Текст книги "Плантагенеты. Короли и королевы, создавшие Англию"

Восхождение Иоанна

Была суббота, 10 апреля 1199 года. На Руан опускалась темная весенняя ночь. Хьюберт Уолтер, архиепископ Кентерберийский, укладывался спать. Завтра наступит Вербное воскресенье, праздник триумфального въезда Иисуса в Иерусалим. Для Уолтера это была ночь раздумий. Предстоятель английской церкви, герой Святой земли, он и сам дошел почти до Иерусалима.

Было уже поздно, когда ему доложили о прибытии гостя. Уильям Маршал требовал срочной встречи с Уолтером. Этого визита архиепископ с ужасом ждал уже несколько дней.

Они оба были посвящены в тайну, известную немногим доверенным слугам Плантагенетов: король Ричард серьезно ранен у Шалю-Шаброля. Они ждали новостей о его состоянии, вопреки всякой вероятности надеясь на лучшее, – но готовились и к худшему. Уолтер понимал, что столь поздний визит Маршала не сулит ничего хорошего. Биография Маршала сохранила для нас слова, которыми они в тот вечер обменялись.

«Давай, – сказал Уолтер, как только Маршал вошел. – Выкладывай свои новости!» Выражение лица архиепископа в этот момент, должно быть, выдавало обуревавшие его дурные предчувствия.

«Могу лишь сказать, что дело плохо, милорд», – произнес Маршал.

Король Ричард умер. Для них обоих это было кошмарное известие. Как только по континенту поползут слухи о неожиданной смерти 41-летнего короля, политическая карта Европы начнет стремительно меняться. Возвращением своего могущества в конце 1190-х годов Плантагенеты были обязаны лично Ричарду, его умению повести за собой и его превосходству над Филиппом II Французским. Ричард привел империю Плантагенетов от хаоса к триумфу. Самым его горячим желанием было прогнать Филиппа вон со всех французских земель, принадлежавших Плантагенетам. Этой задаче он подчинил все свое правление, этой целью связал всех, кто шел за ним. Примирение Плантагенетов и Капетингов было скорее личной договоренностью двух королей, чем политическим урегулированием конфликта двух великих держав. Со смертью Ричарда все могло пойти прахом.

Или, как сказал той ночью архиепископ Кентерберийский, обсуждая с Уильямом Маршалом последствия драматического события: «Мы утратили преимущество».

Двое мужчин вели беседу в сгущающейся тьме. Смерть Ричарда была лишена смысла. За что наказал его Бог? За жадность? За похоть? Может, Господь был зол на него? Понять было невозможно. Уолтер и Маршал могли лишь гадать, что готовит им будущее.

Ричард умер, не оставив законных детей, а последние несколько лет жил отдельно от своей жены Беренгарии. Не оставил он и ясных указаний насчет престолонаследия. Не было сына, которого можно было бы короновать как младшего короля. Не было дочери, которую можно было бы выдать замуж за подходящего преемника. Все крутилось вокруг Ричарда. В отличие от своего отца, Ричард унаследовал земли Плантагенетов целиком. В 1180-х Аквитанию, Анжу и Англо-нормандское королевство еще можно было отдать разным наследникам, но сейчас эти территории воспринимались скорее как одна большая вотчина.

Уже давно было понятно – с 1190 года, когда Ричард ушел в крестовый поход, – что, если империю Плантагенетов унаследует кто-то один, это будет либо его брат Иоанн, либо 12-летний племянник Артур Бретонский, постигавший секреты управления герцогством под руководством матери, Констанции. В начале правления Ричард склонялся к кандидатуре Артура, но на смертном одре назвал своим преемником Иоанна.

Маршал, государственный деятель, целиком и полностью преданный Плантагенетам, выступал за старшего претендента. Высказываясь против кандидатуры Артура, Маршал сказал Уолтеру, что герцог Бретонский полагается на дурных советчиков. Он назвал его «неприступным и заносчивым». «Если мы призовем его на нашу сторону, мы навлечем на себя беды и неприятности, – сказал Маршал. – В нем нет любви к Англии. Я считаю, ему не стоит быть королем. Подумайте лучше о правах Иоанна: похоже, именно он ближайший в роду наследник земель своего отца и брата».

Вряд ли права Иоанна невозможно было оспорить. Даже на рубеже нового столетия правила престолонаследия были так же туманны, как и на протяжении всего XII века. Кто имеет больше прав на престол: сын младшего брата короля (Артур, сын Джеффри, третьего сына Генриха II) или же самый младший брат короля Иоанн? Знатоки права и писатели тех времен расходились во мнениях. В Европе обычаи разнились, и довольно часто дело решали, основываясь на личных качествах конкретных претендентов. Вряд ли Хьюберт Уолтер на исходе той апрельской ночи мог привести безусловные аргументы в пользу Артура. Но, обращаясь к Маршалу, он произнес страшное пророчество, основываясь не на законах престолонаследия, но на том, что он знал об Иоанне.

«Одно могу тебе сказать, – начал он. – Ты в жизни ни о чем не пожалеешь сильнее, чем об этом своем решении».

Иоанн не внушал доверия. Похоже, эта черта характеризовала его ярче всего. Ни вельможи, ни чиновники не верили ему и не верили в него, и тому были убедительные причины. К 1199 году Иоанн запятнал свое имя отвратительными примерами предательства, легкомыслия и бесславных провалов – начиная с раннего невольного участия в династических распрях семьи Плантагенетов в качестве Иоанна Безземельного, избалованного любимчика отца, и до продиктованного завистью поведения во время долгого плена брата. В последние годы правления Ричарда Иоанн вел себя безупречно, но все помнили, что он вытворял, пока Ричард отсутствовал в стране. Иоанн бунтовал против назначенных Ричардом министров и иерархов Церкви, попустительствовал смещению юстициария Уильяма Лонгчампа, подговаривал короля Шотландии напасть на Англию, распространял слухи о смерти брата, умолял Филиппа II помочь ему завладеть английским троном, принес Филиппу ленную присягу за континентальные земли, принадлежавшие брату, отдал французскому королю чуть ли не все герцогство Нормандское, пытался подкупить германского императора, чтобы тот сгноил его брата в тюрьме, и практически в одиночку привел земли и границы Плантагенетов в то жалкое состояние, в котором нашел их Ричард по возвращении.

И это только то, что касалось политики. Как человек он был еще хуже. И хотя Иоанн с 1195 года, примирившись с Ричардом, сидел тише воды ниже травы и послушно служил королю, многие по-прежнему считали его недостойным доверия. Современные ему авторы писали и об отталкивающей манере поведения Иоанна, которая резко контрастировала с аурой благородства, окружавшей его брата. Подобно Ричарду и Генриху II, Иоанн славился своими непомерными финансовыми требованиями и неукротимым темпераментом. Он был жесток, как Генрих, и угрожал страшными карами тем, кто перечил ему. Но, в отличие от Ричарда и Генриха, он был слабым и нерешительным; благородства в нем не было ни на грош. Многие хронисты писали, что Иоанн и его приспешники всегда были рады посмеяться над чужими несчастьями. Его считали неблагонадежным, подозрительным типом, слушающим советов недобрых людей. Еще на заре его карьеры Вильям Ньюбургский называл его «врагом естества».

На фоне такой враждебности Иоанн в 1199 году был вовсе не уверен, что корона достанется ему без боя. Но в том, что Филипп II поддержит претензии Артура, он не сомневался. Первое, что сделал Иоанн, – захватил королевскую казну в замке Шинон. У него были все основания так поступить: пока он навещал могилу брата в Фонтевро и выражал соболезнования вдове, общественное мнение в центре империи Плантагенетов склонялось на сторону Артура. На Пасху бароны Анжу, Мена и Турени – самого сердца империи, созданной Генрихом II, – публично поддержали бретонца, моментально отрезав Нормандию от Пуату и остальной Аквитании. Иоанн поехал в Ле-Ман, любимый город отца, но стража не пустила его внутрь, и он чуть не попал в лапы Филиппа и Артура.

Только в Руане, где по обычаям герцогства брат однозначно имел больше прав на престол, чем племянник, Иоанна встретили более-менее приветливо. 25 апреля его провозгласили герцогом Нормандии и возложили на его голову корону из золотых роз. Это была хоть какая-то победа – потому что потерять Нормандию после всех усилий последних пяти лет было бы действительно жалким провалом.

Чтобы получить власть над остальными доменами Ричарда, Иоанн обратился к доверенным лицам, которые должны были обеспечить ему политическую поддержку. Несравненная Алиенора, ныне 75-летняя, возглавила движение, имевшее целью утвердить ее сына Иоанна наследником Аквитании. В начале 1190-х Иоанн ее разочаровал, но герцогиня всегда была на стороне своих детей. Жена двух королей, она бы сделала все, что в ее власти, лишь бы быть матерью еще троих. Она собрала армию под командованием известного предводителя наемников Меркадье, громила силы, верные Артуру Бретонскому, и помогала Иоанну закрепить за собой наследные права перед лицом жесткой оппозиции. В это время в Англии Маршал, вооружившись верой в легитимность Иоанна, приступил к активным действиям. Он рассылал по стране эмиссаров, убеждавших английских баронов присягнуть Иоанну на верность: те, кто имел интересы по обе стороны Ла-Манша, понимали, что Иоанн, уже коронованный герцогом Нормандии, может лучше защитить их права. Так что при поддержке Хьюберта Уолтера и юстициария Джеффри Фицпетера Иоанна приняли в качестве короля. Но, как позже вспоминал Маршал, так активно агитировавший за Иоанна в той ночной беседе, «ни гасконцы, ни лимузенцы, ни пуатевинцы или анжуйцы, ни бретонцы не были с этим согласны, поскольку не хотели его правления».

Иоанн Вялый Меч

Старый король Франции встретился с новым королем Англии на границе принадлежавших им земель. Разница в возрасте между ними составляла всего два года, но опыт их был несопоставим. Была середина января 1200 года. Тридцатидвухлетний Иоанн занимал трон восемь месяцев. Филипп II, которому исполнилось 34, царствовал уже почти 20 лет. Только что миновало Рождество, и все еще действовало перемирие, запрещавшее военные действия в период рождественских праздников. Это была их первая встреча с момента интронизации Иоанна. Короли долго обсуждали условия перемирия, тепло обнявшись по завершении разговора. Иоанну наверняка казалось, что он вошел в тесный круг царственных особ.

Филипп же, скорее всего, понимал, что вот, наконец, перед ним соперник Плантагенет, которого он сможет одолеть. Он хорошо знал Иоанна. Они уже не раз воевали и на одной стороне, и друг против друга, но никогда на равных. Иоанн всегда был ребенком, младшим братом, просителем, а Филипп – королем и судией.

Есть все основания полагать, что Филипп не принимал Иоанна всерьез. Поведение английского короля во время пленения Ричарда можно было назвать по меньшей мере трусливым. Сделки, на которые он готов был пойти, лишь бы почувствовать на голове тяжесть короны, явно демонстрировали, что Иоанн жаждет власти, но вряд ли дорос до понимания самой сути власти. Иоанн был из тех людей, кто первым отводит взгляд и не способен оказать сопротивления, когда их лишают даже законных прав.

Иоанна короновал Хьюберт Уолтер в день Вознесения Господня, 25 мая 1199 года. Король прибыл с континента в компании нескольких друзей. В этот раз для пышной церемонии не было времени. Новому королю выразили почтение и завалили его подарками, но чувствовалось, что все это лишь необходимая формальность, а не настоящее торжество. Иоанн не мог и не хотел задерживаться в своем новом королевстве. Помазание на царство и коронация были лишь прологом к защите Нормандии, Анжу и слабых мест на границах его новых владений.

Иоанн вернулся на континент уже через полмесяца. Ситуация в Нормандии требовала неотложного внимания; ему нужны были союзники. Филипп поддерживал претензии Артура Бретонского, и объединенные франко-бретонские силы атаковали Анжу, Мен и Турень. Велик был риск лишиться стратегически важных земель, расположенных между Нормандией и Аквитанией.

Высадившись в Дьеппе, Иоанн заново заключил союзы с графами Фландрскими и Булонскими, которые так старательно поддерживал Ричард. Осенью 1199 года он выступил против Филиппа в Анжу. Тут Иоанну удалось сделать удачный ход. Гильом де Рош – самый могущественный барон в графстве, возглавлявший восстание от имени Артура, – внезапно перешел на сторону Иоанна. Просочились известия, будто император Отто IV и папа Иннокентий III приняли сторону Иоанна, и де Рошу казалось, что удача отворачивается от Филиппа.

Когда де Рош не поделил с французским королем замок в Мене, между ними, к счастью для Иоанна, пробежала черная кошка. Де Рош встретился с Иоанном в Ле-Мане, чтобы официально подтвердить свой переход на службу к новому сюзерену. Он привез с собой потрясающий подарок: своих важнейших союзников – Артура Бретонского и его мать Констанцию, готовых заключить мир. Теоретически такой поворот событий лишал Филиппа всякого повода продолжать войну. Но для этого Иоанну нужно было примириться со своим племянником, а он этого сделать не сумел. Констанция и Артур приехали ко двору Иоанна даже в большей тревоге, чем де Рош. Они просто не верили, что новый король обойдется с ними достойно. 22 сентября они официально признали власть Иоанна, но, как только наступила ночь, сбежали обратно ко двору Филиппа.

Таков был расклад сил в январе 1200 года, когда Иоанн и Филипп встретились на границе. Артур формально подчинился Иоанну, но находился при Филиппе, по-прежнему представляя собой потенциальную угрозу. К тому же многие союзники Иоанна оставили его, отправившись в Четвертый крестовый поход, объявленный папой Иннокентием III. На турнире в Шампани в ноябре 1199 года графы Фландрии, Блуа, Перша и маркиз Монферратский объявили, что принимают крест. Болдуин Фландрский удвоил оскорбление тем, что немедленно начал переговоры с Филиппом, лишив Иоанна возможности атаковать позиции французского короля в Нормандии с двух фронтов одновременно.

В этих условиях Иоанн решил, что лучше заключить мир, чем продолжать сопротивление. И вот, через пять месяцев после январских объятий, в мае 1200 года, английский и французский короли заключили, как предполагалось, прочный мир в Ле-Гуле.

Оглядываясь на договор в Ле-Гуле, хронист Гервазий Кентерберийский вспоминает, что думали о нем люди – судя по слухам и болтовне торговцев и пилигримов. Гервазий пишет, что недоброжелатели Иоанна окрестили его «Иоанн Вялый Меч». Сам Гервазий был с этим не согласен: он полагал, что в условиях усталости от войны и финансового истощения мирный договор был оправдан. Но нет сомнений, что уступку, которую Иоанн сделал Филиппу в самом начале своего правления, многие считали необдуманной. Когда договор был скреплен, Андреас Маршьеннский, автор с севера Франции, с презрением писал, как «вяло» Иоанн ведет войну, не выдерживая никакого сравнения с отважным и решительным Ричардом. Андреас считал, что в Ле-Гуле Иоанн отказался от прав на замки, ради которых «и затевалась вся война».

По условиям мирного договора Франция получала значительное преимущество. Филипп согласился признать Иоанна сюзереном большей части континентальных земель, принадлежавших его брату и отцу, и согласился, что Артур должен принести Иоанну оммаж как его вассал. Но французский король отказался уступить Иоанну важные пограничные области. Хуже всего, что Франции достался целиком нормандский Вексен, за исключением громадной крепости и города Лез-Андели, построенных Ричардом. Та же судьба постигла и Эвре, еще одно важное графство, расположенное между Францией и Нормандией. На юге, в Берри, Иоанн отдал Филиппу Исуден, Грасе и Бурж. Он считал все это мелкими уступками и, в отличие от Ричарда и Генриха II, не понимал, что с таких мелких уступок и начинаются большие неприятности.

Но самой значительной уступкой Иоанна был даже не его отказ от лоскутков приграничных территорий, а пересмотр взаимного расположения королей на феодальной лестнице. С 1156 года, когда Генрих II впервые принес оммаж Людовику VII, короли Плантагенеты теоретически признавали, что держат свои континентальные земли по праву, дарованному им французским королем. Но по большей части это была простая формальность. Иоанн же превратил формальность в реальность. В обмен на признание Филиппом его прав Иоанн согласился уплатить 20 000 марок в качестве налога на наследство. Это был крайне серьезный компромисс, потому что он превращал теоретическое вассальное подчинение во вполне реальное.

Филипп, не стесняясь, напичкал договор, заключенный в Ле-Гуле, указаниями, которые были бы уместны разве что в ситуации строгого подчинения вассала сеньору. Иоанн принял ленную присягу Артура с оговоркой, что не будет посягать на права своего нового вассала. Его вынудили разорвать союзы с Фландрией и Булонью – не только в качестве жеста доброй воли, но в качестве признания, что графы Фландрские и Булонские прежде всего вассалы Капетингов и в первую очередь должны сохранять верность французской, а не английской короне. В договоре не упоминалась только Аквитания, которую Иоанн технически удерживал как наследник своей матери.

У Иоанна было достаточно убедительных причин пожертвовать в Ле-Гуле столь многим. Его брат ободрал королевство как липку своими непомерными финансовыми требованиями. Сколько еще оно могло терпеть неподъемные налоги, сборы с баронов и безжалостное давление на Церковь? Сколько еще Шато-Гайаров потребуется, чтобы изгнать французского короля из Вексена – по сути, узкой полоски земли, важной скорее стратегически, чем экономически? Как долго еще сможет Англия оплачивать наемников, необходимых, чтобы держать Нормандию в полной боевой готовности? Как мог Иоанн сохранить систему союзов своего почившего брата, когда все его потенциальные союзники уходили в крестовый поход? Не проще ли было примириться с Филиппом, чем попусту тратить силы на борьбу с ним?

Соблазнительный ответ на все эти вопросы заключался в соглашении, которое Иоанн скрепил, обнявшись с королем Франции в январе 1200 года и подписав майский договор. Еще события 1193–1194 годов показали, что Иоанн жаждал власти, а не драки. В общем, в первые пять месяцев XIII века Иоанн сдал позиции, которые его брату, отцу и деду пришлось завоевывать почти 100 лет. Опровергнуть остряков-пилигримов, подслушанных Гервазием Кентерберийским и обзывавших Иоанна Вялым Мечом, несложно: им были невдомек проблемы королей. Но очень скоро станет ясно, насколько серьезные неприятности ожидали Иоанна впереди, и причиной тому были уступки, сделанные в Ле-Гуле.

Триумф и катастрофа

29 июля 1202 года большой отряд рыцарей, гремя доспехами, прискакал под стены замка Миребо. Их было больше двух с половиной сотен – значительная сила, и прибыли они с пугающей целью: они намеревались захватить Алиенору Аквитанскую.

Старой королеве было 78 лет, и она рассчитывала, что в таком преклонном возрасте налеты вражеских армий уже не будут ей грозить. Но внизу, у стен, в гуще тяжелых кованых шлемов, кольчуг, арбалетов, мечей и пик она разглядела знакомое лицо: своего 16-летнего внука, Артура Бретонского. Еще один Плантагенет хотел лишить ее свободы. Приключения, которыми была так богата ее жизнь, не закончились.

Причины, подтолкнувшие Артура к попытке взять в плен свою бабушку, были просты: она могла стать важным заложником в войне за наследство Плантагенетов, которую он вел против своего дяди Иоанна.

Где-то среди осаждавших был и Гуго де Лузиньян. У Гуго имелись свои причины страстно ненавидеть Плантагенетов. Два года назад король Иоанн внезапно вторгся в Ангулем – графство, соседствующее с землями Гуго, – и выкрал юную невесту Гуго, Изабеллу Ангулемскую, прямо у него из-под носа. С тех пор Иоанн делал все, что только мог, чтобы спровоцировать и унизить семью Лузиньянов, напомнить им, что он теперь на стороне их противников, графов Ангулемских, и потешался над их подчиненным положением. Он не только увел у них девушку– со свадьбы прошло два года, но Иоанн не упускал возможности указать Лузиньянам их место: он беззастенчиво нападал на их вассалов и замки в графствах таких удаленных, как Ла Марш и Э, и (хоть и безуспешно) призывал их предстать перед его судом и защитить себя и свои требования, вступив в судебный поединок с его лучшими рыцарями.

Иоанн вел себя с Лузиньянами как самодур и сам толкнул их в распростертые объятия Филиппа II. В первые годы XIII века за королем Филиппом уже закрепилось прозвище Август, под которым он и войдет в историю. В 1201–1202 годах он собрал огромную и боеспособную армию. К весне 1202 года он был готов двинуть ее на Плантагенетов. Опираясь на феодальное превосходство, достигнутое благодаря договору в Ле-Гуле, Филипп объявил, что лишает Иоанна всех континентальных владений. Он свел Лузиньянов с Артуром, которого посвятил в рыцари, обручил со своей младшей дочерью Марией и признал герцогом Бретонским и Аквитанским, графом Анжу и Мена. Затем он отправил Лузиньянов и своего юного протеже атаковать позиции Иоанна в Анжу.

Алиенора, даже будучи слаба здоровьем, следила за политическими событиями с тревогой. Она быстро поняла, что представляет собой заманчивую цель для новых друзей внука. Как ни мечтала вдовая королева отойти от политики и связанных с нею опасностей, политика никак не хотела оставить в покое ее. Как и ожидалось, враги пришли за ней в Фонтевро, в ее роскошное убежище в монастыре. Она жила там уже около года, восстанавливая силы после завершения своей последней дипломатической миссии – долгого путешествия на север Испании, где среди своих внучек от дочери Элеоноры она выбрала жену для Людовика, сына Филиппа II: принцессу Бланку Кастильскую. Узнав заранее о приближении сил Артура и Гуго Лузиньяна, она поспешила уехать из Фонтевро в Пуатье. Но до цели не добралась – они настигли ее в Миребо. Вражеские рыцари караулили у стен замка, и надеяться королева могла лишь на то, что подоспеет помощь с севера. С дороги она успела отправить срочное сообщение Иоанну, который в то время находился в Нормандии и оборонял свои пограничные замки от армий Филиппа, рыщущих по Вексену. Добраться до матери раньше, чем падут стены замка, он мог только чудом. Но надежда на чудо – это все, что у Алиеноры оставалось.

Пока его мать молилась в Миребо, Иоанн торчал в Ле-Мане. Он ждал, чтобы вербовщики, отправленные им в Англию, собрали армию наемников. За лето его войско платных головорезов значительно выросло. Сейчас, в конце июля, людей было достаточно, чтобы одолеть Филиппа на севере, а Артура и Лузиньянов – на юге. Письмо Алиеноры застало его в Ле-Мане. Внезапно в нем вскипела кровь Плантагенетов.

О Генрихе II говорили – обычно его изумленные и обиженные недруги, – что он мог внезапно появиться в любой точке своей империи и именно тогда, когда его меньше всего ждали. Он обладал сверхчеловеческой способностью на безумной скорости гонять и себя, и свои армии по огромным территориям Плантагенетов, и в этом был секрет его успеха. В Иоанна словно вселился дух отца. Он покрыл 80 миль, отделявших Ле-Ман от Миребо, меньше чем за 48 часов: немыслимая скорость даже для легковооруженных солдат.

Они прибыли к Миребо вечером 31 июля и обнаружили, что пуатевинцы уже проложили себе путь в город. Мятежники явно подготовились к прибытию Иоанна и заблокировали огромными земляными валами все городские ворота за исключением одних. «В безопасности ждали они прибытия короля, уверенные в своих многочисленных и испытанных в сражениях рыцарях и командирах», – писал Ральф из Коггесхолла. Но одной уверенности оказалось мало.

По пути в Миребо Иоанн захватил Гийома де Роша, аристократа, который в 1200 году перешел на его сторону, оставив Артура. Де Рош заключил с королем сделку. Он согласился возглавить атаку на город и замок при условии, что именно ему в случае пленения Артура будет принадлежать решающий голос в определении его судьбы. Иоанн с готовностью согласился. Они расположились лагерем у земляных валов, окружавших город, и де Рош стал готовить атаку, которую планировал начать с первыми лучами солнца.

В городе на рассвете брат Гуго де Лузиньяна, Джеффри, лакомился жареными голубями. Яростная атака на единственные действующие городские ворота застала его врасплох. Его люди окружили замок, но люди Иоанна окружили город и готовились протаранить ворота. Завязались яростные уличные бои, возглавляемые неистовым де Рошем, под которым пали три лошади, пока он без устали обрушивался на ворота замка. Устрашившись мощи и неукротимой энергии противника, в попытке избежать свирепых атак де Роша, бунтовщики укрылись в замке. Но удержать его они не смогли. Силы Иоанна под командованием сенешаля де Роша разгромили врага в пух и прах. Алиенора обрела свободу – Артур, Гуго и Джеффри Лузиньяны, а с ними и «252 лучших рыцаря» ее потеряли.

Это была безусловная, полная победа армии под командованием английского короля – первая с тех пор, как Ричард освободил Яффу в 1192 году. Иоанн мгновенно обезглавил сопротивление Лузиньянов в Аквитании и к тому же пленил Артура – самое опасное оружие, которое мог применить против него Филипп. Иоанн не упускал случая потыкать в это носом всех, кого только мог встретить на обратном пути в Нормандию. Его знатные пленники шли, закованные в тяжелые цепи: недвусмысленное предупреждение о карах, ожидающих бунтовщиков. Артура и Джеффри Лузиньяна отвезли в Фалез; Гуго де Лузиньяна держали в Кане, в одиночном заключении и под внушительной охраной. Прочих узников под конвоем отправили в английские крепости, многих – в Корф, мрачный замок, возвышающийся над холмами Пурбек в Дорсете. Их заключение будет горьким и мрачным.

Артуру пришлось еще хуже. В Фалезе родился Вильгельм Завоеватель. Крепость – самое сердце древней Нормандии – располагалась неподалеку от бывшей столицы герцогства, Кана – шумного города, над которым высился большой нормандский замок с квадратным донжоном. Там-то и держали 16-летнего Артура – в самых жутких условиях.

Условия содержания в средневековой тюрьме обычно зависели от статуса узника. Благородным пленникам приходилось полегче, нежели бедным и неплатежеспособным. Но тюрьмы Иоанна были мрачны, опасны и безотрадны для всех без исключения. Согласно Уильяму Маршалу, знатоку правил ведения войны и рыцарских обычаев, Иоанн «обращался со своими пленниками самым отвратительным образом и держал их в таком унизительном заточении, что даже его люди, будучи свидетелями такой жестокости, считали ее оскорблением и позором».

За весь XIII век не случится другого такого постыдного и бесславного тюремного заключения, как история с пленением Артура. Мало того что герцог был высокопоставленным заложником – в отсутствие у Иоанна собственных детей он был его потенциальным преемником на троне Англии и конкурентом в борьбе за наследство Плантагенетов на континенте. Он появился на свет на окраине Франции, в диких кельтских местах, что считались родиной легендарного короля Артура, в честь которого герцога и назвали.

Когда он попал в руки своего дяди, и его статус, и кровное родство с Иоанном должны были обеспечить ему определенный уровень безопасности. Зная о том, как он ценен для Филиппа, Артур, должно быть, рассчитывал, что Иоанн, убоявшись последствий, не причинит ему серьезного вреда. Вероятно, ему предстоит провести долгое время в плену, а его герцогству – понести некоторый политический урон, но когда-нибудь Филипп выкупит или отобьет его у Иоанна.

Но Иоанн не был ни расчетливым, ни благородным типом короля. Несмотря на успех в Миребо, с конца 1202 года он был одержим идеей, что со всех сторон его окружают предатели. И при этом он раздувался от гордости, добившись превосходства над своими противниками. «Самонадеянность и чванство короля перешли всякие границы, – писал Маршал, – они так затуманивали ему глаза, что он не видел реального положения дел».

Мы не знаем, сколько было известно Артуру, сидящему в темнице, о действиях Иоанна в первые месяцы его заключения. Но, если какая-то информация к нему вообще просачивалась, он должен был знать, что, пока Иоанн над ним измывается, Нормандия рушится, расколотая недовольством и изменой. Все вокруг внезапно вспомнили, что нормандцы и анжуйцы испокон веку враждовали. Верность, которую внушал Ричард благодаря своим лидерским качествам, быстро таяла; люди переходили на сторону французской короны, и Иоанну больше не на кого было опереться.

Несмотря на то что Артур был буквально отрезан от мира, сам факт его пленения имел далеко идущие последствия. В герцогстве ширился ропот, что Иоанн неблагородно обращается со своими пленниками. Да и по отношению к своим союзникам он вел себя отвратительно. Гийом де Рош, в сентябре 1202 года возглавивший стремительную атаку на Миребо, понадеялся на твердое обещание Иоанна предоставить ему право решать судьбу Артура и остался ни с чем. «Король так и не сдержал обещания, данного де Рошу, – писал Маршал. – Из-за такого дурного обращения де Рош потом перешел на сторону короля Франции. Король сделал грубую ошибку, не доверившись ему».

Лишиться поддержки Гийома де Роша уже было серьезным промахом. Но, когда де Рош увел с собой другого важного союзника Иоанна, Эмери де Туара, все стало еще хуже. Эмери несколько раз то принимал сторону Иоанна, то оставлял его, и ограничить его влияние удавалось только благодаря настойчивым усилиям Алиеноры Аквитанской. Эмери и де Рош не были естественными союзниками, но Иоанн умудрился объединить врагов общей ненавистью, и эти двое принялись совместными усилиями разорять Анжу. Уже через месяц они захватили город Анж, столицу графства.

Это были далеко не последние союзники, отвернувшиеся от Иоанна. Вплоть до декабря 1202 года английский король пытался удержать Анжу, но противостоять волне мятежников, переходящих на сторону Филиппа, было уже невозможно. Кусок за куском Анжу вырывали из рук Иоанна, пока от исконной земли Плантагенетов не осталась всего лишь горстка замков.

Анжу балансировал на грани, и Аквитанию тоже охватила смута. В начале 1203 года Иоанн освободил Лузиньянов, захваченных в плен при Миребо. Он намеревался протянуть им руку дружбы, в которой так надменно отказал им два года назад, и надеялся получить взамен поддержку в Северной Аквитании. Как бы не так! Они оставили уйму заложников и убедительно пообещали примерно себя вести, но, вырвавшись на свободу, тут же взбунтовались. Иоанн, в отличие от Ричарда, был для южан чужаком. Он не понимал их порядков; серьезного опыта, без которого не удержать герцогство в повиновении, у него не было, да и аквитанские бароны никогда не боялись его и не доверяли ему.

К концу 1203 года беды Иоанна умножились настолько, что ситуация уже не поддавалась контролю. «Он видел, что положение его земель и безопасность границ ухудшаются день ото дня в результате войны с французами, которые его не любили и разграбляли его земли… с попустительства перебежчиков, покинувших его лагерь», – писал Маршал. Отступив в декабре в Нормандию, Иоанн попытался укрепить свои замки гарнизонами наемников, но это только разозлило местных жителей, потому что эти же самые наемники грабили их города и монастыри, отбирая припасы и ценные вещи.