Текст книги "Моя кузина Рейчел"

Глава 12

Гости уехали около шести часов – викарий должен был отправлять вечернюю службу в соседнем приходе. Я слышал, как миссис Паско взяла с кузины Рейчел обещание посетить ее в один из ближайших дней на следующей неделе и барышни Паско также заявили свои притязания на нее. Одна хотела получить совет по поводу акварелей; другая собиралась вышить несколько чехлов в технике гобелена и никак не могла решить, какую шерсть выбрать; третья каждый четверг читала вслух одной больной женщине в деревне, и не согласилась ли бы миссис Эшли пойти вместе с ней – бедняжка так хочет увидеть ее…

– Право, миссис Эшли, – проворковала миссис Паско, когда, пройдя холл, мы подходили к двери, – столь многие жаждут познакомиться с вами, что, думаю, в ближайшие четыре недели вы будете каждый день выезжать с визитами.

– Миссис Эшли может делать это из Пелина, – вмешался крестный. – От нас гораздо сподручнее ездить с визитами. Куда удобнее, чем отсюда. Склонен думать, что через день-другой миссис Эшли доставит нам удовольствие своим обществом.

Он искоса взглянул на меня, и я поспешил ответить, дабы отмести эту идею, пока дело не зашло слишком далеко.

– О нет, сэр, – сказал я, – кузина Рейчел пока останется здесь. Прежде чем принимать приглашения со стороны, ей надо как следует познакомиться с имением. Мы начнем с того, что завтра отправимся пить чай в Бартон. Потом придет очередь остальных ферм. Если миссис Эшли строго по очереди не посетит каждого арендатора, они сочтут себя глубоко оскорбленными.

Я заметил, что Луиза во все глаза смотрит на меня, но не подал вида.

– О да, разумеется, – сказал крестный, тоже немало удивленный. – Совершенно верно, так и надо. Я бы и сам предложил миссис Эшли сопровождать ее в поездках по имению, но раз ты берешь это на себя, тогда другое дело. Но если, – продолжал он, повернувшись к кузине Рейчел, – вы почувствуете здесь какие-либо неудобства (Филип, я знаю, простит меня за такие слова, но, как вам, без сомнения, известно, в этом доме давно не принимали женщин, и посему могут возникнуть некоторые осложнения) или у вас появится желание побыть в женском обществе, я уверен, что моя дочь с радостью примет вас.

– В нашем доме есть комната для гостей, – вставила миссис Паско, – и если вам вдруг станет одиноко, миссис Эшли, помните, что она к вашим услугам. Мы будем просто счастливы видеть вас у себя.

– О, конечно, конечно, – подхватил викарий, и я подумал, не собирается ли он разразиться очередным стихотворением.

– Вы все очень добры и более чем великодушны, – сказала кузина Рейчел. – Когда я выполню свои обязанности здесь, в имении, мы об этом поговорим, не так ли? А пока примите мою благодарность.

Болтовня, трескотня, обмен прощаниями – и экипажи выехали на подъездную аллею.

Мы вернулись в гостиную. Видит бог, день прошел достаточно приятно, но я был рад, что гости разъехались и в доме опять стало тихо. Наверное, она подумала о том же, потому что на мгновение остановилась и, оглядев комнату, сказала:

– Люблю тишину после ухода гостей. Стулья сдвинуты, подушки разбросаны, все говорит, что люди хорошо провели время. Но возвращаешься в опустевшую комнату, и всегда приятно, что все кончилось, что можно расслабиться и сказать: вот мы и снова одни. Во Флоренции Эмброз не раз говорил мне, что можно и поскучать в компании гостей ради удовольствия, которое доставит их уход. Он был прав.

Я смотрел, как она разглаживает чехол на стуле, кладет на место подушку.

– Оставьте, – сказал я. – Завтра Сиком и Джон все приведут в порядок.

– Женская привычка, – объяснила она. – Не смотрите на меня. Сядьте и набейте трубку. Вы довольны прошедшим днем?

– Доволен, – ответил я и, сев на стул и вытянув ноги, добавил: – Не знаю почему, но обычно воскресные дни наводят на меня ужасную скуку. Это оттого, что я не любитель поговорить. А сегодня от меня ничего не требовалось, я мог развалиться на стуле и предоставить вам говорить за меня.

– Вот когда женщины бывают кстати, – сказала она. – Это входит в их воспитание. Если разговор не ладится, инстинкт подсказывает им, что надо делать.

– Да, но у вас это выходит незаметно, – возразил я. – Миссис Паско совсем другая. Все говорит и говорит, пока у тебя не возникнет желания закричать. Обычно мужчинам не удавалось вставить ни слова. Ума не приложу, как вы сумели все так замечательно устроить.

– Значит, все было замечательно?

– Ну да, я же сказал вам.

– Тогда вам следует поскорее жениться на вашей Луизе и иметь в доме настоящую хозяйку, а не залетную птицу.

Я выпрямился на стуле и уставился на нее. Она поправляла волосы перед зеркалом.

– Жениться на Луизе? – переспросил я. – Не говорите глупостей. Я вообще не хочу жениться. И она вовсе не «моя» Луиза.

– Ах, – вздохнула кузина Рейчел. – А я думала – ваша. Во всяком случае, после разговора с вашим крестным у меня создалось именно такое впечатление.

Она села в кресло и взяла рукоделие. В эту минуту вошел молодой Джон, чтобы задернуть портьеры, и я промолчал. Но во мне все кипело. Кто дал крестному право высказывать подобные предположения?! Я ждал, когда Джон выйдет.

– А что говорил крестный? – спросил я.

– Точно не помню, – ответила она. – Когда мы возвращались в экипаже из церкви, он упомянул, что его дочь приезжала сюда, чтобы расставить цветы, и что вам крайне не повезло – вы выросли в доме, где одни мужчины, и чем скорее вы обзаведетесь женой, которая будет заботиться о вас, тем лучше. Он сказал, что Луиза очень хорошо понимает вас, а вы ее. Вы извинились за свое невежливое поведение в среду?

– Да, извинился, – сказал я, – но мои извинения ни к чему не привели. Я никогда не видел Луизу в таком дурном настроении. Между прочим, она считает вас красивой. И барышни Паско тоже.

– Как лестно…

– А викарий с ними не согласен.

– Как досадно…

– Зато он находит вас женственной. Определенно женственной.

– Интересно в чем?

– Видимо, в том, что отличает вас от миссис Паско.

Она рассмеялась своим жемчужным смехом и подняла глаза от рукоделия:

– И как бы вы это определили, Филип?

– Что определил?

– Разницу в нашей женственности – миссис Паско и моей.

– О, Бог свидетель, – сказал я, ударив по ножке стула, – я не разбираюсь в таких вещах. Просто мне нравится смотреть на вас и не нравится – на миссис Паско. Вот и все.

– Какой милый и простой ответ. Благодарю вас, Филип.

Я мог бы упомянуть и ее руки. Мне нравилось смотреть на них. Пальцы миссис Паско были похожи на вареные сосиски.

– Ну а что до Луизы, так это сущий вздор, – продолжал я. – Прошу вас, забудьте о нем. Я никогда не смотрел на нее как на будущую жену и впредь не намерен.

– Бедная Луиза…

– Со стороны крестного нелепо даже думать об этом.

– Не совсем. Когда двое молодых людей одного возраста часто бывают вместе и им приятно общество друг друга, то вполне естественно, что те, кто наблюдает за ними со стороны, начинают думать о свадьбе. К тому же она славная, миловидная девушка и очень способная. Она будет вам прекрасной женой.

– Кузина Рейчел, вы уйметесь?

Она снова подняла на меня глаза и улыбнулась.

– И выбросьте из головы вздорную идею посещать всех и каждого, – сказал я. – Гостить в доме викария, гостить в Пелине… Что вас не устраивает в этом доме и в моем обществе?

– Пока все устраивает.

– В таком случае…

– Я останусь у вас до тех пор, пока не надоем Сикому.

– Сиком тут ни при чем, – сказал я. – Ни Веллингтон, ни Тамлин, ни все остальные. Здесь я хозяин, и это касается только меня.

– Значит, я должна поступать, как мне приказывают, – ответила она. – Это тоже входит в женское воспитание.

Я бросил на нее подозрительный взгляд, желая проверить, не смеется ли она. Но кузина Рейчел разглядывала свое рукоделие, и мне не удалось увидеть ее глаз.

– Завтра я составлю список арендаторов по старшинству, – сказал я. – Первыми вы посетите тех, кто дольше всех служит нашей семье. Начнем с Бартонской фермы, как договорились в субботу. Каждый день в два часа мы будем выезжать из дому, пока в имении не останется ни одного человека, с которым бы вы не повидались.

– Да, Филип.

– Вам придется написать записку миссис Паско и ее девицам, объяснить, что вы заняты другими делами.

– Завтра утром я так и сделаю.

– Когда мы покончим с нашими людьми, вы будете проводить дома три дня в неделю, если не ошибаюсь, вторник, четверг и пятницу – на случай, если кто-нибудь из местного дворянства пожалует к вам с визитом.

– Откуда вам известно, что они могут пожаловать именно в эти дни?

– Я достаточно часто слышал, как миссис Паско, ее дочери и Луиза обсуждали дни визитов.

– Ясно. Мне надлежит сидеть в гостиной одной или вы составите мне компанию?

– Вы будете сидеть одна. Они приедут к вам, а не ко мне. Принимать визиты – одна из женских обязанностей, а не мужских.

– Предположим, что меня пригласят на обед; могу я принять такое приглашение?

– Вас не пригласят. У вас траур. Если встанет вопрос о гостях, то мы примем их здесь. Но не более чем две пары одновременно.

– Таков этикет в этой части света?

– Какой там этикет! – ответил я. – Мы с Эмброзом никогда не соблюдали этикета. Мы создали свой собственный.

Я видел, что кузина Рейчел еще ниже склонила голову над работой, и у меня зародилось подозрение, не уловка ли это, чтобы скрыть смех, хоть я и не мог бы сказать, над чем она смеется. Я вовсе не старался ее смешить.

– Жаль, что вы не удосужитесь составить для меня краткий свод правил, – наконец сказала она, – кодекс поведения. Я могла бы изучать его, сидя здесь в ожидании очередного визита. Мне было бы крайне прискорбно совершить какой-нибудь faux pas[4]4
  Оплошность (фр.).


[Закрыть] в глазах общественного мнения и тем самым лишить себя вашего расположения.

– Можете говорить все, что угодно, и кому угодно, – сказал я. – Единственное, о чем я вас прошу, – говорите здесь, в гостиной. Никому и ни под каким видом не позволяйте входить в библиотеку.

– Почему? Что же будет происходить в библиотеке?

– Там буду сидеть я, положив ноги на каминную доску.

– По вторникам, четвергам, а также по пятницам?

– По четвергам нет. По четвергам я езжу в город, в банк.

Она поднесла несколько моточков шелка к свечам, чтобы лучше рассмотреть цвет, затем завернула их в кусок ткани и отложила в сторону.

Я взглянул на часы. Было еще рано. Неужели она решила подняться наверх? Я испытал разочарование.

– А когда все местное дворянство нанесет мне визиты, – спросила она, – что будет потом?

– Ну, потом вы обязаны отдать визиты, и непременно каждому из них. Я распоряжусь подавать экипаж каждый день к двум часам. Впрочем, прошу прощения. Не каждый день, а каждый вторник, четверг и пятницу.

– И я поеду одна?

– Вы поедете одна.

– А что мне делать по понедельникам и средам?

– По понедельникам и средам… дайте подумать…

Я мысленно перебрал самые разные варианты, но изобретательность мне изменила.

– Вы, вообще-то, рисуете или поете? Как барышни Паско? По понедельникам вы могли бы практиковаться в пении, а по средам рисовать или писать маслом.

– Я не рисую, не пою, – возразила кузина Рейчел, – и боюсь, вы составляете для меня план досуга, к которому я абсолютно не приспособлена. Вот если бы вместо того, чтобы дожидаться визитов местных дворян, я сама стала бы посещать их и давать уроки итальянского, это подошло бы мне гораздо больше.

Она задула свечи в высоком канделябре и поднялась. Я встал со стула.

– Миссис Эшли дает уроки итальянского? – сказал я с деланым ужасом. – Только старые девы, которых некому содержать, дают уроки.

– А что в подобных обстоятельствах делают вдовы? – спросила она.

– Вдовы? – не задумываясь, проговорил я. – О, вдовы как можно скорее снова выходят замуж или продают свои кольца.

– Понятно. Что ж, я не намерена делать ни того, ни другого и предпочитаю давать уроки итальянского.

Она потрепала меня по плечу и вышла из комнаты, на ходу пожелав мне доброй ночи.

Я почувствовал, что краснею. Боже праведный, что я сказал?! Я не подумал о ее положении, забыл, кто она и что произошло. Я увлекся разговором с ней, как когда-то увлекался разговорами с Эмброзом, и наболтал лишнего. Снова выйти замуж. Продать кольца. Боже мой, что она обо мне подумала?

Каким неуклюжим, каким бесчувственным, каким неотесанным и дурно воспитанным она, должно быть, сочла меня. Я ощутил, что краска заливает мне шею и поднимается до корней волос. Проклятие! Извиняться бесполезно. Будет только хуже. Лучше к этому не возвращаться, а надеяться и молиться, чтобы она поскорее забыла мою досадную оплошность. Я был рад, что рядом никого нет, скажем крестного, который отвел бы меня в сторону и отчитал за бестактность. А если бы это произошло за столом, при Сикоме и молодом Джоне? Снова выйти замуж. Продать кольца. О боже… боже… Что на меня нашло? Теперь мне не заснуть, и я всю ночь буду ворочаться в кровати, и в ушах у меня будет звучать ее быстрый как молния ответ: «Я не намерена делать ни того, ни другого и предпочитаю давать уроки итальянского».

Я позвал Дона и, выйдя через боковую дверь, углубился в парк. Чем дальше я шел, тем грубее казалась мне допущенная мною бестактность.

Грубый, легкомысленный, пустоголовый деревенщина… Но что все-таки она имела в виду? Неужели у нее так мало денег и она действительно говорила всерьез? Миссис Эшли… и уроки итальянского? Я вспомнил ее письмо к крестному из Плимута. После короткого отдыха она собиралась ехать в Лондон. Вспомнил, как Райнальди сказал, что она вынуждена продать виллу во Флоренции. Вспомнил или, скорее, осознал, со всей очевидностью, что в своем завещании Эмброз ничего не оставил ей, ровно ничего. Все его имущество до последнего пенни принадлежало мне. Еще раз вспомнил разговоры слуг. Никаких распоряжений относительно миссис Эшли. Что подумают в людской, в имении, в округе, в графстве, если миссис Эшли будет разъезжать по соседям и давать уроки итальянского?

Два дня назад, три дня назад мне было бы все равно. Да хоть бы она с голоду умерла – эта женщина, которую я вообразил себе, и поделом ей. Но не теперь. Теперь совсем другое дело. Все круто изменилось. Необходимо было что-то предпринять, но что именно – я не знал. Я отлично понимал, что не могу обсуждать с ней столь щекотливый вопрос. При одной мысли об этом я вновь заливался краской гнева и смущения. Но тут, к немалому своему облегчению, я вдруг вспомнил, что по закону деньги и все имущество пока не принадлежат мне и не будут принадлежать еще шесть месяцев, то есть до моего дня рождения. Следовательно, я здесь ни при чем. Это обязанность крестного. Он попечитель имения и мой опекун. Следовательно, ему и надлежит переговорить с кузиной Рейчел и назначить ей определенное содержание. При первой возможности я навещу его и поговорю об этом. Мое имя упоминать не надо. Все можно представить так, будто таков обычай нашей страны и это не более чем юридический вопрос, который необходимо уладить при любых обстоятельствах. Да, это был выход. Слава богу, что я подумал о нем. Уроки итальянского… Как унизительно, как ужасно.

Я пошел обратно к дому; мне стало легче на душе, но я все же не забыл свою оплошность. Снова выйти замуж… Продать кольца… Подойдя к краю лужайки у восточного фасада, я тихо свистнул Дону, который обнюхивал молодые деревца. Гравий дорожки слегка поскрипывал у меня под ногами. Вдруг я услышал голос у себя над головой: «Вы часто гуляете в лесу по ночам?» Это была кузина Рейчел. Она сидела без света у открытого окна голубой спальни. Меня с новой силой охватило сознание моей бестактности, и я поблагодарил небеса за то, что кузина Рейчел не видит моего лица.

– Лишь тогда, – ответил я, – когда у меня неспокойно на душе.

– Значит, нынешней ночью на душе у вас неспокойно?

– О да, – сказал я, – гуляя по лесу, я пришел к важному выводу.

– И какому же?

– Я пришел к выводу, что вы были абсолютно правы, когда еще до встречи со мной раздражались при упоминании моего имени, недолюбливали меня, считая самодовольным, дерзким, избалованным. Я и то, и другое, и третье, и даже хуже.

Облокотившись на подоконник, она подалась вперед.

– В таком случае прогулки в лесу вредны вам, – сказала она, – а ваш вывод весьма глуп.

– Кузина Рейчел…

– Да?

Но я не знал, как извиниться перед ней. Слова, которые в гостиной с такой легкостью нанизывались друг на друга, теперь, когда я хотел исправить свою оплошность, никак не приходили. Я стоял под ее окном пристыженный, лишившись дара речи. Вдруг я увидел, как она отвернулась, протянула руку во тьму комнаты, затем снова подалась вперед и что-то бросила мне из окна. То, что она бросила, задело мою щеку и упало на землю. Я наклонился и подобрал цветок из вазы в ее комнате – осенний крокус.

– Не глупите, Филип, идите спать, – сказала она.

Она закрыла окно и задернула портьеры. Не знаю почему, но стыд, а с ним и чувство вины покинули меня, а на сердце стало легко.

В начале недели я не мог съездить в Пелин из-за намеченных на эти дни визитов к нашим арендаторам. Да и вряд ли я сумел бы придумать оправдание тому, что навещаю крестного, не привезя к Луизе кузину Рейчел. В четверг мне представился удобный случай. Из Плимута прибыл курьер с кустами и саженцами, которые она привезла из Италии, и как только Сиком сообщил ей об этом – я как раз кончал завтракать, – кузина Рейчел в кружевной шали, повязанной вокруг головы, спустилась вниз, готовая выйти в сад. Дверь столовой была отворена, и я видел, как она идет через холл. Я вышел поздороваться.

– Если я не ошибаюсь, – сказал я, – Эмброз говорил вам, что нет такой женщины, на которую можно было бы смотреть до одиннадцати часов. Что же вы делаете внизу в половине десятого?

– Прибыл посыльный, – объяснила она, – и в половине десятого последнего утра сентября я не женщина. Я садовник. У нас с Тамлином много работы.

Она была весела и счастлива, как ребенок в предвкушении угощения.

– Вы намерены заняться подсчетом растений? – спросил я.

– Подсчетом? О нет, – ответила она. – Мне надо проверить, сколько растений перенесло путешествие и какие из них можно сразу высадить в землю. Тамлин этого не определит, а я определю. С деревьями можно не спешить, ими мы займемся на досуге, но кусты и рассаду я бы хотела посмотреть не откладывая.

Я заметил, что на руках у нее грубые перчатки, крайне не соответствующие ее миниатюрности и изяществу.

– Уж не собираетесь ли вы копаться в земле? – спросил я.

– Конечно собираюсь. Вот увидите, я буду работать быстрее, чем Тамлин и его люди. Не ждите меня раньше ленча.

– Но ведь днем, – запротестовал я, – нас ждут в Ланкли и в Кумбе. На обеих фермах намывают кухни и готовятся.

– Надо послать записки и отложить визиты, – сказала она. – Когда у меня посадочные радости, я ни на что не отвлекаюсь. Прощайте.

Она помахала мне рукой и вышла на усыпанную гравием дорожку перед домом.

– Кузина Рейчел! – позвал я из окна столовой.

– Что случилось? – оглянулась она.

– Эмброз ошибался, говоря о женщинах! – крикнул я. – В половине десятого они выглядят совсем недурно!

– Эмброз говорил не о половине десятого! – откликнулась она. – Он говорил о половине седьмого и имел в виду отнюдь не нижний этаж.

Я, смеясь, отвернулся от окна и увидел, что рядом со мной стоит Сиком; губы его были поджаты. Всем своим видом выражая явное неодобрение, он направился к буфету и зна́ком приказал молодому Джону убрать со стола. По крайней мере одно было ясно: в день посадочных работ мое присутствие в доме не потребуется. Я изменил намеченный ранее распорядок дня и, приказав оседлать Цыганку, в десять часов уже скакал по дороге, ведущей в Пелин.

Я застал крестного в кабинете и без околичностей изложил ему цель своего визита.

– Итак, – заключил я, – вы понимаете, что необходимо что-то предпринять, и предпринять немедленно. Если до миссис Паско дойдет, что миссис Эшли намерена давать уроки итальянского, через двадцать четыре часа об этом станет известно всему графству.

Как я и ожидал, крестный был донельзя шокирован и удручен.

– Какой позор! – согласился он. – Об этом не может быть и речи. Этого ни в коем случае нельзя допустить. Вопрос, конечно, крайне деликатный. Мне нужно время, чтобы обдумать, как взяться за это дело.

Меня охватило нетерпение. Я знал осторожную дотошность крестного во всем, что касается законов.

– У нас нет времени, – сказал я. – Вы знаете кузину Рейчел не так хорошо, как я. С нее вполне станется сказать одному из наших арендаторов: «Не знаете ли вы кого-нибудь, кто хотел бы изучать итальянский?» И кем мы тогда будем? К тому же через Сикома до меня уже дошли кое-какие слухи. Всем известно, что по завещанию ей ничего не оставлено. Это необходимо немедленно исправить.

Крестный задумчиво покусывал перо.

– Этот итальянский поверенный ничего не сообщил о ее обстоятельствах, – проговорил он. – К сожалению, я не могу обсудить с ним этот вопрос. Мы не располагаем никакими средствами, чтобы выяснить размеры ее личного дохода и имущественные права, оговоренные для нее в ее первом брачном контракте.

– Полагаю, все ушло на уплату долгов Сангаллетти, – сказал я. – Эмброз писал мне об этом. Она не успела уладить свои финансовые дела; еще и поэтому они не приехали домой в прошлом году. Уверен, что она и виллу поэтому продает. Не иначе как по первому контракту ей причитаются жалкие гроши. Мы должны что-нибудь сделать для нее, и не позднее чем сегодня.

Крестный разбирал бумаги на столе.

– Я рад, Филип, – сказал он, взглянув на меня поверх очков, – что ты изменил свое отношение к миссис Эшли. Перед ее приездом у меня было очень тревожно на душе. Ты заранее настроился на то, чтобы оказать ей холодный прием и ровным счетом ничего для нее не делать. Что привело бы к скандалу. Хорошо, что ты одумался.

– Я ошибался, – коротко ответил я. – Забудем об этом.

– Тогда, – сказал он, – я напишу миссис Эшли и в банк. И ей, и управляющему я объясню, какие действия мы намерены предпринять. Лучше всего открыть счет, с которого она могла бы каждые три месяца снимать определенную сумму. Когда она переедет в Лондон или в другое место, то соответствующие отделения банка получат наши инструкции. Через полгода тебе исполнится двадцать пять лет и ты сам займешься этим делом. Ну а теперь о сумме. Что ты предлагаешь?

Я на мгновение задумался и назвал сумму.

– Это щедро, Филип, – сказал крестный. – Пожалуй, даже слишком щедро. Едва ли ей понадобится так много. По крайней мере, сейчас.

– О, ради бога, не будем скаредничать! Раз мы делаем это, то давайте делать так, как сделал бы сам Эмброз.

– Хм, – буркнул крестный и нацарапал несколько цифр на листе бумаги. – Ну что ж, она останется довольна. Сколь ни разочаровало ее завещание Эмброза, такая сумма должна искупить любое разочарование.

С какой хладнокровной расчетливостью выводил он пером суммы и цифры, подсчитывая шиллинги и пенсы, которые мы можем выделить из доходов имения вдове его бывшего владельца! Господи, как я ненавидел деньги в ту минуту!

– Поспешите с письмом, сэр, – сказал я. – Я возьму его с собой. А заодно съезжу в банк и отвезу им ваше послание. Тогда кузина Рейчел сможет обратиться к ним и снять деньги со счета.

– Мой дорогой, вряд ли миссис Эшли настолько стеснена в средствах. Ты впадаешь из одной крайности в другую. – Крестный вздохнул, вынул лист бумаги и положил его перед собой. – Она верно заметила: ты действительно похож на Эмброза.

На этот раз, пока крестный писал письмо, я стоял у него за спиной, чтобы точно знать, о чем он пишет. Моего имени он не упомянул. Он писал об имении. Имение желает выделить ей определенное содержание. Имение назначило сумму, подлежащую выплате раз в три месяца. Я, как ястреб, следил за ним.

– Если ты не хочешь, чтобы она подумала, будто ты приложил к этому руку, – сказал мне крестный, – тебе не стоит брать письмо. Днем я пришлю к вам Добсона. Он его и привезет. Так будет лучше.

– Отлично. А я отправлюсь в Бодмин. Благодарю вас, мой казначей.

– Прежде чем уехать, не забудь повидаться с Луизой, – сказал он. – Она где-нибудь в доме.

Мне не терпелось отправиться в путь, и я бы вполне обошелся без встречи с Луизой, но не мог сказать этого. Она как бы случайно оказалась в малой гостиной, и мне пришлось пройти туда через открытую дверь кабинета.

– Мне показалось, что я услышала твой голос, – сказала Луиза. – Ты приехал на весь день? Я угощу тебя кексом и фруктами. Ты, наверное, голоден.

– Я должен срочно уезжать, – ответил я. – Спасибо, Луиза. Я приехал повидаться с крестным по важному делу.

– Ах, понимаю…

Луиза перестала улыбаться, и ее лицо приняло такое же холодное, чопорное выражение, как в прошлое воскресенье.

– Как поживает миссис Эшли? – спросила она.

– Кузина Рейчел здорова и очень занята, – ответил я. – Сегодня утром прибыли все растения, которые она привезла из Италии, и она вместе с Тамлином занимается их посадкой.

– Полагаю, тебе следовало остаться дома и помочь ей, – заметила Луиза.

Не знаю, что с ней случилось, но ее интонация привела меня в раздражение. Она напомнила мне выходки Луизы в те давние дни, когда мы бегали наперегонки в саду: в тот момент, когда я испытывал самое радостное возбуждение, она ни с того ни с сего останавливалась, встряхивала локонами и говорила: «В конце концов, я, кажется, вовсе не хочу играть», глядя на меня с таким же упрямым выражением лица.

– Тебе отлично известно, что я полный профан в садоводстве, – сказал я и, чтобы больнее задеть ее, добавил: – Ты еще не избавилась от своего дурного настроения?

Она вспыхнула и напряглась.

– Дурного настроения? Не понимаю, что ты имеешь в виду, – быстро проговорила она.

– О нет, прекрасно понимаешь, – возразил я. – Все воскресенье у тебя было отвратительное настроение. Это слишком бросалось в глаза. Странно, что барышни Паско этого не подметили.

– Вероятно, – заметила Луиза, – барышни Паско, как и все остальные, были слишком заняты, подмечая кое-что другое.

– И что же?

– Да то, как легко светской даме вроде миссис Эшли обвести вокруг пальца молодого человека вроде тебя.

Я круто повернулся и вышел из комнаты. Иначе я бы ее ударил.