Текст книги "Хитрец. Игра на Короля"

– Месье Скольра, вы собираетесь отвечать на вопрос?

Эйкере было решительно без разницы, что так интересовало женщину. Потому что его воображение уже рисовало неприличные картины, главными героями которых были он, здоровый и живой, и эта женщина, раскрасневшаяся, горячая и обнаженная. Это помогло ему забыться.

«Молчаливый герой-ублюдок», – подумала в ту же секунду пыточных дел мастер. По единственному открытому глазу Скольры, ставшему вмиг осоловелым, она догадалась о неладном. Женщина оглянулась, и граф Исангар, поймав ее взгляд, ответил повелительным жестом. Палач протянула правую руку вперед и собрала пальцы в некрепкий кулак.

Растаяли массивные бордовые балдахины, с глаз женщины упал шелковый платок, утекло, превратившись в красные потоки, розовое масло, лившееся из ее мягких рук на живот Эйкере… Партиец услышал в своей голове громкий писк. Звук этот сопровождался таким ужасающим ощущением, будто в ухо поместили острую спицу, которая ежемоментно увеличивала давление на барабанную перепонку. Еще немного, и спица проткнет ее.

– Располагала ли партия магическими силами? Были ли в ваших рядах элементалисты?

Молчание Эйкере вынудило женщину сжать кулак сильнее; на ее запястье выступила вена. Отвратительный писк в голове Скольры вмиг возрос в несколько раз, он стал раздирающим, ревущим и при этом продолжал усиливаться ежесекундно.

Жалкое, измученное тело начали сотрясать конвульсии. Партиец извивался, истерически открывал рот, кривился, но молчал. Женщина принялась медленно, будто она боролась с невидимым усилием, подтягивать сжатый кулак к себе.

И тогда Скольра закричал – протяжно, исступленно, с надрывом.

– Ослабь хватку, дорогая, – уветливо распорядился из своего отдаленного пристанища Исангар.

Палач разжала кулак, и голова Эйкере безвольно опустилась на шею: он уже успел лишиться чувств. По приказу Советника Тайных дел солдаты вылили на Скольру ведро холодной воды. Ему дали прийти в себя, позволив даже откашляться, но затем пытали еще десять минут, задавая один-единственный вопрос, ответа на который так и не последовало.

Пятнадцати минут подобной пытки не мог выдержать ни один здоровый человек, а израненный и подавно. Когда из правого уха Скольры потекла тонкая струйка крови, Ройем Исангар приказал остановить истязания.

– Он не знает, – громко выдал знакомый Эйкере голос; судя по тембру, он принадлежал тому человеку, который избил его сегодняшним вечером до полусмерти.

Советник сорвался со своего места и в три шага оказался подле Скольры.

– Тебе ведь неизвестно о принимаемых руководством решениях? Ты там только советник? Верно?

В ответ Скольра лишь беззвучно открыл рот, и по движению его губ можно было прочитать кроткое слово «да».

– Твое имя! – взревел Советник. – Говори, собака! Говори!

Партиец выпучил от боли свой единственный открытый глаз, ибо Исангар принялся трясти его за плечи, и это приносило Скольре поистине адские терзания.

– Эйкере… – наконец еле слышно прошептал освобожденец. Однако его ответ был услышан всеми и каждым, ибо слушался с предельной внимательностью.

Пара окружающих ахнули. Исангара затрясло мелкой дрожью, – почти так же, как трясло замерзающего в мокрой одежде Скольру.

– Не тот! Вы взяли не того! – закричал в припадке бешенства Ройем; он не знал, куда деть свои руки, и потому размахивал ими из стороны в сторону. – Это, мать его, брат!

Вмиг Исангар перестает быть сколько-нибудь аристократом. Советник Тайных дел видит материализующийся перед ним железный лом: тяжелый, неровный, по форме напоминающий увесистый аншпуг[38]38
  Аншпуг – лом, использующийся для передвижения вагонов вручную на небольшое расстояние.


[Закрыть]. Он крепко схватывает его двумя руками, сжимает на рукояти пальцы до белых костяшек. Сильный размах, – и уже подернутый коррозией, но все еще на удивление прочный металл глухо ударяется о грудную клетку, разбивая ребра Скольры на крупные и мелкие осколки.

Но все это было в воображении. Из действительности на Советника смотрела узкая щелочка заплывшего подбитого глаза, и Исангар не мог ничего с этим поделать.

Природная сметливость подсказала графу, что от этого человека им не добиться более никаких показаний: перед ними сидела пустая, бренная оболочка, жаждущая смерти, – душа уже покинула это тело. Все, что говорит этот человек, не принадлежит его разуму: Скольра открывает рот подобно механической игрушке, будто оживленный с помощью заводного ключа. То, что осталось, можно пытать, подвергать мукам различной степени боли и изощренности, и можно выбить из него признания в любых прегрешениях. Единственное, чего не скажет этот живой мертвец, – где находится его брат. И дело здесь вовсе не в родственных чувствах и возвышенных переживаниях: Скольре-младшему уже все равно не жить, но лучше умереть героем-мучеником, чем предателем в глазах своих товарищей.

– Что будем делать? – поинтересовался из своего угла Гостейн Швех, твердолобое удивление которого в тот момент могло бы напомнить удивление тура, который из родной степи вдруг переместился в пустыню.

– Отнесите его в теплую камеру, да аккуратнее, олухи, – властно распорядился Советник Тайных дел. – Дайте сухие вещи, воду и еду. Пусть врач обработает его раны и вправит кости. Младший брат Скольры должен дожить до утра, и мы сделаем все, чтобы ему это удалось.

Глава 11
Незваные и своевременные гости

Воистину до сих пор Лоэннлиас-Гийяр оставался самой красивой и благополучной провинцией Империи Одельтер, и не портил его даже суровый ноябрь с неизменными заморозками. Угрюмость и уныние, подернувшие множество других, больших и не очень, городов Одельтера, будто обошли стороной бывший Акаэтаал-Авалькур. Здесь не было безобразно счастливых людей или безвкусной, выпирающей роскоши, но город этот владел особой, притягательной тайной, что западала в душу с первого взгляда.

Но ни я, ни Ядовитые маги так и не успели насладиться пребыванием в этом священном колдовском месте. От гостей с островов Тари Ашш здесь ускользал даже дневной свет. Рано утром, еще до рассвета, мы были на ногах, и Архимаг лично вела Ядовитых чародеев в лабораторию или на секретные толки об их магии. А после обеда, когда с обсуждениями и опытами было покончено, мы отправлялись в самое сердце университета – Государственный Архив, где под неусыпным наблюдением служащих оставались до заката. На страницах библиотечных книг мы пытались уловить хоть тончайший намек о том, что беда, с которой столкнулись Ядовитые маги, имела место быть и в прошлом.

Иногда вместе с парой своих помощников к нам спускалась и сама Первая чародейка; и поначалу мы едва узнавали ее. Отринув былую величественность, теперь она, закатав рукава, подобно самым младшим ученикам, сама помогала нам листать бессчетные тома. Какие-то реликты, недовольная, Архимаг откладывала для будущей перепечатки. Над другими чародейка возносила руки, и те озарялись зеленым цветом – я видела, как белеют их страницы, а чернила становятся ярче.

Библиотека не могла быть решением проблемы Ядовитых магов. Но, пытаясь найти спасение любым способом, мы открывали самые незаметные тайники и находили в них самые ценные книги. Мы смотрели преимущественно древнюю литературу, которая занимала три четверти книг Архива. К несчастью, за многие годы Архив успел разрастись настолько, что работники успели описать и занести в свои журналы лишь треть привезенных со всего света трудов; а мы частенько вздыхали, понимая, какую неблагодарную задачу на себя взвалили. Описания новейших исследований было дозволено читать только одельтерцам – Теаре и Матье, но каждый день, встречаясь с нами поздним вечером, они обреченно качали головами.

Чтобы мы не теряли время, спускаясь и поднимаясь в читальный зал, работники Архива принесли несколько бюро и стульев и разместили их внутри широкого книжного лабиринта. Каждый день по указу Архимага мебель перемещали в новую секцию, и история повторялась сначала.

Конспектировать труды в здании Архива Фье-де-ля-Майери нам не позволяли. Поэтому, вернувшись в свои комнаты, я перед сном записывала, что помнила, в небольшую записную книгу, благо память переводчика позволяла удержать в голове приличную часть прочитанного. Я знала, что занималась воровством магического наследия Одельтера, но Империя, в свою очередь, украла у Ядовитых людей нечто гораздо более ценное.

Сегодня мы снова встретились в Архиве; шел третий день наших поисков. Мы до сих пор не нашли что-либо по-настоящему стоящее, а одельтерские чародеи молчали о результатах магических экспериментов. Архимаг была понура и отрешена от действительности. Как и три дня прежде, 9 ноября 889 года мы до ломоты в суставах искали нечто такое, что могло бы спасти Ядовитых чародеев, и даже Чьерцем Васбегард усердно перелистывал страницы и почти не язвил дамам.

В двухэтажном здании напротив библиотеки находились несколько магических лабораторий, и однажды оттуда донеслись громкие хлопки – будто небольшие взрывы – и ругательства. Матье, видимо, понял, что за колдовской опыт ставили студенты; ухмыльнувшись, он прикрыл окошко и попросил Кайхесши почитать вслух. Надо сказать, что княжна уже пару раз прерывала свои поиски и развлекала нас чтением понравившихся ей отрывков. Нежный голос ее даже посредственные сочинения обращал в чудеса поэтической мысли.

Однажды такую сцену застал даже Лекильм; в тот день он спустился к нам со второго этажа. И почти сразу теоретик магии признался, что не ожидал услышать столь трогательное исполнение из уст Ядовитой женщины. Таш'Таэтт уважительно засмеялась, но я почти явственно услышала, как в душе она назвала его старым дурнем.

Сейчас Кайхесши тряхнула пышными каштаново-бордовыми волосами, что были частью ее магической маски, и остановила свой выбор на отрывке «Тайны зарождения жизни» из перевода «Вольных дум о бытии» мансурского мыслителя:

 
Стихии сольются четыре
В одну безусловную силу;
Единственна оная в мире
И тело с душою скрепила…
 

– У мудрецов древности есть чему поучиться, – заключила Таш'Таэтт. – Каким смыслом и какой чувственностью наполняли они свои мысли!

Никто не ответил, и лишь Унемша Гатадрис, потерев правый глаз, на котором от напряжения лопнул крошечный сосуд, задумчиво произнесла:

– Они так боготворят рождение… Но я предпочла бы никогда не появляться на свет. Жизнь – слишком сложная задача. Ибо приходится рождаться, чувствовать, болеть, а потом и вовсе… умирать.

– Да, последнее бывает особенно занимательным, – откуда-то из глубин библиотеки отозвался Васбегард. Чародей нашел внезапно книгу с чертежами магических установок, и непонятно было, схемы он имел в виду или утверждение Гатадрис.

После слов Чьерцема начатый с грехом пополам разговор прервался: никто не желал ввязываться в глубокие философские искания. Вместо слов мы терпеливо слушали шелест бумаги, который становился все громче; мы ускоряли свои движения, и те становились отлаженнее. Искали везде, искали судорожно и нетерпеливо. Внешне все мы выглядели бесчувственно, но при желании могли бы долго спорить на предмет того, чьи мысли были отрешеннее.

Неожиданно всеобщее молчание растревожили громкие восторженные возгласы. Ядовитые маги отняли от чтения красные, слезившиеся из-за усталости и магической абстиненции глаза и повернули головы на звук.

– Посмотрите, что здесь написано! – завопила Унемша Гатадрис, радостно подпрыгивая над томом с пожелтевшими страницами. – Вы только посмотрите!

Главная чародейка Одельтера, окруженная прежде башенками из книг, оказалась проворнее нас всех. За долю секунды она очутилась подле найденного Гатадрис фолианта и подхватила его длинными тонкими руками.

Разгадка, кажется, оказалась совсем рядом. Ведь чем дольше чародейка вчитывалась в указанный отрывок, тем сильнее трясло ее мелкой дрожью. Я заглянула ей за спину: книга была написана на каком-то забытом диалекте староодельтерского. Видимо, Унемша, обязанная по долгу службы владеть многими языками, прежде с легкостью разобрала отрывок.

Архимаг же читала медленно, вдумчиво. При этом не могло быть ни единого сомнения в том, что она знала мертвое наречие лучше, чем кто-либо из нас.

Наконец Первая чародейка закончила и, перевернув страницу назад, устремила на нас взволнованный взгляд.

– Если бы мы только знали, что искать следует здесь!

Она заложила нужную страницу пальцем и, закрыв книгу, выставила ее обложку на всеобщее обозрение. Это был никому не известный труд «О светочах эпохи темной позорянец[39]39
  Позорянец – очевидец (устар.).


[Закрыть] слово молвит». Чьей руке принадлежал фолиант, так и осталось для нас загадкой: имя автора, пожелавшего некогда оставаться анонимным, давно уже поглотили зыбучие пески времени.

– Биография величайшего мансурского чародея Хафиза М'хаарта, – объявила Архимаг. – Книга третья, «Северный период». Интересующее нас явление начинается здесь: «…мудрец, у кого сами властители великих держав совета испрашивали и за которым посланцев откланивали, владел десницей оморочной: одни молвили, будто в лазурит оправленной, вторые – пламенем опаленной, третьи – слизью да чешуей покрытой, но во едином они сходились. Мог он исцелять страждущих да наказания учинять ученикам нерадивым своим и заблудшим душам, к искуплению не способным…»

Так голосом Архимага из глубин истории неизвестный очевидец рассказывал нам о том, как мансурский чародей Хафиз М'хаарт, «великий мудрец пустынь», наказал предавшего его ученика, Гастиюда, лишив его магических способностей.

Неожиданно взор Первой чародейки потух, и женщина, впервые забравшаяся так далеко по строчкам, поджала губы.

– Избавьте меня от необходимости зачитывать все то, что творилось после! Я могу назвать симптомы, возникшие у несчастного после лишения способностей. Все схоже: слабость, разрушение внутренних органов… Ученик умер через два года после наказания.

Говорят, приятные чувства сильнее тех, что несут в себе скорбь и разрушение, – но в тот вечер мы отчетливо видели в глазах друг друга обратное. Какое-то время, те страшные секунды, мы были совершенно беспомощными и не могли ничего ответить.

Страдание побеждало.

– А вдруг нам остались какие-то крошечные два года: один и еще один? – сдавленно прошептала Кайхесши Таш'Таэтт и прикрыла веки, чтобы никто не заметил, как под ними собрались слезы.

И тогда Матье Деверо вдруг совершил непостижимую для одельтерца вещь. Подойдя к Кайхесши, он обнял ее отцовским движением за плечи.

– Будем же спокойны! – упавшим голосом уронила Архимаг. – Я не знаю ни одного случая, когда паника диктовала бы правильные решения.

– Верно! – деловито изрек Теаре, тряхнув буйными молодецкими вихрами. – Необратимой магии нет. Мы сможем вернуть все назад.

– Или убить виновных, – негромко сказал Матье.

Ее Светлость тут же послала за Таффуром Вахэйлем и Хелиншем Хасте, великодушно оставивших рыскания в Архиве «на отыгрыш более юным и пытливым». Когда они вскорости прибыли, Архимаг зачитала отрывок заново, – и для тех, кто слышал его раньше, это оказалось серьезным испытанием.

– Не думаете ли вы, что достоверность сего творения может вызывать недвусмысленные нарекания? – спросил первым делом Вахэйль. – Это определенно не академический труд.

– Верно, – ответила Первая Чародейка. – По основной версии, М'хаарт никогда в жизни не путешествовал на север. Однако некоторые теоретики все же представляют доказательства того, что в конце жизни он провел в северных землях около пяти лет. И теперь можно догадаться, почему такие мнения не брались в расчет! Никто не должен был узнать о том, что М'хаарт мог учинять неугодным ученикам! Ведь способности мага считаются божественными и неотчуждаемыми… И мы могли потерять это знание.

Найденный рукописный труд, вне сомнения, необходимо было проверить на достоверность. Однако внутреннее чутье Архимага подсказывало ей, что напрасно искать здесь подвох. Оставалось только понять, мог ли М'хаарт отсоединять от Пульсара нескольких человек сразу.

Точного ответа никто не знал, и потому разразился спор.

Ядовитый маг Хелинш Хасте, не видевший смысла в бесполезной полемике, не мог стоять без дела, а потому поднял внушительную стопку ненужных книг, чтобы отнести их на место в другое отделение библиотеки. Он уже почти скрылся из виду со своей тяжелой ношей, когда мы услышали из-за спин его звучный голос:

– «Оморочная десница»! Разве вас это не смущает?

– А чем же это может быть? Слияние руки с неким… артефактом? – рискнула предположить я.

– Ни в коем случае, – вынырнув из диспута, произнесла Первая чародейка. – Думаю, это иллюзия или просто олицетворение его сил. Предметы не могут дать настолько большой силы магу, ибо маг вкладывает в них свои способности, а не наоборот. Потому самые сильные чародеи не используют артефакты. Сама по себе деревяшка ничего не может, как ничего не может железяка.

– И даже серебряшка не может, – с крайним презрением добавил Лекильм.

Вместе с Матье он держался рядом с девушками, чутко следя за тем, чтобы им не стало снова дурно.

– Значит, только личные способности, – подытожил Чьерцем. – Осталось только понять, каким образом он мог проделывать подобное. Вряд ли в его время знали о Пульсарах. Но мыто, господа, знаем.

Ухудшение здоровья чародеев, как мне успели рассказать, наблюдается иногда при сбоях активности в Пульсарах. Иногда по той же причине у магов пропадают способности – но не более чем на пару дней. Как правило, после полного восстановления Пульсара чародеи не сразу, но выздоравливали… к исходному состоянию, до которого колдовство успело прежде разрушить их организм.

– Значит, причиной произошедшего могла послужить магическая аномалия, – с надеждой выдохнула Кайхесши.

– Боюсь, что нет. Вчера мои теоретики поглядели на карту островов Тари Ашш, – проговорила Архимаг. – И я готова сообщить вам, что на Ядовитых землях не происходило никаких магических катаклизмов, которые могли бы вызвать потерю способностей. Фон спокойный, и в Пульсарах нами не замечено изменений…

Чьерцем неодобрительно взглянул на Первую чародейку: ведь та с легкостью выдала работу целого департамента Фье-де-ля-Майери, занимающегося наблюдением за чужими Пульсарами. Но Архимаг никак не отреагировала на этот выпад.

– Мы совершенно точно имеем работу с рукотворным магическим вмешательством, – сухим голосом резюмировал Васбегард. – Наши подозрения подтверждаются найденной биографией. Кто-то закрыл Пульсары для магов Тари Ашш или отсоединил их от Пульсаров. И, раз подобные прецеденты уже имели место быть в прошлом, я делаю вывод о том, что злоумышленник пользовался некоей разработанной схемой.

Как бы то ни было, версия вмешательства неизвестных магов показалась присутствующим куда более благоприятной, чем непреодолимая природная сила.

Вернувшийся с пустыми руками Хелинш Хасте вдруг вспомнил о возложенной на себя обязанности задавать тон разговору. Он спросил у собравшихся о возможных путях решений, а сам вновь направился к бюро, которые, казалось, вот-вот проломятся под устрашающими стопками книг. Широкий и коренастый, Хасте готов был переставлять в одиночку даже мебель.

– Решения? Ничего нового здесь и не придумать, – ответил Васбегард, подвигая поближе к Хасте самые увесистые книги. – Полагаю, что следует…

Таффур Вахэйль, для которого, в отличие от одельтерцев, этикет не был смыслом жизни, тут же перебил имперского мага:

– Либо мы пытаемся восстановиться, работая с Пульсарами, на что могут уйти годы, либо ищем преступника и заставляем его…

– …вертать все обратно. На что могут уйти годы, – саркастично заметил чуть обиженный Чьерцем – и тут же поймал на себе грозный взгляд Архимага.

Сейчас из уст чародейки непременно последовало бы порицание. Но Чьерцема неожиданно спасла одна из младших секретарей Ее Светлости, возникшая в этот момент на пороге секции Архива. Мы уже видели ее раньше и даже узнали от кого-то, что она происходила из тех сирот, которых под материальным покровительством сердобольных магов частенько берут на учебу во Фье-де-ля-Майери. Девушка, как слышала Гатадрис, получала образование теоретика магии, и это значило, что в ней не было и малой толики способностей.

– Ваша Светлость! – позвала ученица приятным, мелодичным голосом. – Прибыли два курьера. Говорят, что привезли из Этидо заказанную вами вещь.

Первая чародейка тут же обернулась и строго скрестила руки на груди; настал ее черед укорять кого-либо за длинный язык.

– Хорошо. Отведи их в мой кабинет.

Архимаг тут же покинула нас, а мы остались, дабы помочь Хелиншу поставить книги на место. В ближайшие пару часов мы должны были перейти наверх, в отдел, посвященный Пульсарам, – Архимаг сама направила нас туда, отменив тем самым прежний запрет о просмотре Ядовитыми магами новейших одельтерских трудов.

Ведь времени оставалось совсем мало.

* * *

Когда, наспех накинув на плечи пальто, Архимаг покинула Государственный Архив Фье-де-ля-Майери, темнота уже окутала старый город Лоэннлиас-Гийяр. Тот, спокойный в своем будничном празднестве, осоловел. Где-то за территорией университета мягкий золотой свет, лившийся из окон на замерзающую улицу, согревал души возвращающихся домой людей; и даже самые зачерствелые сердца приобщались к благодатному умиротворению. На Фье-де-ля-Майери неспешно опустилась тишина, и, как то бывало по вечерам, когда студенты и преподаватели уже разошлись по домам, беспризорные магические огоньки освещали пустую дорогу к Главному зданию университета.

Но сегодня привычный ход событий нарушали незваные гости, что возымели дерзость не дождаться утренних часов приема. Прибывших, как упоминала секретарь Ее Светлости, оказалось ровно двое.

Старший из них, с виду самый настоящий стрекулятник[40]40
  Стрекулятник – пройдоха.


[Закрыть] тридцати с лишним лет, с короткими взъерошенными волосами, держался невозмутимо и бесстрастно. Левая рука его опиралась на трость, а правая, та самая, с которой он никогда не снимал перчатки, держала второсортный футляр от скрипки. Человек этот был ненамного выше среднего роста, но крепкая шея и большие руки добавляли ему приземистости.

Впрочем, он вряд ли мог похвастать завидной наружностью. Прямой длинный нос, над которым возвышалась выпуклая кожная складка, заканчивался вислым кончиком. Редкие брови чужака вышли настолько светлыми, что судить об их присутствии было затруднительно. Маленькие тонкие губы, верхняя чуть больше нижней, были резко очерчены. Даже зубы его не выдались ровными: длинные и тонкие, они норовили кое-где наскочить друг на друга. Не имей лицо приятную овальную форму, он был бы дурен собою, но высокий лоб его уходил в две небольшие залысины, повсеместно считавшиеся признаком сметливого ума, а светло-голубые льдистые глаза под тяжелыми веками взирали перед собой спокойным деловитым взглядом.

На почтительном расстоянии от первого занял место еще один визитер, темноволосый, крепче телом, ниже ростом и на добрый десяток лет моложе. Во взгляде его угадывалось удивление: он слабо понимал, где сейчас оказался и зачем ему вообще присутствовать при будущем разговоре.

Пристальцы[41]41
  Присталец – приезжий.


[Закрыть] не вели разговоров и были бы совсем не слышны, если бы первый с завидным постоянством не кашлял и не прикладывал платок к носу.

Еще в дверях Первая чародейка Одельтера смерила гостей хватким взглядом, и ей понадобилась всего пара мгновений, чтобы опознать как минимум одного из пожаловавших.

– Скажите-ка на милость![42]42
  Скажите-ка на милость! – Удивительно! (разг., ироничн.).


[Закрыть] – театрально всплеснув руками, воскликнула она. – Торговцы ценностями! Будь я на пару сотен лет моложе, я, так уж и быть, поверила бы.

Тот, что был повыше и постарше, уважительно поклонился; то же проделал и молодой парень. «Этикет в Одельтере превыше всего, – вспомнил он изречение спутника. – Им прикрываются в трудное время, как щитом. И поступаться этими нормами можно лишь в тех случаях, когда терпеть собеседника совсем уже невмоготу».

Прибывшие могли похвастаться приличными костюмами и имели приличные выражения лиц. За исключением того, что на виске светловолосого – с левой стороны, совсем рядом с ухом – красовался уже не первозданной чистоты бинт; у второго был подбит правый глаз, да настолько сильно, что чудовищный опухший кровоподтек раскинулся чуть ли не на половину щеки. Первый маг Одельтера проявила бесконечный такт, не рассмеявшись при виде таких «курьеров».

– А ты дряхлеешь, Алентанс, – критически заметила она. – Теперь я вижу, как морщины расходятся от твоих глаз.

– Что поделать, – пожал плечами уличенный в старении курьер, – времени подвластны даже Хитрецы.

Простуда делала тембр его голоса еще более непривлекательным для слуха.

– И твое здоровье по-прежнему оставляет желать лучшего, – заметила чародейка.

– Я – курьер, – пустил в ответ словесную шпильку Фойеренгер. – У меня слабое тело, но легкие и быстрые ноги.

Вырвавшийся из груди Хитреца кашель прервал его изречения.

– Но оставим пустые приветствия, – ничуть не смутившись, сказала Архимаг. – Какую же ценность ты привез мне из Этидо?

Здесь месье Алентанс зашевелился. Сперва он всучил в руки своему компаньону трость, с которой не расставался прежде ни на секунду. Парень, который и так всю дорогу был навьючен вещами, уже задумывался, не являлась ли обязанность личного денщика главной причиной, побудившей Хитреца нанять его на работу.

Второй вещью, что неизменно находилась при Фойерене, был темно-синий кофр. Бережно, двумя руками курьер подхватил скрипичный футляр и с детской непосредственностью водрузил его прямо на письменный стол. Здесь распахнулась синяя крышка и миру явились очертания великолепной, столь не подходящей для потрепанного фуляра скрипки. Инструмент был извлечен из кофра и возложен поблизости на чистые бумажные листы. Затем послышался щелчок – то месье Алентанс подцепил пальцами отсоединенную футлярную внутренность. Из какого-то потайного кармашка он достал внушительных размеров и скрепленный королевской сургучной печатью конверт.

– Прошу, – уже без актерства сказал Хитрец и в полупоклоне протянул Архимагу послание. – Секретная просьба от самого одельтерского государя. «С выражением глубокого уважения и обеспокоенностью по причине сложившегося положения дел».

Женщина потрясла конверт, а потом, вместо того чтобы аккуратно срезать печать, разорвала его сбоку. Вынув письмо, она долго вглядывалась в аккуратные, выведенные красивым королевским почерком строчки.

И наконец точеный нос Первой чародейки сморщился.

– Какая некрасивая смерть! – испустила недовольный возглас она.

– Боюсь, красивых смертей не бывает, – тотчас же отозвался Хитрец. – Любая гибель уродлива, даже самая благородная и великодушная.

Архимаг оторвала взгляд от чтения и с таким укором посмотрела на курьера, будто выпустила в него незримый арбалетный болт, маленький и меткий. Хитрец зашелся кашлем, и чародейка с удовлетворением вернулась к чтению.

Ребра готических сводов, безмолвные и величественные, горделиво возвышались над головами гостей. Фойерен насчитал три десятка выступов, а теперь пытался определить, сколько из них – жалкий обман зрения. Оптической иллюзией было и освещение. Месье Алентанс не увидел газовых либо электрических ламп, но через большие витражные окна в кабинет в десять вечера пробивались фальшивые солнечные лучи.

– Какими бы ужасающими ни были затруднения Империи, – с высшим пренебрежением сказала женщина, – Ресильен де Брольи не находит ничего разумнее, чем попросить Архимага соврать, чтобы затем разбираться с проблемами Одельтера… будто в Лоэннлиас-Гийяре нет собственных!

– Я лишь развожу почту, – протянул Фойерен виноватым голосом. – Что передать императору в ответ?

Первая чародейка Одельтера задумалась.

– Пожалует Архимаг к нему, раз государь того желает. – С этими словами женщина развернулась и кинула послание в горящий камин. – А мне следует признать, что ты снова как нельзя кстати пришелся ко двору. Боюсь, ты будешь здесь нужен.

Курьер, готовый выслушать Архимага, кивнул.

– Придется кое о чем попросить тебя, Хитрец. Мне и нескольким людям, хотя сейчас они и сами того не подозревают. Я хочу, чтобы ты потолковал с ними, а потом остался в Лоэннлиас-Гийяре на пару дней. Ты же можешь себе это позволить?

– Скорее да, чем нет, – спокойно ответил Хитрец, ставший, как заметил его спутник, вдруг поразительно немногословным.

– Вам все равно следует подлечить побои, – Архимаг пристально разглядывала лица курьера и его помощника. – Кто же это с тобой, один из новых рекрутов Тайного ведомства?

Кажется, чародейка вспомнила наконец о существовании Кадвана, чье присутствие при личном разговоре ничуть не смутило ни Хитреца, ни чародейку. Оставалось только гадать, могли ли Архимаг Одельтера и курьер Его Императорского Величества при очевидной неприязни доверять друг другу настолько, что каждый из них не сомневался даже в компаньонах своего оппонента.

Хитрец со смешком подтолкнул к чародейке новообретенного помощника.

– Никак нет! – нашелся парень, чьи слабые попытки слиться с интерьером растаяли на глазах, – Кадван Берм, я… работаю на месье Алентанса.

– Оно и видно, – усмехнулась Архимаг, навскидку оценив возраст синяка под его глазом. – Я прикажу найти вам комнаты. У нас не так много времени, и потому приступим к делу сразу.

Кивнув ей, Фойерен откашлялся и кротко шмыгнул носом. Первая чародейка удрученно покачала головой, будто сердобольность все же взяла над ней верх, и наконец предложила несложное, избавляющее от простуды колдовство. Но Хитрец нахохлился и решительно замотал головой.

– Тогда постарайся никого не заразить, когда будешь при них кашлять, – со вздохом сказала чародейка, – им и без того тяжко.

* * *

Тишина была приятной на вкус, а беспросветная пелена закрытых век сменялась ненадолго цветными картинками снов-воспоминаний. Так продолжалось много раз: несколько спасительных мгновений, после которых Эйкере вновь захлестывала боль. Боль прибывала с каждым вздохом, и во время этих ритмичных волн партиец думал, что проще всего было бы вообще не дышать. Но жизнь оказалась упрямой и не оставляла Скольру.

Врач, что трудился над заключенным половину ночи, ушел совсем недавно. Сейчас Эйкере был перевязан и обколот чудодейственными экспериментальными лекарствами, но, даже несмотря на это, каждый вздох приносил ему мучение. Освобожденец решил замереть в одном положении, но проблему это не решило. Ведь у него оставалось дыхание, приводящее в движение грудную клетку, что оборачивалось новыми пытками.

Скольре казалось, что он заживо горит в дьявольском пламени. «Я уже мертв, – повторял он про себя снова и снова десятками, сотнями раз, – я уже мертв, и потому бояться нечего». Такие мысли помогали, облегчали существование. Но они не могли остановить ход времени, что текло изуверски медленно, тяжело переваливалось со стены на стену, опускалось с потолка и давило всей своей тяжестью на его грудь.