Текст книги "Television Romance"

– Хорошо, – медленно кивнул Ханыль.

– Я надеюсь, что ты мог бы нам помочь в этом… – Кёнсун замялся, пытаясь подобрать слова. – Ты же, вроде как, имеешь опыт.

Кван задумался, пережёвывая разваливающийся гамбургер. Он смотрел куда-то мимо Кёнсуна, и тот от волнения почувствовал, как ладони вспотели.

– Хорошо, – снова кивнул Ханыль и перевёл взгляд на парня. – Чего ты именно хочешь?

– Я ещё не решил. Это было спонтанно, когда я подумал об этом, сразу тебе набрал… Извини.

Кёнсун виновато поджал губы. Ещё по дороге к арке он подумал о том, что стоило бы сначала всё обдумать. Это было глупо с его стороны – с пустыми руками подрывать Ханыля так поздно и требовать встречи, не имея хотя бы наброска плана действий. Город действовал на него своей простотой и беззаботностью слишком сильно.

– Ничего страшного. Мне льстит, что ты подумал об этом, – признался Ханыль. Он выглядел немного самоуверенным, то есть, немного больше, чем следовало бы. – Я хочу помочь тебе, так что я должен что-нибудь придумать.

Он принялся есть дальше, а у Кёнсуна по спине носились мурашки, и в голове звенела фраза, сказанная, думал он, должно быть, по ошибке: «я хочу помочь тебе».

Six. There's something in my mind, it tells me every time «don't fall in love with you tonight»

Sono'sloss

Кёнсун был знаком с Соно с начальной школы – они были вместе до третьего года, пока его не перевели в класс повышенной нагрузки. Он был спокойным ребёнком, чудовищно немногословным почти всегда, здоровался с Кёнсуном – весёлым и общительным в детстве – только кивком головы. Его мать водила его в академию на занятия фортепиано, и он был в этом потрясающим; на школьных праздниках все дети обычно занимались какой-то ерундой, криво голосили детские песни, неуклюже танцевали, рассказывали дурацкие стихи, а Соно – играл бессмертные произведения великих пианистов с таким расслабленным лицом, как будто наигрывал мелодию из трёх соседних клавиш.

Белый воротничок, глаженные брюки, короткие чёрные волосы, всегда гладко уложенные. Соно рос, ходил на фортепиано, прилежно учился, но совсем не открывался. Кёнсун видел его постоянно и думал, что он странный, что однажды он точно должен сломаться – каждый ломается, рано или поздно. Мыльный пузырь с тонкими некрепкими стенками, в котором Соно жил, как маленький хомячок, вот-вот грозился лопнуть.

Соно поступил в шестой класс, и его родители развелись. Кёнсун узнал это позже, уже после того, как это понесло необратимые последствия в сознании самого Соно. Он взорвался, в точности, как тот пузырь вокруг него. Он бросил фортепиано, больше никогда не выступал на школьных концертах, никогда не носил белый воротничок. Его изящные музыкальные пальцы ломались один за другим в постоянных стычках с другими подростками, потому что Соно со своей перевернувшейся жизнью просто не знал, как жить дальше, не знал, кто он на самом деле такой, и в поисках себя забрёл на тёмную сторону взросления.

Когда после знакомства с Йесоном встал вопрос о том, кого взять последним в группу, Кёнсун был в галерее игровых автоматов с Минджуном, и Ким показывал ему, как он набрал рекорд в гонках. Было душно, воняло табаком; тускло освещённое заведение переливалось цветными лампочками аркадных автоматов. Кёнсун увидел Соно в компании каких-то старшеклассников, выглядящих как кучка пропитых дохляков с поплывшей чёрной подводкой. Они послали того за жетонами для аэрохоккея, и он сматерился, но пошёл к кассе, и Кёнсун зачем-то дёрнулся за ним, оставляя зациклившегося на обгоне машины бота Минджуна в одиночестве.

Он нагнал парня у самой кассы и окликнул его; тот раздражённо обернулся и нахмурил брови. Кёнсун позвал его на улицу покурить, и тот согласился, когда Чхве показал ему пачку красных «Мальборо», которые таскал с собой просто так. Тогда, за одноэтажным зданием зала видеоигр, в сумерках ноябрьского вечера, окутанный прохладой остывшего воздуха и вдыхающий тяжёлый дым подожжённой Аном сигареты, Кёнсун сказал Соно: «я хочу тебя в свою группу»; он не произнёс ничего до этого, даже не соизволил напомнить своё имя, хотя догадывался, что тот мог просто-напросто его забыть за такое долгое время. Он также не собирался строить парню нравоучения, хотя его безумно раздражал тот факт, в кого его старый друг превратился. И он совсем не надеялся, что Соно согласится.

– Что исполняете? – сипло спросил Соно, промолчав до этого с минуту.

– Пока что – ничего, – пожал плечами Кёнсун. – Но надеюсь, что что-то нормальное.

Соно харкнул в сторону и сжал губы; он ссутулился, плечи напряглись от холода.

– С чего я?

– Лучше тебя не найти, – ответил просто Кёнсун; Соно с недоверием взглянул на него, и он добавил: – Ты – самый талантливый, Соно. Из всех, кого я когда-либо мог назвать своим другом. Мне жаль, что ты сломался. Но твой талант сломать нельзя.

Соно, посмеиваясь, начал было возражать, но Кёнсун накарябал на куске тетрадного листа из своего рюкзака адрес дома Минджуна и сунул его парню, кинув напоследок: «завтра в четыре», и развернулся на пятках, возвращаясь к брошенному Минджуну. Тот разочарованно бил ладонями руль автомата, и в его стонах Кёнсун разобрал только «грёбаные читеры», а на следующий день Соно всё-таки пришёл, и Кёнсун подумал, что никогда в жизни не добивался кого-то так просто.

* * *

Кёнсун сидел на диване в единственном зале небольшой парикмахерской, листая бесполезный старый журнал про звёзд шоу-бизнеса, в котором правды было написано ровно столько, сколько в Кёнсуне желания читать этот самый журнал, но он не знал, чем себя занять, пока ждал окончания Минджуновых процедур. Он делал химическую завивку. Он постоянно её делал. Когда парни красились во все возможные и невозможные цвета, чтобы сменить облик, Минджун только делал завивку или выпрямлял волосы, ни разу не пробовав сделать что-то ещё, но, по правде говоря, ему и не требовалось.

Так вот, Минджун сидел на красном кожаном кресле под воющим сушуаром в дурацкой чёрной накидке с выцветшим названием какого-то бренда косметики для волос и играл в телефон. Он тихо мычал под радио, его голос было едва слышно из-за шума фена. Вечерний розовый свет отражался от бежевых стен и белого кафельного пола, на потолке медленно крутился вентилятор. Было немного душно и воняло кератином. Кёнсун терпеть не мог ходить на завивку с Минджуном, но он это делал, потому что они – лучшие друзья.

Кёнсун пытался быть заинтересованным в сплетнях на глянцевых страницах, но его мысли постоянно уходили в русло, в котором он чувствовал себя маленьким брошенным ребёнком, не умеющим плавать. Это русло разливалось волнами размышлений о Ханыле. Кёнсун не хотел думать о Ханыле. Он догадывался, к чему это может привести, догадывался, что это мог бы быть тот самый разлом, к которому он не был готов ни ментально, ни физически, – никак. Этот разлом закончил бы целый этап его жизни, но Кёнсун не хотел этого, он всеми силами пытался заклеить его пластырями из других мыслей, других волнений – об учёбе, о фестивале, о приезде Сокхвана. Но пластыри были хлипкими. Кёнсун мог упасть в щель очень скоро.

Если всё так и продолжится, размышлял парень, он может провалиться, и его пальцы не удержатся за край обрыва.

Позапрошлым вечером, после «Макдональдса», Ханыль подвёз его до дома, потому что он – просто вежливый парень, думал Кёнсун. Он улыбался, когда желал спокойной ночи, и Кёнсун остановился на пороге своего дома, когда шины синего родстера скрипнули по асфальту, и свет его фар скрылся в ночной дали улицы. Кёнсун тогда понял, что пошли трещины. Он это буквально услышал. До того момента он ещё не был уверен, однако в ту самую минуту до него это дошло – в тусклом фонарном свете и тишине вечера, под трель сверчков и лёгкое дуновение прохладного ветра. Кёнсун смотрел на теряющийся во тьме асфальт и рвано дышал. Он знал это чувство. Но он его не хотел.

Поэтому Кёнсун остатки вечера просидел за компьютером в папке, посвящённой их с Сокхваном дружбе, разглядывал каждую фотографию и всматривался в видео, думая лишь о том, чтобы заглушить треск. Он не был готов. Это было странно. Ханыль возник в жизни Чхве – размеренной и привычной – как ледяной душ, как незамеченная учёными комета. Кёнсун хотел влюбиться в кого-то, хотел перестать воспринимать Сокхвана, своего лучшего друга, так неправильно, хотел смеяться с ним и скучать по-дружески, хотел полюбить, в конце концов, взаимно или не влюбляться вообще. И вдруг пришёл этот Кван Ханыль, с которым всё тоже было просто обречено на провал. А Кёнсун устал от чувства постоянного проигрыша.

Был четверг, приятная свежая погода, всего денёк до Кёнсунова дня рождения. В среду они обедали на полу в школьном закутке у актового зала из-за ливня, и с Ханылем так и не пересеклись, а на сообщение: «сегодня?» Кёнсун ответил: «у нас другие планы», потому что ему нужно было помочь матери постричь газон, но был дождь, так что, да, он соврал. Он хотел сделать передышку. Расставить приоритеты. С парнями он проговорил потом весь вечер по видео-звонку за игрой в «Castle crushers» по «сетке». Ханыля в чат они не пригласили.

И, в общем, в четверг Кёнсун был практически готов назвать себя расставившим эти самые приоритеты. У него были весомые аргументы: Ханыль – друг, хороший парень, который нравится всем; Ханыль – футболист и карьерист, социально активный одиннадцатиклассник, и, если бы Кёнсун был кем-то другим, он вёл бы себя с ним точно так же, потому что просто пытается завоевать репутацию приятного человека; у Ханыля есть девушка. Кёнсун почувствовал что-то только потому, что в последнее время редко пытался начать отношения с кем-то, и любое внимание к своей персоне мог легко счесть за романтическое. Он не должен был доверять всему подряд – в том числе, самому себе.

Когда Минджуну укладывали волосы, Соно уже ждал на улице, маша рукой Кёнсуну за стеклом витрины, и Чхве вышел к нему, отчаянно нуждаясь в свежем воздухе, потому что его глаза слезились от запаха жжёной химии. Было около семи вечера, по тротуарам разгуливали беспечные горожане; над городом цвело закатное небо с мягкими сахарными облаками. Кёнсун сделал протяжный глубокий вдох. Пахло лёгкой сыростью асфальта и сигаретами.

– Как дела? – спросил Соно, делая очередную затяжку; он никогда не боялся, что у него могут быть из-за этого неприятности.

– Я почти умер, – пробормотал Кёнсун, пальцами подтирая выступившую на глазах влагу. – Такая вонь. Почему я постоянно это делаю? Когда вы с Йесоном начнёте меня заменять?

– Ни за что, – усмехнулся Соно. – Но я не об этом, вообще-то.

Кёнсун непонимающе взглянул на него. Лицо Соно было расслабленным, не выражающим эмоций – как и всегда. Мятные прядки чуть покачивались от несильного ветерка. Он молчал, только пристально смотрел в Кёнсуновы глаза, даже не пытаясь подтолкнуть Чхве в правильную сторону размышлений, но отчего-то тот и сам понял, о чём его спрашивают.

– Как ты это делаешь? – выдохнул Кёнсун. – Я же ничего не рассказывал.

– Как будто мне нужны твои жалобы, чтобы я понял, – ответил Соно. Он сделал ещё одну глубокую затяжку, сигарета протлела до самого фильтра, и он затушил её об мусорный бак. – Я бы мог поспорить о наличии мозгов хоть у одного из вас троих. Если бы они имелись, то и остальные бы поняли.

– Никак, – Чхве хмуро отвёл взгляд на дорогу с проезжающими мимо них машинами; под их колёсами разлетались осенние листья. – То есть, сначала я думал, но потом решил, что никак.

Соно скептически выгнул бровь.

– Я серьёзно, – закивал Кёнсун сам себе. – Он – не моё, и я – не его. Я не хочу опять сохнуть по натуралу. Я скорее повешусь на дурацкой арке, чем попаду в это дерьмо снова.

Ан устало покачал головой.

– У вас был английский сегодня, – напомнил он. – Ничего не произошло?

Кёнсун задумался. Он настолько пытался выкинуть Ханыля из головы, что не заметил этого. Он с ним даже не поздоровался. Ему вдруг стало безумно стыдно. Это отразилось на его напуганном лице; глаза резко расширились и губы разомкнулись.

– Ты его проигнорировал? – догадался Соно. – Серьёзно?

– Я не специально, – Кёнсун прикрыл лицо руками. – Я просто пытался…

За спиной послышался колокольный звон – это была фишка практически каждого общественного места в городе, – и Кёнсун резко обернулся; из парикмахерской выплыл сияющий радостью Минджун, и волосы его снова были волнистыми и непослушными, блестели в солнечных лучах. Он поднял руки в стороны и медленно покрутился, чтобы друзья оценили его внешний вид. Соно хмыкнул, а Кёнсун заулыбался, хотя почти тут же перестал, потому что от парня всё ещё несло кератином.

Минджун двинулся вперёд по дороге, и Кёнсун обменялся взглядами с Соно; в глазах второго ясно читалось, что разговор не был окончен.

Это была одна из причин, по которой Кёнсун не хотел выносить это дальше своей комнаты и головы – неодобрение друзей. Минджун был бы зол так сильно, что Чхве боялся себе даже представить, просто потому, что это был Ханыль; Соно хотел, чтобы Кёнсун нашёл кого-то другого, чтобы перестал тратить свою жизнь – молодость – на нечто столь недостижимое; возможно, думал Кёнсун, его мог бы поддержать Йесон, но это тоже было сомнительно, потому что Ханыль, мать его, был натуралом с девушкой, а это Йесон никогда бы не одобрил, потому что он был честным и правильным, на самом деле. Так что Кёнсун собирался разобраться с этим сам. Но он недооценил Соно.

После парикмахерской они договорились наведаться в торговый центр, где Киму нужно было найти подарок для своего брата – так он говорил, но на деле Кёнсун знал, что тот всё ещё не купил ему подарок и задумал выбрать что-то из того, что Чхве бы приглянулось, потому что он всегда так делал. Однако Минджуновы процедуры продлились дольше, чем они предполагали, потому что ему вздумалось попробовать какие-то новые технологии, а они занимали на сорок минут больше, чем обычно. В итоге в Кёнсуне не осталось и капли желания таскаться по магазинам.

Они прогуливались по тротуарам вдоль центральной улицы в сторону молла; Чхве смертельно хотелось есть, и он подумывал перекусить, но им всё никак не попадались на пути нормальные закусочные. Минджун беспрестанно трещал о какой-то девушке из музыкальной академии, которая на него даже не смотрела, и своей завивкой он задумал свести её с ума, хотя сам отрицал, что она ему понравилась – рисовался. Соно всё торчал в телефоне, изредка подшучивая над шатеном, а Кёнсун чувствовал себя расклеившейся картонной коробочкой от крупы, думая, что был бы не против уже даже овсянки.

– Может, сходим в игровые автоматы? – предложил Соно, когда их блуждания начали его заметно раздражать.

В зале игровых автоматов работала француженка – именно там Соно с ней и познакомился.

– Друзей на девчонку хочешь променять? – протянул Минджун и покачал головой.

– Нет, мы поссорились, и я хочу с ней поговорить. Сейчас.

Кёнсун облизнул губы, задумавшись. Это было лучше, чем бездумно слоняться по городу или торговому центру, потому что он сильно устал, а в зале всегда играла приятная музыка и были автоматы с сиденьями. К тому же, там продавали хот-доги.

– Хорошо, – кивнул он. – Там явно лучше, чем в молле. К чёрту шоппинг.

– Я дойду до торгового центра, – сказал Минджун. – Мне нужно… кое-куда зайти.

Брюнет закатил глаза. Он прекрасно понимал, что Минджун собирался провести ещё чёрт знает сколько времени в магазинах просто потому, что не мог позволить себе оставить Кёнсуна без подарка.

– Не дури, – буркнул Чхве. – Пошли, развлечёмся.

– Валите, – Минджун сделал вид, будто отгоняет их, размахивая руками. – Я от вас устал.

Соно фыркнул и остановился, набирая в мобильнике сообщение. Кёнсун похлопал Кима по плечу, посмеиваясь над его вредностью, и они с Соно направились в сторону остановки, оставляя шатена посреди улицы в одиночестве.

Они доехали до галереи игровых автоматов на автобусе, молча, потому что Соно постоянно что-то строчил в мессенджере своей девушке, и у него явно не было настроения – угрюмая складка меж его прямых бровей ни на секунду не исчезала. Кёнсуну было всё равно; он больше не заводил разговор о Ханыле, и это было просто замечательно, потому что Кёнсун не знал бы, что ему ещё нужно сказать.

Уже смеркалось, когда они шли от остановки к залу; пустынные тротуары совсем высохли после дня без дождя, багровое небо скрылось за горизонтом, сменившись на тёмно-синий ночной свод. Над городом горел большой белёсый полумесяц. Было немного прохладно, и Кёнсун застегнул толстовку, кутаясь сильнее, а шагающий рядом Соно в одной рубашке в порыве сдерживаемого гнева этого даже не замечал.

Яркая неоновая вывеска заманчиво сияла ещё издалека; у выхода курили подростки, стояла серая дымка; громко играла какая-то песня на японском, похожая на опенинг к сёнэн-аниме. Соно кивнул кому-то в толпе, и Кёнсун пригляделся, но никого не узнал. Они были похожи внешне на кого-то из его старой компании, все в чёрном и с гримом, но Кёнсун точно знал, что с ними Ан больше ничего общего не имел.

Внутри было многолюдно, душно и темно, воняло сигаретами и фруктовой жвачкой; друг друга пытались переорать мелодии, гудки, звонки из расставленных по залу цветных мигающих автоматов; где-то вдали щёлкал аэрохоккей, стучали мячи о стенки баскетбольного симулятора. Соно кивнул Кёнсуну напоследок и скрылся среди рядов машин, и Чхве вздохнул – он знал, что так и будет, с самого начала догадывался, но всё равно пошёл. Так что ему было бы глупо жаловаться.

У него не было особой цели, он даже не знал, во что хотел бы сыграть, возможно, во что-то космическое, или, быть может, в гонки против ботов. Он решил, что не он сам должен выбрать видеоигру, а она его, поэтому просто двинулся в сторону наугад.

Вокруг было очень шумно – кучи подростков разрывали игровые автоматы, повсюду весело обновлялись попытки, переливались лампочки на автоматах от проигрышей и выигрышей. Там были в основном старые игры, типа «Donkey Kong», «Street Fighter», «Tron» и других; самым любимым автоматом у Минджуна был «Turbo» – обычная гоночная аркада, а у Кёнсуна – «Defender», в котором нужно было отстреливаться от инопланетян, и парень был в этом абсолютно отвратителен, честно говоря, но ему всё равно нравилось. Однако у «Defender» уже крутилось несколько школьников младше Кёнсуна, так что он туда не пошёл.

Он остановился и стал осматриваться, пока его взгляд не застопорился на стоящем в углу «Dance Dance Revolution». Там никого не было, а платформа соблазнительно мерцала игровыми стрелками. Кёнсун сглотнул. Играть в эту игру в одиночку – глупо. Он всегда соревновался в ней с Йесоном, но в тот день он был занят репетиторством – преподавал начальный уровень корейского для младшеклассников. Однако весёлая японская песня и танцующая на экране мульт-девочка были такими завлекающими. Кёнсун выдохнул и всё-таки пошёл к ним, посмеиваясь над самим собой из-за того, как жалко будет там смотреться один.

Едва подойдя к аркаде Чхве прикрыл глаза и чуть ли не засмеялся с себя в голос, потому что забыл купить жетоны. Он похлопал себя по макушке и уже собирался развернуться в обратную сторону, как его вдруг окружили две девушки, разодетые в костюмы японских школьниц, и Кёнсун подумал, что, наверное, упал и стукнулся головой об плитку на полу, потому что вряд ли такое может происходить взаправду. У них были цветные парики и огромные линзы. Кёнсун чуть попятился назад, немного напрягаясь.

– Хочешь сыграть с нами? – весёлым писклявым голосом спросила одна из них в розовом длинном парике; на белоснежной униформе с тёмными лацканами и оборкой плясали разноцветные фигурки от подвешенного к потолку диско-шара.

– Я…

– Ну же, – девчонка пониже и с короткими ядовито-зелёными волосами вцепилась в его руку. – Оппа.

Кёнсун нервно сглотнул. Он слышал, что такое «оппа», но его никогда и никто так не звал. Это было чертовски странно, да и сама ситуация была довольно бредовой.

– Я не твой оппа, – выдохнул он, и школьница нахмурилась. – И у меня нет жетонов.

– Мы заплатим, – вдохновенно вскрикнула вторая. – Давай, составь нам компанию. Ты такой красивый!

Чхве растерянно смотрел на неё – она не была японкой, она даже мало походила на азиатку, скорее просто нарядилась для похода в игровые автоматы; у неё было маленькое довольно миловидное лицо. Глаза ярко подведены, на щеках – несколько рубцов от акне, на носу – глиттер. Она была симпатичной. И она назвала его красивым.

Короче, Кёнсун согласился. Что ему было терять? Провести вечер в компании с двумя незнакомыми чудаковатыми девицами было лучше, чем в одиночку, подумал он. Поэтому он кивнул, слегка улыбнувшись, и они радостно завизжали, утягивая его к автомату.

Кёнсун не был профессиональным танцором, он бы даже обычным танцором с натяжкой себя не назвал; у него по природе было довольно пластичное тело, и Кёнсун раньше даже пытался сесть на шпагат, но у него ничего не вышло, так что он сдался. Игра с этими девчонками – причём, с обеими, – давалась ему очень трудно, потому что, как он понял практически сразу, они были настоящими чемпионками в «Dance Dance Revolution», и он проиграл обеим. Дважды. И они так искренне веселились, подбадривали его, что в конце концов, уставший и униженный, он чувствовал себя просто замечательно. Их звонкий смех сливался с его собственным. Когда они уходили, он даже обнял их по-дружески, и они буквально ускакали, а он вдруг вспомнил, что даже имени ни у одной не узнал.

Он сел на платформу, обливаясь потом и пытаясь отдышаться, и откинул голову назад, прижимаясь к прохладному металлическому поручню спиной. Без женских голосов стало как-то тихо, хотя энергичная музыка всё ещё вырывалась из колонок автоматов. Кёнсун прикрыл глаза. Возможно, ему нужно было выйти на свежий воздух после такой встряски. Голова немного кружилась, то ли от духоты, то ли от приторного запаха. Чхве вдруг начало казаться, что всё, что он только что пережил, – подпрыгивающие юбки в складку, девчачьи хихиканья, без конца повторяющиеся «оппа такой молодец!», – было какой-то галлюцинацией.

– Хэй, – послышался голос где-то вне Кёнсуновых мыслей, но он не смог заставить себя разлепить глаза, всё ещё тяжело дыша с приоткрытым ртом. – Ты не против, если я поиграю?

У Кёнсуна так громко стучала кровь в висках, что он даже не разобрал, парень его спрашивал или девушка. Рядом стоял второй автомат, так что ему не нужно было вставать, и человек спрашивал скорее из вежливости; Чхве вяло показал ему «окей» пальцами.

– Ты в порядке? Может, тебе воды или подышать? – брюнет покачал головой. Перед глазами вспыхивали и потухали белые пятна. – Кёнсун?..

Парень со всем оставшимся в теле усилием приоткрыл глаза; перед ним тёмный силуэт кружился вместе со вспышками фиолетовой подсветки. Опустив голову и сфокусировав взгляд, Кёнсун смог рассмотреть чёрный капюшон, под ним – розовеющие под лампами волосы, и потом – лицо. Чхве пару раз моргнул, потому что не верил теперь вообще в происходящее. На него испуганно смотрел Кван чёртов Ханыль.

– Ты какого хрена тут делаешь, – хрипло пробормотал Кёнсун, и интонация не прозвучала вопросительно. – Ты мне снишься?

– Иди-ка сюда, – ответил тот, подхватывая парня за руку и тяня на себя; Чхве на ватных ногах оказался в стоячем положении, его рука – на чужом плече. – Пошли на улицу.

Он выволок брюнета в холод ночного города, где уже было совсем пусто, а запах курева растворился в воздухе. Из открытого дверного проёма доносилась музыка, хотя уже значительно тише – было довольно поздно. Кёнсун прислонился к стене, полными лёгкими вдыхая, и ветер приятно окутывал его распалённое тело. Ханыль стоял рядом и придерживал его, разглядывая Кёнсуново лицо.

– Что произошло?

– Я не знаю, – ответил тихо Чхве.

В голове туман потихоньку рассеивался, и он начал понимать, что это из-за голода и жары – смертельно опасного коктейля. Кёнсун ведь так и не поел.

– Ты же мне не мерещишься? – уточнил он на всякий случай.

– Нет, – усмехнулся Ханыль. – Я настоящий. Я гулял по близости и наткнулся на этот зал. Захотелось поиграть. Тут автоматы – настоящий раритет. Как будто ещё с восьмидесятых годов. Я играл в обновлённые версии этих игр в Японии.

– Ты хотел сыграть в «Dance Dance Revolution» в одиночку?

– Ага, – кивнул Кван. – Я люблю эту игру. Я в ней крут.

«Кто бы сомневался?»

– Мне только что надрали там зад две школьницы в японской униформе, – Кёнсун грустно улыбнулся; Ханыль вскинул брови. – Не спрашивай. Я сам без понятия.

– Может, тебе такси до дома вызвать?

– Нет, всё нормально, – Кёнсун выпрямился и тряхнул головой. Мокрая от пота чёлка неприятно лезла в глаза. – Нужно купить что-то перекусить, и я буду в порядке. Здесь на кассе продают самые вкусные хот-доги в штате.

– Здесь? – недоверчиво переспросил блондин.

– Да. Попробуешь их однажды – не сможешь есть другие.

Хот-доги, по правде, были отвратительными. Но Кёнсуну не хотелось есть их одному. Когда они вернулись внутрь, Чхве купил два, на случай, если Ханыль не поверил бы, так что он просто обязан был теперь поесть вместе с ним. Они сделали по укусу, и у Ханыля от сосиски, больше напоминающей подошву старых кроссовок, надломились брови и зажмурились глаза. Кёнсун был счастлив. Это была маленькая месть Ханылю за то, что он заставлял его испытывать.

– Это не смешно, – ворчал блондин, полоща рот водой. – Хуже этого я ничего не пробовал.

– Надо угостить тебя стряпнёй Минджуна, – улыбался Кёнсун.

Время уже перевалило за десять, школьников стало меньше, никто не толкался, а автоматы освобождались; Кёнсун думал о том, что было бы неплохо пойти домой, потому что торчать в полупустой аркадной галерее с Ханылем было одним из худших возможных раскладов. Последний автобус уходил в одиннадцать, и Кёнсуну нужно было успеть до того времени попасть на остановку.

Он хотел сказать об этом Ханылю, когда тот доигрывал – выигрывал – в автомат с расстрелом исчадий ада последний уровень; тот так весело угрожал пиксельным врагам, что его голос срывался, а из-за смеха было практически ничего непонятно. В его руках была чёрная лазерная пушка; лицо с сосредоточенно сведёнными бровями сияло игровым запалом. Выстрелив в последний раз, он радостно поднял руки и запрыгал, как будто никогда прежде ничего подобного с ним не происходило, и на экране огромными красными буквами засветилось «victory», а Кёнсун почувствовал, что это полное «wasted» – его попытки свалить оттуда как можно скорее, потому что Ханыль схватил его за рукав толстовки и поволок в сторону следующего автомата.

Кёнсун не был уверен, во сколько аркад по итогу сыграл. Броские пиксельные экраны сменялись один за другим, вакханалия звуков выстрелов, песен, стуков со всех сторон из автоматов, вспышки неоновых огней лампочек – всё слилось в один поток, в котором плыл Кёнсун, утягиваемый по всюду за собой Ханылем, искрящимся детской игривостью и восторгом от каждого найденного им развлечения. Он заставил Кёнсуна опять сыграть в «Dance Dance Revolution», и Чхве легко сдался, потому что его ноги уже не слушались; он бездельничал на своей платформе, упиваясь видом выкладывающегося на всю тысячу процентов Ханыля, чьи движения были идеальными, быстрыми и ловкими; сильные ноги в мешковатых джинсах прекрасно справлялись попаданием в такт по стрелкам, а заливистый смех заглушал в ушах Чхве женский голос японского саундтрека в стиле диско.

На экране беспрестанно возникали похвалы для Ханыля; наконец, игра закончилась, и, возбуждённый и взмокший, он повернулся к Кёнсуну, улыбаясь во все тридцать два, и его глаза мило украшали морщинки; он убрал пятернёй влажную чёлку с лица и спросил: «видел, как я?», и Кёнсун, смеясь от такой искренности в его радости, закивал; Ханыль воодушевлённо спрыгнул с платформы и уткнул руки в бока, выравнивая дыхание.

– Куда дальше? – спросил Кёнсун.

Он всё не мог перестать улыбаться, потому что Ханыль своей энергетикой заставлял каждую частичку его тела трепетать от предвкушения очередной победы – хотя он к этому никакого отношения и не имел.

– Ты мне скажи, – ответил Кван.

Он облизнул губы, сбивчиво дыша, и смотрел расслабленно на Чхве, ожидая его решения; Кёнсун нахмурился, потому что последний час ему просто было безумно весело, но он ни разу не выбирал автомат сам.

– Не знаю, – сказал он, задумавшись. – Я доверяю тебе.

– Я видел около аэрохоккея будку для фотографий, – вспомнил Ханыль.

Кёнсун неуверенно взглянул на него.

– Ты хочешь фотографии? Сейчас?

Они оба выглядели уставшими, огромные чёрные худи смотрелись на них в компиляции с влажными от испарины лицами и взъерошенными волосами как домашняя одежда; Кёнсун вообще старался не задумываться о своём внешнем виде, но он знал, что, едва увидев полученные фотокарточки, будет просто вне себя от позора.

– Пошли, – протянул капризно Ханыль. – Здесь так классно. Хочу запечатлеть этот вечер.

Чхве похлопал ресницами и нерешительно кивнул; Кван тут же вспыхнул новой улыбкой и поскакал в сторону стола для аэрохоккея – Кёнсуну приходилось только поспевать за ним, как будто блондин только что не отплясал партию в аркаде, или, возможно, он обладал сверхчеловеческой способностью к восстановлению сил.

На корпусе небольшой чёрной кабины ярко горели белым слова «photo booth»; плотная ширма была приглашающе отодвинута. Ханыль затолкал Кёнсуна внутрь и усадил его на скамейку, торопливо зашторивая коморку. Кёнсун прикусил губу, потому что места внутри было катастрофически мало, и усевшийся рядом парень был слишком близко, широкими плечами впечатывая Чхве в исписанную фломастерами металлическую стенку. Громко играла популярная попсовая песня, в которой беспрестанно говорили о любви. Кван вставил купюру в приёмник и нажал на кнопку, тут же корча какую-то удивительно-отвратительную рожу, и Кёнсун, глядя на него, не смог сдержать смех, прикрывая рот рукой.

Вспышка трижды ослепила их, и Кёнсун ни разу не смог сделать нормальное – хотя бы приближенное к этому – лицо, заливаясь из-за дурашливого парня, который решил выдавить из себя самые невероятные выражения лица. Если бы Чхве не увидел это собственными глазами, он бы никогда в жизни не поверил, что Ханыль на такое способен. Что он был из тех, кто не дует губы и не позирует перед камерой – он из тех, кто планировал получить от этой глупой карточки в будущем всю возможную полноту впечатлений.

Они вылезли из фотокабины, и им нужно было подождать некоторое время, пока изображения обрабатывались; Ханыль принялся разглядывать стену, усеянную чужими снимками, оставленными другими посетителями. Были новые и старые, на них – молодые и взрослые незнакомцы и незнакомки. Там были и фотографии «Романа из телевизора», потому что им нравилось оставлять следы за собой. Они и внутри кабины расписаться не забыли.