Текст книги "Пятое сердце"

– Невероятно, – прошептал Джон Хэй.

– Да, – согласился Холмс.

– Откуда нам знать, что эти якобы шрамы – не очередной грим? – спросил Кларенс Кинг.

Холмс, который уже застегнул жилет и надевал пиджак, на мгновение замер:

– Хотите вложить пальцы в раны? Это возможно, особенно в хирургический надрез. Почти на две фаланги указательного пальца. Сейчас я снова сниму рубашку…

– Нет! – замахал руками Кинг.

– Так вы говорили, что полковник Себастьян Моран переждал зиму и попытался убить вас на обратном пути из Тибета весной девяносто второго, – сказал Хэй.

– Ничего подобного, – ответил Холмс, застегивая запонки. – Вот человек, который трижды попал в меня с такого большого расстояния. Уже несколько лет он, а не Моран самый меткий стрелок и самый опасный убийца в мире.

Перед тем как раздеться, он убрал вторую фотографию во внутренний нагрудный карман, но сейчас вновь достал ее и пустил по кругу.

Когда она добралась до Джеймса, тот с удивлением увидел размытый снимок очень молодого человека: короткая стрижка с мыском на лбу, острые скулы, уши, плотно прилегающие к голове, глаза (по крайней мере, на карточке) совершенно черные.

– Снимок сделан на оживленной индийской улочке агентом британской Секретной службы в Нью-Дели, который был убит на следующий день. Это единственная известная фотография сына полковника Морана. Качество плохое, но других снимков разведке и полиции добыть не удалось. Сын, разумеется, незаконный. Полковник Моран оставил множество внебрачных отпрысков в Индии, Африке, Европе и Англии, однако именно этого мальчика, рожденного от варшавской авантюристки, Моран забрал у матери и воспитал сам. Возил по всему миру в качестве помощника в своих охотничьих экспедициях и, не сомневаюсь, в заказных убийствах. Мальчик учился быстро. Его зовут Лукан. Он потеснил Морана в роли самого опасного убийцы, какого мир имеет несчастье знать, но, в противоположность отцу, не убивает за деньги. Только из своих фанатичных политических взглядов. Его цель и его бог – анархия.

Холмс сделал паузу и продолжил:

– И этим, то есть отсутствием корыстных мотивов, он разительно отличается от своего отца, полковника Морана. Однако на границе Сиккима с Тибетом они оба оказались на службе у одного хозяина… международной группы анархистов, которая сперва отправила полковника Морана за мной в восемьдесят девятом, а когда тот не преуспел в задуманном, отрядила вместо него Лукана.

– Анархисты, – пробормотал Кларенс Кинг. – Теперь воображаемый заговор.

– Боюсь, заговор самый что ни на есть реальный, – сказал Холмс. – Я тоже скептически относился к угрозе международного анархизма, когда в восемьдесят первом году приехал расследовать убийство вашего президента Гарфилда. И да, в этом случае не было прямого заговора. Однако позже я выяснил, что полковник Моран был убийцей на службе у анархо-террористов во время так называемых Хеймаркетских беспорядков восемьдесят шестого года в Чикаго. Я неопровержимо доказал американским властям и полиции, что выстрелы, убившие троих гражданских и четверых полицейских – при общем числе погибших четыре и семь соответственно, – были сделаны с крыши здания в полуквартале от площади. Полковник Моран и его сообщник, не Лукан, стреляли из новейших винтовок Лебеля. Такую же винтовку полковник бросил на месте неудавшейся попытки покушения на жизнь ее величества в Лондоне годом позже.

– Я ничего об этом не читал, – сказал Хэй.

– И не прочтете, – ответил Холмс. – По крайней мере, пока не исчезнет анархистская угроза Англии, Европе и Соединенным Штатам.

– Угроза эта представляется довольно случайной и спорадической, мистер Холмс, – заметил Хэй.

Джеймс подумал: «Неужто Джон поверил, что мы имеем дело с Шерлоком Холмсом?»

– Согласно их планам – отнюдь не случайная и не спорадическая, – сказал Холмс. – У них есть список монархов и президентов, которых они планируют убить. В восемьдесят седьмом, как я говорил, они наняли Морана убить ее величество королеву Викторию в день пятидесятилетия восшествия на престол. И Моран едва не преуспел в этом замысле. Он бросил в Лондоне винтовку Лебеля – первую модель винтовки, в которой применили патрон с бездымным порохом, – и я при посредстве моих методов доказал, что именно из нее стреляли на Хеймаркете. Список по-прежнему в силе. Анархисты намерены убить вашего президента Кливленда первого мая, в день открытия Международной Колумбовой выставки в Чикаго. Я должен оставаться в Америке до того времени, чтобы предотвратить покушение.

– Моран… старший или младший? – спросил Кинг.

– Что?

– Вы сказали, что Моран шесть лет назад покушался на жизнь королевы Виктории, – сказал Кинг. – Полковник Моран, старший, или Лукан Моран – младший?

– О, в этой истории есть лишь один Моран – полковник, – ответил Холмс. – Он не дал Лукану своей фамилии.

– Можно мне еще раз посмотреть второй снимок? – попросил Джон Хэй.

Холмс, которому Кинг вернул прошедшую по кругу фотографию, подошел к столу и положил ее на кожаную обивку стола перед Джоном Хэем.

– Я знаю этого человека, – прошептал тот. – Это юный кузен Ребекки Лорн… близкой приятельницы Кловер Адамс… Клифтон Ричард. Тоже фотограф. Они с Кловер часто беседовали о фотографическом искусстве.

– Он покупал ей химические реактивы для проявки, – сказал Холмс тоном утверждения, не вопроса. – И в том числе раствор цианистого калия.

– Да… да… кажется, вы правы, – сдавленно ответил Хэй.

– Именно так. – Холмс вытащил из кармана третью фотографию и положил ее на стол перед Хэем.

Джеймс и Кинг встали и подошли, чтобы взглянуть на снимок.

Его явно сняли в студии, где делают парадные портреты знаменитостей, и женщина на нем выглядела как знаменитость на парадном портрете: темные волосы уложены в высокую прическу, большие темные глаза сияют, полные губы улыбаются, руки держат парасольку, бросающую на лицо легкую тень.

– Да это же Ребекка Лорн, ближайшая подруга Кловер в последний год ее жизни! – проговорил Джон Хэй. – Тут она моложе, чем во время нашего знакомства, но узнается безошибочно. Очень привлекательная молодая дама.

– Да, – подтвердил Кинг. – Я тоже был знаком с нею в то время… с этой Ребеккой. Помню, Кловер впервые увидела ее из окна прежнего дома Адамсов, «маленького белого дома» номер шестьсот семь по Эйч-стрит. Ребекка в течение нескольких недель каждый день проходила в одиночестве по Лафайет-сквер, и наконец Кловер спустилась на улицу и предложила знакомство. Потом они виделись очень часто, даже когда Кловер впала в глубокую меланхолию.

– И странным образом, – заметил Шерлок Холмс, – меланхолия миссис Адамс только усиливалась, несмотря на все усилия мисс Лорн – и ее кузена Клифтона – ободрить приятельницу.

Генри Джеймс впервые видел женщину на фотографии, но он знал про замечательную Ребекку Лорн только из писем.

– Адамс вроде бы говорил, что Кловер часто фотографировала свою приятельницу Ребекку, – проговорил Хэй, трогая край карточки.

– Нед Хупер сказал мне это два года назад, – очень тихо ответил Холмс.

– И Клифа… кузена Ребекки… тоже, – добавил Кларенс Кинг. – Я видел пробные отпечатки с пластинок, которые Кловер сняла на пикнике в Рок-Крик-парке. Она сказала тогда, что Клиф был бы прекрасной моделью, если бы не вертел головой вопреки ее просьбе не двигаться.

– Быть может, он сознательно не хотел выйти четким на снимке, – пробормотал Холмс.

– Однако мне кажется, один или два снимка вышли удачными, – продолжал Кинг. – Они просто не отвечали высоким стандартам Кловер.

– Адамс по-прежнему хранит эти снимки? – спросил Холмс. – И кузена, и мисс Лорн?

– Практически наверняка, – ответил Хэй. – Они все теперь тщательно подписаны и убраны в архив.

– Но вам их не увидеть, – добавил Кларенс Кинг. – Адамс не говорит о Кловер, тем более о ее смерти, и никому не даст смотреть эти фотографии. Даже те, что она показывала всем: отца, Генри и Ричардсона, их архитектора.

– Вот почему мне надо попасть в дом мистера Адамса до его возвращения, и так, чтобы там не было слуг, – сказал Холмс. – Если Кловер Адамс сделала четкую фотографию очаровательного кузена мисс Лорн, в распоряжении Секретной службы и полиции всего мира окажется второй снимок главного анархиста-убийцы, незаконного сына и блистательного воспитанника полковника Морана.

– Если Клифтон и впрямь этот… Лукан, – начал Джон Хэй, по-прежнему держа холеными пальцами фотографию, – то кто такая Ребекка Лорн?

– Мать Лукана, которую он убил вскоре после того, как они – я полагаю, совместно – подстроили смерть Кловер Адамс, – ответил Холмс.

Он взял карточку со стола и аккуратно убрал в карман.

– Это старый снимок – он хранится у меня уже много лет, джентльмены, – матери Лукана, покойной оперной дивы, актрисы и успешной шантажистки Ирэн Адлер.

Глава 19

Холмс вслед за объектом слежки вошел в поезд Вашингтон – Нью-Йорк. Сыщик был одет как мелкий чиновник или конторский служащий: темный костюм изрядно, хотя и не до неприличия затерт, ботинки блестят, но сбиты, шляпа начищена, но видно, что старая. Этот конкретный чиновник или служащий был кучеряв и рыжеволос; лицо обрамляли длинные бакенбарды, вошедшие в моду во время Войны Севера и Юга с легкой руки генерала Амброуза Бернсайда. Желтые гнилые зубы торчали вперед, как у кролика (Холмс знал, что люди избегают задерживать взгляд на лицах с торчащими испорченными зубами). Щеки были красные не от румянца, а от какого-то кожного раздражения.

Еще одна причина не вглядываться в лицо чересчур пристально.

Чиновник или служащий читал вашингтонские дневные новости, так что, оглядываясь со своего места в головной части вагона, объект слежки видел только поднятую газету.

Холмс вовсе не хотел тратить остаток дня – того самого понедельника, 27 марта, утром которого раскрыл свою личность Джону Хэю и Кларенсу Кингу, – на поездку в Нью-Йорк, но понял, что может проследить за этим человеком сегодня или никогда. Вокруг смерти Кловер Адамс сплелась странная паутина, и, чтобы ее распутать, требовалось исследовать несколько ниточек (по крайней мере, связанных с ближайшими друзьями Кловер) и выяснить, куда они приведут.

Эта конкретная ниточка могла привести в тупик, и Холмс охотнее провел бы остаток дня за разбором машинописных писем и конвертов, обещанных Джоном Хэем. К тому же требовалось проникнуть в дом Генри Адамса, но это можно было отложить до позднего вечера вторника. Клара Хэй сказала, что слуги Адамса получили несколько выходных и вернутся 29 апреля, в среду, к середине дня, чтобы проветрить и приготовить дом к встрече хозяина, которого ждали в пятницу, 1 мая.

Итак, на слежку за этим человеком оставался один день – сегодняшний. Холмс поверх газеты смотрел на его широкую спину и светлый затылок. Объект вполне может выскочить на какой-нибудь промежуточной станции. В таком случае Холмсу надо будет быстро встать и выйти за ним, но так, чтобы это выглядело совершенно естественно.

Холмс скучал по Лондону, где не был уже почти два года. Скучал по своим комнатам в доме номер 221б по Бейкер-стрит, по миссис Хадсон, даже по Ватсону, но больше всего – по самому городу. Когда-то, готовясь к будущей карьере сыщика-консультанта, он год проработал кебменом и гордился, что знает каждую улицу, бульвар, проезд и проулок в Сити. Более того, Холмс поставил себе целью запомнить в Сити каждую контору, мануфактуру, склад и особняк – геркулесов труд, тем более что начиная с семидесятых годов Лондон ломали, сносили и перестраивали, как никакой другой город в мире. Торговая контора, не менявшая адреса последние полтора века, внезапно разорялась и переезжала в район поплоше, поскольку цена аренды в престижном районе взлетела до небес.

Что важнее, Холмс знал расписание поездов по Англии вообще и лондонских в частности. И у него, и у Ватсона был свой затрепанный «Бредшо». Майкрофт Холмс выучил «Бредшо» наизусть и мог на память привести расписание любого поезда в любое время дня и ночи.

Шерлок Холмс подозревал, что Майкрофт, который никогда и никуда не ездил, демонстрирует таким образом свое превосходство.

Но по крайней мере в Лондоне у Холмса всегда был желтый «Бредшо» в кармане или в саквояже. Здесь, в Америке, не было ничего похожего на этот архиполезный справочник, только ненадежные расписания тех или иных железнодорожных компаний. Оставалось лишь надеяться, что данный поезд и вправду идет в Нью-Йорк.

Под стук колес Холмс думал о Генри Адамсе, покойной Кловер Адамс, Кларенсе Кинге, Джоне Хэе и Кларе Хэй. Мертвые и в могилах оберегают свои секреты, хоть и не так ревниво, как живые.

Холмс знал, что Генри Джеймс был знаком с Кловер Адамс задолго до того, как она стала женой Генри Адамса. И он мало встречал людей, оберегавших свои тайны ревнивее, чем Генри Джеймс. Однако Холмс уже знал тайну тайн Джеймса, которую тот оберегал пуще жизни.

Разумеется, они не обсуждали этого в разговорах, но у сыщика Шерлока Холмса и писателя Генри Джеймса не было женщин. Холмс давно отринул всякие мысли о любви или телесной близости, дабы целиком посвятить себя своему призванию. Джеймс на подобные расспросы отвечал в сходном духе: он, мол, «старый холостяк» и не может жениться, ибо повенчан с литературой.

Однако Холмс видел, что дело куда сложнее.

На пароходе было много молодых пассажиров обоего пола, и они частенько прогуливались по палубе под руку: мужчины с женщинами, женщины с женщинами, мужчины с мужчинами.

Холмс не знал, играет ли Джеймс в покер, бридж или другую карточную игру, в которой важно не выдавать своих чувств, но если бы играл, его непроницаемое лицо давало бы ему огромные преимущества. Он с каменным выражением выслушивал самые неожиданные известия. Но раз, не зная, что Холмс за ним наблюдает, Джеймс задержал взгляд на двух хохочущих молодых людях, с американской непосредственностью шагавших рука об руку. И в этом взгляде были зависть, тоска… и вожделение. Не обязательно плотское – скорее очень сильное душевное движение.

Холмса не заботило его открытие. Ему был важен лишь самый факт, что это – а также стыд за свое здоровье, боли в спине и сложные отношения со старшим братом Уильямом – тайна тайн Джеймса. Ничто из названного не имело прямого касательства ни к главной задаче Холмса в Америке, ни к побочному расследованию смерти Кловер Адамс.

* * *

После бесконечной череды пригородных станций поезд прибыл наконец на Центральный вокзал Нью-Йорка на пересечении Сорок второй улицы и Парк-авеню. Двухэтажное Центральное депо еще не было, разумеется, шестиэтажным Центральным вокзалом (его Холмсу и Джеймсу предстояло увидеть в начале двадцатого века) и уж тем более – исполинским Гранд-Сентрал-Терминалом, который появится на этом месте в 1913 году и сто лет спустя отметит свой юбилей.

Огромный свадебный торт Центрального депо пронизывали темные порталы под колоссальными указателями «НЬЮ-ЙОРК – ГАРЛЕМ», «НЬЮ-ЙОРК – НЬЮ-ХЕЙВЕН», «НЬЮ-ЙОРК – ГУДЗОН». Оттуда начинались пути, по которым ходили конки.

Объект слежки, очевидно знакомый с лабиринтом здешнего пересадочного узла, быстро вышел из вагона, поднялся по лестнице, пересек запруженное людьми открытое пространство и припустил бегом, чтобы успеть на конку, идущую по Парк-авеню. Холмсу оставалось лишь, придерживая шляпу, кинуться следом. Он едва успел в последнее мгновенье запрыгнуть на подножку.

Если бы объект обернулся, то заметил бы преследователя. Однако он уже сел в головной части вагона, развернул газету и погрузился в чтение.

Холмс знал, что этот человек состоит в нескольких элитарных (по американским меркам) клубах и что в двух из них у него есть комнаты: в «Юнион-клаб» на пересечении Шестьдесят седьмой улицы и Парк-авеню и в «Сенчури-клаб» в доме сорок два по Восточной Пятнадцатой улице. Кроме того, у него был постоянный номер в гостинице «Брансвик» на Мэдисон-сквер, на углу Пятой авеню и Двадцать пятой улицы.

Сейчас объект направлялся не в «Юнион-клаб», поскольку конка ехала по Парк-авеню на юг, а к пересечению Шестьдесят седьмой улицы и Парк-авеню надо было ехать на север. То же относилось и к «Сенчури-клаб», недавно переехавшему по адресу: Западная Сорок третья улица, дом семь.

Если бы объект хотел попасть в гостиницу, где, как знал Холмс, у него был постоянный номер, то сошел бы с конки не южнее Двадцать пятой улицы, поскольку «Брансвик» располагался в двух кварталах к востоку от ее перекрестка с Парк-авеню.

Однако человек, поглощенный газетой, которую купил на Центральном вокзале, проехал остановки и на Двадцать пятой, и на Двадцать третьей улице. Значит, его целью были не «Юнион-клаб», не «Сенчури-клаб» и не гостиница «Брансвик».

На Юнион-сквер конка повернула, чтобы не выезжать на Бродвей, затем продолжила путь на юг – четыре квартала по Четвертой авеню и дальше по Лафайет-стрит. Человек, за которым следил Холмс, продолжал читать газету, не выказывая намерения сойти в районе Канал-стрит. Когда Лафайет-стрит соединилась с Сентр-стрит и впереди показалась ратуша, он поднялся и встал на подножку, готовясь спрыгнуть. Холмс выждал еще полквартала, тоже спрыгнул и вернулся через толпу прохожих, стараясь не потерять из виду голову и плечи объекта.

Он уже понял, куда тот направляется, и несколько удивился. Холмс полагал, что если объект намерен пересечь Ист-Ривер, то сядет на паром. Когда стало ясно, что это не так, Холмс обрадовался. Он несколько раз бывал в Нью-Йорке с завершения строительства Бруклинского моста в 1883 году, но еще не имел случая там побывать. Приезжая поездом на Манхэттен, пассажиры, которым требовалось сделать пересадку, обычно отправлялись на Статен-Айленд или в Бруклин паромом, как и поступили они с Генри Джеймсом полторы недели назад.

Объект заплатил пошлину служащему в узорной чугунной будке и по широкой чугунной лестнице поднялся на платформу. Холмс, занявший очередь человек через шесть от него, тоже заплатил пошлину и влился в толпу на перроне. Трамваи ездили посередине моста, пешеходы шли над ними, экипажам и телегам были отведены полосы по бокам. Холмс знал, что трамваи на мосту не останавливаются, поэтому спокойно вошел в заднюю дверь вагона и сел спиною к объекту слежки. Тот сидел в головной части вагона. Холмс следил за его отражением в окне, не опасаясь, впрочем, что объект выпрыгнет на ходу – это было бы не только трудно, но и бессмысленно.

Холмс отметил на будущее (вдруг, как ни мало это вероятно, придется когда-нибудь расследовать дело, связанное с Бруклинским мостом), что вагоны здесь новые и роскошные, куда лучше, чем на большей части нью-йоркских трамвайных линий: раздвижные двери, украшенные фигурным литьем, удобные ряды сидений, большие окна.

Ньюйоркцы и бруклинцы давно привыкли, что трамваи на мосту ездят без лошадей или паровоза, а вот немногочисленные туристы даже ахнули, когда вагон плавно отошел от остановки, словно сам по себе. Холмс знал, что под рельсами проходит постоянно движущийся канат, к которому цепляется вагон. Знал он и то, что в Сан-Франциско канатных трамвайных линий куда больше, а подъемы и спуски – куда круче. Тем не менее даже здесь уклон, на который взбирался вагон, был вполне ощутим.

Шерлок Холмс был не склонен особо восхищаться творениями Природы или человека. Первые лишь изредка служили фоном для убийств и чаще всего не имели касательства к его работе, вторые он считал эфемерными по сравнению с масштабами времени. Подростком Холмс прочел Дарвина и вынес из него убеждение, что человеку следует осознать свое ничтожное место в мире и больше об этом не думать и что даже пирамиды и прочие «чудеса зодчества» недолговечны, как песчаные замки на брайтонском пляже.

Поэтому соборы и великие сооружения любой эпохи не трогали душу Шерлока Холмса. Редкими исключениями были Лондонский мост и Биг-Бен, чаще слышимый, чем видимый сквозь плотный смог Сити, – символы города, в котором сыщик работал и который он любил, насколько вообще позволял себе подобные чувства.

Однако сейчас, глядя вверх, Холмс вынужден был признать, что каменные башни Бруклинского моста (трамвай как раз проходил под первой) и впрямь потрясают воображение. Долгие десятилетия ни одно здание Нью-Йорка не могло сравниться по высоте с двухсотвосьмидесятичетырехфутовым шпилем церкви Троицы. Три года назад высочайшим сооружением города стал трехсотдевятифутовый небоскреб Уорлд-билдинг на углу Парк-роу и Франклин-стрит. И хотя каменная арка, под которой сейчас ехал трамвай, вздымалась лишь на 117 футов, а башни – на 159 футов над путями и на 276 с половиной футов над водой, их каменная неоготическая мощь впечатляла даже невпечатлительного Холмса.

Он знал, что эти точные числа лишь зря занимают бесценное место на чердаке его памяти – высота арок, башен и моста едва ли когда-нибудь поможет в расследовании, – однако эти сведения остались от множества бессонных ночей, проведенных за чтением новейшего, девятого издания Британской энциклопедии, 1889 года. Ватсон считал приобретение этих двадцати пяти томов пустой тратой денег, поскольку у Холмса уже имелись шестое и восьмое издания, однако сыщик ни разу не пожалел о покупке. И хотя из двух братьев уникальные математические способности достались Майкрофту, Холмс, на свою беду, раз увидев факт в форме чисел, уже не мог забыть его никакими силами.

Этот воистину поразительный мост держится на тросах, протянутых через две каменные башни, которые вздымаются на 276 футов над водой.

«Америка, – уже не в первый раз думал Холмс, – страна великих грез, которые нередко воплощаются в жизнь».

Тем временем трамвай преодолел спуск от второй башни и замедлился, приближаясь к бруклинской остановке, еще более вычурному ажурному сооружению, чем на нью-йоркской стороне. Холмс знал, как вагоновожатый сбрасывает скорость: постепенно разжимая хитроумный «захват Пейна», осуществляющий сцепление вагона и троса. Про изобретение полковника У. Г. Пейна сыщик слышал лишь потому, что в середине восьмидесятых душеприказчик Пейна нанял его расследовать нарушение патента на захват (применявшийся до тех пор лишь в Сан-Франциско) молодой трамвайной компанией в Париже.

Холмс вышел вслед за объектом, и вскоре, после короткой поездки на конке, оба уже шагали на юго-восток по грубому булыжнику Флэтбуш-авеню. Сыщик шел в полуквартале от объекта, который за все время ни разу не обернулся. На витрины магазинов, где мог бы увидеть отражение преследователя, он тоже не смотрел.

Холмс смутно помнил, что Бруклин – если не считать ирландских и негритянских районов на севере – был некогда зажиточным городом из широких, обсаженных деревьями авеню и красивых добротных домов. Район, в который они вошли сейчас, хоть и располагался неподалеку от тех мест, где старую застройку снесли при возведении моста, был далеко не зажиточным. Приличный трехэтажный дом, покрашенный в модный розовый, голубой, салатный или оранжевый цвет, мог по обеим сторонам соседствовать с чудовищными развалюхами.

В один из таких приличных домов на Гудзон-стрит и направлялся объект. Он взбежал на крыльцо, отпер дверь, что-то крикнул (Холмс с расстояния в полквартала не различил слов) и тут же очутился в объятиях двух девочек и женщины с младенцем на руках.

Младенец, девочки и женщина были чернокожие, особенно женщина. Девочки в чистеньких белых платьях отличались чуть более светлой кожей, но волосы их – аккуратно расчесанные и заплетенные в косы с красивыми бантами – вились, как у негритянок. Картина могла означать только одно: отец семейства вернулся к любящей жене и детям. Холмс несколько удивился: человек, за которым он следил, был белым.

* * *

– Да, у них трое детей. Две старшие – девочки, – сказала миссис Бейнс. У нее спереди не хватало одного зуба.

– Младшенький – мальчик. Был еще мальчик, их первенец, но он умер. Его звали Лерой, – добавила миссис Янгфилд, седая негритянка, старшая из собеседниц Холмса.

Они разговаривали в ее доме на Гудзон-стрит, через улицу от здания, в которое вошел объект.

Сыщик избавился от пышных бакенбард, торчащих передних зубов и парика, а собственные волосы расчесал на прямой пробор, обильно смазав бриллиантином. Теперь на нем были толстые очки без оправы, из левого пиджачного кармана торчали семь карандашей. Перед началом разговора он извлек из портфеля толстую папку с разграфленными листами.

Час был поздний. В нескольких домах на стук Холмса так и не открыли, сочтя, очевидно, что белому человеку нечего делать в цветном районе. Однако миссис Янгфилд, а также ее гостья и добрая приятельница миссис Бейнс, выглянув в щелку, решили, что хлипкий белый джентльмен им не опасен.

Холмс представился мистером Уильямсом и сказал, что проводит «учет населения», дабы Бруклинская филантропическая ассоциация улучшила местные парки и детские площадки. Чернокожие дамы слушали нетерпеливо, но подобрели, как только он вытащил два доллара и попросил ответить на несколько вопросов о соседях.

– Так вы говорите, их фамилия Тодд? – Холмс, вытянув губы трубочкой, склонился над анкетой со множеством пунктов.

– Да, – сказала миссис Янгфилд. – Джеймс и Ада Тодд. Имена детей тоже назвать?

– Не думаю, что это нужно, – ответил Холмс. – Но вы сказали, в семье две девочки и мальчик?

– И Ада опять с кузовком, – сообщила миссис Бейнс. – Говорила мне, старый дом становится для них тесноват.

– Вы, случайно, не знаете их возраст? Можно приблизительно.

Заполняя анкету, Холмс тихонько присвистывал и причмокивал через вытянутые трубочкой губы: правительственный чиновник, которому нравится быть правительственным чиновником (ехидный упрек, который он как-то адресовал Майкрофту, на что тот в своей неподражаемо неспешной манере ответил: «Я не работаю на британское правительство, брат. По временам я и есть британское правительство»).

– Мистеру Тодду пятьдесят один – пятьдесят два, – ответила миссис Янгфилд. – Аде девятого апреля исполнится тридцать два.

Холмс ничего не сказал о разнице в возрасте. Он своими глазами видел ее в свете угасающего дня.

– Вы не знаете, случаем, когда они поженились? – спросил Холмс все с тем же причмокиванием. Просто еще одна строчка в анкете.

– Какое дело Бруклинской филоциции до того, когда повенчались законно венчанные люди? – Миссис Бейнс возмущенно уперла руки в боки.

– Двадцать второго сентября тысяча восемьсот восемьдесят восьмого, – сказала миссис Янгфилд.

Миссис Бейн уставилась на приятельницу:

– Элла… да откуда… ты… это… знаешь? Точный день, когда Ада обженилась? Я свой-то день свадьбы не упомню.

– Я запоминаю числа и даты, – сказала миссис Янгфилд. – Тотти, годовщина твоей свадьбы – четырнадцатого декабря. Хотя какая теперь разница, если Генри четыре года как сбежал.

Миссис Бейнс отвела взгляд и сердито топнула ногой.

– Ада рассказывала мне, что они с Джеймсом поженились в Нью-Йорке, в доме ее тетки на Западной Двадцать четвертой улице, – продолжала миссис Янгфилд. – Пригласили цветного методистского пастора из церкви на Восемьдесят пятой улице. У них был пирог с глазурью и настоящая музыка.

Миссис Бейнс взглядами метала в приятельницу стрелы, однако не перебивала.

– Почти всё, – сказал Холмс. – Род занятий мистера Тодда… Он работает на газовом заводе?

– Нет-нет, вы перепутали! – рассмеялась миссис Бейнс. – Адин муженек – проводник на железной дороге. Из Балтимора. Старший проводник. Да только… бедная Ада. Вечно его куда-то отправляют: в Пенсильванию, Мичиган, Огайо, Иллинойс, Массачусетс… даже в Канаду, не помню, как те места называются.

– Онтарио и Квебек, – подсказала миссис Янгфилд.

– Куда бы ни посылали, это всегда надолго, – продолжала миссис Бейнс, явно злясь, что ее соседка и лучшая приятельница столько всего помнит. – Ада одна дома, опять с пузом, одна-одинешенька с двумя девочками и малышом. Зарабатывает Джеймс хорошо, а вот дома бывает по два дня в два месяца.

– Не буду больше тратить ваше время, – сказал Холмс, убирая папку и поправляя очки. – Вы мне очень помогли. Полученные от вас сведения о Тоддах и других соседях помогут Бруклинской филантропической ассоциации профинансировать устройство чудесной детской площадки в вашем районе.

– Дети отлично играют на пустырях, – проворчала миссис Бейнс. – Что нам надо, так это приличный чистый салун, какой был на Флэтбуш-авеню, пока строители моста все там не посносили.

– Молчи уж лучше, Тотти, – сказала миссис Янгфилд. – Не слушайте ее, мистер Уильямс.

Холмс кивнул, приподнял шляпу, сошел с крыльца и уже почти повернулся, чтобы идти, но потом вновь глянул на женщин:

– Уж простите, если вопрос неделикатный. Он есть в анкете, но мне редко приходится его задавать…

Женщины ждали.

– Я случайно видел мистера Джеймса Тодда, не имея чести быть ему представленным… – с явным смущением проговорил Холмс. – У этого джентльмена голубые глаза и светлые волосы… их осталось немного, но они определенно светлые… и очень белая кожа…

Миссис Бейнс расхохоталась от души, так что дыра в ряду ровных белых зубов стала еще заметнее.

– Значит, он и вас провел…

– Провел?.. – начал Холмс.

– Джеймс Тодд притворяется, – ответила миссис Янгфилд. Судя по голосу, она тоже испытывала смущение. – Он говорил Аде, что притворяется с детства.

– Да-да, – все еще смеясь, подхватила миссис Бейнс. – Джеймс Тодд – тот еще притворщик.

– Притворяется, – повторил Холмс. – Вы хотите сказать, притворяется…

– Белым, – сказала миссис Янгфилд. – Джеймс Тодд не выглядит черным, но Ада не устает повторять, что его дедушка и мама были рабами на плантации в Каролине. На плантациях творилось много безобразий, и многие дети от тех безобразий притворяются. Хотя мало кто из них так похож на белого, как Джеймс Тодд.

– Ему хоть хватило совести жениться на своей, – добавила миссис Бейнс.

Холмс в последний раз приподнял шляпу:

– Еще раз спасибо вам, дамы.

* * *

Сев в ночной поезд до Вашингтона, Холмс понял, что очень устал. Завтрашний день обещал быть напряженным: Холмс планировал к обеду выяснить, кто рассылал карточки «Ее убили», а с наступлением темноты проникнуть в дом Генри Адамса – всегда непростая задача в респектабельном и модном районе, где на улицах много полицейских.

Теперь он знал секрет одного из пяти «сердец»: мистер Кларенс Кинг, «самый завидный жених Америки», по выражению Джона Хэя и журнала «Сенчури», с сентября 1888 года тайно женат на цветной женщине по имени Ада Коупленд. Не было сомнений, во всяком случае у соседок, что две девочки, живой младенец, умерший Лерой (чье имя, происходящее от французского le roi – король, – намекало на настоящую фамилию отца) и ребенок, которому предстоит вскоре родиться, – дети «Тодда». Холмс и сам отметил, что малыш и одна из девочек выглядят очень светлокожими, особенно по сравнению с черной красавицей-матерью.