Текст книги "Моя кузина Рейчел"

Я неожиданно вспомнил бедного Дона, теперь лежащего в земле; когда он был помоложе, то при встрече с собакой, которая ему почему-либо особенно не нравилась, он ощетинивался, поднимал хвост, подпрыгивал и вцеплялся ей в глотку. Теперь я понимал, что́ он должен был чувствовать в такие моменты.

– Извините нас, Филип, – поднимаясь со стула, сказала Рейчел. – Синьору Райнальди и мне надо многое обсудить. Он привез бумаги, которые я должна подписать. Лучше всего это сделать в моем будуаре. Вы к нам присоединитесь?

– Думаю, нет, – ответил я. – Я целый день не был дома, и в конторе меня ждут письма. Желаю вам обоим доброй ночи.

Она вышла из столовой, он последовал за ней. Я слышал, как она и он поднимались по лестнице. Когда молодой Джон пришел убирать со стола, я все еще сидел в столовой.

Затем я вышел из дома и направился к парку. Я видел свет в будуаре, но портьеры были задернуты. Оставшись одни, они, конечно же, говорят по-итальянски. Она, разумеется, сидит в низком кресле у камина, он – рядом с ней. Интересно, думал я, расскажет ли она ему про наш разговор прошлым вечером? Что я взял у нее завещание и снял с него копию? Интересно, что он ей советует? Какие бумаги, требующие ее подписи, привез показать? Покончив с делами, вернутся ли они к воспоминаниям, к обсуждению общих знакомых мест, где они бывали? Приготовит ли она tisana, как готовила мне, будет ли ходить по комнате, чтобы он мог любоваться ее движениями? Когда он уйдет от нее, чтобы лечь спать, и даст ли она ему на прощание руку? Помедлит ли он перед дверью, под разными предлогами оттягивая уход, как делал я сам? Или, так хорошо зная его, она позволит ему задержаться допоздна?

Я бродил по парку: вверх – по дорожке с террасами, вниз – по тропинке до самого взморья и обратно; снова вверх по дорожке, обсаженной молодыми кедрами. Так я кружил до тех пор, пока не услышал, что часы на башне пробили десять. В этот час меня выставляли из будуара; а его? Я подошел к краю лужайки, остановился и посмотрел на ее окно. В будуаре еще горел свет. Я ждал, не сводя с него глаз. Свет продолжал гореть. От долгой ходьбы я согрелся, но под деревьями воздух был холодный. У меня замерзли руки и ноги. Ночь была темной, ни один звук не нарушал глубокой тишины. Морозная луна не стояла над вершинами деревьев. Часы пробили одиннадцать. С последним ударом свет в будуаре погас и зажегся в голубой спальне. Я немного подождал, затем быстро обогнул задний фасад дома, прошел мимо кухни и, остановившись перед западным фасадом, посмотрел вверх, на окно комнаты Райнальди. У меня вырвался вздох облегчения. В ней тоже горел свет. Он оставил ставни закрытыми, но я разглядел в них слабые просветы. Окно тоже было плотно закрыто. Я был уверен – и эта уверенность доставляла мне как истинному жителю Британских островов немалое удовлетворение, – что ночью он не откроет ни то, ни другое.

Я вошел в дом и поднялся к себе. Только я снял сюртук и галстук и бросил их на стул, как в коридоре послышалось шуршание платья и в дверь осторожно постучали. Я подошел и открыл ее. У порога стояла Рейчел. Она еще не переоделась, и на ее плечах по-прежнему лежала шаль.

– Я пришла пожелать вам спокойной ночи, – сказала она.

– Благодарю вас, – ответил я. – И я желаю вам того же.

Она опустила глаза и увидела на моих сапогах грязь.

– Где вы были весь вечер? – спросила она.

– Гулял в парке, – ответил я.

– Почему вы не пришли ко мне в будуар выпить tisana? – спросила она.

– Не хотелось, – ответил я.

– Какой вы смешной, – сказала она. – За обедом вы вели себя как надутый школьник, по которому плачут розги.

– Прошу прощения, – сказал я.

– Райнальди мой старинный друг, вам это отлично известно, – сказала она. – Нам надо было о многом поговорить, неужели вы не понимаете?

– Не потому ли, что он вам более старинный друг, чем я, вы и позволили ему засидеться в будуаре до одиннадцати часов? – спросил я.

– Неужели до одиннадцати? Я и не знала, что так поздно.

– Он долго здесь пробудет? – спросил я.

– Это зависит от вас. Если вы проявите учтивость и пригласите его, то, возможно, он останется дня на три. Никак не дольше. Ему надо вернуться в Лондон.

– Раз вы просите меня пригласить его, я должен это сделать.

– Благодарю вас, Филип. – Она посмотрела на меня снизу вверх, глаза ее смягчились, а в уголках губ заиграла улыбка. – В чем дело? Почему вы такой неразумный? О чем вы думали, бродя по парку?

Я мог бы предложить ей сотню ответов. Как не доверяю я Райнальди, как ненавистно мне его присутствие в моем доме, как хочу, чтобы все было как прежде – она, и никого больше. Но вместо этого я без всякой на то причины, кроме отвращения ко всему, о чем говорилось вечером, спросил ее:

– Кто такой этот Бенито Кастеллуччи? Почему он считал себя вправе дарить вам цветы?

Она залилась своим жемчужным смехом, привстала на цыпочки и обняла меня.

– Он был старым, очень толстым, и от него пахло сигарами. А вас я очень-очень люблю.

И она вышла.

Не сомневаюсь, что минут через двадцать она уже спала, я же до четырех ночи слышал бой часов на башне и, наконец забывшись беспокойным сном, который к семи утра становится особенно крепок, спал, пока молодой Джон безжалостно не разбудил меня в обычное время.

Райнальди пробыл у нас не три, а семь дней, и за все это время у меня ни разу не было повода изменить о нем мнение. Думаю, что больше всего меня раздражала снисходительность, которую он проявлял по отношению ко мне. Когда он смотрел на меня, на его губах змеилась улыбка, словно я был ребенком, которого надо ублажать, и чем бы я ни занимался днем, он осведомлялся о моих делах с таким видом, будто говорил о школьных проказах. Я положил себе за правило не возвращаться к ленчу, и когда в начале пятого приходил домой, то, открывая дверь гостиной, всегда заставал их вдвоем за оживленным разговором, непременно по-итальянски. При моем появлении разговор обрывался.

– О, труженик возвращается! – однажды сказал Райнальди, сидевший – будь он проклят! – на стуле, на котором всегда сидел я, когда мы были вдвоем с Рейчел. – И пока он обходил свои земли, разумеется, с тем, чтобы проверить, достаточно ли глубоко его плуги вспахивают почву, мы с вами, Рейчел, перенеслись за сотни миль отсюда на крыльях мысли и воображения. За весь день мы не пошевелились, если не считать прогулки по дорожке с террасами. Средний возраст имеет свои преимущества.

– Вы дурно на меня влияете, Райнальди, – ответила она. – С тех пор как вы здесь, я пренебрегаю всеми своими обязанностями. Не выезжаю с визитами, не слежу за посадками. Филип будет бранить меня за праздность.

– Вы не были праздны интеллектуально, – последовал его ответ. – В этом смысле мы покрыли не меньшие просторы, чем вышагал ваш молодой кузен. Или сегодня он был не на ногах, а в седле? Верховой ездой молодые англичане вечно доводят свои тела до изнеможения.

Я понял, что он насмехается надо мной, пустоголовым молодым жеребцом, а способ, каким Рейчел пришла мне на выручку – опять воспитатель и воспитанник, – еще сильнее разозлил меня.

– Сегодня среда, – сказала она, – а по средам Филип никуда не выходит и не выезжает, а просматривает счета в конторе. У него хорошая голова на цифры, и он точно знает, сколько тратит, не так ли, Филип?

– Не всегда, – ответил я. – Например, сегодня я присутствовал на заседании мировых судей нашей округи и принимал участие в разбирательстве дела одного малого, обвиненного в воровстве. Его приговорили к штрафу и отпустили.

Райнальди наблюдал за мной все с той же снисходительностью.

– Молодой Соломон и молодой фермер в одном лице, – сказал он. – Я постоянно слышу о новых талантах. Рейчел, вы не находите, что ваш молодой кузен очень напоминает портрет Иоанна Крестителя кисти дель Сарто?[8]8
  Дель Сарто Андреа (1486–1550) – итальянский живописец, представитель флорентийской школы Высокого Возрождения.


[Закрыть] Та же очаровательная смесь высокомерия и невинности.

– Может быть, – ответила Рейчел. – Я об этом не думала. По-моему, он похож только на одного человека.

– О да, разумеется, – согласился Райнальди. – Но помимо этого в нем определенно есть что-то дельсартовское. Как-нибудь вам обязательно надо отлучить его от здешних угодий и показать ему нашу страну. Путешествия расширяют кругозор, обогащают душу, и мне очень хотелось бы увидеть, как он бродит по картинной галерее или по собору.

– На Эмброза и то, и другое наводило скуку, – заметила Рейчел. – Сомневаюсь, чтобы на Филипа они произвели большее впечатление. Кстати, вы видели вашего крестного на заседании мировых судей? Я хотела бы навестить его в Пелине вместе с синьором Райнальди.

– Да, он был там, – сказал я, – и передавал вам поклон.

– У мистера Кендалла очаровательная дочь, – сказала Рейчел, обращаясь к Райнальди, – немного младше Филипа.

– Дочь? Хм, однако… – заметил Райнальди. – Значит, ваш молодой кузен не совсем отрезан от общества молодых женщин?

– Вовсе нет, – рассмеялась Рейчел. – Все матери в округе имеют на него виды.

Помню, какой яростный взгляд я бросил на нее; она перестала смеяться и, выходя из гостиной, чтобы переодеться к обеду, потрепала меня по плечу. Эта привычка всегда бесила меня; я окрестил ее жестом тетушки Фебы, чем привел Рейчел в такой восторг, будто сделал ей комплимент.

Именно тогда, как только она ушла наверх, Райнальди сказал мне:

– С вашей стороны, равно как и со стороны вашего крестного, было весьма великодушно выделить вашей кузине Рейчел содержание. Она сообщила мне об этом в письме. Она была глубоко тронута.

– Это самое меньшее, к чему обязывал нас долг по отношению к ней, – ответил я, надеясь, что мой тон не располагает к продолжению беседы. Я не сказал ему, что́ должно произойти через три недели.

– Вам, вероятно, известно, – продолжал Райнальди, – что, помимо этого содержания, у нее нет абсолютно никаких средств, за исключением тех, которые я могу время от времени выручать от продажи ее вещей. Смена обстановки благотворно подействовала на нее, но, полагаю, скоро она станет испытывать потребность в обществе, к которому привыкла во Флоренции. Это истинная причина, почему я не избавляюсь от виллы. Ваша кузина связана с ней слишком прочными узами.

Я не ответил. Если узы и прочны, то лишь потому, что он сам сделал их таковыми. Пока он не приехал, она не говорила ни о каких узах.

Сколь велико может быть его собственное состояние, подумал я, не дает ли он ей из своих собственных средств деньги помимо тех, что получает от продажи вещей с виллы Сангаллетти? Прав был Эмброз, не доверяя ему! Но какая слабость заставляет Рейчел дорожить им как советником и другом?

– Возможно, – снова заговорил Райнальди, – было бы разумнее в конце концов продать виллу, а для Рейчел найти квартиру во Флоренции или построить небольшой дом во Фьезоле. У нее много друзей, которые совсем не хотят терять ее, я – в их числе.

– При нашей первой встрече, – сказал я, – вы говорили, что кузина Рейчел – женщина импульсивная. Без сомнения, она такой и останется и, следовательно, будет жить там, где пожелает.

– Без сомнения, – подтвердил Райнальди, – но природа ее импульсов такова, что они не всегда ведут ее к счастью.

Думаю, он хотел сказать, что брак с Эмброзом, за которого она вышла под влиянием порыва, не принес ей счастья и что ее приезд в Англию объясняется таким же порывом, и он отнюдь не уверен в его исходе. Он вел ее дела, а потому обладал над ней определенной властью, которая могла вернуть ее во Флоренцию. Я был уверен, что именно в этом и состоит цель его визита – убедить ее в непререкаемости своей власти, а возможно, и сказать, что выплачиваемое содержание недостаточно для того, чтобы обеспечить ее и в будущем. Но у меня на руках была козырная карта, и он не знал этого. Через три недели Рейчел перестанет зависеть от Райнальди до конца дней своих. Я не улыбнулся лишь потому, что не мог позволить себе этого в присутствии человека, к которому питал неодолимую неприязнь.

– Человек вашего воспитания, вынужденный в течение нескольких месяцев принимать в своем доме женщину, наверное, чувствует себя довольно странно, – проговорил Райнальди, не сводя с меня глаз. – Должно быть, это выбивает вас из привычной колеи?

– Напротив, – сказал я. – Я нахожу это весьма приятным.

– И тем не менее для такого молодого и неопытного человека, как вы, это сильное лекарство, – заметил он. – Будучи принято в столь большой дозе, оно способно причинить вред.

– Полагаю, что почти в двадцать пять лет я достаточно хорошо знаю, какое лекарство мне подходит, а какое нет.

– Так думал и ваш кузен в сорок три года, – сказал Райнальди, – но, как выяснилось, он ошибался.

– Это предупреждение или совет? – спросил я.

– И то, и другое, – ответил он, – если вы их правильно поймете. А теперь прошу извинить меня, но я должен переодеться к обеду.

Скорее всего, его план заключался в следующем: вбить клин между мной и Рейчел, обронив слово, едва ли ядовитое, но жалящее весьма больно. Если мне он давал понять, чтобы я остерегался ее, то какие намеки отпускал он по моему адресу? Однажды, не успел я появиться в гостиной, где они сидели, как он заявил, что у всех молодых англичан длинные ноги и короткие мозги… Чем объяснить эти слова? Желанием одним движением плеча избавиться от меня или чрезмерной легкостью в общении? Он располагал обширным арсеналом критических замечаний, всегда готовых сорваться с языка и кого-нибудь очернить.

– Беда всех очень высоких людей в том, – как-то сказал он, – что они роковым образом расположены к сутулости. – (Когда он говорил это, я, нагнув голову, стоял под притолокой в дверях, отдавая распоряжения Сикому.) – К тому же более мускулистые из них со временем очень толстеют.

– Эмброз никогда не был толстым, – поспешно сказала Рейчел.

– Он не увлекался упражнениями, какими увлекается этот юноша. Неумеренная ходьба, езда верхом и плавание развивают не те части тела, которые нуждаются в развитии. Я очень часто это замечал. Особенно у англичан. Видите ли, в Италии мы не так костисты и ведем менее подвижный образ жизни. Поэтому мы и сохраняем фигуру. К тому же наша пища легче для печени и крови. Не так много тяжелой для желудка говядины, баранины. А что до пирожных, тортов… – Он сделал протестующий жест. – Этот мальчик постоянно ест пирожные. Я видел, как вчера за обедом он уничтожил целый пирог.

– Вы слышите, Филип? – спросила Рейчел. – Синьор Райнальди уверяет, что вы слишком много едите. Сиком, нам придется поменьше кормить мистера Филипа.

– Ни в коем случае, мадам, – ответил потрясенный Сиком. – Если он будет меньше есть, то повредит своему здоровью. Мы должны помнить, мадам, что мистер Филип еще растет.

– Боже праведный! – пробормотал Райнальди. – Если в двадцать четыре года он еще растет, следует опасаться серьезного заболевания желез.

С задумчивым видом потягивая коньяк, который Рейчел позволила ему принести в гостиную, Райнальди пристально разглядывал меня, пока мне и впрямь не стало казаться, будто во мне семь футов роста, как в бедном слабоумном Джеке Тревозе, которого мать таскала по бодминской ярмарке, чтобы люди глазели на него и подавали мелкие монеты.

– Надеюсь, – сказал Райнальди, – вы действительно не жалуетесь на здоровье? И не перенесли в детстве серьезной болезни, которая могла бы способствовать возникновению опухоли?

– Не помню, чтобы я вообще когда-нибудь болел, – ответил я.

– Что само по себе уже плохо, – сказал он. – Тот, кто не перенес никаких заболеваний, становится жертвой первого же удара, который наносит ему Природа. Разве я не прав, Сиком?

– Очень возможно, что и правы, сэр. Откуда мне знать? – ответил Сиком, но я заметил, что, выходя из комнаты, он взглянул на меня с некоторым сомнением, как будто я уже заболел оспой.

– Этот коньяк, – сказал Райнальди, – надо выдерживать по крайней мере еще лет тридцать. Он будет годен к употреблению не раньше, чем дети Филипа достигнут совершеннолетия. Рейчел, вы помните тот вечер на вилле, когда Козимо принимал всю Флоренцию, – во всяком случае, у многих создалось именно такое впечатление, – и настоял, чтобы мы надели домино и маски, как на венецианском карнавале? А ваша матушка, да будет ей земля пухом, дурно обошлась с князем Как-Его-Там, ах, кажется, вспомнил – с Лоренцо Амманати, не так ли?

– Я не могла быть повсюду одновременно, – ответила Рейчел, – но это был не Лоренцо, он слишком усердно ухаживал за мной.

– О, эти ночи безумств… – мечтательно проговорил Райнальди. – Все мы были до смешного молоды и крайне легкомысленны. Куда лучше быть степенным и спокойным, как сейчас. Думаю, в Англии никогда не дают таких балов. Конечно, виною тому климат. Если бы не он, возможно, юный Филип и счел бы забавным, облачившись в домино и надев маску, обшаривать кусты в поисках мисс Луизы.

– Уверена, что Луиза лучшего не могла бы и желать, – сказала Рейчел.

Я поймал на себе ее взгляд и заметил, что губы ее подрагивают.

Я вышел из гостиной и почти сразу услышал, что они перешли на итальянский; в его голосе звучал вопрос, она ответила и весело рассмеялась. Я догадался, что они обсуждают меня, может быть, Луизу и, уж конечно, эти проклятые сплетни о нашей будущей помолвке, которые, по словам Рейчел, ходят по всей округе. Господи! Сколько еще он намерен здесь пробыть? Сколько дней и ночей предстоит мне терпеть все это?!

В конце концов в последний вечер визита Райнальди крестный и Луиза приехали к нам на обед. Вечер прошел гладко, во всяком случае внешне. Райнальди проявил по отношению к крестному редкостную учтивость, что стоило ему немалого труда, и эта троица – он, крестный и Рейчел, – увлекшись общим разговором, предоставили нам с Луизой занимать друг друга. Иногда я замечал, что Райнальди смотрит в нашу сторону с улыбкой снисходительной благожелательности, и даже услышал, как он сказал крестному sotto voce[9]9
  Вполголоса (ит.).


[Закрыть]: «Поздравляю вас с дочерью и крестником. Они прекрасная пара». Луиза тоже услышала эти слова. Бедная девушка покраснела, и я тут же принялся расспрашивать ее о том, когда она снова собирается в Лондон. Я хотел успокоить ее, но, сам не знаю почему, сделал только хуже. После обеда разговор снова зашел о Лондоне, и Рейчел сказала:

– Я сама надеюсь очень скоро посетить Лондон. Если мы окажемся там в одно время, – (это Луизе), – вы должны показать мне все, что заслуживает внимания, ведь я никогда не бывала там.

При этих словах крестный навострил уши.

– Вы в самом деле намереваетесь покинуть нас? – спросил он. – Ну что же, вы отлично перенесли все неудобства, связанные с посещением Корнуолла зимой. Лондон вы найдете более привлекательным.

Он обернулся к Райнальди:

– Вы еще будете там?

– Дела задержат меня всего на несколько недель, – ответил Райнальди. – Но если Рейчел решит приехать, я, естественно, буду в ее распоряжении. Я не впервые приезжаю в вашу столицу и очень хорошо знаю ее. Надеюсь, вы и ваша дочь доставите нам удовольствие отобедать с нами, когда приедете в Лондон.

– Мы будем счастливы, – ответил крестный. – Весной Лондон прекрасен.

За одно то, что они спокойно обсуждают возможность подобной встречи, я был готов расшибить головы всей этой компании, но больше всего меня взбесило слово «мы» в устах Райнальди. Я разгадал его план. Заманить ее в Лондон, развлекать там, пока не закончит свои дела, а потом уговорить вернуться в Италию. А крестный, руководствуясь собственными соображениями, способствует этому плану.

Они не знали, что у меня есть козырь, способный побить все их карты. Вечер прошел в многочисленных заверениях во взаимном расположении и закончился тем, что Райнальди отвел крестного в сторону минут на двадцать, а то и больше, с тем – как я легко мог себе представить – чтобы подпустить какого-нибудь яда по моему адресу.

После отъезда Кендаллов я не вернулся в гостиную. Оставив дверь открытой, чтобы слышать, когда Рейчел и Райнальди поднимутся наверх, я лег в постель. Они не спешили. Пробило полночь, а они все еще сидели внизу. Я встал, вышел на площадку лестницы и прислушался. Через приоткрытую дверь гостиной до меня долетали приглушенные голоса. Опираясь о перила, чтобы перенести на них часть своего веса, я босиком спустился до середины лестницы. Мальчиком я проделывал то же самое, если Эмброз засиживался с компанией за обедом. И теперь, как тогда, меня пронзило чувство вины. Голоса не смолкали. Но слушать Рейчел и Райнальди было бесполезно – они говорили по-итальянски. То и дело до меня долетало мое собственное имя – «Филип», несколько раз имя крестного – «Кендалл». Они разговаривали обо мне или о нем, может быть – о нас обоих. В голосе Рейчел звучала непривычная настойчивость, а он, Райнальди, говорил таким тоном, будто о чем-то расспрашивал ее. Я вдруг с отвращением подумал, не рассказал ли крестный Райнальди о своих друзьях-путешественниках из Флоренции, а тот, в свою очередь, поведал об этом Рейчел. Насколько бесполезно сейчас образование, полученное мною в Харроу и в Оксфорде, изучение латыни, греческого! Здесь, в моем доме, два человека разговаривают по-итальянски, возможно, обсуждают вопросы, которые имеют для меня огромное значение, а я не могу разобрать ничего, кроме собственного имени.

Вдруг наступила тишина. Они замолкли. До меня не доносилось ни шороха. Что, если он подошел к ней, обнял и она поцеловала его, как поцеловала меня в канун Рождества? При этой мысли меня захлестнула волна такой ненависти к Райнальди, что я едва не забыл об осторожности, чуть было не бросился вниз по лестнице и не распахнул дверь гостиной. Затем я вновь услышал ее голос и шуршание платья, приближающееся к двери. Я увидел колеблющийся свет ее свечи. Долгое совещание наконец закончилось. Они шли спать. Совсем как ребенок в те далекие годы, я крадучись вернулся в свою комнату. Я слышал, как Рейчел по коридору прошла в свои комнаты, а он повернул в другую сторону и направился к себе. Вероятно, я никогда не узнаю, что они так долго обсуждали вдвоем, но, подумал я, это его последняя ночь под моей крышей и завтра я лягу спать с легким сердцем.

На следующее утро я с трудом проглотил завтрак – так не терпелось мне поскорее выпроводить незваного гостя. Под окнами застучали колеса почтовой кареты, и Рейчел, которая, как мне казалось, простилась с ним еще ночью, спустилась проводить его, одетая для работы в саду.

Он взял ее руку и поцеловал. На этот раз из простой вежливости по отношению ко мне, хозяину дома, он произнес слова прощания по-английски.

– Так вы напишете мне о своих планах? – спросил он Рейчел. – Помните, когда соберетесь приехать, я буду ждать вас в Лондоне.

– До первого апреля, – отозвалась она, – я не буду строить никаких планов.

И, взглянув на меня из-за его плеча, улыбнулась.

– Не день ли это рождения вашего кузена? – осведомился Райнальди, садясь в почтовую карету. – Надеюсь, он хорошо проведет его и съест не слишком большой пирог.

И, выглянув из окна, сделал прощальный выстрел в мою сторону:

– Должно быть, не очень приятно, когда день рождения приходится на такую своеобразную дату. День всех дураков, кажется? Но, вероятно, в двадцать пять лет вы сочтете себя слишком старым, чтобы вам напоминали о ней?

Почтовая карета покатила его к воротам парка. Я взглянул на Рейчел.

– Может быть, – сказала она, – мне следовало попросить его вернуться к этому дню и принять участие в празднике?

И с неожиданной улыбкой, тронувшей мое сердце, она взяла веточку остролиста, которую носила на платье, и продела мне в петлицу.

– Вы были молодцом, – шепнула она, – все семь дней. А я невнимательна к своим обязанностям. Вы рады, что мы опять вдвоем?

И, не дождавшись ответа, она вслед за Тамлином ушла в сад.