Текст книги "Женщина, которая жила у моря"

6

Внешне Руджеро старался сохранять спокойствие, но с трудом узнавал себя в той роли, которую столь сурово навязала ему судьба. У него не получалось мыслить достаточно ясно, чтобы исполнять те обязанности, которые, как он полагал, теперь лежали на нем, единственном мужчине в семье. Изо дня в день откладывал он изучение документов, касающихся семейной собственности и инвестиций, доставшихся им в наследство от деда по отцовской линии, который работал в Мессине нотариусом. Отец совсем не подготовил Руджеро к управлению имуществом, о котором ему отныне придется заботиться. Университетской стипендии на повседневную жизнь хватало, так что к семейному капиталу они пока не прикасались. Но и медлить больше не стоило: нужно было вызвать Джулио Губитози, управляющего, и вместе с мамой определить, сколько средств им требуется на жизнь. К счастью, капитал у них был солидный: арендная плата за все квартиры, не считая той, что на площади Кайроли, которая отойдет Костанце, когда она выйдет замуж, плюс доходы от акций судоходных компаний.

Однажды утром, преодолевая отвращение к тому грузу, который он должен взвалить на себя, а главное, в надежде раскрыть загадку смерти отца, Руджеро уговорил мать и вошел наконец в отцовский кабинет. На мгновение он рассердился на отца, который не оставил даже записки ни о причине своего поступка, ни о том, что им делать дальше. Но это продлилось всего мгновение, потому что при виде открытого ящика стола с привычными вещами Руджеро разрыдался. Сколько раз в детстве, тайком от отца, не позволявшего расхищать свои сокровища, приходил он сюда порыться в этих карандашах, ластиках, ножах для бумаги, скрепках… Руджеро достал из кармана связку ключей, которую дала ему мать, и уставился на них с таким чувством, будто собирается совершить святотатство. Но он быстро взял себя в руки. «Папы больше нет», – мысленно сказал он и отпер нижний ящик стола.

Там лежала старая кожаная папка, на которую была наклеена этикетка с надписью «Джулио Губитози». Он открыл ее и быстро пролистал содержимое. Все было тщательно систематизировано и находилось в идеальном порядке, это успокоило Руджеро. Интересно, было ли так всегда, или отец привел бумаги в порядок перед тем, как уйти из жизни? Руджеро не стал долго раздумывать об этом. Радуясь, что все на своих местах, он решил связаться с Джулио.

Потом он открыл левый ящик, тоже запертый на ключ; там были папки с историями болезней. Его внимание привлекла одна из них, единственная, где не было этикетки. Он взял ее и положил на стол. В папке лежала не обычная медицинская карта, которые Руджеро не раз видел в клинике, когда приходил к отцу. Возможно, это карта одного из немногих пациентов, которых отец лечил в частном порядке. Руджеро открыл папку. Взял в руки первый лист. Там стоял штамп римской больницы имени Умберто I.

Имя пациента: Доменико Андалоро

Место и дата рождения: Мессина, 2 декабря 1854 г.

Диагноз: карцинома гортани

Джустина наконец-то собралась ответить на соболезнования. Она надела очки, придвинула стул к секретеру и с глубоким вздохом окунула перо в чернильницу. Этот печальный ритуал давно откладывали, потому что Агата заливалась слезами, едва взяв в руки какое-то письмо. Джустине ничего не оставалось, как заняться этим самой.

Механически заполняя одинаковыми словами траурно оформленные открытки, Джустина размышляла о том, что сбылись самые печальные из ее предсказаний.

Первой исчезла синьорина Эльза. Прежде она являлась каждый вечер ровно в семь, чтобы почитать молитвы с Джустиной и Агатой, но потом как в воду канула. Обеспокоенная Джустина послала Кармелину к консьержке, узнать, не заболела ли соседка и не нужна ли ей помощь. Когда та сообщила, что Эльза, как обычно, выходит из дома каждое утро, Джустина все поняла. Потом исчезли дочери профессора де Доминичиса, одноклассницы Костанцы и ее кузина Палидда. В первые недели они приходили, чтобы составить компанию Костанце. И лишь бедняжка Джемма, от которой не было никакого толку, потому что она была способна только вздыхать и плакать, еще долго приходила к Костанце, пока однажды не прибежала, ужасно взволнованная, бормоча между всхлипами какие-то бессвязные слова: «Антонино», «мой брат», «самоубийство», «скандал», «отлучение», «епископ», «позор», «смертный грех». В конце концов удалось выяснить, что брат, Антонино, запретил ей к ним ходить.

Все бросили Андалоро. Позор самоубийства запятнал всю семью. Подавленная одиночеством и тишиной, Джустина часто сидела на балконе, чтобы хоть издали посмотреть на жизнь, бурлившую на улице. Кровь приливала к ее голове, когда, возвращаясь в комнаты за четками, она слышала, как простосердечная Агата просит Деву Марию смилостивиться над детьми Иммаколаты, якобы заболевшими корью.

Но больше всего Джустину беспокоило то, что Мария и Сальваторе Орландо со дня похорон больше не появлялись. Это могло означать только одно. Но кто решится сказать об этом бедной Костанце, до сих пор не оправившейся от постигшего ее удара?

Едва Джустина закончила подписывать открытки, как раздался звук хлопнувшей двери, от которого она даже подскочила.

– Что случилось?

– Тетя, посмотрите, что я нашел в ящике папиного стола! – кричал раскрасневшийся Руджеро, взволнованно размахивая какими-то бумагами. – Папа был болен, тяжело болен. И ничего нам не говорил! А эта телеграмма только запутала нас…

Джустина встала и, не говоря ни слова, взяла документы и принялась читать.

– Та телеграмма… – в отчаянии продолжал Руджеро. – Тот больной, которому Минази желал быстрого и безболезненного конца, это и был наш отец!

И Руджеро разразился судорожными рыданиями. Он не мог, да и не хотел сдерживать слезы, ведь они освобождали его от той чудовищной боли, которую ему постоянно приходилось превозмогать, чтобы выглядеть сильным в глазах окружающих.

Джустина подошла и обняла его.

– А теперь успокойся и дай мне время во всем разобраться.

Нахлынувшие чувства мешали мыслить ясно. Джустина попросила племянника сходить за телеграммой, а сама в это время внимательно перечитала документы. Руджеро был прав, разбираться тут не в чем. В карте черным по белому написано: «Прогноз неблагоприятный».

Когда Руджеро вернулся с телеграммой, они перечитали ее вместе. Все стало ясно: Доменико написал коллеге с просьбой о консультации, но не хотел признаваться, что больной – он сам, поэтому назвал вымышленное имя.

«Блаженный человек, – подумала Джустина. – Но почему он ничего нам не сказал?»

Однако потом она вспомнила счастливую и веселую атмосферу, царившую в доме в последние месяцы, радость Костанцы по поводу помолвки, приятные хлопоты Агаты, носившейся вместе с дочерью по магазинам, чтобы купить все необходимое для невесты, и поняла благородство решения Доменико. Он не хотел огорчать близких. По всей видимости, телеграмма, пришедшая накануне помолвки Костанцы, помрачила его рассудок и он потерял над собой контроль.

– Сынок, теперь он покоится с миром, и ты должен смиренно принять его смерть. Такова Божья воля.

Руджеро все еще сотрясался от рыданий.

– Мама, Костанца… они еще ничего не знают…

Джустина попросила его подождать. В таком состоянии лучше не говорить с матерью, да и вообще, она не уверена, стоит ли рассказывать об этом Агате. Сначала нужно все обдумать. Если Агата узнает, что муж хранил эту страшную тайну, не считая ее способной разделить его боль, поддержать и помочь, она будет страдать еще сильнее. Не стоит волновать племянницу именно теперь, когда она замкнулась в себе, словно сохраняя память о муже, и как будто обрела спокойствие, хотя бы и кажущееся.

– Давай подождем. Подождем еще немного.

А вот насчет Костанцы сомнений не возникало: с ней следовало поговорить прямо сейчас, поэтому Джустина и Руджеро вместе отправились к ней.

– Стало бы тебе легче, если бы ты узнала, почему отец так поступил? Тебе было бы проще переносить эту боль?

– О чем вы говорите? Вы что-то знаете и скрываете от меня?

– Костанца, – сказал Руджеро без дальнейших прелюдий, – папа был очень болен. У него был рак. Болезнь, которая уничтожала его тело и дух. У него не было шансов.

– Рак! – возмущенно воскликнула Костанца. – И вы знали! Почему же вы мне не сказали?

– Как ты могла такое подумать? Все было совсем не так, Костанца.

Руджеро рассказал сестре, как нашел документы, и протянул их ей, чтобы она могла прочесть их сама.

– Я понимаю, теперь ты чувствуешь себя преданной, потому что он ничего нам не сказал. Я почувствовал то же самое, когда только прочитал все это, но потом задумался. Мне кажется, папа собирался нам рассказать со временем.

Руджеро глубоко вздохнул и продолжил:

– Но потом пришла эта телеграмма, в которой был его приговор. Мы и представить себе не можем всю глубину его отчаяния. Папа зашел слишком далеко в переговорах со смертью и наверняка даже не осознавал, что уходит в день твоей помолвки.

Слово взяла тетя Джустина:

– Костанца, мы никогда не узнаем, о чем он думал, но теперь мы, по крайней мере, понимаем, что он умер бы в любом случае. И это может стать нам большим, хоть и горьким, утешением.

Костанца не отрываясь смотрела на измятый листок, словно это было прощальное послание отца.

Несколько дней спустя из Нью-Йорка пришло наконец письмо от Антонио Витале, самого близкого друга Доменико. Агату оно порадовало. С теплотой и любовью вспоминала она Антонио, врача с выдающимися моральными и человеческими качествами. Ее мужа связывала с ним долгая и крепкая дружба.

В том же конверте лежал еще один сложенный вдвое листок, на котором было написано: «Для Костанцы». Джустина сразу отдала его племяннице.

– Вот, дорогая, еще одно письмо от твоей подруги из Нью-Йорка. Это уж такое, как надо!

Костанца почти вырвала письмо у тети из рук и стала читать.

Нью-Йорк, 25 сентября 1904 г.

Дорогая Костанца!

Мы все потрясены и огорчены трагедией, обрушившейся на вас. Особенно папа: можешь себе представить, в каком он сейчас состоянии. Доменико был самым близким его другом. Он хотел сразу сесть на пароход и приехать к вам, и непременно сделал бы это, если бы кто-нибудь смог заменить его в больнице.

Должна тебе признаться, что в эти дни я не раз брала в руки перо и чернильницу, но не находила нужных слов и рвала бумагу в клочья. Но потом сказала себе, что напрасно так мучаюсь, ведь главное всегда – наши чувства, а не красивые слова. Я хотела бы крепко обнять тебя, как в детстве, когда мы сидели в большой темной гостиной у меня дома и боялись «черного человека».

Как ты догадываешься, новости из Мессины приходят сюда с опозданием, да еще и в таком виде, что не знаешь, где правда, а где выдумки, ведь известия иной раз передают из вторых или даже третьих рук. Должно быть, это было ужасно для всех вас. К тому же Гульельмо еще совсем маленький!

Я всегда с любовью вспоминаю твоего отца. Хоть он мне и не настоящий дядя, но для меня и брата он был как родной. Я до сих пор вспоминаю то лето, когда я гостила в загородном доме твоего дедушки. Сколько нам тогда было? Лет по 10, наверное. Помнишь ореховое дерево, за которым мы прятались? Твой отец приезжал по воскресеньям, и мы должны были учить названия всех этих растений и их лечебные свойства. Как же мы смеялись над чудными латинскими словами и воображали, что твой отец сам их выдумал! Какими глупыми и беззаботными мы были! А помнишь, как ты спрыгнула с небольшой каменной ограды и поранилась? Никогда этого не забуду. Как же рассердился тогда твой отец! А ты даже не заплакала, наоборот, рассмеялась и убежала, чтобы не дать ему обработать рану. Я храню эти воспоминания в сердце, как сокровища!

Мне очень тебя не хватает, дорогая подруга. Успокаивает лишь то, что рядом с тобой Альфонсо. Судя по тому, что ты пишешь, он самый нежный и добрый жених на свете. Пожалуйста, пиши мне хоть каждый день, если тебе захочется со мной поговорить.

Крепко тебя обнимаю,

твоя подруга Джузеппина

7

– Почему бы тебе не навестить друзей на стадионе и не взять с собой Костанцу? Сынок, попробуй убедить ее.

Руджеро с изумлением посмотрел на мать.

– Я знаю, знаю, что говорю.

Агата и подумать не могла, что однажды сама будет просить Костанцу пойти на этот проклятый стадион после всех усилий, которые она прилагала прежде, лишь бы дочь держалась от него подальше! Но Агата видела, что Костанца становится все более угрюмой, замыкается в своем горе. Для самой Агаты, в ее возрасте, это вполне естественно, но не для девушки, у которой вся жизнь впереди.

Стадион был единственным местом, где Костанца могла расслабиться, не опасаясь осуждения и сплетен. В театр она пойти не могла, в какое-то другое публичное место тоже, ведь прошло всего полгода после смерти отца. Она даже перестала рисовать, а ведь когда-то ей так нравилось это занятие. Что теперь делать? Костанца больше не виделась с подругами, и только жениху удавалось ненадолго развеять ее печаль.

Наверное, Доменико был прав, когда говорил, что немцы, швейцарцы и англичане, которые обосновались в Мессине и дали работу стольким людям, – настоящий подарок для города. Именно они привезли с собой игру, которая так увлекла молодежь, включая и детей Андалоро. На стадионе, куда ходили только иностранцы, никто не заметит Костанцу в трауре, и сейчас это казалось Агате истинным благословением.

– Нет, я не хочу! – взорвался Руджеро. – Черт подери! Туда сходи, сюда сходи. А обо мне ты подумала? Оставь меня в покое, и Костанцу тоже!

Впрочем, одним солнечным мартовским утром Руджеро собрался с силами и попросил Костанцу сопроводить его на стадион «Райнери» на бульваре Либерта́. Руджеро сказал сестре, что ему не хочется идти одному после такого долгого перерыва. Он был уверен, что она воспротивится, но Костанца неожиданно согласилась. Она надеялась встретить там Альфонсо. Он не показывался уже несколько дней: наверное, обиделся, что она все время грустит и никак не проявляет свою любовь к нему. Костанца решила воспользоваться возможностью и извиниться. Альфонсо не заслуживал такого обращения.

Они молча шли по улице вдоль моря, погруженные в свои мысли.

Возвращение на стадион странно подействовало на Руджеро: он словно встретился с собой прежним – юношей, полным жизни, которым был когда-то. Руджеро боялся, что товарищи по команде, увидев, как сильно он изменился, отнесутся к нему как к чужаку. И, конечно, ему давно нашли замену. Хотя это была всего лишь любительская команда, все надеялись, что рано или поздно их пригласят в «Мессину». Руджеро был тронут тем, что друзья по команде пришли на похороны вместе с Хьюлиттом и Оутсом; и даже английский моряк, который играл с ними в товарищеском матче, присутствовал как представитель своей команды.

Некоторые даже навещали Руджеро несколько раз. Правда, они чувствовали себя неловко, сидя в сумрачной гостиной со спертым воздухом, пропахшей ликером «Розолио», и беседуя шепотом, точно в церкви. Обсуждать футбол казалось неуместным, поэтому разговоры постепенно сошли на нет, как и сами визиты.

Их увидели издалека. Все игроки уже находились на поле: сидели на газоне и надевали деревянные щитки. Заметив Андалоро, все побросали щитки и побежали им навстречу. Приблизившись, парни приветствовали Руджеро дружескими похлопываниями по спине. Товарищи надеялись, что он решил вернуться к тренировкам, но Руджеро отрицательно покачал головой, хотя отказаться было нелегко. Он с тревогой повернулся к Костанце, но с удивлением обнаружил, что сестра с улыбкой принимает знаки внимания футболистов. Ему показалось, что ее бледное, худое, изможденное лицо вновь обретает цвет и молодеет. Чудеса какие-то.

Парни заговорили о Кубке Уитакера[15]15
  Кубок вызова Уитакера – футбольный турнир, проводившийся на Сицилии с 1905 по 1908 г.; был отменен после Мессинского землетрясения. – Прим. ред.


[Закрыть], финал которого должен состояться в Палермо в следующем месяце. Они сокрушались, что Руджеро и Костанца не смогли посетить тренировочные матчи «Мессины».

Костанца рассеянно смотрела в сторону раздевалок. Внезапно она увидела Альфонсо. Он медленными шагами шел к ним с дальнего конца поля. Не говоря ни слова, Костанца побежала ему навстречу.

– Кто играет? – спросил Руджеро.

– Ты что, не знаешь? Ты где живешь вообще? – бестактно выпалил Джусти, поправляя трусы.

Руджеро удрученно улыбнулся, и другой парень, бросив на Джусти испепеляющий взгляд, быстро начал перечислять: «Картер, Ваккаро, Оутс, Каннестраччи, Феррарио…»

Но, заметив, что Руджеро его не слушает, умолк. Тот наблюдал за Альфонсо и Костанцей, которые оживленно о чем-то разговаривали, уединившись под единственным деревцем на краю сухого поля. Что-то в их позах насторожило Руджеро.

Потом Альфонсо отрывисто попрощался и отошел, а Костанца неподвижно застыла на месте.

– Не упусти свой шанс! Ходят слухи, что «Мессина» ищет новых игроков на следующий сезон.

– Извините, – сказал Руджеро.

Под оторопелыми взглядами товарищей он бегом пересек поле, пытаясь догнать Альфонсо, но того и след простыл. Руджеро повернулся к Костанце и увидел, что она горько плачет.

– Что случилось, Коко?

– Ничего. Мы поссорились.

Никто так и не узнал, о чем они тогда говорили.

* * *

В гостиной Костанца почувствовала запах увядших цветов, как будто они так и стояли там со дня похорон. Исчезнет ли когда-нибудь этот неприятный запах или останется навсегда?

Она посмотрела на тетю Джустину, на маму, на Руджеро: каждый был занят своим делом и делал вид, что полностью им поглощен. Костанца поняла, что они говорили о ней, а она прервала их разговор.

– Альфонсо расторг помолвку, – сказала она бесцветным голосом.

В комнате воцарилась тишина.

Агата вскочила на ноги, уронив вышивку на пол. Она подошла к дочери и попыталась ее обнять, но Костанца отстранилась.

Руджеро закрыл газету и тоже встал.

– Мы уже знаем, Костанца. Пока мы были на стадионе, сюда явился его дядя и от имени семьи Альфонсо сообщил о решении расторгнуть помолвку.

Он посмотрел на сестру и, опустив глаза, добавил:

– Мне очень жаль.

– Мерзкие твари, вот кто они! А еще притворяются добрыми христианами! – взорвалась тетя Джустина, краснея от гнева.

– Успокойтесь, тетя.

– Они даже не сподобились явиться сами, скандала боятся! Конечно, им было бы неприятно породниться с семьей, глава которой, как говорят, покончил с собой! А вот с дочерью профессора Андалоро, одного из лучших врачей Мессины, – совсем другое дело! – продолжала Джустина, все больше распаляясь. – А Альфонсо… Какое разочарование! Твой отец был прав! Это бесхребетный юнец, который ни за что не осмелится перечить родителям!

– Не говорите так, я не хочу этого слышать! – Костанца закрыла уши.

Агата разрыдалась.

– Мама, успокойся, пожалуйста!

Руджеро, явно потрясенный, отвернулся к окну, чтобы скрыть свои чувства.

– Вы знаете, что Жюль Верн умер?[16]16
  Жюль Верн умер 24 марта 1905 г. – Прим. ред.


[Закрыть] – Костанца схватила газету, чтобы найти нужную статью. Она открыла ее, перелистала и бросила на стол. – Есть новости поважнее, чем разрыв моей помолвки!

Агата обеспокоенно посмотрела на Джустину и, с трудом держа себя в руках, спросила срывающимся голосом:

– Дорогая, скажи, что говорил тебе Альфонсо?

– Вас это не касается.

– Конечно, Альфонсо мог бы… – начал Руджеро, подходя к сестре.

– Папа тоже мог бы, – перебила его Костанца.

– При чем здесь отец?

– Ни при чем, Руджеро. Я устала. Пойду спать.

Костанца громко хлопнула дверью и побежала в свою комнату; она переступила порог в тот самый момент, когда птички в часах, подаренных Альфонсо, зашевелились и защебетали, – было ровно восемь. Она в ярости схватила висевшую на стене клетку и с силой швырнула ее на пол. Послышалось легкое жужжание, и механизм замер.

8

Проходя через ворота Сан-Камилло по дороге в университет, Руджеро ощупал карман, проверяя, на месте ли студенческий билет. В то утро его мысли были заняты чем-то другим. Он не беспокоился из-за экзамена по философии права, который все благополучно сдали. Тогда откуда это ужасное чувство пустоты в животе, мучившее его с самого пробуждения? Какой смысл лгать самому себе? Руджеро волновался из-за предстоящей встречи с дядей Коррадо. Он закурил и пошел дальше по улице Неве. Но, вместо того чтобы выйти на проспект Кавур, свернул налево, на одну из тихих улочек. Как вести себя с дядей? Нужно ли дать ему время для объяснения причин, по которым вся его семья отдалилась от Андалоро, или сразу перейти к обвинениям? Руджеро не хотелось ссориться с дядей, по крайней мере, до тех пор, пока он во всем не разберется. Непонятное поведение дяди сильно ранило его, и когда Руджеро свернул на улицу, ведущую к университету, он понял, что чувствует пустоту внутри именно из-за этой боли, а вовсе не из-за экзамена.

Экзамен он сдал блестяще, даже лучше, чем ожидал, потому что заряд адреналина не давал ему расслабиться ни на секунду. Получив 28 баллов – больше, чем когда-либо, – он почувствовал себя увереннее и спокойно отправился на встречу с дядей.

Коррадо не заметил, как он подошел, потому что сосредоточенно смотрел на небо, видимо, гадая, стоит ли открывать зонт из-за нескольких капель дождя.

Они назначили встречу у фонтана в саду виллы Мадзини, почти безлюдном в этот пасмурный день.

– Итак, молодой человек, у меня мало времени. Что же ты хотел мне сообщить? Давай послушаем, – сказал Коррадо вместо приветствия.

Этот грубый тон вывел из равновесия и оскорбил Руджеро. И он решил без лишних слов перейти к делу.

– Дядя, я хотел спросить: почему вы больше к нам не приходите? Тетя Иммаколата сказала, что ваши дети заболели. А вы и Франческо? Тоже болеете? Это что, какая-то эпидемия?

Коррадо покраснел и уставился на него.

– И у тебя еще хватает наглости спрашивать?! – взорвался он. – Как тебе не стыдно? Доменико покончил с собой! А вы скрыли это от меня, его брата, который рыдал целые сутки, узнав о его кончине. Словно я вам совсем чужой! Весь город судачит о его смерти, болтают невесть что, и я узнал об этом от чужих людей!

Коррадо кричал так громко, что немногочисленные прохожие оборачивались на них. Не в силах больше сдерживаться, Коррадо повернулся и быстро зашагал прочь, стараясь успокоиться.

Едва он дошел до статуи Мадзини, как разразился ливень. Коррадо остановился, чтобы раскрыть зонт, и посмотрел на племянника. Руджеро все еще стоял там, где он его оставил, не двигаясь с места, без зонта. Ох уж эти мальчишки! Коррадо медленно пошел обратно.

Руджеро стоял, облокотившись на ограду, и смотрел на воду в фонтане. Он не знал, как поступить. О таком варианте он не подумал. Видимо, он ошибся, послушавшись тетю Джустину. Она убедила ничего не рассказывать дяде о причине самоубийства отца, иначе он окончательно отвернется от них, как и все остальные, или, еще хуже, сообщит газетчикам, и это запятнает память покойного.

Но ведь дядя не такой, как все. Как глупо было так думать!

– Что ты здесь делаешь, разве ты не видишь, какой ливень? Ты весь промокнешь.

Коррадо встал рядом с племянником и укрыл его от дождя своим зонтом. Оба смотрели на уток, которые плавали под дождем как ни в чем не бывало.

– Прости, Руджеро, не следовало так распаляться. Мне очень жаль.

– Нет, дядя, вы правы. Это я ошибался. Простите меня. Я только теперь понял свою ошибку.

– Ты даже не представляешь, на что мне пришлось пойти ради вас! – сказал Коррадо. – Некоторые репортеры, не из Gazzettino, конечно, собирались опубликовать лживые статейки о самоубийстве Доменико. Якобы при отпевании в церкви было совершено святотатство и все в таком духе. Уму непостижимо. К счастью, я узнал об этом заблаговременно и пригрозил им иском, если они осмелятся напечатать эту чушь.

Оба ненадолго замолчали.

– Но скажи, вы правда ничего не узнали? Это был какой-то срыв? Я слышал, Доменико не оставил даже записки…

– Он был болен, дядя. Рак.

Коррадо нахмурился.

– Что?! О Господи!

– Да, рак гортани. Надежды не было. Он даже обращался в известный американский университет.

Руджеро рассказал о телеграмме, о том, как они узнали о болезни, и о письме Микеле Минази, которое окончательно все подтвердило.

– Бедный Минази, – добавил Руджеро. – Наверное, он винит себя в случившемся. Ведь они были так близки… Он не знал, что имя пациента было вымышленным и что на самом деле речь шла об отце. Но отец не хотел, чтобы его жалели.

Коррадо молчал. Руджеро не мог понять, было ли его лицо мокрым от дождя или от слез.

– Какое мужество надо иметь, чтобы справиться с этим в одиночку! Один выстрел, и все кончено. Он был не из тех, кто идет на компромисс. Таков Доменико. Он жил и трудился во благо ближних. Думаю, он сделал это и ради вас тоже, а не только для того, чтобы избавиться от страданий. Как знать!

– Да…

– А твоя мать, как она отреагировала?

– Она еще ничего не знает. У нас не хватило смелости сообщить ей такую ужасную новость.

– Это неправильно. Бедная женщина! Правда – всегда лучшее решение. Если хотите, мы с Иммаколатой скажем ей сами. Это самое малое, что мы можем сейчас для вас сделать.

Дождь лил как из ведра. Дядя подал знак Руджеро, и они пошли прочь.

– Мне жаль, что я не приходил к вам. Это так глупо с моей стороны, но вы слишком огорчили меня своим поведением…

Он похлопал Руджеро по плечу.

– Ничего, мой мальчик, выше нос.

Коррадо посмотрел на часы.

– У меня еще есть немного времени. Пойдем перекусим у дона Пеппе. Что скажешь? Это всего в двух шагах. Я как-то встретил его на улице, и он очень сокрушался, что давно меня не видел. Знаешь, мы часто бывали у него с твоим отцом. Я обещал обязательно прийти, а вчера он прислал в редакцию одного из своих парней, чтобы сообщить, какие отличные мидии будут у него сегодня. Ты же любишь мидии? Помнишь, мы ели их в старые добрые времена, когда ездили на озеро?

Руджеро улыбнулся.

– Идем, идем, – продолжал Коррадо, – а по дороге расскажешь, как дела дома.

Коррадо слушал племянника молча. Он понимал, что парню необходимо выговориться. Ему было жаль Руджеро. Любимчик семьи, он жил беспечной жизнью, и учеба была его единственной заботой. И вдруг все так резко изменилось, словно много лет пронеслось в одно мгновение, и юноша в одночасье стал зрелым мужчиной.

Руджеро даже внешне не был прежним. От его ленивой походки, горделивой осанки, самоуверенного и пытливого взгляда, которым он окидывал все вокруг в поисках чего-то нового и интересного, не осталось и следа. Свет в его глазах угас.

После того как официант убрал со стола, дон Пеппе, широко улыбаясь и слегка покачиваясь на ходу, лично принес им две рюмочки фисташкового ликера собственного приготовления. Коррадо с удовольствием стал потягивать напиток.

– Руджеро, а ты знаешь, что этот самый господин в юные годы работал поваром в доме твоего деда? Верно, дон Пеппе? Расскажите ему сами.

– Я знал вашего отца еще мальчишкой. Какой хороший человек и доктор! Он был таким добрым, всегда готов помочь. Вы можете им гордиться. Когда моя жена захворала, он сразу пришел и лечил ее, как родную сестру. И ведь поставил на ноги! Это чудо! Как же я огорчился, когда узнал о его смерти!

Руджеро слушал молча, пытаясь подобрать нужные слова, тогда как дон Пеппе смотрел на него пронзительным и ясным взглядом.

– Позвольте старику, который когда-то служил вашей семье, дать вам один совет: не стоит закрываться от мира, оплакивая мертвых. Мертвым ни к чему наши слезы, им нужна память: тогда они будут жить в наших сердцах. Я всегда повторяю это своим детям. Когда я умру, говорю я им, не надо заливаться слезами и закрываться в доме, точно девицы на выданье. И вам скажу: говорите об отце как можно больше. Послушайте меня. Так будет лучше и для вас, и для него. Вспоминайте его слова, его поступки, не хороните память о нем.

Руджеро выпил ликер одним глотком. Этот простой, прежде незнакомый ему старик оказался единственным человеком, сумевшим найти правильные слова, которые проникли прямо в сердце. Старик был прав. Руджеро, да и остальные члены семьи старались не говорить об отце. Может, именно поэтому они так страдали?

Коррадо улыбнулся и забарабанил пальцами по столу.

– Руджеро, мне жаль, поверь, очень жаль, что мы бросили вас в такой ситуации. Ты должен понять мою жену. Она хотела пойти к вам, но не смогла. Не все настолько сильны, чтобы зайти в дом, где только что побывала смерть. Многие бегут прочь, как от заразы. Иммаколата добрейшая женщина, но такая хрупкая.

Какое-то время оба молчали.

– А потом, когда она узнала о самоубийстве… Это ведь смертный грех, и она испугалась. Антонино совсем запудрил ей мозги. Но, возможно, в этом есть и моя вина.

Коррадо поднялся, чтобы оплатить счет, Руджеро последовал за ним. Прежде чем распрощаться, они крепко обнялись на пороге ресторана.