Текст книги "Избранные речи"

(31) Так вот я и буду говорить о том, что остается и что давно следовало бы сделать, но не потеряло значения и теперь. Ни в чем вообще не нуждается наше государство для предстоящих ему теперь дел в такой степени, как в деньгах. Сложилось само собой благоприятное стечение обстоятельств, и, если мы сумеем воспользоваться им надлежащим образом, тогда, может быть, у нас все и выйдет как нужно. Прежде всего, те люди, которым персидский царь верит и которых считает в числе оказавших ему услуги, ненавидят Филиппа и ведут с ним войну²⁴. (32) Затем, помощник и сообщник Филиппа во всех его замыслах против царя схвачен и увезен²⁵, и таким образом обо всех этих делах царь услышит не по обвинениям со стороны нас, у которых он может предположить желание говорить в своих собственных расчетах, а со слов самого исполнителя и руководителя, что придаст тем сообщениям достоверность, и останется еще слово за нашими послами, которое царь тогда выслушает с особенным удовольствием (33) – именно о том, что надо совместными силами отомстить нашему общему обидчику и что для царя гораздо опаснее будет Филипп, если нападет сперва на нас, потому что, если мы, оставшись без помощи, потерпим какое-нибудь несчастье, он уже без всякого опасения может пойти против него²⁶. Так вот насчет всех этих вопросов, я думаю, и надо отправить посольство, чтобы оно договорилось с царем, и надо отказаться от нелепого взгляда, который много раз причинял нам ущерб: «да он варвар», или «он общий враг для всех» и все тому подобное. (34) Так я нередко вижу, как кто-нибудь, с одной стороны, высказывает опасения против лица, находящегося в Сузах или Экбатанах²⁷, и утверждает, будто оно враждебно относится к нашему государству, хотя оно и прежде помогло нам поправить дела государства²⁸, да и теперь предлагало это (если же вы вместо того, чтобы принять предложение, отвергли его, в этом не его вина), а с другой стороны, тот же человек говорит совершенно в ином духе про грабителя греков, растущего вот так близко у самых наших ворот в середине Греции. Таким рассуждениям я лично всегда удивляюсь и боюсь этого человека, кто бы он ни был, поскольку он не боится Филиппа.

(35) Далее, есть и еще одно дело, которое весьма вредит нашему государству. Опороченное несправедливой бранью и недостойными речами, оно дает предлог людям, которые не хотят вовсе исполнять справедливых требований в свободном государстве. И на него именно, как вы увидите, сваливают вину за все упущения у нас в делах, когда кто-нибудь не выполняет своих обязанностей. Хотя я и весьма боюсь говорить об этом, но все-таки скажу. (36) Я думаю, что с пользой для государства сумею высказать справедливые соображения и в защиту бедных против богатых, и в защиту состоятельных против неимущих. Если бы нам удалось устранить из обращения как те нарекания, которые некоторыми несправедливо делаются на зрелищную казну, так и опасение, что этот порядок рано или поздно приведет к какому-нибудь крупному несчастью, тогда не было бы дела более важного для государства, которое мы могли бы внести со своей стороны и которое вообще могло бы более укрепить все государство в целом. (37) Но смотрите на дело вот с какой точки зрения. Я скажу сперва о людях, которые, очевидно, находятся в нужде. Было недавно у вас такое время, когда доходы у государства не превышали ста тридцати талантов²⁹, и все-таки тогда среди людей, могущих по состоянию исполнять триерархию или делать взносы³⁰, не было никого, кто бы отказывался от исполнения падавших на него обязанностей под предлогом, что не имеет избытков, и у нас и триеры плавали, и деньги находились, и все обязанности мы выполняли. (38) После этого судьба на наше благо умножила общественное достояние, и теперь получается дохода четыреста талантов вместо прежних ста, и при этом никто из состоятельных людей не только не терпит никакого ущерба, но всякий получает еще прибыль, так как все состоятельные приходят, чтобы получить свою долю в этом, – и правильно поступают; (39) Так какое же есть у нас теперь основание бранить за это друг друга и находить в этом отговорку, чтобы не исполнять ничего *из своих обязанностей*, или, может быть, мы завидуем бедным за эту помощь, явившуюся им от самой судьбы? Я со своей стороны не мог бы обвинять их за это, да и не нахожу справедливым. (40) Да ведь и в частных домах я не вижу ни одного решительно человека из людей в зрелом возрасте, который так относился бы к старшим или был настолько несознателен и неразумен, что отказывался бы сам делать что-нибудь, если все не будут делать того же, что и он: он подлежал бы в таком случае ответственности по законам о худом обращении³¹, так как, я думаю, справедливость требует исполнять по отношению к родителям тот долг, который определен им одинаково и природой, и законом, и выполнять его чистосердечно. (41) И вот, как у каждого из нас в отдельности есть свой родитель, так и всех вообще родителей надо считать общими родителями всего государства в целом, и у них не только не следует отнимать ничего из тех благ, которые дает им государство, но даже, если бы не было этих благ, так надо бы изыскать их откуда-нибудь еще, чтобы ни в чем у них не было недостатка по нашей невнимательности. (42) Так вот, если богатые будут держаться такого взгляда, их образ действия, мне кажется, будет не только справедливым, но и полезным. И в самом деле, лишать кого-нибудь в государственном порядке необходимых средств – это значит вызывать у многих недовольство существующим положением. А нуждающимся я посоветовал бы отказаться от того требования, которым недовольны состоятельные и за которое справедливо осуждают их. (43) Сейчас я постараюсь таким же образом, как только что сделал относительно бедных, объяснить и точку зрения богатых, не побоявшись высказать правду. Именно, по моему мнению, нет вообще ни одного настолько низкого и жестокого по умственному складу человека, – не говоря уж про афинян, *но и среди остальных людей*, – кто бы стал сожалеть, видя, что эту помощь получают люди бедные и нуждающиеся в необходимом. (44) Но в чем же выходит тут затруднение и чем это дело вызывает против себя неудовольствие? Это бывает тогда, когда видят, что некоторые люди начинают переносить этот порядок от общественной собственности на частную, и что, хотя оратор, предлагающий это, становится у вас сейчас же великим, прямо бессмертным по своей неприкосновенности, но все-таки тайный приговор бывает отличен от явного шума одобрений³². Вот это и вызывает недоверие и даже возмущение. (45) Да, граждане афинские, нужно установить между собой справедливые взаимоотношения в государстве, – богатые должны иметь уверенность, что у них жизнь вполне обеспечена принадлежащей им собственностью и что им за нее нечего бояться, в случае же опасности они обязаны отдавать ее отечеству на общее дело ради спасения; остальные должны общественное достояние считать общим и иметь в нем свою долю, а частную собственность каждого отдельного лица – достоянием владельца. Так и малое государство становится великим, и великое спасается. Итак, если говорить о том, что́ требуется от обеих сторон, то сказанным, вероятно, все это исчерпывается, а ка́к это может быть осуществлено – это должно быть установлено законом³³.

(46) Что касается настоящего положения вещей и теперешнего тревожного состояния, то это имеет много причин, идущих издалека. Об этом, если вам угодно слушать, я и хочу рассказать. Вы, граждане афинские, отступились от того основания, которого завещали вам держаться ваши предки: вставать во главе греков и, имея наготове постоянное войско, защищать всех притесняемых; это вы теперь, послушавшись некоторых политических деятелей, признали за излишнее дело и за напрасную трату средств, зато в том, чтобы прозябать в спокойствии и не исполнять никаких обязанностей, но уступать одно за другим все свои владения и отдать их таким образом во власть другим, – в этом вы стали находить удивительное счастье и важное средство к безопасности. (47) А воспользовавшись этим, вот этот другой человек занял тот пост, на котором следовало бы стоять вам, и он стал славным и великим и властителем многих областей, – и это естественно; действительно, то почетное, великое и славное дело, из-за которого все время спорили друг с другом величайшие из наших государств, теперь он взял на себя всеми покинутое, после того как лакедемоняне потерпели неудачу³⁴, фиванцы оказались занятыми фокидской войной, а мы не хотим о нем думать. (48) Вот так, в то время, как на долю всех вообще остался только страх, ему достается много союзников и большая сила; вместе с тем всех греков теперь обступили со всех сторон столько таких трудностей, что нелегко даже найти нужный совет.

(49) Но если, граждане афинские, теперешние обстоятельства создают, как я полагаю, угрозу для всех, то никто во всем свете не подвергается большей опасности, чем вы, не потому только, что против вас более всего направляет свои замыслы Филипп, но и потому, что сами вы наиболее бездеятельные из всех людей. К тому же, если вы, видя у себя большое количество товаров и изобилие продовольствия на рынке, так очарованы этим, что не замечаете никакой опасности для государства, то вы недооцениваете положение дел и неправильно судите о нем. (50) Конечно, о состоянии рынка и праздничной ярмарки, плохо или хорошо они снабжены, по этим данным, пожалуй, можно судить, но насчет государства, которое, по представлению того, кто бы всегда хотел властвовать над греками, одно только могло бы дать ему отпор и вступиться за свободу, – о таком государстве судить надо, клянусь Зевсом, не по тому, хорошо ли снабжено оно товарами, но по тому, может ли оно рассчитывать на преданность союзников и достаточно ли сильно оно своим вооружением. Вот на что надо смотреть в нашем государстве. А это все у вас ненадежно и отнюдь не в благополучном состоянии. (51) Вы убедитесь в этом, если взглянете на дело вот с какой точки зрения. Когда в делах у греков было наиболее тревожное состояние? Да другого такого времени, как теперь, никто, пожалуй, не укажет. Действительно, в прежнее время греческий мир всегда разделялся лишь на две таких стороны – лакедемоняне и мы, а из остальных одни подчинялись нам, другие им. Царь же сам по себе внушал недоверие одинаково всем; но если он оказывал поддержку тем, которые терпели поражение на войне, он сохранял за собой доверие лишь до тех пор, пока не добивался равновесия между теми и другими, но после этого уже и те, кого он спасал, ненавидели его не менее, чем те, которые были его врагами с самого начала. (52) А сейчас, во-первых, у царя установились дружественные отношения со всеми греками, и хуже всего эти отношения именно с нами, если только теперь мы хоть немного не поправим их. Во-вторых, повсеместно образуется много простасий³⁵ и, хотя на первенство заявляют притязания все, но на деле все отступились от этого и только все завидуют и не доверяют друг другу, а не тем, кому следовало бы; все держатся особняком, сами по себе – аргосцы, фиванцы, лакедемоняне, коринфяне, аркадяне, мы. (53) Но хотя весь греческий мир разделился на столько частей и на столько династий³⁶, все-таки, если сказать откровенно всю правду, ни у кого из них в государственных учреждениях и советах нельзя увидать, чтобы греческие³⁷ дела обсуждались так редко, как у нас; и это естественно: любит ли кто-нибудь нас, верит ли нам или боится – все равно никто не вступает с нами в переговоры. (54) А причина этого не в какой-нибудь одной ошибке, граждане афинские (тогда легко было бы вам это исправить), но во многих и разнообразных ошибках, сделанных за все время; все их одну за другой я не стану перечислять, но назову только одну, к которой восходят все остальные, причем попрошу вас, если буду говорить откровенно сущую правду, отнюдь не сердиться на меня за это. Выгоды всякого благоприятного положения у вас проданы, и вы получили на свою долю праздное существование и покой; прельстившись этим, вы не возмущаетесь против своих обидчиков, а награды достаются другим людям. (55) Конечно, всех вообще примеров такого рода не сто́ит нам разбирать сейчас; скажу только об одном³⁸: всякий раз как зайдет речь об отношениях к Филиппу, сейчас же встает кто-нибудь и заявляет, что не надо заниматься пустыми разговорами и писать предложение о войне, и сейчас же прибавит к этому для сравнения одно за другим: «какое хорошее дело – мир!» – «как тяжело содержать большое войско!» или: «некоторые люди хотят расхищать государственные деньги!» или еще какие-нибудь речи в этом же роде, стараясь придать им вид как можно более правдоподобный. (56) Но, конечно, относительно соблюдения мира не вас надо убеждать, поскольку вы и так вполне убеждены в этом и потому сидите сложа руки, но того, кто войною только и занят: если он согласится на это, то с вашей стороны все это уже есть налицо. А тяжелыми надо считать не те затраты, которые мы делаем на свое спасение, но бедствия, которые постигнут нас в случае, если мы не согласимся на эти затраты; разговоры же о том, что «будут расхищены государственные деньги», надо прекращать, изыскав меры к их сохранению, а вовсе не отказываясь от собственной пользы. (57) Но меня возмущает уже само по себе то обстоятельство, как некоторые из вас сокрушаются при мысли, что будут расхищены деньги, хотя от вас зависит и беречь их, и карать грабителей, но не сокрушаются о том, что Грецию всю, вот так – одно место за другим, расхищает Филипп и притом расхищает, собирая силы против вас. (58) Так в чем же, значит, причина такого несоответствия, граждане афинские, почему про одного человека, который так явно совершает преступления, захватывает города, никто из этих людей ни разу не сказал, что он совершает преступление и является зачинщиком войны, а между тем ораторов, которые советуют не допускать этого и не оставлять без помощи эти города, они обвиняют в том, будто они затевают войну? Это потому, что вину за огорчения, ожидающие нас от войны (неминуемо ведь, конечно, неминуемо, что от войны бывает много горя), они хотят свалить на тех ораторов, которые обычно предлагают ради вашей пользы наилучшие меры. (59) Они думают, что, если вы единодушно и согласно будете обороняться против Филиппа, вы его победите, и им не дадите возможности получать деньги в качестве наемников, а если, наоборот, после первой же тревоги вы начнете обвинять кого-нибудь и привлекать к суду, тогда сами они будут выступать в качестве обвинителей против них и достигнут этим сразу двух целей – и в ваших глазах приобретут себе славу, и от него получат деньги, а вы за то самое, за что следует покарать их, будете карать людей, которые в своих речах защищали вашу же пользу. (60) Вот на что они рассчитывают и на чем строят свои обвинения, будто некоторые люди хотят затеять войну. Но я лично знаю хорошо, что, хотя до сих пор никто из афинян не писал предложения относительно войны, Филипп захватил уже многие города, принадлежащие нашему государству, и вот теперь послал помощь в Кардию³⁹. Конечно, раз мы сами не хотим видеть того, что он воюет с нами, он был бы самым безумным из всех живых людей, если бы сам стал раскрывать это. Действительно, уж раз сами обижаемые отрицают это, что́ же еще делать обидчику? (61) Но что мы будем говорить тогда, когда он пойдет уже против нас самих? Он, конечно, и тогда не будет говорить, что воюет, как не говорил и орейцам, когда его воины были уже в их стране, как еще раньше того не говорил ферейцам, когда подступил уже к их стенам, и как не говорил вначале олинфянам до тех пор, пока не вступил со своим войском в самую страну их. Или, может быть, и тогда про людей, которые станут призывать к обороне, мы все еще будем говорить, что они затевают войну? В таком случае нам остается только… быть рабами: ведь другого нет ничего. (62) Да кроме того, и опасность, которая угрожает вам, совсем не такова, как всем остальным: ведь Филипп хочет не просто подчинить своей власти наше государство, а совершенно его уничтожить. Он знает отлично, что рабами быть вы и не согласитесь, и хоть бы даже согласились, – не сумеете, так как привыкли главенствовать, затруднений же ему доставить при случае будете способны более всех остальных людей, взятых вместе. Ввиду этого он и не пощадит вас, если выйдет победителем. (63) Итак, следует иметь в виду, что борьба сейчас предстоит за самое существование, и потому людей, явно продавшихся ему, надо *ненавидеть и* запороть на колоде. Нельзя ведь, никак нельзя одолеть внешних врагов государства, пока вы не покараете врагов внутри самого государства, но вы будете натыкаться на них, как на подводные камни, и по необходимости не поспевать за теми. (64) Как вы думаете, почему теперь он надругается над вами (иначе никак нельзя, мне кажется, назвать то, что он делает) и не прибегает даже к обману, хотя бы под видом благодеяния, как это делает по отношению ко всем остальным, но уже прямо угрожает? Так, например, фессалийцев он путем многих подачек вовлек в теперешнее состояние рабства; а уж сколько раз он обманывал злополучных олинфян, когда сначала отдал им Потидею, потом и еще много других мест, про то и сказать никто не мог бы. Вот теперь он старается обольстить фиванцев, передав им под власть Беотию и избавив их от долгой и тяжелой войны. (65) Таким образом все они получили какие-нибудь выгоды сами для себя, но за это одни уже теперь поплатились, как всем известно, другие еще поплатятся, когда только настанет время. А вы – я молчу о том, чего вы лишились прежде, – но ка́к вы были обмануты при самом заключении мира, скольких владений вы лишились при этом! Разве не покорил он фокидян, Пилы, области во Фракии, Дориск, Серрий, самого Керсоблепта? Разве сейчас не завладел он государством кардийцев и разве не признает этого сам? (66) Почему же к вам он относится совершенно иначе, чем ко всем остальным? – А потому, что из всех вообще государств в одном только вашем предоставляется свобода говорить на пользу врагам и, получив взятку, без страха выступать перед вами, хотя бы вам пришлось лишиться вашего собственного достояния. (67) Не было бы безопасно в Олинфе высказываться в пользу Филиппа, если бы заодно с этими людьми не был облагодетельствован и народ олинфский предоставлением в его распоряжение Потидеи. Не было бы безопасно в Фессалии высказываться за Филиппа, если бы народ фессалийцев не был облагодетельствован тем, что Филипп изгнал у них тиранов и вернул им участие в Пилейской амфиктионии. Не было это безопасно в Фивах, пока он не отдал им Беотию и не разгромил фокидян. (68) А вот в Афинах, хотя Филипп не только отнял Амфиполь и землю кардийцев, но и обращает Эвбею в укрепленный оплот против вас и теперь идет походом на Византию, можно безопасно говорить в пользу Филиппа. Да и недаром же некоторые из этих людей быстро делаются из нищих богатыми, из неизвестных и бесславных славными и именитыми, а вы, наоборот, из славных бесславными и из богатых бедными; (69) для государства ведь богатством я считаю союзников, доверие и общее расположение, а всем этим как раз вы теперь и стали бедны. А вследствие того, что к этим вещам вы относитесь беспечно и предоставляете их своему течению, он благоденствует и велик, и страшен всем – грекам и варварам, а вы одиноки и унижены, блистаете изобилием продовольствия на рынке, но до смешного слабы в подготовке того, что нужно для войны.

(70) Между тем некоторые из ораторов, подавая свои советы, руководятся, как я наблюдаю, одними соображениями, когда дело касается вас, и другими, когда касается их самих; именно, вам они говорят, что надо оставаться спокойными, даже если кто-нибудь действует вам во вред, сами же они никак не могут у вас оставаться спокойными, хотя никто не наносит им вреда. Но если бы кто-нибудь, не допуская никакой брани, спросил тебя, Аристомед⁴⁰: «Скажи, пожалуйста, – в чем тут дело? – раз ты знаешь определенно (никого ведь нет, кто бы не знал таких вещей), что жизнь частных людей идет без потрясений, без хлопот и опасностей, тогда как жизнь политических деятелей сопряжена с обвинениями, неустойчива и полна изо дня в день борьбы и невзгод, так почему же все-таки ты избираешь не ту спокойную и безмятежную жизнь, а эту полную опасностей?» – что́ бы ты на это ответил? (71) Да, если бы мы предложили тебе указать по правде самое лучшее, какое можешь, основание, – именно, что на все это ты идешь ради чести и славы, тогда я не понимаю, почему же себе самому ты считаешь нужным для достижения этого все делать – и трудиться, и подвергаться опасностям, между тем, когда дело идет о государстве, ты советуешь ему бросить без раздумья все как пришлось. Ведь не скажешь же ты, что тебе самому надо занимать в государстве видное положение, тогда как государству нашему никакого значения среди греков не нужно иметь. (72) Также я не вижу и того, чтобы безопасность нашего государства требовала от него заниматься только своими собственными делами, а чтобы тебе, наоборот, было опасно не вмешиваться вовсе, подобно всем остальным, в чужие дела; нет, напротив, я, вижу, что именно для тебя от твоей деятельности и вмешательства во все дела происходят крайние опасности, тогда как для государства – от бездействия. (73) Или, клянусь Зевсом, может быть, у тебя есть дедовская или отцовская слава, и позорно будет, если на тебе она кончится, тогда как у государства предки были неведомые и ничтожные? – Нет, и это не так! У тебя отец был вор, если он был похож на тебя, а у нашего государства отцами были такие люди, которых знают все греки, поскольку благодаря им сами они *дважды* спаслись от величайших опасностей. (74) Но, как видно, некоторые политические деятели не умеют относиться к делам личным и к делам своего государства так, как того требует справедливость и гражданское сознание. Нет, – если из этих людей некоторые, едва выйдя из тюрьмы, забывают про себя, кто они, разве справедливо допустить, чтобы наше государство, которое до сих пор главенствовало над остальными и занимало первое место, теперь находилось в полном бесславии и унижении?

(75) Хотя много еще я мог бы сказать и о многих делах, я все-таки кончаю, так как думаю, что и сейчас, и во всякое другое время дела государства приходят в упадок не от недостатка речей; но это бывает тогда, когда вы, прослушав обо всех необходимых мерах и единодушно признав правильность сделанных предложений, после этого с таким же вниманием, сидя здесь, слушаете ораторов, которые хотят губить и портить все это, и это вы делаете не потому, чтобы не знали их (вы знаете отлично, едва поглядев на человека, кто говорит за плату и действует в пользу Филиппа и кто в самом деле имеет в виду наилучшие цели), но только для того, чтобы, обвинив последних и подняв на смех и разбранив это дело, самим ничего из своих обязанностей не исполнять. (76) Вот вам истинная правда, наилучший совет, высказанный со всей откровенностью, просто из преданности, – речь, не пропитанная ради лести ни пагубой, ни обманом, не способная принести деньги оратору, но зато и не направленная на то, чтобы предать дела государства в руки врагов. Итак, надо или покончить с этими обычаями, или уж никого другого не винить в плохом состоянии всех дел, кроме самих себя.