Текст книги "Television Romance"

– Отличная идея, – согласился Йесон. – И, разумеется, мы о нём позаботимся! Кёнсун за нами как за каменной стеной.

Он обнял Чхве со спины, укладывая голову на его плечо, и Кёнсун прикрыл глаза. Его предплечье чуть сжала рука Соно. Невнятно бормочущий Минджун смял их троих, заваливаясь сверху, и они отчаянно застонали под его весом; из динамика телефона послышался смех.

Сокхван зашёл в здание кампуса и попрощался с ними; Кёнсун поджал губы, когда видеосвязь оборвалась, и осушил наполовину полный стакан с мохито. Спустя ещё коктейль и очередную попытку Соно пройти миссию, Йесон вышел в уборную, и по комнате вдруг полился какой-то бездарный трек, одна из последних попсовых новинок, и растёкшийся у дивана с Кёнсуном в обнимку Минджун взвыл, чтобы Ан «быстрее выключил это дерьмо».

– Почему вам так не нравится поп-музыка? – посмеиваясь, спросил Ханыль.

– Это музыка денег, – ответил Соно, недовольно листая плейлист.

– Точно. Поп-артисты не вкладывают ни грамма души в свои песни. Они клепают их, ориентируясь на моду, вставляют заедающие биты, пишут дурацкие надоедливые припевы или звуки, чтобы песня проникала в мозги и становилась популярной. Это все просто херня ненастоящая, – выдал ровным голосом Ким.

Ханыль удивлённо поморгал, а Кёнсун заливисто засмеялся, потому что Минджун был слишком серьёзным на словах, но сам во время монолога даже не удосужился слизнуть крошки чипсов с губ.

Йесон вернулся со своим рюкзаком и хитрой улыбкой на лице.

– Я притащил кое-что, – игриво сказал он. – Я не играл в это… Ладно, играл пару раз, но это было с не-друзьями.

– Боюсь представить, – буркнул Минджун.

– Это карты для «правда или действие», – закатив глаза, ответил старший. – Мне подарили их года три назад. Кажется, это были вы.

– Да, – Кёнсун улыбнулся. – Тупой подарок.

Они подарили их, потому что Йесон в средней школе упивался настолками. У него была целая коллекция различных карточных игр – «мафия», «уно», «манчкин» и куча, куча других. Они постоянно играли на переменах в столовой.

– Там есть дурацкие вопросы и задания по типу лизни пол или вызови скорую, – продолжил Йесон. – Но есть и крутые штуки.

– Там есть что-то, от чего меня может стошнить? – уточнил Ким.

– Пара заданий, – ухмыльнулся тот. – Но ничего такого уж слишком.

Кёнсун вдруг задумался, что такое в понимании Йесона «слишком». Он плохо помнил, какие задания были конкретно в той колоде, потому что, когда они покупали карты, на выбор было несколько видов – для секса, для друзей, даже для офиса, – в общем, множество разных. Часто в таких играх целью были девушки и взаимодействие с ними. И Кёнсуну, как и Минджуну под его боком, было гораздо легче осознавать, что таких заданий была всего пара.

– Давайте, – согласился Соно.

– Да, я тоже согласен, – закивал Ханыль. – Мы с друзьями играли в это раньше. Можно лучше узнать друг друга и повеселиться.

Кёнсун толкнул Минджуна, чтобы тот подал признаки жизни.

– Ладно, – ответил он. – Надеюсь, я об этом не пожалею.

Йесон восторженно хлопнул в ладоши и принялся расчищать стол; Кёнсун унёс мусор на кухню, а когда вернулся, на столе уже лежали две ровные колоды карт рубашками к верху и стояли заново наполненные бокалы с мохито. Кёнсун взялся за свой стакан и принялся размешивать жидкость соломинкой, чувствуя нарастающее внутри любопытство.

Они установили правило ходить против часовой стрелки, – отдавая дань уважения ломке стереотипов, – и чередование должно было быть два через один – два вопроса, одно действие. Непонравившийся вопрос можно было заменить на действие, но не наоборот. Они договорились быть кристально честными и беспрекословными. Минджун вытянул жребий первопроходца и взялся за карточку действий – ему выпало простоять на одной ноге в течение пяти минут. Он взвыл, но встал позади Соно и временно выбыл из игры.

Кёнсун потянул карточку вопроса – чтобы не рисковать, – и задача на ней заключалась в озвучивании самой привлекательной части тела; Йесон заставил парня встать и продемонстрировать обтянутый голубой джинсой зад, потому что в голосовании, которое, вообще-то, никто не просил проводить, среди присутствующих единогласно был избран именно он, хотя Кёнсуну больше нравились его забитые маленькими татуировками руки.

Следующим в очереди был Ханыль; он тоже решил не торопиться и вытянул вопрос, громко его читая: «расскажи о том, чего никто о тебе не знает», – и задумался, вертя в пальцах карточку. Кёнсун наблюдал за его нахмурившимся выражением лица, потихоньку потягивая коктейль из трубочки.

– Думаю, – протянул Ханыль, – что это пирсинг. У меня проколот язык.

Йесон велел ему показать, и тот продемонстрировал его; всё так, как Кёнсун и видел тогда утром в своём доме – простая серебристая штанга с шариком.

– Разве футболисты делают пирсинг? – поинтересовался Соно.

– Я сделал его в Токио, – ответил Ханыль. – На самом деле, это что-то вроде мини-бунта. Мне нельзя делать ничего такого. Я проколол язык, потому что там отец не заметил бы.

– У тебя такие сложные отношения с ним? – пробормотал Кёнсун. Его немного пугало, что всё, что ему доводилось слышать об отце Ханыля, постоянно было негативным или связано с руганью.

– Да. Он устраивает концерты для тысяч музыкантов в татуировках и пирсингах, но никогда не разрешил бы мне делать что-то такое. Во время поездки в Токио я очень вдохновился японским стрит-стайлом и музыкой. Я узнал много нового. Мне бы хотелось заниматься чем-то таким всерьёз. Я понял, какую бесполезную жизнь существовал до этого. И решил что-то изменить. Но меня хватило только на прокол ушей и языка.

– Поэтому ты захотел в группу? – спросил Кёнсун; в Ханыле граней оказалось больше, чем в каком-нибудь тессеракте, и Чхве искренне хотелось знать о каждой из них. – Чтобы изменить что-то ещё?

– Да, – кивнул блондин. – Я привык к тому, как я живу сейчас. К тому, какой Кван Ханыль для всех вокруг. Но я не хочу всегда быть футболистом-пустышкой без личности. Я не хочу, чтобы ребята вроде вас презирали меня, потому что я не позволяю себе быть до конца честным.

Брюнет поджал губы, отводя от парня взгляд. Ханыль был больше и глубже. Ханыль был гораздо масштабнее, чем Кёнсун когда-либо мог себе представить; до того момента, до дурацкого вопроса в дурацкой игре Ханыль, как Чхве осознал, ни разу не был искренен с ним целиком; он носил такую же маску перед ним, как носил перед всеми остальными. Кёнсун не был особенным, потому что сказанные Ханылем слова были для него в новинку – он ничего подобного от блондина не слышал и не ожидал. Он так долго всматривался в него, так изучал, но образ, составленный в его голове, был как минимум не точным, а как максимум – вообще неправильным.

Йесон похлопал Ханыля по плечу и похвалил за честность. Кёнсун отошёл в туалет, но на деле решил умыть лицо холодной водой и передохнуть пару минут. Когда он вернулся, Йесон укусил Соно за икру, и тот взвизгнул под громкий смех и аплодисменты корячившегося на одной ноге за его спиной Минджуна и Ханыля. Все вели себя так, будто ничего не произошло. Никто из них не почувствовал разрушения внутри, как Кёнсун, потому что никто и не пытался ничего построить.

Непринуждённо прошло ещё два круга с идиотскими заданиями и вопросами. Йесон, который должен был изображать курицу-бармена, виртуозно кукарекая, обновил коктейли. Парни чокнулись стеклом и сделали по глотку. Теперь горечь не так сильно жгла рот, нотки мяты стали более приятными, холодя язык, и Кёнсун мог наслаждаться напитком.

– Итак, следующая очередь Кёнсун-и, – улыбнулся Йесон, делая вид, что складывает крылья.

У него немного протягивались слова, стал более выраженный корейский акцент. Кёнсун кивнул, медленно потянул карточку из колоды с вопросами и перевернул её, тут же читая вслух: «кто из присутствующих тебя больше всего возбуждает?» Кёнсун выдохнул.

– Никто, – отрезал он. – Вы все не очень.

– Мы договорились не врать! – взвыл Минджун. – По-любому это я.

Чхве не мог сказать правду. Несмотря на то, что они все уже достаточно выпили, Кёнсун не смог бы признаться в том, что Ханыль ему симпатичен. В нём не было столько игривости, как в Йесоне, или уверенности, как в Минджуне; он не умел говорить вещи вроде «ты меня заводишь» и переводить их в шутку. Они звучали из его уст обычно только по делу и без смеха. Он бы не смог выкрутиться. К тому же, после разговора с Сокхваном, вся сверхсила, бурлящая в его крови весь день, куда-то улетучилась. Он опустил голову, раздумывая, как поступить.

И в конце концов, решил поменять карточку на задание.

– Намажь губы человека справа чем-нибудь сладким и поце… – у Кёнсуна ладони вспотели так же быстро, как смысл прочитанного достиг его осознания; по ушам потекло красное смущение.

Это не могло быть взаправду.

– О-о, – протянул Минджун слева. – Поменяй одно слово, и я бы выпрыгнул с балкона, клянусь.

– Вот это да, – ехидничал Йесон. – Чем дальше, тем лучше! Эх, хотел бы я оказаться на твоём месте, Кёнсун-и.

– Если ты не хочешь, то не надо это выполнять, – хрипло сказал Ханыль.

Брюнета обдало холодной испариной, выступившей на спине под рубашкой. Он поднял взгляд на блондина, и тот выглядел немного взволнованным, но не настолько, насколько Чхве ожидал его увидеть.

– Разве это не я должен сказать? – спросил Кёнсун. – Это же у тебя есть девушка.

«Пожалуйста, откажись».

– Это же ничего не значит, – пожал плечами Ханыль. – Это же просто игра.

«Блять».

– Это просто игра, – повторил в тон ему Кёнсун. – Тогда всё в порядке.

Он чуть подвинулся к Ханылю, чтобы их колени соприкасались, а тянуться не нужно было так далеко; он смотрел Квану прямо в глаза, а тот смотрел взаимно, так же сосредоточенно и даже решительно; Кёнсун положил одну руку на чужое твёрдое бедро, и оно напряглось под его пальцами. Он точно не знал, каким поцелуй по правилам игры должен быть, он точно не знал, должен ли он при этом касаться Ханыля руками, но касания успокаивали его, ему было комфортнее иметь точку опоры; он быстро облизнул губы, чтобы они не были шершавыми, проходясь по чёрному металлическому колечку, и это движение было поймано парой глаз напротив него. Кёнсун затаил дыхание.

– Как долго надо целоваться? – просипел Ханыль, все ещё смотря на кольцо в Кёнсуновой губе.

От севшего голоса Ханыля по телу брюнета побежали мурашки.

– Вообще, – протянул Йесон, – тут не написано. Ну, пока не слижет.

– Ты серьёзно? – выпалил Кёнсун.

– У меня из сладкого есть взбитые сливки, – вклинился Соно. – И Кёнсуново ванильное мороженое.

Чхве взглянул на него. Он кивал сам себе, взглядом сверля пространство между парнями. Лицо было прозрачным и пустым, как будто это не он день назад дал понять, что видит Кёнсуна насквозь.

– Хорошо, – сказал Ханыль. – Мороженое. Сливки – это слишком пошло.

Чхве снова посмотрел на блондина, и у него шея розовела все больше, и Кёнсун чувствовал себя отвратительно. Это задание было отвратительным. Оно могло всё уничтожить – всё, что Кёнсун пытался соорудить внутри себя, чтобы не дать плотине прорваться, чтобы не дать треклятым трещинам расползтись. Поцеловать Ханыля для него было неисполнимой мечтой – глупой и смешной.

Парень осознавал, что это просто миссия в дурацкой игре. Тогда он уже не стеснялся целоваться с любым из них ради задания, потому что все вокруг давно были достаточно пьяными, а игра была достаточно идиотской, и они знали, на что шли; ещё он был немного в замешательстве, потому что не делал этого уже больше двух месяцев, с тех пор, как его короткий июньский роман с очередным симпатичным корейцем вдруг оборвался, когда тот уехал обратно в Пусан.

В общем, Кёнсуна переполняли эмоции, некоторые из них были довольно противоречивыми, и он искренне пытался в них разобраться, по крайней мере, до тех пор, пока Соно не притащил брикет мороженого, похожего на кирпич в глянцевой обёртке, и не расположил его вместе с чайной ложкой прямо на столе перед брюнетом.

Чхве аккуратно открыл упаковку, и кожу его рук обдавало холодом морозильной камеры; кончики пальцев леденели от соприкосновения с десертом. Кёнсун воткнул ложку в ваниль, и спустя несколько секунд на серебристом приборе оказался кусочек сладости. Парень растерянно глянул на Ханыля. Тот терпеливо смотрел на брикет и стучал пальцами по своим бёдрам.

– Подуй, – шепнул слева Минджун. Кёнсун свободной рукой отпихнул друга от себя подальше, и тот завалился на задницу. – Ну а что! Подтает немного.

Чхве поджал губы. Он никогда в жизни не делал ничего подобного. Он никогда не мазал ни на кого мороженое. Он вообще никогда и ничего ни на кого не мазал. У него тряслись руки, но совсем немного, потому что он приложил все свои отравленные спиртом силы на то, чтобы контролировать это.

– Как я должен это сделать? – беззвучно спросил Кёнсун и поднял глаза на Йесона.

Тот с приоткрытым ртом смотрел на ложку. Он ничего не сказал. Брюнет перевёл взгляд на Ханыля, и тот тяжело сглотнул, свербя точно также взглядом десерт, как будто это он должен был с ним поцеловаться.

– Давай, – Кван отвис и потянулся за прибором в пальцах Кёнсуна, – я попробую сам.

– Это должен сделать Кёнсун, – сказал Минджун.

– Я хочу, чтобы в следующей карточке действия мне попалось «задушить человека слева», – прошипел Чхве.

Он похлопал ресницами ещё секунд пять, пока мороженое в ложечке сильнее смягчилось, и сунул в него указательный палец. Воздух вокруг стал горячее калифорнийского лета, исполнители по радио взяли перерыв на антракт, потому что Кёнсун перестал слышать любые намёки на мелодию. Он слышал только собственный пульс и неровные дыхания друзей, доносящиеся со всех сторон.

Кёнсун прикусил язык и поднёс испачканный палец с белой растекающейся массой к блестящим от слюны пунцовым губам, тут же мягко прикасаясь к нижней, от чего Ханыль неумышленно приоткрыл рот. Губа была не очень пухлой, достаточно нежной на ощупь замёрзшей кожи пальца; Чхве аккуратно мазанул по ней, быстро, чтобы высочайший градус смущения в комнате скорее понизился – хотя вряд ли это было возможно, – и коснулся второй, изумляясь попутно от того, как идеальна Ханылева арка купидона – абсолютная симметрия.

– Готово, – выдохнул Кёнсун. Он всё это время даже не дышал.

– Поцелуй его скорее, а то всё стечёт, – нетерпеливо пробормотал Йесон.

Кёнсун вытер палец и прочистил горло. Ханыль выглядел сладким угощением со своей медовой кожей, немигающим взглядом шоколадных расширенных глаз и белёсыми губами; мороженое небрежно растеклось за контуры горячих губ. Чхве хмурился, смотря в это лицо, в это до неловкого невинное лицо. Он снова упёрся ладонью в чужое бедро и наклонился ближе, обдавая дыханием с примесью алкогольной дымки влажную кожу. Кван замер.

Чхве всё ещё не понимал, как ему нужно поцеловать Ханыля, чтобы это удовлетворяло требования игры, а также чтобы не была пересечена грань, когда поцелуй не вынужденный, а желанный; стоит ли ему поцеловать Ханыля и стереть губами мороженое или всё-таки нужно задействовать язык? Если использовать его, то нужно ли углублять сам поцелуй? От неясности у Кёнсуна кружилась голова.

Поэтому он вдруг решил, что слишком много думает.

Его веки опустились, полные губы неуверенно прикоснулись к прохладной скользкой коже; было странно и неловко, они чмокнулись, как младшеклассники. Кёнсун чуть отстранился, сделал короткий вдох и вернулся к Ханылевым губам, не открывая глаз; его рука машинально скользнула по широкому плечу и остановилась на покрытой испариной шее, чуть сжимая её тыльную сторону. Сердце барабанило в грудной клетке, в ушах гудела кровь. Кёнсун чуть захватил нижнюю губу Квана своими, вкус молочной ванили просочился в рот, и стало приторно. Он дрогнул, ощутив крупные ладони на своей талии; длинные пальцы смяли ткань его рубашки, чуть надавливая под рёбрами, как будто Ханыль старался удержать его или удержаться за него. Робкий язык Кёнсуна скользнул по одной губе, прошёлся по выраженной кайме, слизывая сладкие следы, затем – по второй. Ханыль поймал Кёнсуновы губы и принялся посасывать каждую из них – осторожно, медленно смакуя.

У Кёнсуна поплыли мозги. Хватка его пальцев на чужих ноге и шее стали сильнее, он почувствовал, как земля под ним начала ходить ходуном, не иначе; он зажмурился до ярких вспышек, становясь теперь не ведущим, а ведомым. Ханыль чуть наклонил голову в сахарном поцелуе, его язык гладил мягкие алевшие губы, проходился по металлическому колечку, и он даже не постеснялся его прикусить; штанга очерчивала контуры, щекотала, едва слышно стукаясь о пирсинг Чхве, и тот просто отпустил ситуацию, оторопело отвечая на углубляющийся поцелуй. Молочный вкус смешивался с мятной терпкостью алкогольного мохито.

Смутно различимый голос в его голове пришёл к одному очевидному выводу: Кёнсуну нравилось целоваться с Ханылем. Ему нравилось ощущать покалывания в животе, с каждым движением Ханылевых губ становящиеся всё более выраженными; нравилось, как удовольствие разливается по венам вязкой патокой, как кружится сознание от проступившего сквозь мороженое вкуса самого Ханыля. От бережных прикосновений на пояснице у него горела кожа, скрытая за тонкой вуалью хлопковой одежды; Кёнсун бы хотел, чтобы его пальцы дотронулись до его оголённого тела, он хотел бы вздрогнуть от их прохлады. Мокрые звуки поцелуя; кроткие вздохи, тут же улавливаемые их губами; ощущение чужого языка, скользящего по нёбу; осевшее глубоко внутри и норовящее вот-вот вырваться постыдное – так заклеймил его Кёнсун – желание, – всё это заставляло воздух внутри него вибрировать, а пальцы дрожать.

Ханыль в последний раз поцеловал его губы, ненастойчиво, как будто делая завершающий пируэт, и отпрянул от Кёнсуна, опаляя покусанную багряную кожу горячим воздухом; Чхве приоткрыл глаза, дыша так тяжело, словно ему на грудь положили огромный булыжник. Перед ним мылилась картинка красного силуэта, руки устало скатились на пол с Ханылева тела. Кёнсун быстро облизнул губы, стирая остатки их совместной слюны с отголосками мороженого.

С другой стороны небольшого стола послышался громкий, протяжный выдох.

– Кажется, у меня встал.

– Ребята, может вам уединиться?

– Даже Минджун не сможет отрицать, что это было горячо.

Кёнсун медленно поднял глаза на лицо Ханыля, и тот тыльной стороной ладони вытер рот, выглядя таким же немного отстранённым, каким чувствовал себя Чхве.

– Я ненавижу ванильное мороженое, – пробормотал Кван. – Но это было не так плохо.

– Ты целовался с парнем, а тебя волнует только мороженое? – возмутился Минджун.

Чхве оглядел парней. Йесон весь сжался от пережитого представления, нервно теребя в руках опустевший в минуты – или часы, Кёнсун не совсем понимал – поцелуя стакан. Минджун был более взволнованным, чем он пытался себя вести; Соно смотрел Кёнсуну прямо в глаза, и тот понял, что Ан беспокоился. Он кивнул в знак того, что всё в порядке. Он искренне пытался убедить в этом самого себя.

– Ну, Кёнсун неплохо целуется, – Ханыль почесал затылок, берясь за стакан. – Это не было противно.

– М-да уж, – криво усмехнулся брюнет. Ему это далось непросто, дыхание всё ещё плохо поддавалось управлению, но он не смог промолчать. – Чтоб ты знал, это была только что какая-то хрень, а не поцелуй. Я вообще удивлён, что тебе понравилось.

Кёнсун хотел дать себе по голове и одновременно с этим – заинтриговать Ханыля. Это правда не был полноценный поцелуй, думал он, потому что всё, что он делал – это одеревенело держался за Квана и робко ему отвечал, сам не предпринимая ничего из того, что можно было бы назвать взаимностью в настоящем поцелуе.

– Да что ты? – Ханыль сделал жадный глоток из стакана и закинул в рот кубик льда из него. – Ты мовеф луцсе?

Кёнсун внутренне ликовал от того, что сумел его заинтересовать.

– Разумеется! У меня был лучший учитель во всём мире.

Блондин недоверчиво повёл бровью; лёд в его рту звучно сталкивался с зубами и пирсингом.

– Нам Йесон, к вашим услугам, – заулыбался старший и протянул руку к Ханылю в жесте знакомства.

Глаза того широко распахнулись в неверии, он начал метаться взглядом то к Кёнсуну, то к Йесону.

– Помнишь, ты как-то спрашивал, не спим ли мы друг с другом? – прохрипел Минджун и сделал большой глоток. – Так вот, я за этих двоих вообще не ручаюсь.

– Йесон только научил меня целоваться, – Кёнсун обижено надул губу и отвёл взгляд в сторону.

– Я могу показать тебе.

Ханыль качнул головой, задумываясь. Кёнсун быстро высушил свой бокал с мохито и скривился – после приторного десерта горечь опять стала слишком явной. Но ему нужно было больше алкоголя, чтобы избавиться от вкуса Ханыля на языке. Он налил в стакан немного чистого рома и закинул туда же кусок мороженого. Завидевший это Соно скривился от отвращения. Кёнсун ложкой придал массе однородность и попробовал на вкус. Было мерзко, но уже не горько.

– Ну, давай, – ответил Ханыль.

Все уставились на него, и Минджун ворчливо откинул голову на диван. Соно пересел к нему, потому что внезапно стал преградой между Йесоном и Ханылем. Кёнсун, не моргая, смотрел на них. У старшего горели щёки от выпитого алкоголя и задорно плясали огоньки в карих глазах; Ханыль выглядел так, будто ему бросили вызов: у него была пьяная полуухмылка на лице и пылали уши. Кёнсун не был уверен, хотел ли он на самом деле видеть этот поцелуй. Он весь собрался, поджав к себе ноги и вцепившись в свой авторский коктейль, медленно опустошая стакан.

– Я надеюсь, что следующими не будем мы с тобой, приятель, – бормотал Минджун, приобнимая Соно за плечо. Его голос звучал где-то на задворках Кёнсунова сознания.

– Я ни за что не буду с вами сосаться, – кивнул тот. – У меня вообще-то есть девушка, к чёрту это дерьмо.

Йесон с лисьей хитринкой в улыбке приподнялся на коленях и приблизился к Ханылю, и он выглядел таким хрупким рядом с ним, Кёнсун подумал, что выглядел, наверное, ещё меньше; тонкие изящные пальцы коснулись выраженной скулы смуглого лица, и поцелуй вдруг случился, безо всяких ужимок, какими страдал Чхве. Они просто сделали это. Слились губами.

Кёнсун заворожённо глядел на них, сглатывая остатки сладко-гадкой мешанины во рту. Он видел, как их губы накрывали друг друга, при этом они соблюдали дистанцию между телами, чтобы не переступить эту черту, которая была больше похожа на пунктирную карандашную линию; как в какой-то момент между их ртами засверкал Ханылев пирсинг, и Кёнсун буквально был свидетелем того, как их языки соприкасаются. Руки старшего пробежались по чужому прессу, прятавшемся под футболкой, и остановились на мощных плечах. У брюнета пересохло в горле снова, как будто он уже целую вечность волокся по бездушной и бесконечной пустыне без капли влаги.

Парни оторвались друг от друга, и комнату заполонили сбивчивые шумные дыхания. Чхве всё ещё таращился в пространство между Йесоном и Ханылем, и он мог поклясться, что заметил блеск разрывающейся между ними ниточки слюны. Этот вид эхом напряжения скользнул по низу его живота. Он сглотнул снова, хотя сглатывать было нечего.

– Думаю, это был интересный опыт, – сказал Ханыль, усаживаясь обратно и тут же захрустев кубиком льда.

Кёнсун проследил за Йесоном: никакого смущения, никаких обязательств. Ни единого намёка на схожие с Кёнсуновыми чувства. На лице блондина – безразличие. Для них это был просто поцелуй – один из множества таких же бессмысленных.

Никто не испытывал того же волнения, что и Кёнсун, в то время как он боялся сделать вздох и взорваться. Казалось, воздух вокруг него сжимается, и каждая мышца его тела напряжена настолько, что было бы больно шевельнуться. Остатками здравого смысла он понимал, что это означало, он чувствовал, как это прорывается, как оно отравляет его рассудок. Он знал, что чувствовал, но не хотел с этим мириться.

На контрасте эмоций он вдруг понял, что не сможет исправить свои чувства, если ничего не изменит, если продолжит общаться с Ханылем в том же духе. Всё зашло слишком далеко – настолько, что единственным выходом был только побег.

Кёнсун обещал себе заняться исправлением этого сразу после того, как утром протрезвеет от сильнейшего похмелья, потому что решил напиться той ночью до потери сознания, и никак иначе.

Соно с многолетним профессионализмом показывал парням как делать и пить «ирландскую автомобильную бомбу»; он наполнил коктейлем пустые стаканы, и Кёнсун выпил первый почти полностью, игнорируя ужасное жжение в горле.

Его друзья засмеялись и продолжили играть.