Текст книги "Демонология Сангомара. Искра войны"

– Так что вы узнали?

– Это невообразимо и не поддается логическому объяснению… Однако… – ворон сложил деньги в мешочек и оглянулся, будто ища еще возможности потянуть время.

– Ну же?

– Все и одновременно ничего…

– Как это? Объяснитесь.

– Я впервые не имею представления, как это сделать правильнее… Вам должно быть известно, что наш вороний вид склонен чтить договоренности так же, как мы чтим нашу священную мать, однако…

– Так что случилось? Не томите! – Юлиан был удивлен от растерянности архивного ворона, обычно собранного.

– Ворон Кронир приходится мне двоюродным племянником… Помимо этого, он по образованию числится писарем, который как раз занимается ведением тюремной документации о заключении под стражу, переводе, повешении, и он же занимается ведением расходных книг об оплатах жалований и переводе слуг… Я обратился к нему для разъяснения о переводе. Однако… Если пытаться объяснить тебе кратко, то записи в наличии, однако они не до конца оформлены. Оборотень, который тебе интересен по неизвестным мне причинам, получил бумагу о переводе 3-го дня сноула. Местом перевода значился Клайрус.

– Так он в Клайрусе? Да что с вами?

– Здесь замешано что-то неестественное, – прошептал ворон. – Кронир сообщил мне, что в ночь 3-го дня сноулла он проводил ревизию заключенных, дабы успеть закрыть отчетный период в оговоренный в приказах срок и не заслужить неодобрения. Он обходил пытальные подвалы, когда услышал вопль. Почти явившись на место, откуда был произведен крик, он был встречен Болтьюром. Кронир запечатлел в своей памяти момент, как задал вопрос истязателю, почему тот закричал, но добился лишь того, что узнал – заключенный Вицеллий Гор’Ахаг умер. Соответственно, он в соответствии с требованиями велел истязателю принять участие в оформлении документации. Вицеллий был узником особой категории. Соответственно, там долгая процедура оформления. Они поднялись в кабинет, где Кронир стал извлекать все необходимые формы для заполнения. И больше он ничего не помнит…

– Так в чем проблема?

– Он не мог забыть! – закаркал истошно ворон, растеряв всю старческую мудрость в облике, и взмахнул от негодования крыльями, но взлететь так и не смог.

– Тише, пожалуйста!

– Наша мать Офейя… – продолжил Кролдус уже куда тише. – Мы были одарены благодаря ей удивительным даром запоминать числа, запятые, слова – почти все, что мы видим, имеет свойство оставаться в нашей памяти навсегда. Кронир никоим образом не мог забыть разговор с Болтьюром! Он не мог столь небрежным образом оформить необходимую бумагу о смерти заключенного! Он не мог выписать документ о переводе, чтобы потом стереть из памяти соответствующий этому времени момент! Есть лишь одно логическое объяснение – магия, влияющая на разум. Однако оборотни не способны колдовать! Моя область знаний не распространяется на подобные моменты, не поддающиеся логическому объяснению, ты должен это понимать…

– И что же вы хотите сказать? Вы отказываетесь продолжать расследование?

– Моя обязанность – это радеть над цифрами и их счетом, но никак не над необъяснимым явлением. Тем более, хочу заметить, что после праздника я по наказу Кра Черноокого буду направлен в Аль’Маринн для проверки архивов и, боюсь, ничем не смогу помочь. Тебе необходимо обратиться к демонологам, которые способны разобраться в подобном инциденте! Только к ним.

И ворон протянул назад кошель с монетами назад. Протянул, причем быстро, будто опасаясь, что если он не сделает это прямо сейчас, то под ним разверзнется пропасть несчастий. Однако Юлиан кошель не принял.

– Да что вы, – усмехнулся он, понимая, что каладрий струсил и сам попросил консула отправить его. Уж слишком короток был промежуток между его разъездами. – Боюсь, что вы никуда не отправитесь, Кролдус. Вы останетесь здесь…

– Почему? – встрепенулся старый ворон.

– «Да запрещает мать очернять руку и разум грязной монетой», – и Юлиан поднял брови. – Если я обращусь к демонологам, то мне придется объясниться перед ними, а затем и перед вашими господами, главенствующими над ревизией. А разве не карают ли особо жестоко за взятки в вашей среде? Не торопитесь уезжать. Вы мне еще здесь понадобитесь – уж кому, как не вам, даны ум и память, чтобы распутать это дело.

– Остаться?

– Да, вы останетесь здесь.

– Я правильно понимаю, что данный момент можно расценить, как угрозу?

– Нет, я лишь пытаюсь вразумить, что с семейством Ралмантонов лучше иметь дружбу, чем вражду. Вы очень осторожны, Кролдус, и имеете доступ к архивам и всем текущим документам, участвующим в документообороте дворца. Вся ваша жизнь была посвящена матери вашей Офейе и ее бумажному труду. Так окажите посильную помощь. И будете щедро вознаграждены!

Ворон нахохлился, заметался взглядом по молитвенным чашам и стоящему вокруг них темному лесу, понимая, что в словах Юлиана спрятана вполне осуществимая угроза. А тот продолжил, предварительно вслушавшись, не таятся ли во тьме соглядатаи:

– Коль мы связались с вами с опасным незримым противником, Кролдус, – сказал он. – То в наших интересах не дать ему обратить на нас внимание и остаться незримыми и для него. Нам ничего не угрожает, пока вы будете продолжать все делать, как прежде. Однако успех вознесет вашу семью очень высоко.

– Что тебе… вам от меня требуется?

Юлиан с усмешкой отметил про себя, как сменил тон ворон, когда речь зашла о влиянии семьи Ралмантонов. Что ж, порой кинжал, приставленный к горлу, действует куда лучше льстивых слов.

– Я буду благодарен, если вы сами изложите мне план действий, мудрый ворон. Вы – радетель над документами, а не я, и в ваших силах найти несоответствия.

– Клайрус… – тут же каркнул ворон, с неодобрением поглядывая на Юлиана, но сдерживаясь, ибо понимал, что у того будет власть как испортить его жизнь, так и улучшить. – В моих силах успокоить Кронира и велеть ему отправить необходимую бумагу в тюрьму Клайруса, куда был переведен оборотень Болтьюр… Аргументировать данный запрос можно тем, что документация была оформлена с сопутствующими ошибками. Таким образом можно получить информацию, добрался ли Болтьюр до конечного места своего назначения… Помимо этого, мы теперь владеем знанием, что подобные ошибки в расчетах и оформлениях могут быть обусловлены колдовскими… силами… Я сообщаю о своей способности изучить подобные прецеденты – а они порой встречаются – подробнее.

Юлиан качнул головой. Он устал слушать столь тяжелые обороты речи, которые были любимы всеми воронами от мала до велика. Причем чем старше был ворон, тем дольше он говорил то, что укладывалось в одну фразу. По слухам, старейшие из них при желании могли сказать настолько растянутое предложение, что пока они озвучивали его, можно было прогуляться вокруг дворца и в саду, вернуться, а предложение будет где-то на середине. Неудивительно, отчего в свое время Вицеллия гор’Ахаг искренне признавался в неприязни к этой занудной расе.

А старый Кролдус все говорил, говорил и говорил, и мысли его собеседника уже стали путаться от нагромождения оборотов. С трудом остановив его, Юлиан сам решил предложить порядок расследования – иначе поиски затянутся на долгие годы, чего, видимо, Кролдус и добивался.

– Изучите события Гнилого дня. Меня интересуют события, касающиеся десятого и одиннадцатого дня серы 2119 года, – сообщил он. – А также найдите во дворце все упоминания о некоем Пацеле из Детхая…

В конце концов, после получасовых обсуждений он отпустил старого ворона, который понуро поплелся назад в лагерь, понимая, что связал себя узами заговора.

В это время Юлиан быстро зашагал к озеру. На душе у него бушевала буря. Ситуация повторялась. Сначала Амай, который вел себя странно, будто околдованный специально для охраны мешка, затем тюремный ворон. Некто или нечто творило свои темные дела, скрывая свой след, и в этих делах Юлиан был инструментом. Но для чего?

Он шел во тьме, что была для него легким сумраком, пока впереди не показалось озеро. Его гладь блестела зеркалом, мерцая небом со звездами и луной. Юлиан присел на корягу на каменистом бережку, не видя цветущей вокруг него красоты, склонился над водой, сплел руки в замок и задумался, разглядывая свое отражение.

– Нет, – шептал он сам себе под нос. – Я этого так не оставлю… Меня, как теленка на веревке, привели сюда обманным посланием от Нактидия. Затем вверили в руки Иллы. Да, эта встреча была умышленной; не зря Вицеллий рассказал мне выдуманную историю, чтобы защитить и оставить под покровительством своего давнего врага. Предположим, что его заставили это сделать Пацель вместе с матушкой. Но как тогда Болтьюр оказался околдован, если в тот момент рядом был только умирающий Вицеллий, но никак не Пацель? И почему смерть Вицеллия запустила ту цепочку событий, в которой истязатель бросил семью, украл волшебный мешок и исчез? Я более, чем уверен, что его не окажется в Клайрусе, хотя проверить это стоит…

Так он и сидел, размышляя и уже позабыв даже о том, что он шел к Вериатели, пока не понял, что глядит он в озере не на свое отражение, а на демоницу. Та, пуская пузыри воздуха, сидела под гладью воды между кувшинок словно мертвая – а ведь глубины здесь было по колено. Не шевелясь, зыбясь из стороны в сторону, она вдруг обрела очертания. Юлиан, завороженный, ненадолго отвлекся от мрачных дум, склонился, опустил руки в воду, почувствовал, как пальцы его ухватили под рябью девушку за талию, и стал вытаскивать ее.

Она обняла его за шею, томно вздохнула и припала носом к его коже. Будто вдыхала всего его с любовью.

– Я тоже скучал, Вериателюшка, – шепнул Юлиан.

Он целиком вытащил ее из озера, пока ее сандалии не коснулись каменного берега, обнял, чувствуя, как стекает по нему вода. Затем поцеловал Вериатель в мягкие губы. Они всегда пахли тиной… Вериатель взглянула на него, потом отчего-то нахмурилась. Юлиан все реже видел на ее лице улыбку, пусть даже и отрешенную.

– Что с тобой, Вериателюшка? – спросил он озадаченно. – Ты сама не своя в последнее время. Я думал, что это так подземное озеро на тебя влияет, но и сейчас ты смотришь грустно… И где Мафейка?

Она опустила взгляд из-под черных ресниц, и длинные волосы упали ей на лицо. Юлиан понял, что Мафейка скорее всего испугалась далекого смеха и не рискнула явиться, потому что это озеро было сейчас хоть и пустынным, но здесь явно чувствовалась рука человека. Но отчего же Вериатель глядит с такой тоской в последнее время?

Он поцеловал ее в щеку, убрал пряди с лица Вериатели, которую, казалось, совсем не заботил ее вид, но тут она вдруг, едва не разрыдавшись, потянула его к озеру. Потянула слабо, словно прося.

– В воду? – спросил удивленно он.

Вериатель мотнула головой. Потом показала пальчиком на север.

– Сбежать? Ах, ты же все знаешь наперед, Вериателюшка. Мне тебе и рассказывать ничего не нужно, – улыбнулся вымученно Юлиан. – Я бы пошел с тобой, куда угодно, хоть в горы отшельником, хоть в воду. Мы бы обскакали с тобой весь Фесзот. Я слышал, что там таятся такие красивые места, такие тайны – одним богам они известны. Ведь никто не может победить коварные течения восточного берега… Я бы пошел… Но мне не дано дышать под водой, как рыбе, Вериателюшка, и не могу я появляться в разных местах, выпрыгивая на сушу. Да и есть мне надо не рыбу, а кровь, причем человеческую.

Она снова показала на север, снова потянула, уже слабее, но Юлиан лишь опустил ее ручку, нежно поцеловал и потом покачал головой. Тогда Вериатель безвольно упала ему на грудь и так и замерла, словно переживая какую-то печаль. А Юлиан не понимал причин ее печали, разве что Вериателюшка чувствовала то, что творилось у него на душе.

– Я сам не знаю, что происходит, – шепнул он ей на ухо, гладя по мокрым плечам. – Что-то довлеет надо мной. Я словно объят огнем, горю. Но я пока не знаю, что это… Но разузнаю обязательно.

Да, я могу бросить все и убежать, душа моя. Но куда? В Ноэль? Это бесполезно. На север? Совет меня не поймет, лишь засмеет – уж так сказочны будут мои претензии моей же матушке. К графу Тастемара? – и тут лицо Юлиана потемнело от гнева и он не стал продолжать, хотя злые слова так и просились соскочить с языка. – Если и бежать мне, душа моя, то только в никуда, чтобы питаться, как зверю, убивая, а ты знаешь, что я этого желаю меньше всего.

Он обнял ее покрепче, вдохнул запах тины и тихонько сказал, не переставая слушать окрестности, уж нет ли кого поблизости:

– Но и здесь меня подстерегают опасности. Это игра с огнем. Но я все-таки уже не двадцатилетний рыбачок-дурачок, который живет иллюзиями о семье. И я понимаю, что, узнай старик Ралмантон правду, он убьет меня, невзирая на то, что я уже не единожды спас ему жизнь… Мне придется взвешивать каждое слово и действие. А коль нависнет надо мной отчетливая беда, Вериатель, то я сбегу. Брошу все и сбегу. Ты не бойся, я в пекло не полезу, – и он попытался улыбнуться, но она не улыбнулась в ответ. – Вокруг меня одни недруги… Одна ты у меня верная, одной тебе можно верить. Что ж это за мир-то такой…

Вериатель вдруг покачала головой, словно сама себе, обняла ручками своего возлюбленного за плечи и печально вздохнула. Так они и простояли, пока демоница не решила вернуться в воду.

Уделом же Юлиана стали размышления, как теперь ловчее поступить, чтобы и не выдать себя при старике-советнике, и изобличить правду. И хотя в душе он чувствовал толику сочувствия к Илле, однако понимал, что безопаснее всего будет продолжать если не разыгрывать роль сына, то хотя бы не раскрывать своей сущности.

Глава 9. Почти женатый

Элегиар.

2153 год, весна.

Это был погожий весенний день. Шелестели одетые в зелень апельсиновые деревца, заигрывая с ветром. В их ветвях, затаясь, голосила певчая славка.

Илла Ралмантон сидел на террасе второго этажа, на пышном диванчике, подобрав под себя ноги. Халат его был распахнут, пояс покоился рядом, а ветер трепал края нижней рубахи, из-под которой ало-розовым цветом пестрели язвы. Илла подставлял свое тело, напоминающее старую сухую палку, солнцу, чтобы ощутить его ласку и отдохнуть от бесчисленного числа мазей и лекарств.

Вот широкий рукав его халата скользнул по шахматной доске. Илла передвинул вырезанную из черного платана и украшенную золотом фигурку ферзя на одну клетку по диагонали. В ответ на это Юлиан, сидя напротив, вскинул брови – советник снова подставлялся. Неспроста. Значит, за жертвой последует выгода, как обычно, состоящая из долгих и изощренных комбинаций.

Лукна сидела тут же рядом. Цепочки на ее рожках звенели при каждом повороте головы. Ручкой, украшенной кольцами, суккуб гладила Иллу, заправляла его жидкие пучки волос за ухо, чтобы они не мешали игре.

Эту игру – шахматы – подарил посол Дзабанайя. В последнее время он не скупился на щедрые дары, так что особняк советника теперь стал напоминать мастрийский дворец. В спальне лежали и висели дорогие ковры, расписанные фениксами и растительными орнаментами; посуда из мастрийского стекла блестела в шкафах золотом и алыми красками. Картины с изображением пророка Инабуса, пламенного полета феникса Огненной звезды, правления Элго Мадопуса и его странствование по горам – легенды мастрийцев и их священные символы оживали на стенах особняка.

Илла коварно улыбнулся, когда Юлиан после долгих размышлений, ибо игра не склоняла к поспешности, захотел передвинуть фигуру слона. Однако рука того тут же замерла в воздухе. Опять подвох?

– Что же ты, остерегаешься лукавости в моем взгляде? А может она для того, чтобы предупредить твой верный ход, обманув? – с иронией заметил старик и блеснул единственным клыком.

– Отнюдь. У вас осталось меньше фигур, чем у меня. Вы теряете позиции, – отозвался хмуро Юлиан. Впрочем, он и сам не верил в свои слова.

– Не количество – сила, а умение использовать его.

– И все же.

И Юлиан умолк, завис над доской, размышляя. Этот бой продолжался уже с два часа и закончиться должен был только после полудня. Они так часто играли с Иллой, когда у него не было гостей – сталкивались на доске, как противники, и их мастерство в этой новой для них игре росло с каждым днем.

Заиграла музыка – это Лукна, устав от напряженного молчания двух мужчин, взялась за фидель и стала перебирать струны. Не понимала суккуб этих нудных игр, когда два игрока, как деревянные истуканы, застывают часами над какой-то доской, двигая фигурки. Где-то там, из сада, на гуляющую у перил красавицу засмотрелись уличные невольники, которые работали тихо как мыши, чтобы не разозлить хозяина.

И все-таки Юлиан не поверил лукавым ухмылкам Иллы. Он передвинул слона, как и задумывал, на одно поле вперед. Тогда советник мерзко усмехнулся.

– Ты щадишь мелкую фигуру, – сказал он. – Поэтому проигрываешь раз за разом. Проиграешь и сейчас!

– А вы, я вижу, не щадите, – вздохнул Юлиан. – Не загадывайте заранее, достопочтенный.

– Милость – это обременение, не способное доставить до конечной цели. Запомни это!

И теперь настал черед Иллы Ралмантона умолкнуть. Он грозно навис над доской, а выражение его лица сменилось с насмешливого на задумчивое. Пока старик замер, как удав, удушающий жертву в своих кольцах, Юлиан поднялся. Нужно пройтись и размяться, расслабить длинные ноги после скрученных южных поз.

Он покинул пышные диванчики и оперся о перила на террасе. Залюбовался по-весеннему сочной зеленью внизу, чистыми дорожками и еще скромным цветом кустарников, ибо некоторым из них предстояло распуститься только через месяц. И хотя взглядом Юлиан был в саду, мысли его унеслись далеко к остроконечным шпилям дворца, протыкающим лазурь неба.

В последнее время недовольство там все росло. Еще не прибыла принцесса Бадба, а у народа высокими поборами уже стали забирать последнюю монету. Что уж народ… Народ всегда терпит, пока не взорвется, как гнойный нарыв, который виден задолго до своего извержения.

Гнев же аристократии рос тайно. В кулуарах зло шептались касаемо скудоумия короля, оскорбляли за спиной Иллу Ралмантона, называя его «королевским голодным псом».

А когда одобрили сбор со знати (с подачи советника), то он потряс всех своими ужасающими цифрами. Тогда все зароптали еще пуще. Корона начала возвращать то, что выдала раньше. Некоторые семьи, привыкшие к роскошной жизни не по средствам, враз обнищали, утопнув в долгах.

Повсюду зрели заговоры. Советника теперь провожали изуверскими взглядами. Тому было глубоко плевать на них, и, прикажи король Илле убить всех негодующих, у того не дрогнул бы ни один мускул. Но опасность исходила не от злых взглядов, а от того, что за ними следовало. Уже две попытки отравления, думал Юлиан. Не ходи вокруг Иллы два веномансера с носами, как у охотничьих собак – и старик был бы мертв.

Первую попытку отравления различил Дигоро, когда с рынка привезли раба с морвой в крови. Вторую – уже Юлиан, когда вовремя перехватил пальцы старика от писчего пера, которые тот хотел по привычке облизнуть. Ала-Убу – очень дорогой яд с юронзийских пустынь. Заказчика не нашли, но всю прислугу, имеющую доступ к перьям, убили и заменили. А ведь это только начало угнетения аристократии. Что же будет дальше?

Юлиан стоял и размышлял. Илла же нависал над доской, подперев рукой подбородок с куцей бородкой, и грозно сверлил взглядом фигуры, думая, как бы победить своего веномансера; тот в последнее время все чаще стал одерживать в шахматах верх. Так бы и продолжался этот тихий, ни к чему не принуждающий день, если бы на террасу на втором этаже не вошел майордом в жилеточке с бахромой.

– Хозяин… – шепнул он.

Илла перевел лютый взгляд, обещающий все боли мира сего, с шахматной доски на своего раба, ибо не дозволено было беспокоить его в такие периоды отдыха. Но майордом Фаулирон уже упал на колени и воздел в страхе свои руки.

– К вам гости, достопочтенный! Важные! Так говорит Падафир, охранный маг, который сопроводил их от ворот.

– Важные гости не приходят из города нищих…

– Но это невеста вашего… – и майордом посмотрел на Юлиана, ткнул в него пальцем и хотел уж было сказать «сына», но осекся. – Вашего слуги!

– Невеста?

Вопрос был задан одновременно и Иллой, и Юлианом. Юлиан оторвался от лицезрения сада, напрягся и посмотрел на Иллу. Тот тоже глядел на него, исподлобья. Доску бережно отодвинули, чтобы не уронить фигуры, охрана обступила хозяина, махнула рука в одобрительном жесте – и майордом пропал в особняке, чтобы привести гостей.

Из проема стрельчатой арки, украшенной изразцами, вышел дородный мужчина: лысоватый, пропахший потом и пивом. Явно не из знати. Обернувшись, он заботливо подал руку девушке, которая явилась тут же следом. Юлиан сразу понял, что это была его дочь: такая же широкая в плечах, с висячими щечками и сальной, редкой косой, – она скромно улыбнулась и погладила большой живот. Последней вошла на террасу, видимо, мать.

Илла Ралмантон хмуро оглядел гостей из Мастерового города, одетых не бедно, но и не богато. Он грозно смерил «невесту» внимательным взглядом. Затем остановился на ее животе, явно указывающим на дитя под сердцем, и внюхался. Посетители были людьми.

Они сразу же рухнули на колени и уткнулись лицами в мраморный пол. Где-то из полутьмы дома настойчиво кланялся и Падафир, не решившись приблизиться. Глава семьи, трясясь от страха перед столь важной персоной, как Илла, хрипло сказал:

– Достопочтенный, да осветит солнце ваш путь!

– Говори, зачем явился.

– По поводу свадьбы. Был уговор с женихом…

Отец семейства поднялся с колен, не переставая кланяться, и беглым взглядом обозрел роскошь одежд «жениха», его осанку. А затем, увидев на лице того черту веномансера, напрягся и будто бы заподозрил что-то неладное.

– Достопочтенный и светлейший Ралмантон, – продолжил он нервно. – Меня зовут Иохил, и я – торговец посудой в Мастеровом городе, у храма Прафиала на Желтой мостовой. Ваш слуга обещал прийти еще с месяц назад касаемо свадьбы, к которой мы готовились, однако не явился.

– Готовились? – спросил Илла.

– Да, готовились! Ваш слуга уже с год, как обхаживал мою Сеселлу. Мою младшую дочь. Вот она, – и торговец нервно показал на свою дочь. – Но когда дело дошло до свадьбы, много раз обговоренной, он пропал! Мы ждали, долго ждали, достопочтенный… Вчера Сеселла должна была сочетаться с ним браком при жреце в храме, но Юлиан так и не явился. Мы стерпели сей стыд. Мы думали, что произошло что-то жуткое, но… кхм… я вижу, что слуга при вас, цел и невредим.

– Я вас в первый раз вижу, – качнул головой Юлиан, вмешавшись.

– В первый? – вздрогнул Иохил и обернулся, зло сверкнув глазами. – Может, и Сеселлу ты видишь в первый раз? Мы были добры с тобой, поддерживали все твои вложения в банк, а ты в последний момент вдруг забыл о нас?

– Вложения. Да какие такие вложения?

– О Прафиал. Да как же так можно глумиться над простым людом? Мы приняли то, что дочь понесла от тебя раньше положенного, но такого хамства я стерпеть не могу! Не по заповедям праотцов это!

Иохил в гневе обернулся к Илле Ралмантону, который жестом не дал Латхусу вмешаться, ибо наемник уже сделал шаг к обнаглевшему горожанину.

– Достопочтенный! – протянул жалобно отец «невесты». – Мы – добропорядочные горожане. И потому я верил вашему слуге и нашему жениху, но, будучи человеком благоразумным, все-таки взял у него расписки. Ознакомьтесь, будьте добры! Я прошу вас рассудить все по справедливости, коей вы так славитесь, во имя Прафиала!

С этими словами Иохил поднялся, отряхнул шаровары и полез под жилетку, откуда извлек измятые бумаги. Затем небрежно, по-простому, протянул их Илле, будто какой-то ровне, но расписки принял Дигоро, доселе тихо сидящий в углу с магом. После проверки на яды он передал их на диван советнику.

Илла Ралмантон стал вчитываться в бумаги, пока все терпеливо ждали. Время текло. Иохил промокнул испарину на плешивой макушке платком. Наконец, советник еще раз оценивающе посмотрел на неказистую «невесту», на белого как снег Юлиана, на хмурого отца и молчаливую мать, которая стояла в стороне, и медленно сказал:

– Начнем с того, что мой слуга по осени 2152 года еще был по статусу рабом. Он не мог брать у тебя в долг без моего ведома, поэтому расписки недействительны. И закончим тем, что он – вампир, от которого человеческая женщина понести не может.

Отец невесты на это резко сделался бледным, а Сеселле, кажется, так и вовсе поплохело. Она пошатнулась, ухватилась за поданную руку матери и вперилась в Юлиана так, будто перед ней стоял не мужчина, а чудовищный грим.

Иохил же замотал в неверии головой.

– Быть не может! Как… Как это… вампир, – воскликнул он. – Он ужинал с нами почти каждый день!

– Вы ошиблись, почтенные, – Юлиан открыл рот, чтобы показать клыки. – Вы меня с кем-то спутали.

– Нет, этого быть не может! – крикнула истошно мать «невесты». – Это точно он! Он! Он часто оставался у нас на ночь в спальне дочери! Это знают все соседи, шорник Браугм, конопатчики Ливолли! И даже брошь у него на шапероне такая же! Только… Ох… Та деревянная была, а не золотая.

Однако Илла их уже не слушал. Вместо этого он сверлил взглядом Юлиана, а тот понимал, что грозит важный разговор.

– Этих простаков – на улицу, – сказал советник, махнув небрежно рукой. Затем он обернулся к Юлиану, и глаза его опять сверкнули, предвещая проблемы. – А ты… Ты в малую гостиную!

Бумаги были брошены на пол, как нечто несущественное, чтобы тут же быть подхваченными веселым, игривым ветром. Илла Ралмантон поднялся. Ему обвязала халат поясом встревоженная Лукна, и ее хозяин удалился с террасы, растеряв всякое желание играть в шахматы. На чело ему легла мрачная дума.

Юлиан склонился и поднял одну расписку, вчитался и усмехнулся – она была составлена абсолютно неграмотно, с кучей ошибок, причем даже в имени заемщика их умудрились сделать целых две. Он попытался вернуть бумаги семье ремесленников, но Иохил был, будто молнией пораженный.

– Но как, – шепнул он, с ужасом глядя на веномансера. – Как так?

– Расписки составлены даже не моей рукой, – ответил Юлиан. – Вы стали жертвой обмана мимика. Вам бы стоило, узнав, что жених из чужого района, сначала поинтересоваться о том, кто он…

– Я узнавал! Еще осенью.

– И что же?

– Почтенный маг на воротах подтвердил. Он подтвердил, что здесь, в Золотом городе, живет северянин Юлиан, который служит достопочтенному и великому Илле Ралмантону! Мы… Мы не уточняли, кто он… То есть кто вы, думая, что вы – человек…

Падафир кивнул из проема, подтверждая.

– Ну, что я могу сказать вам. Примите мои соболезнования. И много ли взял в сумме монет у вас этот негодяй?

– 355 серебром…

Юлиан вздохнул, ибо сумма была крошечной по меркам знати, но огромной для скромного горожанина. Он попытался вернуть расписки в руки ошеломленного торговца, но тот так и остался стоять, недвижимый и бледный. Тогда Юлиан скрылся в полутьме особняка, направляясь к малой гостиной.

Мать «невесты» меж тем утешала горько плачущую дочь, которая то гладила уже приличный живот, то смотрела вслед исчезнувшему за поворотом жениху, который оказался вовсе не женихом.

Падафир же с озадаченным видом подошел к семье, которая сейчас переживала трагедию, и тихо, но выразительно кашлянул, поглядывая на охрану Иллы.

– Пройдемте, почтенные, я вас провожу.

– Мы сами. Сами, черт возьми, доберемся до ворот! – горько ответил Иохил.

– О нет, мы не к воротам.

– А куда же? – воскликнула мать.

– Вас, то есть вашу дочь надобно показать демонологам. Не пугайтесь, вам надо бояться не демонологов, почтенные, а того, что родится. Молитесь Прафиалу, чтобы это было обычное дитя – не всякому передается от отца умение менять внешность.

И рыдающую семью ремесленников увели под надзором стражи сначала из особняка, а потом в сторону дворца.

* * *

– И ты отпустил его? – вспыхнул, как искра, Илла. – Ты назвал ему свое имя, сказал, кто ты, и отпустил? Почему тогда не обменялся одеждой уже, а?

Юлиан развел руками. Не мог же он сказать, что в скором времени собирался сбежать, поэтому судьба мимика его не очень-то и интересовала. Тем не менее ситуация складывалась дрянная, и он чувствовал себя редкостным болваном.

– Я попытаюсь найти его, достопочтенный…

– Как ты это сделаешь, расскажи-ка? Может быть, все вокруг тугодумы и веками истребляли мимиков, чтобы пришел ты, такой умный, и нашел его по щелчку пальца?

– Кхм, во-первых, он жил в том доме целых три года, обшивая местных, поэтому, вероятно, обзавелся друзьями. Можно начать с них, достопочтенный. Во-вторых, у него есть основное ремесло, – Юлиан вспомнил те паршивые костюмы, которыми был завешан чердак мимика. – Да, он мог обмануть меня, что занимается портняжеством под заказ, и все наряды могли принадлежать ему, но нелишним будет обойти ближайшие лавки с тканями и фурнитурой.

Илла выдохнул. Вид его был очень изможденным, поэтому вместо очередной вспышки ярости, к которым Юлиан уже привык, он только устало откинулся на диванчик.

– Мои люди и так займутся этим и обыщут всех портных в том округе. Но ты понимаешь, сколько проблем мне доставил? Что будет, если мимик узнает о почтенной Маронавре?! Ты знаешь, черт возьми, что человеческая женщина может понести от него?

– Я все понимаю. Я клянусь, что найду его.

Юлиан склонил голову. Уши его тут же вспыхнули пунцом. За последние несколько десятков лет никто еще не заставлял его чувствовать таким тугоумным болваном, как Илла.

– Клянется он… – усмехнулся ядовито старик и посмотрел в потолок. – В мимиков природой заложена способность перевоплощаться в любого. С каждым годом они все более и более оттачивают свое умение, поэтому матерый мимик – это очень опасное создание. Может быть, сейчас передо мной стоишь не ты, а этот Момо?

Илла оглядел молчаливого вампира перед собой, его напряженную позу и затаенный гнев, и снова усмехнулся:

– Что ж ты думаешь, все высшие чиновники, консулы и короли от любви находятся в постоянном окружении свиты? Или от чувства одиночества с членами королевской семьи в спальне всегда должны сидеть одновременно три раба? Знаешь, как тяжело мне было организовать даже одну твою встречу с ее величеством Наурикой, ибо королева никогда не бывает одна?! А ты вообще понимаешь, что случится, если королеву, короля, члена совета заместит мимик?! Знаешь, как легко развалить то, что создано десятилетиями, с одного щелчка такого существа?! Ты слышал историю о короле Элго, сыне Радо Мадопуса Первого?

– Конечно же, слышал… – вздохнул Юлиан.

– А я тебе напомню, дубоум, потому что, видимо, тебя ничему не учат ошибки других! Король был женат дважды, что по тем временам было нарушением всех святых заветов семьи. А знаешь почему? Ведь первая его жена была прекрасной девой, отданной ему в брак в возрасте тринадцати лет – Валравна. Когда король отправился в поход, Валравна осталась в замке в Бахро в ожидании любимого своего господина. И он явился к ней. Вошел в покои среди ночи, где она спала одна. Он возлежал со своей королевой и покинул ее. А когда настоящий король Элго явился из похода, прекрасная Валравна была уже беременна. Надо ли говорить, что с ней сделали? Она не успела родить и избавиться от дитя.