Текст книги "Избранные речи"

(26) Они выслушали это и шумными одобрениями подтверждали правильность моих слов, а потом прослушали и еще много речей иного содержания, произнесенных послами и в моем присутствии, да еще и позднее, уже без меня; однако, как видно, они все равно не откажутся от дружбы с Филиппом и от того, что он им обещает. (27) И не то странно, что мессенцы и некоторые из пелопоннесцев сделают что-нибудь вопреки здравому расчету, хотя и видят, что для них всего лучше, но странно, если вы – люди, которые и сами понимаете дело, да и от нас, ораторов, слышите сообщения о замыслах, какие ведутся против вас, об осадных сооружениях, со всех сторон воздвигаемых против вас¹⁹, впоследствии сами, как мне кажется, того не замечая, испытаете на себе все эти действия из-за одного того, что ничего не предприняли сейчас²⁰: так удовольствие и беспечность сегодняшнего дня оказываются сильнее той пользы, которая должна получиться когда-нибудь в будущем.

(28) Итак, о том, что́ вам нужно предпринять, вы сами обсу́дите потом между собой, если будете благоразумны; что же касается псефисмы, которую надо вынести теперь же, чтобы дать надлежащий ответ, то об этом я скажу сейчас²¹.

Конечно, было бы справедливо, граждане афинские, пригласить сюда людей, принесших те обещания²², которым вы тогда настолько поверили, что согласились заключить мир. (29) Ведь ни я сам никогда не принял бы участия в посольстве, ни вы, я уверен, не приостановили бы военных действий, если бы только представляли себе, что Филипп сделает это, когда добьется мира. Но от всего этого были очень далеки те речи, которые тогда говорились. А кроме того, следовало бы пригласить еще и других. Кого же? Да тех самых ораторов²³, которые выступали против меня, когда я уже после заключения мира, только что вернувшись из вторичного посольства по делу о приведении к присяге и увидав, как морочат наше государство, предупреждал, свидетельствовал и всячески доказывал, что нельзя оставить без защиты Пилы и фокидян. (30) Те люди говорили тогда про меня, что я пью только воду и потому естественно какой-то угрюмый и сердитый человек²⁴; а что Филипп, если только пройдет сюда, сделает для вас все, чего только вы ни пожелаете, – укрепит Феспии и Платеи, смирит спесь фиванцев, перекопает на свой собственный счет Херсонес²⁵, а Эвбею и Ороп отдаст вам взамен Амфиполя. Все это говорилось тогда здесь с трибуны, как вы, конечно, помните, хотя вы и не злопамятны по отношению к своим обидчикам. (31) И вот что самое позорное из всего: увлеченные своими надеждами, вы этот мир распространили своей псефисмой на тех же самых условиях даже и на потомков²⁶. Вот до какого совершенства был доведен обман, которому вы поддались. Так для чего же об этом я говорю теперь и зачем я требую их вызова? Клянусь богами, я выскажу вам откровенно всю правду и ничего не утаю. (32) Я требую этого вовсе не для того, чтобы, вступив в перебранку, самому говорить перед вами на равных условиях с ними, а выступавшим против меня с самого начала дать сейчас новый случай получить что-нибудь с Филиппа, и не для того, чтобы только попусту болтать, но потому, что со временем, я думаю, действия Филиппа причинят вам еще больше огорчений, чем теперешние обстоятельства. (33) Опасность, как я вижу, все возрастает, и, хотя я не желал бы, чтобы мои предположения оправдались, но все-таки боюсь, не слишком ли близко она уже подошла теперь. Поэтому, когда у вас уже не будет оставаться возможности для такого равнодушия к происходящему и когда о грозящей вам опасности вы уже не будете слышать от меня или от кого-нибудь другого, а все одинаково будете сами видеть и будете хорошо понимать, вот тогда, я думаю, вы покажете свой гнев и строгость. (34) Я боюсь только, как бы послы не сумели отделаться молчанием о делах, за которые они, как самим им известно, получили взятки, а вашему гневу как бы не подверглись люди, которые возьмутся что-нибудь поправлять из погубленных ими дел. И в самом деле, я вижу, что часто некоторые обращают свой гнев не столько на виновных, сколько на первых попавшихся под руку людей. (35) Поэтому, пока такое положение еще только готовится и складывается и пока мы еще можем выслушивать друг друга, я хочу каждому из вас, хотя вы и сами это хорошо знаете, все-таки напомнить, кто тот человек, который убедил вас оставить без защиты фокидян и Пилы, – а ведь как раз завладев этими местами, Филипп и сделался хозяином дороги в Аттику и в Пелопоннес и заставил вас таким образом думать не о вопросах права и не о зарубежных делах, а о положении в самой нашей стране и о войне, надвигающейся на Аттику; эта война, конечно, принесет горе всякому, когда появится здесь, но зародилась она в тот именно день²⁷. (36) Действительно, если бы вы не были обмануты тогда, не было бы теперь у государства никакого беспокойства: ведь Филипп, конечно, никогда бы не мог пройти с войском в Аттику, раз прежде не одолел нас при помощи кораблей, или не продвинулся сухим путем через Пилы и через заставу фокидян, но ему пришлось бы или подчиниться требованиям справедливости и, соблюдая мир, держаться спокойно, или сразу же оказаться перед лицом войны столь же трудной, как и та, которая тогда заставляла его желать мира. (37) Так вот в качестве напоминания теперь вполне достаточно того, что мною сказано; но не приведите вы, все боги, чтобы нам пришлось это испытать во всем ужасе на деле! Никому – даже тому, кто сам по себе заслуживал бы погибели, я лично не пожелал бы потерпеть возмездие, которое было бы сопряжено с опасностью и вредом для всех.

VII
О Галоннесе

(Речь Гегесиппа)
Введение Либания

(1) Эта речь озаглавлена: «О Галоннесе», но, пожалуй, правильнее было бы озаглавить: «Ответ на письмо Филиппа». Дело в том, что Филипп прислал письмо афинянам, в котором говорил о многих вопросах, в том числе и относительно Галоннеса. Этот остров был старинным владением афинян, во времена же Филиппа находился во власти разбойников. Филипп изгнал их и, несмотря на требование афинян, не хотел возвратить его им (он говорил, что остров принадлежит ему), но обещал, если они попросят, его им подарить. (2) Эта речь, по моему мнению, не принадлежит Демосфену. На это указывают язык и особенность словосочетания, очень далекая от демосфеновского склада речи, небрежная и расплывчатая по сравнению с другими речами этого оратора. А кроме того, немаловажным доказательством неподлинности ее является такое выражение в конце речи: «если только вы еще имеете мозги в висках, а не носите их затоптанными в пятках». Правда, Демосфен часто допускает весьма свободные выражения, но это уже чрезмерная грубость и резкость, да притом и изложение тут отличается крайней скудостью; кроме того, нелепа и сама эта мысль, будто у людей мозги в висках. (3) Уже и прежние писатели высказывали предположение, что эта речь не принадлежит Демосфену, и некоторые даже приписывали ее Гегесиппу, как по общему свойству его речей (таким именно и отличается эта речь), так и по содержанию: написавший эту речь, например, говорит, что внес жалобу на противозаконие против Каллиппа из Пеании, но известно, что жалобу против Каллиппа внес не Демосфен, а Гегесипп. (4) Как бы то ни было, в этой речи дается совет афинянам относительно Галоннеса не принимать его в качестве подарка, а взять как свое, и спор идет из-за слов; а это именно, как утверждает Эсхин, советовал афинянам Демосфен¹. Так что же это значит? Возможно, что одно и то же советовали и Демосфен, и Гегесипп, так как и по другим вопросам в политической деятельности они держались одного и того же направления и оба выступали против ораторов, приверженцев Филиппа, да и сам Демосфен упоминает про Гегесиппа как участвовавшего вместе с ним в посольстве и выступавшего против македонского царя. (5) Таким образом очевидно, что речь Демосфена, произнесенная о Галоннесе, не сохранилась, а за неимением ее приписали ему ту, которая нашлась, на том основании, что оратором действительно была произнесена речь о Галоннесе, но при этом совершенно не разбирались в том, походит ли эта речь на речь Демосфена.

Речь

(1) Граждане афинские, какие бы обвинения ни возводил Филипп на ораторов, отстаивающих перед вами ваши права, ничто не помешает нам выступать в качестве советников по вопросам вашей пользы: ужасно было бы, в самом деле, если бы свободу речи на трибуне могли остановить письма, присылаемые им. Я со своей стороны хочу, граждане афинские, прежде всего поподробнее разобрать перед вами то, о чем пишет Филипп; а после мы выскажемся также и по тем вопросам, о которых говорят послы.

(2) Филипп в самом начале своего письма говорит относительно Галоннеса, что дарит его вам как свою собственность² и что вы будто бы не вправе требовать от него возвращения острова, так как не у вас он его взял и владеет теперь вовсе не вашим. Он и нам, когда мы отправлялись к нему в качестве послов, говорил подобные речи, будто овладел этим островом, отняв его у разбойников, и что потому он и должен принадлежать ему по праву. (3) Что касается этого рассуждения, то несправедливость его нетрудно опровергнуть. Ведь все разбойники, если захватывают чужие владения и укрепляются в них, пользуются ими, чтобы наносить вред остальным. Значит, если бы кому-нибудь удалось покарать и победить разбойников, то, конечно, это не давало бы ему никакого основания утверждать, что эти чужие области, которыми несправедливо владели разбойники, теперь становятся его собственностью. (4) В самом деле, если вы сейчас согласитесь на это, тогда и в том случае, если разбойники захватят у вас какое-нибудь место в Аттике, на Лемносе, Имбросе или Скиросе³, а какие-нибудь другие люди выбьют этих разбойников, что́ же мешает этим людям, покаравшим разбойников, взять себе в собственность то место, где находились разбойники, не считаясь с тем, что оно до этого принадлежало нам? (5) Филипп отлично понимает, что это утверждение его несправедливо, но, зная это не хуже всякого другого, он рассчитывает, что вы дадите себя обмануть людям, которые и прежде уже обещали ему все дела здесь устраивать так, как ему самому будет угодно, да и теперь так действуют. Впрочем, он не может не видеть и того, что, каким бы словом из этих двух вы ни называли эти вещи, остров все равно должен быть вашим, – получите ли вы от него в дар, или получите его обратно как свой. (6) Так почему же для него это важно – не отдать вам по принадлежности, называя это настоящим именем, но дать в подарок, употребляя неправильное выражение? Не для того, конечно, чтобы записать вам в счет некоторое благодеяние (смешное было бы это благодеяние!), но для того, чтобы показать всем грекам, будто афиняне бывают довольны, когда получают от македонского царя крепости на море. А этого вам, граждане афинские, не следует допускать.

(7) Когда же он говорит вам, будто дело об этом хочет передать на рассмотрение третейского суда, он просто насмехается над вами, прежде всего, в том отношении, что вам, афинянам, он предлагает вести судебную тяжбу из-за островов с человеком, происходящим из Пеллы⁴, по вопросу о том, вам ли принадлежат они или ему. В самом деле, раз уже ваша сила – та самая, которая освободила греков, не может вам обеспечить обладания укрепленными местами на море, а могут обеспечить это только судьи, которым вы передадите это дело на рассмотрение и от которых будет зависеть решение вопроса… если только Филипп не подкупит их, (8) – разве, добиваясь решения их по этому делу, вы не создаете согласного представления, что от всех владений на материке вы отступились, и разве этим вы не показываете всем людям, что ни за одно место там не будете с ним бороться, когда даже из-за владения на море, где вы признаете себя особенно сильными, не думаете бороться, но ожидаете решения суда?

(9) Далее, относительно частноправовых соглашений⁵ он утверждает, что послал к вам уполномоченных для заключения их, но с такой оговоркой, что эти соглашения должны войти в силу не тогда, когда будут утверждены у вас в суде⁶, как велит закон, но тогда, когда будут представлены ему, и таким образом он ведет к тому, чтобы состоявшееся у вас решение подлежало еще пересмотру у него. Именно, он хочет предвосхитить у вас это право и ввести в условия договора признание с вашей стороны того, что за потери, понесенные вами в Потидее⁷, вы не имеете никаких жалоб против него в качестве потерпевших, но что подтверждаете справедливость и занятия ее им, и владения ею. (10) Между тем у афинских граждан, проживавших в Потидее, было им отнято их имущество, несмотря на то, что у них не было войны с Филиппом, но был союз и в обеспечение была дана присяга, которую принес Филипп проживавшим в Потидее поселенцам. Так вот для этих беззаконий он и хочет всячески заручиться заверением, что вы не имеете жалоб против него и не считаете себя потерпевшими. (11) Конечно, насчет того, что македоняне вовсе не нуждаются в частноправовых соглашениях с афинянами, доказательством этого пусть будет само время: ведь ни Аминт, отец Филиппа, ни остальные цари никогда не заключали частноправовых соглашений с нашим государством. (12) А между тем тогда торговые сделки заключались чаще, чем теперь: Македония была ведь под нашей властью⁸ и платила нам союзные взносы, и тогда рынками пользовались больше, чем теперь, – мы у них, и они у нас, – да и судопроизводство по торговым делам не было, как теперь, точно установлено с разбирательством в течение месяца⁹, что делает совершенно ненужными частные соглашения для людей, живущих так далеко друг от друга. (13) Но хотя тогда не было ничего подобного, все-таки не находили никакого расчета заключать такие договоры, так как это обязывало бы за судебными решениями плавать им из Македонии в Афины, а нам в Македонию, но как мы подчинялись судебным решениям на основании их законов, так и они на основании наших. Итак, не упускайте же из виду, что эти частноправовые соглашения являются просто уловкой для того только, чтобы у вас не оставалось и благовидного основания спорить из-за Потидеи.

(14) Что касается морских разбойников, то он считает справедливым самому сообща с вами принимать меры для защиты от преступников, действующих на море; но этим он преследует не что иное, как одну лишь цель – через вас утвердиться на море и добиться от вас признания, что без Филиппа вы не можете даже охранять безопасность на море; (15) затем, ему нужно получить свободу плавать повсюду, для того чтобы, заходя в гавани на острова под предлогом охраны их от разбойников, на самом деле вести подкуп среди островных жителей и склонять их к отпадению от вас; он уже не довольствуется тем, что с помощью ваших военачальников возвратил на Фасос находившихся при его дворе изгнанников¹⁰, но хочет еще подчинить своему влиянию и остальные острова, и для этой цели посылает своих людей в плавание совместно с вашими полководцами, как бы для того, чтобы помогать им в поддержании безопасности на море. (16) Правда, некоторые уверяют, будто он вовсе не нуждается в море. Однако этот вовсе не нуждающийся в море человек снаряжает триеры, строит корабельные дома¹¹, хочет посылать морские походы и производить немалые затраты на опасные морские предприятия, которым он якобы вовсе не придает особенного значения. (17) Как вы думаете, граждане афинские, разве стал бы Филипп требовать у вас согласия на то, если бы не относился к вам с пренебрежением и не рассчитывал всецело на тех людей, которых он здесь у нас подобрал себе в качестве друзей? А эти люди не стыдятся того, что живут, работая на Филиппа, а не на благо своему отечеству, и, получая подарки от него, воображают, что берут их к себе на родину, тогда как на самом деле продают свою родину.

(18) Теперь относительно пересмотра мирного договора¹², который предложили нам произвести присланные от него послы; мы высказались за возобновление его на таких условиях, которые у всех людей признаются справедливыми, именно – обеим сторонам сохранять свои исконные владения¹³. Но он возражает против этого, утверждая, будто ни сам не давал на это согласия, ни послы его не говорили этого вам; очевидно, те люди, с которыми он ведет дружбу, уверили его, будто вы обыкновенно не помните того, что говорилось в Народном собрании. (19) Но именно вот этого случая и нельзя вам не помнить: ведь на том же самом заседании Народного собрания, на котором у вас говорили послы, пришедшие от него, была написана и псефисма¹⁴; следовательно, невозможно допустить, чтобы сейчас же после того, как произнесены были тут речи и едва только перечитывалась псефисма, приняли голосованием предложение, искажающее точку зрения послов. Таким образом этот раздел его письма направлен не против меня, а против вас, так как выходит, что вы высказали свое суждение и послали ему ответ о таком предложении, которого даже не прослушали. (20) Да и сами послы, слова которых искажались будто бы в этой псефисме, ни тогда, когда вы в качестве ответа читали им ее, ни тогда, когда приглашали их на угощение¹⁵, не осмелились выступать и заявить, что «вы, дескать, граждане афинские, искажаете нашу точку зрения и приписываете нам слова, которых мы не говорили», но ушли, ничего не сказав. А я, граждане афинские, поскольку тогда у вас в Народном собрании вызвал похвалы своей речью Пифон, один из участников этого посольства¹⁶, хочу напомнить вам его же собственные слова, которые он говорил; вы, конечно, их помните. (21) Эти слова были похожи на те, какие высказывает в присланном теперь письме Филипп. Именно, Пифон, обвиняя нас как людей, якобы клевещущих на Филиппа, жаловался и на вас за то, что, как ни старался он поддерживать с вами добрые отношения и как ни стремился предпочтительно перед всеми греками снискать вашу дружбу, вы сами ставите препятствия, прислушиваясь внимательно к речам всяких сикофантов или людей, выпрашивающих у него деньги или осыпающих его клеветами: ведь конечно, когда он слышит от кого-нибудь разговоры о том, как его у вас поносили и как вы это спокойно принимали, подобные рассказы и заставляют его изменять свое мнение, раз к нему относятся с недоверием даже те люди, которым он хочет оказывать свою помощь. (22) Поэтому он и предлагал всем ораторам, выступающим перед народом, не хулить мирного договора, так как мира, по его мнению, не следует нарушать, если же в мирном договоре что-нибудь нехорошо написано, это надо исправить: Филипп ведь готов сделать все, что постановите вы. А если они будут только клеветать на него, сами же не будут вносить никаких предложений за то, чтобы сохранить мир и рассеять недоверие к Филиппу, на таких людей он советовал не обращать внимания. (23) И вот вы, слушая эти речи, одобряли их и соглашались, что Пифон говорит справедливо. Да так оно и было действительно. А говорил он эти речи вовсе не с тем, чтобы из мирного договора были исключены те места, которые были выгодны Филиппу и внесение которых стоило ему больших денег, но просто он был предупрежден здешними осведомителями, которые были уверены, что не найдется никого, кто бы решился внести предложение против псефисмы Филократа, а ведь эта псефисма влекла за собой для вас потерю Амфиполя. (24) Я со своей стороны, граждане афинские, никогда не решался написать какое-нибудь противозаконное предложение, но и в предложении против псефисмы Филократа не было, как я сейчас покажу, ничего противозаконного. Дело в том, что псефисма Филократа, в силу которой вы теряли Амфиполь, сама противоречила прежним псефисмам, которые дали вам право на владение этой страной. (25) Следовательно, эта псефисма, внесенная Филократом, была противозаконная, и, кто думал вносить законные предложения, тот не мог предлагать того же, что значилось в этой противозаконной псефисме. А когда я вносил предложения, согласные с теми прежними псефисмами, закономерными и ограждавшими целость вашей земли, я предлагал вполне законные мероприятия и изобличал Филиппа, показывая, что он обманывал вас и хотел не исправить условия мира, но возбудить у вас недоверие к ораторам, отстаивающим вашу пользу. (26) Кроме того, вы все знаете еще и то, что он, сам же предложив исправить договор, теперь от этого отрекается. Но он утверждает, что Амфиполь принадлежит ему, так как, по его словам, вы же сами в своей псефисме признали этот город его собственностью, когда выносили постановление о праве его владеть тем, чем он владеет. Вы действительно приняли эту псефисму, но это вовсе не значило, что Амфиполь должен принадлежать ему. Ведь владеть можно и чужим, и не все, владеющие чем-нибудь, владеют своим собственным достоянием, но многие владеют и чужим. Таким образом это ухищрение его прямо нелепо. (27) При этом о псефисме Филократа он помнит, а о письме, которое прислал нам, когда осаждал Амфиполь, он забыл – о том самом письме, в котором он признавал Амфиполь вашим: именно, он говорил, что, когда возьмет его, отдаст его вам как вашу собственность, а вовсе не собственность тех, в чьих руках он в данное время. (28) Да, конечно, и те люди, которые жили в Амфиполе – еще до того, как Филипп его взял, занимали тут землю, принадлежавшую афинянам; а вот теперь, когда Филипп его взял, он, оказывается, владеет уж не землей афинян, а своей собственной; точно так же и Олинфом, Аполлонией и Палленой¹⁷ он владеет не как чужими землями, а как своими собственными. (29) Как вы думаете, простая ли это осторожность с его стороны, когда все разделы своего письма к вам он излагает так, чтобы и словам своим, и действиям придать видимость того, что у всех людей признается справедливым, или, наоборот, он выказывает этим решительное пренебрежение к вам, когда ту землю, которую греки и персидский царь утвердили и согласно признают вашей собственностью, он называет своей, а не вашей?¹⁸

(30) Перехожу еще к другой поправке, которую вы хотите внести в мирный договор, – именно, что все остальные греки, которые не участвуют в заключении этого мира, должны быть свободными и самостоятельными и что в случае, если кто-нибудь пойдет войной против них, участники договора должны оказывать им помощь. (31) Вы считаете и справедливым, и благородным, чтобы не только мы и наши союзники, а равно и Филипп с его союзниками соблюдали мир, но чтобы и люди, не состоящие в союзе ни с нами, ни с Филиппом, не оказывались в виде ставки брошенными посередине¹⁹ и не погибали под ударами более сильных; нет, вы хотите, чтобы и им обеспечивал спасение заключенный вами мир, – словом, чтобы на самом деле все мы пользовались миром и могли сложить оружие. (32) Так вот, признавая в письме эту поправку, как вы слышали, справедливой и соглашаясь принять ее, он у ферейцев отнял их город²⁰ и поставил свою охрану на акрополе (для того, конечно, чтобы они были самостоятельными!), на Амбракию идет походом, а три города в Кассопии²¹ – Пандосию, Бухеты и Элатею, колонии элейцев, опустошив огнем страну и подчинив силой города, передал в рабство своему шурину Александру. Да, действительно, он очень желает, чтобы греки были свободными и самостоятельными; это и видно из всех его действий!

(33) Теперь насчет его обещаний, которые то и дело он дает вам, говоря, будто хочет оказать вам великие благодеяния. Он утверждает, что я наговариваю на него ложь, стараясь оклеветать его в глазах греков, так как он, по его словам, ничего никогда вам не обещал. Вот каково бесстыдство этого человека! А ведь в письме, которое сейчас хранится в Совете²², он писал, будто, если будет заключен мир, он окажет вам столько благодеяний, что ими заткнет рот нам, ораторам, говорящим против него; и будто все эти благодеяния он мог бы назвать теперь же, будь у него уверенность, что мир состоится, – очевидно, у него имелись уже под руками и были заготовлены те блага, которые предназначались нам после заключения мира! (34) Но, едва только был заключен мир, как те блага, которые нам предназначались, куда-то пропали, но зато началось такое уничтожение греков, какое вы знаете. А вам он в последнем письме обещает, что, если вы будете верить его друзьям и ораторам, говорящим в его защиту, и покараете нас, выступающих перед вами с клеветами на него, тогда он окажет вам большие благодеяния. (35) Благодеяния же эти будут таковы: ни владений ваших он вам не возвратит, так как они, по его словам, принадлежат ему, ни вообще никому на свете ничего не будет дарить, чтобы не было на него нареканий со стороны греков; но объявится, должно быть, какая-то другая страна и другое место, где вы и будете награждены его подарками.

(36) Далее, что касается укрепленных мест, которые он занял во время мира, хотя они принадлежали вам, и притом занял их вопреки договору, нарушая этим условия мира, то, поскольку он ничего не может возразить на это, а незаконность его действий изобличается явно, он заявляет о своей готовности передать спор об этом на разрешение справедливого и беспристрастного суда. Но это как раз один из таких вопросов, по которым нет никакой надобности в передаче суду, так как все дело решается просто расчетом дней. Ведь все мы знаем, в каком месяце и в какой день был заключен мир. (37) А как мы знаем это, так знаем равно и то, в каком месяце и в какой день были взяты Серрийская крепость, Эргиска и Святая гора²³. Эти события не произошли как-нибудь втайне, и нечего тут решать судом, но всем известно, какой месяц идет раньше – тот ли, в который был заключен мир, или тот, в котором эти местечки были взяты.

(38) Кроме того, он говорит еще, что отдал наших пленников, которые были взяты во время войны. Да, действительно, что касается каристийца, проксена²⁴ нашего государства, ради которого вы трижды отправляли послов с требованием его выдачи, то выдачей этого человека он так сильно хотел угодить вам, что убил его и даже трупа не выдал для погребения.

(39) Затем относительно Херсонеса – сто́ит перед вами разобрать то, что пишет он об этом вопросе, да также нужно вам знать и о том, что́ он делает. Именно, считая, что вся местность по ту сторону Агоры²⁵ принадлежит ему и что вы не имеете на нее никаких прав, он отдал ее в пользование кардийцу Аполлониду²⁶. Между тем границами Херсонеса является не Агора, но алтарь Зевса Пограничного, находящийся между Птелеем и Белым берегом, – в том месте Херсонеса, где предполагали прорыть канал²⁷ (40) – так, по крайней мере, показывает эпиграмма на алтаре Зевса Пограничного. Эта эпиграмма следующая:

 
Богу алтарь сей прекрасный воздвигли здесь жители места,
$$$С Белым где брегом Птелей общий имеет рубеж, —
Знаком чтоб был пограничным и знаком соседства меж ними.
$$$Царь же блаженных Кронид здесь посредине стоит²⁸.
 

(41) Но этой страной на всем ее протяжении, какое большинство из вас знает, он распоряжается, как своей собственностью, и одной частью пользуется сам, другую часть отдал в подарок посторонним людям, да и все ваши владения он старается подчинить своей власти. И не только область по ту сторону Агоры хочет он присвоить себе, но еще и относительно кардийцев, которые живут по ту сторону Агоры, он наказывает вам в последнем письме, что, если у вас есть какие-нибудь споры с ними (это с кардийцами-то, проживающими на вашей земле!), вы должны передать это дело на разрешение третейского суда. (42) А они действительно оспаривают у вас эту землю, и – посмотрите, о мелочах ли идет тут дело. Они утверждают, что страна, в которой они живут, принадлежит им, а не вам, что вы владеете там землей на таких правах, как в чужой стране, а они владеют своими участками по праву собственности и что так написал в своей псефисме ваш гражданин Каллипп из Пеании²⁹. (43) И говорят это они правильно. Действительно, он написал это, и, хотя я привлекал его к суду по обвинению в противозаконии, вы его оправдали. Таким образом он и сделал спорными ваши права на обладание этой страной. Но, когда вы решитесь судиться с кардийцами относительно того, кому принадлежит эта страна – вам или им, тогда что же мешает и всем остальным херсонесцам предъявлять к вам такие же притязания? (44) К тому же Филипп усвоил в обращении с вами настолько оскорбительный образ действий, что в случае, если кардийцы не пожелают передать этот спор с вами на решение суда, он выражает готовность сам принудить их к этому, – точно у вас у самих не хватило бы сил заставить кардийцев уважать ваши права; а так как у вас будто бы не хватает на это сил, то он и говорит, что сам принудит их к этому. Ну разве не очевидно, что он делает вам великое благодеяние?! (45) И вот про это самое письмо некоторые говорили, что оно хорошо написано: это – такие люди, которые еще более заслуживают вашей ненависти, чем сам Филипп. Он, по крайней мере, старается себе приобрести славу и великие блага и ради этого делает все против вас; а таких людей, которые, будучи афинянами, кичатся своей преданностью не отечеству, а Филиппу, вам следует уничтожить, как злодеев, злой смертью, если только вы еще имеете мозги в висках, а не носите их затоптанными в пятках³⁰.

(46) Остается мне на это столь милое письмо и на речи послов написать еще ответ, какой я считаю справедливым и полезным для вас.