Текст книги "Опасная любовь"

Солнце отражалось в воде яркими бликами, и Элис зажмурилась, спасая глаза. Наплававшись вдоволь, все так же не открывая глаз, наугад выбралась из пруда и направилась к беседке, где оставила одежду. Медленно натянула белье на влажное тело и хотела уже надевать платье, как услышала восхищенный голос:

– Не спеши! Такое прекрасное тело не нуждается в ненужных покрывалах!

Она как ошпаренная напялила платье и только тогда повернулась на звук. Открыла глаза и огорченно охнула. Перед ней стоял Ричардсон-младший. Она его сразу узнала по фотографиям в Фейсбуке.

– Извините, мистер Ричардсон, я не думала, что вы окажетесь здесь.

Он скептически прищурился.

– Ты это серьезно? Ты же меня видела! Ты специально раздевалась для меня. Смею тебя заверить, твоя задумка полностью удалась.

– К-какая задумка? – у Элис внезапно застучали зубы, как в лютую стужу.

– Соблазнить меня. Разве нет? – он сделал к ней плавный шаг, но она резво отскочила в сторону. – Иди же ко мне! – он протянул к ней руки, намереваясь обнять.

– Нет-нет, я вовсе не хотела вас соблазнять! – заикаясь, заверила она его. – Меня ослепило солнце, и вас я просто не заметила!

Он не поверил.

– Не рассказывай мне побасенки, маленькая сирена! Ты здесь кто? Кто-то из прислуги? Давай-ка шустрее, скоро обед, не хочу опаздывать!

Ричардсон подошел вплотную с явным намерением взять то, что ему так откровенно предлагают, но Элис вывернулась из-под его ищущей руки, перепрыгнула через ограду беседки и со всех ног припустила к дому.

Пока бежала, было не до рассуждений, от быстроты бега сбилась дыхание, грудь сжало как тугим корсетом, и в голове билась лишь одна мысль: «только бы не догнал»! Но когда она прибежала в свою часть дома, упала на диван в гостиной и малость отдышалась, действительность навалилась на нее во всей своей неприглядности.

Что она наделала?! Чарльз ни за что не поверит, что она его просто-напросто не видела! Он уверен, что она хотела его соблазнить!

От стыда и досады на саму себя у нее из глаз полились слезы. Что ей делать? Идти на обед, где наверняка будет Ричардсон-младший, или наврать, что у нее разболелась голова? Может быть, к вечеру он уедет?

Надежда была слабой, но все-таки на обед она не пошла. В ее комнату горничная принесла только жесткий край пирога с индейкой и слабо заваренный несладкий чай, слуги наверняка оставили себе то, что повкуснее, но Элис не жаловалась. И хотя начинки в пироге оказалось очень мало, но тесто было вкусным, и она с удовольствием съела все, что было.

Забирая посуду, миссис Грант, мамина горничная, с осуждением заявила:

– Вечно ты выкаблучиваешься, милочка. Шла бы да ела со всеми. К чему таинственности на себя напускать? Я ведь вижу, что ты здорова, как молодой раб на плантации. Просто пороть тебя некому. Молодой мистер Ричардсон спрашивал про тебя, хотел с тобой познакомиться. Но ты умеешь разжечь в мужчинах любопытство.

С этими словами она ушла, а Элис поняла, что сделала еще хуже. Теперь мистер Ричардсон-младший будет считать, что она пытается пробудить у него нездоровый к себе интерес.

Утром уехала в школу до завтрака и с ним не встретилась. Вечером за ужином узнала от матери, что Чарльз – очень милый воспитанный мальчик. Ему пришлось уехать, не дождавшись ее, и он передавал ей привет и пожелания здоровья. Она мысленно перекрестилась, надеясь, что как-нибудь сумеет избежать Ричардсона-младшего и при следующих его приездах в поместье.

Элис каждый день с нервным трепетом ждала его приезда, но, к ее облегчению, он не появлялся. Постепенно она успокоилась. Ей было стыдно до слез, и во всем она винила только себя. Конечно, что еще мог подумать нормальный здоровый парень, когда девица прямо перед ним приглашающе стягивает с себя все до последней нитки! Хорошо еще, что он проявил выдержку и не накинулся на нее прямо у пруда.

Или она просто вовремя убежала?

Сквозь стыд и раздражение на саму себя в ее душе росло и другое чувство. Оно было робким и несмелым, слишком нежным и никуда не ведущим. Она знала, что ему не пара. С ним у нее могла быть только одна дорога – стать его любовницей, чтоб он обращался с ней как с куклой, красивой, но недолговременной, легко заменимой, как мистер Ричардсон обращается с ее матерью.

Осознав это, она возмутилась. Никогда этого не будет! Мужчины слишком прихотливы и ненадежны, верить им нельзя.

Она станет самостоятельной и не будет ни от кого зависеть! И добьется всего сама! Сейчас для нее первоочередное – закончить школу и поступить в престижный колледж. Учится она хорошо и с удовольствием. Если ей не удастся добиться государственной стипендии, она будет работать, возьмет кредит в банке, но обязательно получит приличное образование. Юриста, к примеру. Или врача. Обе профессии ей нравятся.

Элис долго не приходила в свою любимую беседку, но, узнав от миссис Грант, что Ричардсон-младший надолго уехал по делам в Филадельфию, безбоязненно убежала в нее со взятым в библиотеке поместья учебником права. Удобно устроившись в шезлонге, разложила на коленях книгу и погрузилась в хитросплетения американской юридической науки.

Сколько времени она так просидела, не знала. Отвлек ее от чтения насмешливый голос:

– О, снова птичка на том же месте! А я думал, куда же ты пропала!

Элис подпрыгнула на месте и чуть было не выронила из рук учебник. Молча уставилась на него, не веря своим глазам. Он просто не может быть здесь!

– Вы же в Филадельфии! – вырвалось у нее.

Он сел рядом и погладил ее по голове, как маленькую.

– Я был там. Но быстро все сделал и вернулся. А что? Ты считаешь, что мне нечего здесь делать?

– Я так не считаю! – она попробовала подняться, но он положил ей руку на колено и с силой сжал.

– Не убежишь, шустрая ящерица! Не пущу! Знаешь, сколько ночей я не мог заснуть из-за твоей сладкой попки?

Она покраснела и попыталась жалко оправдаться:

– Извините, но я в самом деле вас не видела. И я от вас ничего не хочу!

В ответ он повернул девушку к себе и прошептал в ее губы:

– А мне все равно, хочешь ты или не хочешь. Главное, что хочу я!

У нее в голове сверкнула спасительная мысль, и она выпалила ее, чуть заикаясь:

– Мне всего пятнадцать! Вы не имеете права меня принуждать!

У него вытянулось лицо. Он поморщился.

– Да, это все осложняет. Придется мне увезти тебя к себе, чтоб никто не доложил кому не надо. Не думаю, чтоб тебя кто-то хватился. В крайнем случае заплачу твоим родителям, чтоб не шумели. Кто они? Слуги в поместье?

Элис недоверчиво посмотрела на него. Неужели он в самом деле может соблазнить, даже изнасиловать, практически ребенка? А она-то мечтала о нем! Как же она глупа и наивна!

– Так кто твои родители? У отца большой штат прислуги, я всех не знаю.

Элис стыдно было говорить, что она дочь любовницы его отца, но пришлось:

– Я дочь Лиз Уоллес.

Он засвистел разудалой вульгарный мотивчик.

– Понятно. Решила пойти по мамочкиным стопам? Похвально. Но отец мне порезвиться с тобой не даст, это точно, – с досадой признал он. – По крайней мере теперь. Придется ждать. Ну, пару лет я перебьюсь, тем паче сговорчивых курочек кругом полно. Особенно если есть деньги. Но не вздумай отдать кому-нибудь другому то, что предназначено мне! – это прозвучало грубо и угрожающе. Испугавшись, Элис бросила на него умоляющий взгляд. – Я тебя на дне морском достану!

Еще раз чертыхнувшись, он встал и быстро ушел, оставив Элис недоумевать в одиночестве. Что он имел в виду, говоря «не отдавать другому то, что предназначено ему?» Ее невинность?

Учебник с тихим шелестом скатился-таки с коленей, и она только теперь заметила, как дрожат руки. Поднялась, подошла к пруду. Встала на колени возле самой кромки и принялась брызгать в лицо прогретой на солнце водой, стараясь охладить горящие щеки.

Не получилось.

Сердце бешено, до боли, колотилось, но в душе что-то странно подрагивало, возможно, от предвкушения. Осознав это, Элис испуганно сжала ладони. Что это с ней? Неужели она себя совершенно не уважает? Как можно влюбиться в человека, который относится к ней как к дешевенькой вещичке, недолгому развлечению, которое после использования можно выбросить без сожаления?

И все-таки ее тянуло к нему со странной завораживающей силой. Как жаль, что он не ухаживал за ней так, как ухаживали великолепные мужчины за любимыми женщинами в старых, многократно просмотренных ею мелодрамах! Она была бы счастлива!

Но Чарльз не походил на героев ее любимых фильмов и сериалов. При каждой встрече он окидывал ее похотливым взглядом, давая знать, что его условие остается в силе, и он лишь ждет оговоренного времени. От этих взглядов Элис внутренне сжималась, как маленький обиженный зверек, но гордость заставляла сильнее распрямлять плечи и высокомерно задирать подбородок.

Ее семнадцатилетие справили тихо, в узком семейном кругу. Мистер Ричардсон снова подарил ей то самое, отвергнутое ею жемчужное ожерелье, и она была вынуждена принять его под суровым взглядом матери.

Поднимаясь после торжественного ужина в свои комнаты, Элис услышала разговор служанок, затеянных, похоже, специально для нее, поскольку голоса они не понижали, хотя видели, что она идет мимо:

– А уж как она на него смотрит! Просто проглотить готова! А он только морщится, деликатный потому что чересчур. И ломака она почище своей мамочки. Все изображает из себя невесть что. А кончит тем же, чем и мамаша – ляжет под кого-нибудь, кто содержать будет. На большее они не способны. Игрушки для богатых – это у них на лбу написано.

Элис поняла, что речь идет про нее с матерью. Хотелось завыть от негодования и унижения, но она сцепила зубы и в том же спокойном темпе продолжила подъем. Придя к себе, сняла ожерелье, упала на кровать и долго плакала, недоумевая, за что их здесь так не любят. Они же никому не делали зла.

Утром пошла к маме в будуар. Нужно было поговорить и поговорить серьезно. Но вот только как достучаться до сердца матери, занятого мужчиной?

Миссис Уоллес, одетая в модное шифоновое платье, подчеркивающее ее тонкую талию и высокую упругую грудь, сидела у окна в своем любимом мягком кресле. На коленях у нее лежал любовный роман в твердом переплете, но смотрела она не в книгу, а в окно. Ее мечтательный взгляд блуждал по парку, не задерживаясь ни на чем, пока в комнату не впорхнула взволнованная дочь.

Элис плотно закрыла двери и встала рядом с креслом, моляще прижав руки к груди.

– Мама, я тебя очень прошу, давай уедем отсюда! Пойми, мистер Ричардсон тобой только пользуется! Он на тебе никогда не женится! И к нам здесь относятся как к нищенкам, нахлебницам, да просто… – Элис запнулась, не желая использовать грубое слово.

Ее молодая и удивительно красивая мама побледнела. Оглянувшись, не слышит ли кто возмущенную дочь, тихо сказала:

– Доченька, мы с Ником любим друг друга. И любим давно. И мне все равно, что мы не женаты. Главное ведь не это.

– Конечно, не это, – сурово подтвердила дочь. Она не понимала, как мать умудряется не видеть очевидного, того, что видят все – от слуг, позволяющих себе пренебрежительные и даже презрительные высказывания чуть ли не в глаза, до откровенно смеющихся над их неопределенным положением соседей, частенько навещающих главу поместья. – Главное то, что нас отсюда могут выкинуть в любую минуту, как только мистер Ричардсон вздумает жениться. А у нас нет ни цента.

– У меня есть подаренные Ником драгоценности, – и мать подняла руку, показывая инкрустированный изумрудами золотой браслет.

– Ха! Подаренные! – Элис разозлилась на недальновидность матери. – Едва ты вздумаешь их продать, у тебя потребуют подтверждение собственности. Где ты его возьмешь, если ни на одно из подаренных драгоценностей мистер Ричардсон тебе документы не дал, себе оставил?

Красивые глаза матери наполнились слезами.

– Почему ты такая жестокая, Элис? С тобой так тяжело!

Дочь обреченно вздохнула. И вот так было всегда, едва она начинала разговор о мистере Ричардсоне. Что бы она ни говорила, вывод матери был один – виновата она сама, потому что недобрая.

– Я не жестокая, мама, я просто не витаю в облаках, как ты.

Мать подняла полные слез глаза на дочь.

– Разве любить значит витать в облаках?

Элис с юношеским максимализмом отрубила:

– Любить не значит прощать пренебрежение и откровенное хамство. Скажи, почему, когда к мистеру Ричардсону приезжают гости, мы должны прятаться в своих комнатах?

– Чтоб никто из них меня не обидел, – уверенно повторила слова любовника миссис Уоллес.

– Должна тебя разочаровать, мамочка! Чтоб никто из них не задавал хозяину неудобных вопросов! Он же считается самым завидным холостяком Алабамы и не хочет терять этот статус. А ты ему в этом мешаешь. Ты – его постыдный секрет.

Лиз вытянула вперед руки защитным жестом, отгораживаясь от суровых разоблачений дочери.

– Он меня любит! Так же, как и я его! – ее слова рвались из самого сердца. Она в самом деле не понимала, почему этого не хочет понять ее дочь. В ее душе рвалась обида, вылившаяся в раздраженный приказ: – И уйди, пожалуйста! Ты меня расстраиваешь! Ты просто не желаешь мне счастья! С тех пор, как умер твой отец, ты относишься ко мне с отвратительным предубеждением! Но я живой человек и не хочу всю жизнь быть верной тому, кого давно уже нет!

На этом и закончился этот бесперспективный разговор. Впрочем, как и сотня других до него. Мать просто не желала видеть ничего, что выбивалось из ее благостно-розовой картины окружающего мира.

А Элис было противно. Противны понимающие ухмылки слуг, противен алчный взгляд, которым мистер Ричардсон смотрел на ее мать, как на принадлежавшую ему вещь, противны неприятные вопросики одноклассников на тему «кто она мистеру Ричардсону и почему живет в его поместье».

Впрочем, одноклассники-то ее любили и вопросов на такую щекотливую тему задавали мало. А вот Диана Вульф из параллельного класса постоянно пыталась ее достать. Она невзлюбила Элиз сразу, едва та появилась в их школе. До ее прихода она считалась первой красавицей школы и хотела ею оставаться. Соперницы ей были не нужны.

Элис и не собиралась с ней соперничать, ей это было ни к чему, но мальчишки устроили тайное голосование на звание «Мисс школа», и победительницей оказалась она. И вот этого-то Диана ей не спустила. Теперь везде, едва завидев Элис, она принималась донимать ее каверзными вопросиками.

Элис терпела, а что ей было делать? Она в самом деле жила в поместье мистера Ричардсона как дочь его любовницы, и ее прабабка в самом деле была негритянкой. Если бы они жили где-нибудь в северном штате, а не в Алабаме, где чистота крови ставилась превыше всего, на это никто бы и внимания не обратил, но здесь происхождение значило очень многое. К тому же мистер Ричардсон отдал ее в самое престижное заведение Алабамы – школу даже не для просто богатых, а очень богатых.

Образование здесь было хорошее, а вот отношение не очень. Уж слишком заражены были снобизмом эти звездные детишки. Не все, конечно, но большинство. Рядом с такими, как Диана Вульф, Элис чувствовала себя даже человеком не третьего сорта, а попросту ничтожеством.

Вот поэтому она и просила мать уехать, начать новую жизнь и ни от кого не зависеть. Но та, ослепленная своей любовью, ничего не хотела замечать.

Глава четвертая

В один из дождливых осенних вечеров, когда в парке делать было нечего, мама сидела в большой гостиной за великолепно звучащим роялем фирмы «Steinway&Sons» и пела под собственный аккомпанемент старинную шотландскую балладу.

Посреди импровизированного музыкального вечера без предупреждения заявился Чарльз Ричардсон. Кивнув отцу, с улыбкой слушавшему Лиз, изучающе посмотрел на Элис, скромно сидевшую в уголке. В его взгляде проскользнуло что-то темное, неприятное, и Элис зябко поежилась. Что ему нужно? Она не забыла его обещание или угрозу сделать ее своей любовницей, когда ей исполнится семнадцать.

Но не посмеет же он выполнить свое намерение в присутствии собственного отца? Нет, ей нечего бояться. Успокоившись, она отвернулась, вслушиваясь в красивый голос мамы. У нее было меццо-сопрано на редкость красивого тембра и абсолютный слух. Слушая ее, Элис всегда сетовала на судьбу, обделившую ее и тем, и другим. Ей тоже хотелось петь так, чтобы люди забывали обо всем.

Но вот баллада закончилась, и Лиз с улыбкой повернулась к слушателям. Мистер Ричардсон-старший стремительно встал и подошел к ней.

– Как я люблю твои песни, дорогая моя! – проникновенно сказал, взял ее руку и интимно поцеловал запястье. Лиз в ответ расцвела мечтательной улыбкой и томно заглянула ему в глаза.

Элис лишь досадливо вздохнула. Конечно, мама никогда не поверит ей, ведь, по ее мнению, так себя ведут лишь в самом деле влюбленные мужчины. А это просто позерство и ничего более.

Раздраженно вздохнув, Элис повернулась налево и замерла. Чарльз смотрел на эту пасторальную сцену суженными от ярости глазами. У него даже на скулах выступил румянец, выделяющийся на смуглой коже темными пятнами.

Элис стремительно отвернулась, будто застав Чарльза за каким-то неприличным делом. Она его прекрасно понимала: если мистер Ричардсон вздумает жениться на ее матери, то шансы сына на получение всего состояния стремительно уменьшатся, ведь законный ребенок будет иметь свою долю в наследстве и немалую.

Неужто Чарльз настолько жаден? Ведь он уже очень богат, ему досталось наследство деда с материнской стороны. Или денег много не бывает? Она вообще не представляла, что это такое – деньги. Все, что ей было нужно, оплачивал управляющий мистера Ричардсона, всегда корчивший при этом снисходительно-высокомерную гримасу.

Это было оскорбительно, и Элис с удовольствием бы зарабатывала сама, но мистер Ричардсон был категорически против. А она вполне могла бы подрабатывать в Макдональдсе или в каком-нибудь другом приличном месте, кафе или магазине, например. Но снобизм мистера Ричардсона не знал пределов.

«Пока вы со мной, никакой работы!» – вот была его главная отповедь на все ее попытки получить разрешение поработать в кафе или в больнице. – «Я в состоянии оплатить все твои капризы! Не позорь меня, выставляясь на всеобщее обозрение в общественных местах!»

Что было неприличного в больнице или кафе, Элис не знала, но спорить с ним было бесполезно.

Она всегда обращалась к нему не иначе, чем «мистер Ричардсон». Это звучало слишком официально, особенно на фоне произносимого матерью «Ник, дорогой». Но Элис не считала его членом их с мамой маленькой семьи.

Похоже, у Чарльза было такое же мнение. Миссис Уоллес и ее дочь никогда не станут его родственниками, он этого не допустит. Во всяком случае, его презрительный взгляд говорил именно об этом.

Элис уставилась в окно, желая, чтоб все поскорее разошлись. И тут же почувствовала странный укол. Она резко повернулась. Теперь Чарльз с нехорошей усмешкой смотрел прямо на нее. Она ответила вызывающим взглядом. Его усмешка трансформировалась в откровенно угрожающую.

Элис испугалась, но вида не подала. Чарльз резко встал и вышел из гостиной. Все посмотрели ему вслед. Лиз – с недоумением, мистер Ричардсон с осуждением, а Элис с откровенной опаской.

– Что это с ним? – Лиз повернулась к любовнику, опечаленно сдвинув брови.

– Бесится, как всегда, – равнодушно ответил мистер Ричардсон. – Не обращай внимания. Он весь в свою мамочку. Такой же своенравный и неуравновешенный.

Больше всего Лиз боялась походить на бывшую жену мистера Ричардсона, поэтому тут же улыбнулась и сделала вид, что все замечательно.

Они вышли из гостиной, Элис осторожно выбралась из глубокого кресла и направилась к себе.

Выйдя на балкон, посмотрела вокруг. Дождь прошел, оставив после себя душистый от запаха цветов воздух и вымытую листву. Как же здесь красиво! Огромный ухоженный парк простирался на многие акры вокруг. Ее любимая беседка возле небольшого пруда с золотыми рыбками светилась в лучах заходящего солнца.

Элис решила обязательно сходить туда после ужина и спохватилась, опустив взгляд на свое скромное батистовое платье. Ужин! В самом деле, ей же нужно переодеться.

В поместье мистера Ричардсона царили патриархальные нравы, и к каждому приему пищи полагалось переодеваться. Ей повезло, с утра она училась и участвовала только в вечерней трапезе, пропуская завтрак и ланч. И хорошо, что на уик-энд мистер Ричардсон предпочитал уезжать куда-нибудь с Лиз, не беря с собой Элис, чему она была только рада. Ради нее одной слуги стол в столовой накрывать не считали нужным, и она довольствовалась сэндвичами с кофе на завтрак, и кашей, чаще всего кукурузной, на ланч. Вечером ей снова приносили сэндвичи, на сей раз с чаем.

Элис открыла гардеробную и критически осмотрела свои наряды. Сегодня ей нужно выглядеть достойно, чтоб не видеть осуждающих глаз матери, всегда боящейся, что ее дочь может выкинуть что-то неподобающее.

Одеваться ей должна была помогать миссис Грант, но Элис категорически отказалась от всех служанок и обслуживала себя сама. Это считали вызывающим капризом взбалмошной девчонки, только Элис взбалмошной никогда не была. Просто не хотела ни от кого зависеть, не хотела, чтоб ее касались чужие недобрые руки. И слушать разговоры служанок, обожающих перемывать кости хозяйской любовнице и ее дочери – тоже.

Вынула из гардеробной платье из золотистого шифона в цвет своим глазам. Вспомнив, что Чарльз называл их кошачьими, поморщилась. А вот Остин Хорн, ее одноклассник и сын управляющего, говорил, что ее глаза цвета старого виски. Это ей нравилось гораздо больше. Надев изящные белые туфельки, украсила шею белоснежным шифоновым шарфом, опоясалась мягким поясом из такого же материала, завязав его бантом на спине.

Убедившись, что все на ней сидит безукоризненно, мистер Ричардсон любил видеть вокруг себя красивые вещи, к которым Элис причисляла и себя с матерью, пошла вниз, в малую столовую. По дороге сердце непривычно замирало и Элис пришлось признаться самой себе, что прихорашивалась она вовсе не для того, чтоб выглядеть достойно, а чтоб понравиться Ричардсону-младшему.

Это было глупо, и Элис понимала безнадежность своего поведения, но ничего со страстями, бурлящими внутри, поделать не могла.

Она прошла мимо большой столовой в северном крыле дома, открывавшейся лишь во время званых вечеров, которые мистер Ричардсон иногда давал, чтоб поддержать честь рода, как он высокопарно выражался. В эти дни Элис с матерью не выходили из своих комнат, и хозяйку дома изображала мисс Лаура Фортен, леди с безукоризненной родословной, прекрасно умеющая себя вести в высшем обществе и твердо рассчитывающая со временем занять это место де-факто.

Элис не раз слышала, как Бетти, одна из служанок-афроамериканок, в ее присутствии говорила своим подружкам, таким же служанкам, как она, что рада была бы видеть мисси Лауру своей хозяйкой. И намекала, что пора бы уже хозяину отправить свою старую надоевшую любовницу восвояси, уверенная, что этими словами причиняет боль ее дочери.

Если б эти дурочки знали, как Элис приветствовала такой исход. Для нее он значил одно – свобода!

Громко прозвенел гонг, призывающий членов семьи на ужин. Элис опрометью метнулась по коридору, боясь опоздать. Когда вошла, все уже сидели за столом. При виде ее мужчины поднялись, выполняя требования этикета. Элис ужасно не нравились эти чопорные порядки, но пришлось корректно извиниться и занять свое место напротив Чарльза.

Ужин прошел в натянутом молчании. Лиз попыталась было начать с Чарльзом вежливый разговор, как и положено гостеприимной хозяйке, но он быстро поставил ее на место парой не слишком любезных выражений.

Когда он, подражая чернокожим слугам, заявил, что мисси Лиззи не стоит беспокоиться по такому ничтожному поводу, как приезд законного сына и наследника, Элис с негодованием посмотрела на него.

«Хам! Просто хам!» – ясно читалось в ее гневном взгляде. Чарльз ответил ей сальной ухмылкой, намекавшей, что и она того же поля ягода, что и ее мамочка, и она, чтоб не сорваться, была вынуждена уткнуться в тарелку. Как ей может нравиться этот наглый тип? Нет, она его не любит и любить не может! Решительно выбросив из головы все мысли о нем, она принялась за салат, увы, от возбуждения совершенно не чувствуя его вкуса.

Мистер Ричардсон-старший, ничего не замечая, просматривал подготовленную секретарем корреспонденцию, изредка что-то ворча и откладывая в сторону наиболее важные сообщения. На сына он не смотрел, и того ничто не сдерживало в проявлении своего недовольства.

Едва доев десерт, Элис, вызывающе нарушая этикет, поднялась первой, не дожидаясь матери, исполняющей роль хозяйки дома, и вышла в кофейную, где женщины семейства Ричардсонов покорно ждали, когда же мужчины соизволят выпить свой вечерний портвейн.

Вышедшая следом Лиз ничего не сказала дочери, она и сама взволновалась и огорчилась. Чарльза она считала своим пасынком, любила его, как любила все, что было связано с ее обожаемым Ником, и малейшее пренебрежение с его стороны приводило ее в слезливо-горестное настроение.

Лиз с болезненным напряжением посмотрела на дочь, ожидая всегдашних укоров в бесхребетности, но та молчала, не желая расстраивать мать еще больше. Смиряя гнев, Элис подошла к распахнутому французскому окну, выходящему на главную дорожку парка. Он манил ее прохладой и покоем. Птицы уже закончили свои дневные хлопоты и устраивались спать в своих гнездышках, но взамен им в траве затянули монотонную песнь цикады.

Ей так хотелось уйти из этого давящего ее дома, хоть ненадолго почувствовать себя вольной пташкой, побегать по дорожкам, скинуть напряжение этого неудачного вечера. Минут через пять она не выдержала и спросила:

– Мама, ты не будешь против, если я пойду немного прогуляюсь перед сном?

Та поспешно закивала:

– Конечно, иди. Вечер чудесный. И завтра ты можешь поспать подольше.

Это было неправдой, и они обе это знали. По железному распорядку, установленному в этом доме в незапамятные времена, завтрак должен быть ровно в восемь. И совершенно неважно, были ли это будни или праздники. Ровно в восемь внизу звонко прозвучит гонг, призывая в столовую, так что поспать в любом случае не получится.

Игнорировать завтрак, сославшись на головную боль или еще что-то в этом роде, мистер Ричардсон не позволит. Он уверен, что поздно встают только лентяи, которые ничего в жизни не добьются. Сам он предпочитал вставать на заре, демонстрируя всем своим слугам пример работоспособности. Но зато он устраивал себе сиесту после обеда, и в это время все вокруг должны были соблюдать мертвую тишину.

Выйдя в парк прямо из французского окна кофейной, Элис вприпрыжку побежала по засыпанной мелкой речной галькой дорожке к своей беседке. Это не соответствовало внушаемым ей мистером Ричардсоном и гувернанткой нормам поведения юной леди, которой приличествовало ходить плавно и неторопливо, но Элис на это было наплевать.

Она не хотела быть леди. Она хотела быть свободным человеком и уж никак не собиралась связывать свою судьбу с чопорным и недалеким человеком, способным делать ей замечания из-за подобной ерунды.

Пробегая мимо столовой, услышала через раскрытое окно сердитые слова мистера Ричардсона-старшего:

– Я вижу, какими жадными глазами ты смотришь на Элис! Забудь про нее! У тебя достаточно женщин, чтобы сдерживать свои мужские желания!

И насмешливый ответ сына:

– Мои мужские потребности есть кому удовлетворять, отец, ты прав.

Дальше Элис слушать не стала, убежденная, что Чарльз внял предупреждению отца. На душе стало легко, и она чуть было не запела во весь голос. Но сдержалась и во весь дух припустила по боковой дорожке к пруду, распахнув руки, будто собираясь взлететь.

В ее любимой дальней беседке, как обычно, никого не было. Предыдущая встреча с Чарльзом научила ее осторожности, и она поставила шезлонг подальше от входа, в самую тень, чтоб его не было видно из аллеи и беседка казалась пустой.

К тому же с этой стороны не было колючих кустов роз, растущих повсюду, и при малейшей опасности она могла перепрыгнуть через балюстраду и умчаться прочь, ведь она знала здесь все тропки и прекрасно ориентировалась в темноте.

Но, скорее всего, эти предосторожности чрезмерны. Чарльз все равно сюда не заявится. Он получил строгое внушение от своего отца, запретившего ему даже смотреть в ее сторону, и нарушать его не посмеет.

Элис скинула босоножки, забралась с ногами на обтянутое замшей сидение и принялась наблюдать за резвящимися в сероватой глади пруда золотыми рыбками. Их тени то появлялись, то исчезали. Солнце, как обычно, скрылось за горизонтом очень быстро, погрузив парк в бархатную теплую ночь. Пруд превратился в сплошное темное пятно, рыбки исчезли.

Идти домой не хотелось, и Элис, слегка покусывая пересохшие губы, безмолвно сидела, любуясь медленно зажигающимися светодиодными огоньками вдоль пруда. Здесь было очень красиво, но это была чужая и недобрая красота.

Шум чьих-то легких шагов заставил ее насторожиться. Кто бы это мог быть? Схватив в руки босоножки, подобралась, чтоб в любой момент стремительно сигануть прочь.

В беседку вошел невысокий гибкий парень, и она перевела дух. Остин!

Осмотревшись, он заметил ее, плюхнулся в шезлонг рядом с ней и весело заявил:

– Привет! Я так и знал, что найду тебя здесь.

– Зачем я тебе вдруг понадобилась? – Элис знала, что прислуге и их отпрыскам в парке находиться не дозволялось, это касалось и семьи управляющего.

– Скучно что-то стало. Не знаю, почему. Может, непогоду обещают? У меня всегда перед ураганами настроение паршивое.

– Я не смотрела прогноз. Хотя я тоже чувствую какое-то стеснение в груди.

Он насмешливо хохотнул.

– Тоже мне, поэтесса! «Стеснение в груди», скажешь тоже!

– Не нравится – не слушай, тебя никто не заставляет, – ровным тоном осадила его Элис. – Зачем ты пришел? Неприятностей хочешь и для себя, и для меня?

– Извини, – Остин сник. – Захотелось с нормальным человеком словом перекинуться. Сама знаешь, отец с утра до вечера талдычит только об одном: чтоб я, не дай Бог, не рассердил мистера Ричардсона.

– Актуально, – холодно подтвердила она. – И даже очень. Если тебя здесь застанут, то мистер Ричардсон вполне может рассердиться. Сам знаешь, как он относится к нарушению своих приказов. Еще и меня обвинят в том, что я тебя завлекаю.

Остин недоверчиво фыркнул.

– Ты завлекаешь? Да кого ты завлечь-то можешь, дохлая такая? – он был невысокого мнения о ее привлекательности и не скрывал этого.

– Это никого не будет интересовать, – сердито предупредила она его. – Так что лучше уходи. От греха подальше.

– Ладно, – нехотя согласился он. – Вот только из сандалии камешек вытряхну, а то ногу режет.

Он снял сандалетку и замер, зажав ее в руке. Элис не поняла, что случилось, и хотела уж было сказать ему, чтоб поторопился, но тут из темноты вынырнул злой Чарльз Ричардсон. Даже не злой, а взбешенный.