочь мне исправиться”.

Меня просто тошнит от всего этого. Она не имела права. И с какими глазами я теперь на урок пойду, спрашивается? Такой позор. Я уже не говорю о разочаровании. Я-то думала, что Мэран меня поймет. Мне и в голову не приходило, что она может быть заодно с моей матерью – по крайней мере, не в чем-то по-настоящему важном.

Мэран всегда казалась мне особенной. И не только из-за ее прикольной одежды, и не потому, что она никогда не говорит со мной снисходительно, как взрослая, и даже не потому, что у нее вид в точности как у мадонны прерафаэлитов, только с такими классными зелеными прядками в волосах. Просто она человек необыкновенный. Когда она играет, музыка течет легко, как по волшебству, и она знает столько интересных историй про то, как появились разные мелодии. Вот когда она рассказывала про то, как феи подарили волынщику песню “Золотое кольцо” в обмен на настоящее кольцо, которое они потеряли, а он им вернул, мне показалось, она и сама верит, что так все и было. Голос у нее был такой, как будто она своими глазами это видела.

У меня такое чувство, точно я всю жизнь ее знаю. Стоило мне только ее увидеть, как показалось, будто я старого друга встретила. Иногда я даже думаю, что она сама и есть магия – принцесса-дриада из волшебной дубовой рощи, которая пришла пожить в Страну смертных, но скоро вернется назад, на свою истинную родину.

И чтобы такой человек, как она, ввязался в крестовый поход моей матери против фей?

Наверное, я просто слишком наивна. А она такая же, как моя мать, мистер Аллен и все те, кто не верит. Ну и ладно, не буду больше на ее дурацкие уроки ходить, только и всего.

Как я устала здесь жить. Бежать бы отсюда куда глаза глядят.

Ну почему феи не похитили меня, когда я была совсем маленькой? Тогда я была бы там, а здесь, на моем месте, оказался бы какой-нибудь подкидыш. И пусть бы мама превращала его в маленького послушного робота. Ей ведь только того и надо. Она не хочет, чтобы ее дочь думала по-своему, ей нужна скучная копия самой себя, только помоложе. Завела бы лучше собаку вместо ребенка. Их легко дрессировать, и на поводке ходить они любят.

Жаль, что бабушка Нелл умерла. Она никогда бы не сказала, что мне пора повзрослеть и перестать выдумывать всякие небылицы. Пока она была жива, все вокруг казалось волшебным. Словно она сама была волшебной, как Мэран. Иногда, когда Мэран играет на флейте, мне кажется, что вот сейчас я обернусь и увижу бабушку Нелл, как она сидит, слушает музыку и улыбается мудро и печально.

Когда она умерла, мне было всего пять, но я до сих пор помню ее лучше, чем многих родственников, которые еще здесь. Будь она жива, я переехала бы к ней и все было бы отлично.

Господи, как мне без нее плохо».

Когда Анна Баттербери остановила свою машину у дома Келледи на МакКенит-стрит, она волновалась. Достала бумажку с торопливо нацарапанным адресом, сравнила его с табличкой на кованых воротах, которые отделяли тротуар от парковой дорожки. Убедившись, что все совпадает, она выскользнула из машины и подошла к воротам.

Она шагала к дому, а каменные плиты дорожки звенели под ее каблуками. При виде палой листвы, которая толстым ковром устилала землю под деревьями, Анна нахмурилась. Надо бы Келледи поторопиться с уборкой, подумала она. Через неделю организованный сбор заканчивается, да и то бригады по уборке города забирают листья, только если они аккуратно упакованы в мешки и выставлены на обочину. Как жаль, что этот прелестный дом в таком небрежении.

Подойдя к крыльцу, она долго и безуспешно озиралась в поисках звонка, пока наконец не сообразила, что единственный способ дать знать о своем приходе – это воспользоваться бронзовым молоточком на двери. Он, кстати, изображал корнуольского писки.

При одном взгляде на него у Анны возникло такое чувство, словно она где-то такое уже видела. Но где? Наверное, в одной из книжек Лесли.

Лесли.

Едва подумав о дочери, она тут же протянула руку к молотку, но дверь распахнулась раньше, чем она успела им воспользоваться. На пороге стояла Леслина учительница музыки и озадаченно смотрела на нее.

– Анна? – произнесла Мэран, не сумев скрыть изумление. – Как вы здесь…

– Я насчет Лесли, – перебила ее Анна. – Она… она…

Голос изменил ей, как только она рассмотрела часть внутреннего убранства дома за спиной Мэран. Вид обшитого дубовыми панелями длинного коридора, деревянного пола, устланного толстыми восточными коврами, старых фотографий, развешанных по обитым ситцем стенам, породил в ее мозгу что-то вроде эха, которое чем дальше, тем становилось сильнее. Но только когда ее взгляд упал на полированного металла подставку для зонтов, которая сама изображала полураскрытый зонтик, и приставной столик, где жила лишенная своего исконного дома – водостока крыши – ухмыляющаяся горгулья, странное ощущение, будто все это она уже где-то видела, прорвалось в глубинные пласты ее сознания и высвободило запертый там поток давно забытых впечатлений.

Ей пришлось опереться о косяк, чтобы не упасть, – с такой силой рвались наружу воспоминания. В этом же самом коридоре она увидела свою свекровь, ее лицо излучало свет. Она была стара, намного старше, чем когда они с Питером поженились, золотистое сияние окутывало ее фигурку, как на картинах Боттичелли, улыбкой, какие бывают только у святых, она отвечала на шутку Мэран Келледи, которая стояла рядом, а вокруг… неведомые существа мелькали и вились, ускользая от прямого взгляда.

«Нет, – сказала себе Анна. – Мне все показалось. Нет ни золотого света, ни полупрозрачных созданий, неуловимых до исступления».

И все же она не могла отделаться от ощущения, что видела их когда-то. Один раз. Нет, не один. Чаще. Каждый раз, когда Элен Баттербери была рядом…

Она вспомнила, как однажды, идя по дорожке свекровиного сада, услышала музыку, повернула за угол дома и увидела троих, как ей показалось сначала, ребятишек – потом она поняла, что это были карлики, – которые играли на скрипке, флейте и барабане; заметив ее, они исчезли, просто растворились в воздухе, точно и не бывало, и музыка стихла, но эхо продолжало звучать. В ее сознании. В памяти. Во сне.

– Феи, – объяснила свекровь спокойно, как будто так и надо.

Лесли, едва научившись ходить, уже играла с невидимыми друзьями, которые становились видимыми, стоило Элен Баттербери войти в комнату.

Нет. Не может этого быть.

Как раз в то время их с Питером брак дал трещину. Видения, странные бесплотные существа, играющие на призрачных инструментах, музыка, доносящаяся из ниоткуда, – позже она и сама поняла, что это были предвестники надвигающегося нервного срыва. Ее психоаналитик с ней согласился.

И все же они казались такими реальными.

В больничной палате, где умирала ее свекровь, негде было ступить: странные существа, от крохотных сморщенных старичков до миниатюрных красавиц, наполняли пространство, появляясь и исчезая с такой быстротой, что невозможно было понять, откуда они берутся и куда деваются, а Лесли, широко раскрыв изумленные глаза, наблюдала за чудесным парадом разных дворов фей и вслушивалась в их певучие голоса, когда они говорили Элен Баттербери свое последнее «прости».

– Обещай, что будешь жить всегда, – взмолилась Лесли.

– Обещаю, – ответила бабушка. – Но для этого ты должна помнить обо мне. Никогда не забывай, что Другой Мир существует. Тогда и я тебя не оставлю.

Чушь какая.

Но там, в больничной палате, под шелест аппарата искусственного дыхания и непрестанный писк отмечающего сердечный ритм монитора, среди белых стен, где крепко пахло антисептиком, Анна только и могла, что качать головой.

– Все равно… все равно его нет… – сказала она тогда.

Свекровь повернула голову и посмотрела на нее, взгляд ее темных глаз был полон бесконечной печали.

– Может быть, для тебя это и так, – сказала она грустно. – Но для тех, кто умеет видеть, он всегда будет здесь.

Потом, когда Лесли отправили домой и в палате остались только она и Питер, вошли Мэран и ее муж – в точности такие, какими Анна запомнила их с первой встречи в доме свекрови, ни на день не состарились. Они вчетвером и были там, когда Элен Баттербери не стало. В тот миг, когда сердце старой женщины остановилось, Питер и Анна склонились над ее телом, а нестареющие музыканты, чье родство с феями бросалось в глаза, хотя они, в отличие от Элен, никогда о феях даже не упоминали, стояли у окна и смотрели, как сумерки опускаются на луг перед зданием больницы, и казалось, что они видят дух старой женщины, уходящий в ночь.

На похороны они не пришли.

Они…

Анна пыталась оттолкнуть от себя эти воспоминания, как она сделала, когда все только произошло, но напор был слишком силен. И хуже того, теперь она поняла, что все это – реальность, а не бред усталого сознания, тихо трогающегося под давлением обстоятельств.

Мэран заговорила, но Анна не слышала обращенных к ней слов. Ее слух заполнила невнятная тревожная музыка, которая струилась откуда-то прямо из-под земли. Крохотные фигурки запрыгали и заплясали вокруг, не даваясь прямому взгляду, они жужжали и звенели, точно шмели на летнем лугу. У нее закружилась голова, она почувствовала, что падает. Она еще успела заметить, как Мэран, протянув руки, шагнула ей навстречу, но притяжение тьмы стало слишком сильно, и Анна радостно скользнула в ее милосердные объятия.

Из дневника Лесли, запись от 13 октября:

«Наконец-то я это сделала. Сегодня утром я встала, положила в рюкзак вместо учебников флейту, кое-какую одежду и, конечно, тебя, мой дневничок, и закрыла за собой дверь. Все, с меня хватит. Не могу больше там жить.

Искать меня никто не будет. Папы все равно никогда нет дома, а мама потеряет не меня, а свое представление обо мне, а это не одно и то же. Да и вообще, город такой большой, что они меня просто не найдут.

Сначала мне было немножко страшно, потому что я не знала, где буду ночевать сегодня, да и небо с самого утра хмурится, чем дальше, тем все больше и больше, но потом я повстречала в парке Фитцгенри одну классную девчонку. Ее зовут Сьюзан, она всего на год старше меня, но уже живет с одним парнем, они снимают квартиру в Чайна-тауне. Сейчас она как раз пошла к нему спросить, могу ли я остановиться у них на день-другой. Его зовут Пол. Сьюзан говорит, ему под тридцать, но по нему и не поймешь, что он такой старый. С ним весело, и обращается он с ней как со взрослой. Она его девушка!