Текст книги "Тюльпанная лихорадка"
Автор книги: Дебора Моггак
Жанр: Исторические приключения, Приключения
Возрастные ограничения: +16
сообщить о неприемлемом содержимом
Текущая страница: 13 (всего у книги 15 страниц)
59. Ян
Любовь смеется над замкáми.
Якоб Катс. Моральные символы, 1632 г.
Маттеус и Лизбет ждали в кухне. На вертеле жарился сочный гусь. Падавшие с него капли жира громко шипели в пламени. Спаниель лежал рядом и пускал слюни, глядя на птицу. Увидев Яна, Маттеус оживился. Он налил бренди и протянул ему бокал.
– Вот бедолага! – воскликнул он. – Ты всегда был олухом, когда дело касалось женщин.
– Женщины тут ни при чем.
– Что ты собираешься делать?
Ян залпом сушил бокал.
– Мы можем отплыть завтра утром, но нам нужна помощь.
Он попросил дать ему взаймы. Маттеус согласился. Лизбет взяла Яна за руку:
– Мы рады помочь вам. Тогда вы сможете уехать, и все это останется в прошлом.
В эту минуту на кухне появился Альберт, их старший сын.
– Пора ужинать, – сказала ему Лизбет. – Зови остальных.
– А кто эта дама? – спросил мальчик.
– Какая? – повернулся к нему Ян.
– Та, что спустилась сейчас по лестнице. В синем плаще.
– Где она?
– Ушла.
60. София
Сколько грязь ни три, а пятно останется.
Якоб Катс. Моральные символы, 1632 г.
В небе висела полная луна. Ни один художник не изобразит все великолепие Божьего творения: даже думать об этом смешно. Луна – идеальный круг, более совершенный, чем все светила, которые Ян мог нарисовать в своих пейзажах; более правильный, чем пустые и жадные нули, какие он чертил на бумаге, подсчитывая нашу прибыль… Нули, которые в конце концов привели нас к катастрофе.
Улицы были пустынны. Призрачный свет заливал мостовую, по ней гулко стучали мои башмачки. В первый раз мне было безразлично, что меня увидят: я зашла уже слишком далеко. Вчерашней ночью я умерла для мира, а этой – исчезну совсем. Свобода придавала легкости моим шагам: я почти парила в воздухе.
Рядом со мной двигалась огромная луна, опрокинутая в воду. Мой мир перевернулся: небеса упали на землю. Вот почему в детстве меня так поражала гравюра с утонувшим городом: церкви под водой и плавающие мертвецы. Тогда мне казалось, будто они размахивали руками, моля о помощи. Теперь поняла, что они просто махали мне в знак приветствия. Я всегда знала, что рано или поздно окажусь в этой компании.
Воды Амстердама – зеркала, в которых отражаются наши суетные мысли. Мария тайком наряжалась в мое платье: она воображала себя мной. Но мое тщеславие было сильнее. Я хотела изменить сам порядок вещей. Самонадеянно вмешалась в планы Господа; моя гордыня была равносильна гордыне моего народа, отвоевавшего у моря свою землю. «Поистине Сам Господь сотворил эти земли, – писал один из наших инженеров, Андриес Вирелинг, – ибо это Он вложил в нас довольно разума и силы, дабы мы смогли их осушить». Какое лицемерие! Мы использовали имя Господа для оправдания своих поступков, хотя на самом деле нами двигала лишь воля к жизни.
Но зачем жить? Мир – химера, зыбкое отражение в воде. Не поэтому ли мы воздвигли свой город на огромных зеркалах? Когда-то я мечтала о новой жизни с Яном. Смотрела в воду и видела волшебный мир, где отражались мои мечты, где я могла стать счастливой. Но это была иллюзия, мираж, сотканный из атласного блеска и лунной ряби. За ним зияла пустота. Меня ослепили два смертных греха: похоть и гордыня, – и я перестала видеть правду.
Сегодня я расстанусь с миражом. Покину земной мир и воскресну в новом, ибо Иисус, мой возлюбленный, ждет меня, раскрыв Свои объятия. Теперь никто не сможет найти меня, даже мой милый Ян. «Есть только один способ исчезнуть, чтобы никто не стал меня искать». Ведь так говорили мы прежде?
Я остановилась на мосту. Внизу бурлила мутная вода. Я думала обо всем, что любила в этой жизни: о сестрах, о цветах с дрожавшими на лепестках капельками росы… об аромате чистого белья и запахе конской кожи, когда я зарывалась лицом в пышную гриву скакуна… о теплом вине, которое мы с Яном передавали друг другу вместе с поцелуем, о вкусе его тела на моих губах… Я вспомнила нашу первую ночь вместе, его ласковые пальцы, переплетавшиеся с моими, когда мы страстно и серьезно смотрели друг на друга… В нашем начале был наш конец, поскольку в глубине души мы всегда знали, что обречены.
У меня осталось мало времени. Скорее всего Ян уже бросился меня искать, а я находилась неподалеку, всего в нескольких улицах от дома Маттеуса. Я перегнулась через парапет, вглядываясь в отраженную луну. Она тоже смотрела на меня. «Суета сует, и всяческая суета…»
Я сняла плащ и швырнула его через ограду. Он поплыл по воде, как моя сброшенная кожа.
61. Виллем
В какие воды не бросал он якоря?
И на каких брегах не водрузил свой флаг?
Все видел он, что зримо под луной,
Морям и землям волю диктовал.
Йост ван дел Вонден
Теплым вечером в порт прибыла флотилия из шести военных кораблей. Толпы моряков устремились по трапам на сушу, чтобы после долгого плавания ступить на родной берег. Некоторые падали на колени и целовали землю, благодаря Бога за благополучное возвращение. Другие сразу шли в кабак. Весь прибрежный район бурлил от высыпавших навстречу людей: родственников, торговцев, уличных воришек, местных шлюх. Бродячие лоточники наперебой расхваливали свой товар. В соседних тавернах пылали очаги, из борделей доносилась музыка.
По улице, решительно прокладывая себе путь сквозь толпу, шагал молодой человек. Все его пожитки помещались в сумке, перекинутой через плечо. На его задубевших, просоленных морем щеках горел бронзовый загар. Восемь месяцев, проведенных в море, сильно изменили Виллема. Прежняя детская мягкость исчезла без следа, лицо стало по-взрослому худым и смуглым. Он шел уверенным и сильным шагом. Море сделало из него настоящего мужчину – стройного, жилистого, крепко стоявшего на ногах, несмотря на то что землю под ними еще слегка покачивало после плавания. Это был уже не тот Виллем, который прошлой весной бежал из города, полный горечи и разочарований. С тех пор он утратил свою невинность, но взамен получил нечто большее: все чудеса мира.
Чего только Виллем не повидал! Например, горы. Он, голландец, даже представить не мог, до чего это хорошо. Кто бы поверил, что на свете бывают такие крутые склоны? Виллем видел волны размером с гору и горы, задевавшие вершиной небо. Он видел исполинских китов, выраставших из-под воды словно чудовищный холм, – в океанских брызгах и блеске солнца, с бившей из спины тугой струей, – а потом плавно уходивших в бездну, увлекая за собой огромный хвост. Он видел метеоры, падавшие в сиявшем от звезд южном небе, и летучих рыб, вылетавших из волн большими стаями, будто рой блестящих стрел. Он видел города, похожие на сон, дивные купола Константинополя, очаровательные улочки Венеции, напоминавшей Амстердам, но более соблазнительной и лукавой, словно его порочная сестра.
Виллем не только наслаждался чудесами – он и сам был своего рода чудом. После скверной истории со шлюхой решил наверстать упущенное и встретил самый благосклонный прием. Легкомысленные девицы на трех языках восхищались его мощным инструментом. Виллем вступил в битву и одержал победу. Он сражался со штормами в Бискайском заливе, сворачивая снасти и крепя канаты. Насмерть бился с тропической лихорадкой и сумел выжить. Но самое главное, Виллем воевал с испанцами, и доказательством этому служил его полный кошелек.
Теперь у него водились деньги. Не то шальное золото, которое он когда-то нес по этим улицам, а солидный капитал, заработанный пóтом и кровью. Однажды осенью их корабль сопровождал торговый караван в Левант, и на него напал испанский галеон. После жаркой схватки голландцы захватили вражеское судно, забрали груз золота и поделили между собой. Все члены команды, от капитана до матроса, получили свою долю.
Вот почему Виллем был благодарен морю. Оно дало ему два источника существования: сначала рыбу, а теперь золото. Захваченной добычи и полученного жалованья вполне хватало, чтобы уволиться со службы и начать новую жизнь. Виллем не мечтал ни о чем особенном. Его устроит и скромный магазинчик. Только не рыбный: хватит с него рыбы. Лучше они будут торговать сыром – он и Мария.
Все эти месяцы Виллем честно пытался забыть о ней, но у него не получилось. Мария засела в нем, как свинцовая пуля. Она стала его хронической болезнью. Рана вроде затянулась, но ее источник продолжал сидеть под кожей: малейшее движение вызывало боль. Он отчаянно по ней скучал. Горечь разъедала сердце, но не могла убить любовь. Мария была его второй половинкой: вот так, ни больше ни меньше. Каких бы женщин ни обнимали его руки, Виллем всегда представлял Марию. Это ее глаза он искал в сумрачных минаретах Александрии.
В любом городе и любой стране он скучал по ее смешкам и потрескавшейся коже, по грубоватому юмору и внезапным приступам сентиментальности. Виллем смертельно скучал по ее телу. Ему довелось объехать весь мир, однако центр его вселенной всегда лежал в ее постели. «В гостях хорошо, а дома лучше». Он голландец и останется им навсегда.
Кто знает, наверное, Мария уже вышла замуж. Она могла бросить свою работу и переехать жить к тому мужчине, который тогда страстно обнимал ее и целовал. Она могла о нем забыть. Виллем думал об этом каждый день и каждый час, но не собирался отступать. Теперь он взрослый мужчина, и в кармане у него полно монет. Ему встречались противники и посильнее. А если он все-таки проиграет и поймет, что она его не любит, то… Но об этом Виллем старался пока не думать.
Дома на Геренграхт сияли в лунном свете. Часы пробили восемь. Виллем почувствовал запах кухни. Горожане садились в своих комнатах за ужин. Как знакомы были ему эти дома и как непривычны! Раньше, в своей прежней жизни, Виллем стучал в их двери. «Свежая треска! Свежий окунь!» Он совершил удивительное путешествие, пережил столько приключений, а для них это всего лишь еще один вечер, как все остальные. Камни под его ногами еще раскачивались, словно морские волны. Виллем так часто мечтал о возвращении, что почти не верил, что это происходит наяву. Ему казалось, будто сейчас он проснется и вновь окажется на своей подвесной койке в качающемся корабле. Луна, как путеводный огонек, сопровождала его на каждой улочке.
Виллем подошел к дому. Его сердце забилось сильнее. Смелость вдруг исчезла. Мария была его другом – другом и лучшим спутником, а теперь он боялся увидеть ее. Виллем перекинул сумку на другое плечо и приблизился к двери. Ставни на окнах были открыты. Он заглянул внутрь.
Посреди комнаты на столе горела масляная лампа. Стулья были закрыты черной тканью, а картины повернуты лицом к стене. Ноги Виллема приросли к земле. Кровь застыла в жилах. Мария умерла. Он понимал, что это глупо. Мария – служанка: никто бы не стал устраивать из-за нее траур. К тому же она очень молодая. Нелепая идея. Однако жизнь полна неожиданностей. Он больше ни в чем не был уверен.
Скорей всего скончался хозяин дома. Вот самое естественное объяснение. Видимо, это произошло недавно. Мария и ее хозяйка скорбят о его смерти: значит, Мария по-прежнему живет дома. Или вышла замуж и уехала несколько месяцев назад. Может, она вообще не знает, что ее бывший хозяин умер.
Все эти мысли промелькнули в голове у Виллема в ту секунду, когда он постучал в дверь: негромко и деликатно, в знак уважения к случившемуся в доме горю. Затем постучал еще раз, уже погромче. Наконец в глубине дома возникло какое-то движение. В коридоре замерцал огонек свечи. Виллем прижался носом к оконному стеклу. Из темноты появился худой старик в халате и ночном колпаке и шаркающей походкой направился к двери. Свеча осветила его бороду. Послышался скрежет засовов и звон ключей. Дверь открылась.
– Простите, что потревожил, господин. Я пришел повидать Марию. Она еще работает у вас?
Старик уставился на него.
– Кто вы?
– Виллем. Помните, я раньше продавал вам рыбу? Мария моя приятельница. – Он проглотил комок в горле. – Она ведь не умерла, правда?
Господин Сандворт смотрел на него, сдвинув брови.
– Нет. – Он покачал головой. – Нет, не умерла. Следуйте за мной.
Виллем закрыл за собой дверь и направился за господином Сандвортом по длинному коридору. Старик замедлил шаги.
– Нет, – произнес он. – Умерла моя жена.
– Ваша жена?
Виллем, споткнувшись о порог, вошел вместе со стариком в кухню. На него пахнуло теплом и запахом еды. Стол был накрыт на двоих. В уголке сидела Мария и мыла ребенка. Она подняла голову и увидела его.
– Виллем!
Ее лицо вспыхнуло, но сразу помрачнело. Виллем переводил взгляд с нее на младенца. На секунду у него мелькнула безумная мысль, что это ее ребенок от старика: сцена выглядела такой домашней, словно они являлись мужем и женой. У него закружилась голова.
Мария вскочила с места. Ее глаза превратились в узкие щелочки. Ребенок висел у нее на руках так небрежно, будто она держала за хвост свежего лосося. Потом она стала заворачивать его в пеленки.
– Что ты тут делаешь? – холодно спросила она.
– Пришел повидаться.
Она взглянула на его одежду.
– Где ты был?
– Я записался в морской флот, – ответил Виллем. – Мы вернулись сегодня вечером.
Господин Сандворт повернулся к Марии:
– С тобой все в порядке, дорогая?
Она кивнула и тяжело опустилась на стул. Виллем сел неподалеку. Он чувствовал себя неловко, но не собирался уходить, по крайней мере пока. Для начала следовало выразить соболезнования старику.
– Мне очень жаль, что ваша жена скончалась, господин Сандворт.
– Она умерла родами, – пояснила Мария. – Это ее дочка. Зовут София.
– Ясно.
Виллему было не себе. Мария холодно смотрела на него, прищурившись. Похоже, она не радовалась его приходу. Кольца на пальце Виллем не заметил, но это еще ни о чем не говорило. Вероятно, она жила с тем мужчиной незаконно, как раньше с самим Виллемом. Он почувствовал боль. Какой же милой она была при свете очага!
Господин Сандворт прочистил горло:
– Тебя можно оставить с этим молодым человеком, Мария? Не возражаешь?
Мария кивнула. Она все еще смотрела на Виллема. Хозяин дома вышел из кухни. Вскоре его шаги затихли на лестнице.
– Почему ты меня бросил? – резко спросила Мария. – Как ты мог так поступить?
– Я? А как насчет тебя?
– Почему ты это сделал?
– Потому что я тебя видел, – ответил Виллем. – С мужчиной.
– С каким?
– Ты знаешь, о ком я говорю.
– С каким мужчиной? – Она повысила голос. – Где?
– Я следил за тобой той ночью. Видел, как вы целовались.
– Целовались? Ты о чем?
– Не лги, Мария…
– О чем ты? Я не понимаю. Зачем ты вообще сюда явился, если только и делаешь, что орешь на меня?
– Я не ору!
Ее глаза вдруг наполнились слезами.
– Мне казалось, ты меня любил.
– Конечно, я тебя любил!
– Так вот почему ты меня бросил? Потому что любил? Ты разбил мне сердце, Виллем.
Она заплакала.
– Ладно, – сказал он, – если ты меня любишь, пойдем со мной.
– Что?
– Пойдем со мной, прямо сейчас.
– Сейчас?
– Выходи за меня.
– Но, Виллем…
– Думаешь, я недостаточно богат? Не так богат, как он?
– Кто «он»? – крикнула Мария.
– У меня есть деньги. Ты хочешь денег?
– Не хочу. Что с тобой такое?
– Докажи мне, что ты меня любишь. Пообещай, что пойдешь со мной.
– Не могу.
– Значит, ты меня не любишь.
– Виллем, я не могу уйти! У меня ребенок.
– Наймите сиделку.
– Я должна оставаться с ней. Ты не понимаешь.
– О, я отлично понимаю.
– Нет! – крикнула она.
Ребенок захныкал. Мария с раскрасневшимся лицом взяла девочку на руки.
– Я не могу ее оставить, потому что она моя.
– Что?
– Она моя, болван. Она наша. Она твоя!
Ребенок плакал. Мария в смятении смотрела на Виллема. Младенец ревел уже в голос. Мария расстегнула корсаж. Кофта упала с ее плеч. Она поднесла девочку к груди. Остолбеневший, Виллем смотрел, как она кормит ребенка. Малышка перебирала по ее коже пальчиками, словно играла гамму. Ее влажные кудряшки казались неправдоподобно черными на фоне белоснежной плоти. В глубокой тишине слышалось сочное почмокивание девочки, с сосредоточенной жадностью сосавшей грудь. Он уже слышал подобный звук раньше, у маленьких щенков. Виллем лихорадочно соображал: подсчитывал месяцы. Никто не заметил, как открылась дверь.
– Все в порядке, дорогая? Я услышал шум…
Корнелис замолчал, уставившись на Марию. Младенец уже не плакал. Мария стояла по пояс голой, ярко освещенная свечами. Старик молча смотрел, как его ребенок сосет ее грудь.
62. Ян
Господи, услышь молитву мою, и вопль мой да придет к Тебе. Не скрывай лица Твоего от меня; в день скорби моей приклони ко мне ухо Твое.
Псалом 101
Ян, Лизбет и Маттеус разошлись в трех разных направлениях. Поиски шли наугад: никто не знал, куда могла пойти София. Лизбет считала, что она вернулась в свой дом на Геренграхт, чтобы во всем признаться и умолить мужа о прощении. Ян в это не верил. Маттеус предположил, что она могла отправиться к своей семье в Утрехт. Ян сомневался.
Он почти не слушал их разговоров, потому понимал, чтó она собиралась сделать. Это было самое ужасное. Ян знал ее всю, снаружи и изнутри, мысли и поступки. София могла сделать только один поступок, и рано или поздно все убедятся, что он прав.
Только какой ему от этого прок? Вернувшись домой, он увидел там Маттеуса. На полу лежал мокрый синий плащ.
– Я нашел его в канале, – объяснил приятель. – Вытащил из воды палкой.
Тело ему найти не удалось.
– Можно вернуться и поискать, – добавил Маттеус. – Но как мы осушим канал? И будем искать того, кого уже считают мертвым?
63. Корнелис
Ибо пепел, как хлеб, я ел, и питьё моё слезами растворял.
Псалом 101
Корнелис не мог прийти в себя. Жизнь не раз наносила ему страшные удары, но теперь он чувствовал себя так, словно из него вытащили душу. Его плоть осталась мертвой и пустой. Виллем налил ему бренди, но рука Корнелиса дрожала, и он не мог поднести стакан ко рту.
Его жена жива. Она подстроила свою смерть, чтобы сбежать с тем художником, Яном ван Лоо. Все это казалось ему нереальным; он не мог осознать эту правду. Мария объясняла ему снова и снова.
– Не сердитесь на меня, господин. – Ее голос звучал будто издалека. – Я знаю, это было очень дурно, хуже не бывает, но прошу вас, не наказывайте меня.
Должен ли он на нее сердиться? Наверное, да. София обманула его – обманула так, что в это нельзя было поверить. Вероятно, он спит. Он заснул в своем кресле. Сейчас проснется и вернется к своему прежнему, нормальному человеческому горю. Никто на свете не может обрекать другого на подобные муки. Какое отчаяние подвигло Софию на такой поступок? Ведь она была его женой.
Нет, она и есть его жена. Она жива. По-прежнему живет и дышит – где-то там, в объятиях другого человека. Они над ним смеются. «Старый осел! Как мы его провели!» Целуются, ласкают друг друга…
– Где она сейчас?
– Не могу сказать, господин.
– Я спрашиваю, куда они уехали? – крикнул Корнелис.
Ребенок заплакал.
– Мне нельзя говорить, – захныкала Мария. – Она меня убьет.
– Я хочу ее найти.
– Не надо. Она уже далеко, вы не найдете ее. Лучше считайте Софию мертвой.
Корнелис встал с места.
– Вы куда? – испуганно воскликнула Мария.
Он взглянул на малышку. Ее маленькое личико раскраснелось, она набирала воздух для новых воплей. Ему хотелось успокоить ее, сунув ей палец в рот, но теперь это выглядело чересчур интимным. В конце концов, это не его ребенок.
– А я-то считал, что ты моя, – пробормотал Карнелис. – Думал, у тебя мой нос.
Корнелис торопливо шел по улицам. На башне пробило десять. Жители Амстердама укладывались спать. Какое это мирное, спокойное занятие: тушить свечи, ложиться в свою постель. Корнелис выбрал дорогу, по которой София, как он предполагал, ходила к своему любовнику. Через улицу прошмыгнула крыса и плюхнулась в воду. От канала тянуло гнилью. Раньше город казался уютным, чистым, а на самом деле прогнил насквозь. Его построили на шатких деревянных сваях, погруженных в грязь. Красивые дома – всего лишь фасады, раскрашенные, как лицо у шлюхи. А что происходит там, внутри? Все они могут легко опять уйти в болото, погрузиться в ил. Как ему удавалось так долго обманывать себя?
Один кошмар следовал за другим. Сначала был ужас ее смерти, теперь – ужас от того, что она жива. Враг не ждал его снаружи – это были не воры, не убийцы, не испанские солдаты, – он жил у него в доме. Как долго София ему лгала? Когда они с ним виделись – в то время, пока он находился на работе? И в те вечера, когда София притворялась, будто у нее болят зубы или голова, – она спешила к нему по этой улочке? Лежа с Корнелисом в кровати, в его объятиях, она постоянно думала о нем? Невыносимые, убийственные мысли, но это еще не все: София видела, как он гордился ее растущим животом, улыбалась той радости, с которой он следил за ее придуманной беременностью. А сама размышляла о том, как бы получше обмануть мужа. Каким доверчивым болваном она его считала, каким наивным простаком!
Корнелис спешил по улицам. Его легкие горели, ноги подгибались от усталости, но он почти бежал вперед, с трудом переводя дух. Наконец оказался на Бломграхт и подошел к дому художника. Там было темно. Он оглядел запертые ставни на нижнем этаже. Однажды Корнелис стоял в одной из этих комнат, с гордостью глядя на свой портрет. Он заплатил восемьдесят флоринов человеку, соблазнившему его жену. В той же комнате стояла и кровать, где-то в углу, совсем рядом.
Корнелис постучал в дверь. Тишина. Ничего иного он не ожидал, но ему надо было хотя бы попытаться: он не знал, куда еще пойти. Что-то шевельнулось темноте. Человек, скорчившийся возле сточной канавы. Корнелис склонился над ним. Человек с трудом поднял голову. Это был слуга художника.
– Куда они уехали? – спросил Корнелис.
Луна выхватила из темноты бледное лицо мужчины. Оно выглядело окаменевшим.
– К-к-кто?
– Ты знаешь, о ком я говорю. Твой хозяин, Ян ван Лоо. Где он сейчас?
На него смотрело мертвое лунное лицо.
– Не могу сказать.
– Говори! – крикнул Корнелис.
Человек съежился, словно от удара. Корнелис вытащил из кошелька несколько монет и бросил их слуге. Они упали на землю. Человек отвернулся, уткнувшись лицом в стену.
– Куда они уехали?
Слуга что-то пробормотал.
– Что? Хочешь еще денег?
Мужчина покачал головой, продолжая бормотать.
– Громче!
– Я его п-п-одвел. Подвел так, как никогда в жизни. Прошу вас, уйдите. Оставьте меня…
Слуга свернулся в клубок и натянул плащ на голову. Корнелис услышал, как он тихонько заскулил. Он походил на собаку, которая не хочет покидать труп своего хозяина. Корнелис падал от усталости. Он присел на землю рядом с содрогавшейся фигурой. Кажется, слуга рыдал. Корнелис тоже чувствовал себя изгоем, будто окружавшие его раньше стены украли кирпичик за кирпичиком, и он вдруг оказался в полном одиночестве. Куда ему теперь идти? На свете не было никого, к кому он мог обратиться за помощью. Даже Господь ему больше не поможет.
Корнелис с дрожью прислонился к стене. В конце улицы из таверны выходили люди. Они громко говорили в темноте, желая друг другу спокойной ночи. Корнелис поднял голову. Он вспомнил: был мальчик. Тогда, в тот день, в студии находился мальчик – худенький, бледный… Ученик художника. Он стоял рядом, когда они смотрели картину. «Хорошо сделано, правда? Особенно ваши ноги…»
Как его найти? Огни в конце улицы погасли. Таверна закрывалась на ночь. Корнелис, морщась от боли, с трудом поднялся.
Правообладателям!
Это произведение, предположительно, находится в статусе 'public domain'. Если это не так и размещение материала нарушает чьи-либо права, то сообщите нам об этом.