Текст книги "Гиперион. Падение Гипериона"

Рахиль и ставший ее любовником Мелио Арундес начали составлять карту Сфинкса, пользуясь методом, который применялся по меньшей мере уже семьсот лет, а впервые был испробован при изучении египетских пирамид еще в двадцатом веке. Установив чувствительные детекторы радиации и космических лучей в самой нижней точке Сфинкса, они регистрировали траектории частиц, прошедших через массу камня над ними, пытаясь таким путем обнаружить скрытые комнаты или проходы, не выявленные даже глубинным радаром. Из-за наплыва туристов и негативного отношения Комитета местного самоуправления к подобным исследованиям (чиновники опасались, что археологи повредят Гробницы) Рахиль и Мелио работали по ночам: выйдя в полночь из лагеря, они за полчаса добирались пешком до Сфинкса, а потом ползли через лабиринт коридоров, освещенных голубыми люм-шарами, на свою площадку. Там, под сотнями тысяч тонн камня, они до утра сидели за приборами, вылавливая из треска наушников звон частиц, рожденных в чреве умирающих звезд.

Временные приливы почти не мешали исследованию Сфинкса. Оказалось, что эта гробница слабее других защищена антиэнтропийными полями, и физики сумели точно определить те периоды, когда повышение прилива грозило неприятностями. Высокий прилив начинался в 10:00, а уже через двадцать минут он откатывался к Нефритовой Гробнице, расположенной в пятистах метрах к югу. Туристам разрешалось приближаться к Сфинксу после 12:00, а чтобы застраховаться от непредвиденных случайностей, все покидали площадку к 09:00. Кроме того, в различных точках вдоль дорожек и тропинок между Гробницами физики установили хронотропные датчики, которые при изменении высоты прилива включали мониторы, а также предупреждали посетителей об опасности.

Это случилось ночью, за три недели до первой годовщины работы экспедиции на Гиперионе. Стараясь не разбудить любимого, Рахиль поднялась, села в джип и отправилась к Гробницам. Они с Мелио решили, что дежурить у приборов каждую ночь обоим глупо, и теперь чередовались: один работал на площадке, другой в это время готовил исходные данные для заключительного этапа работ – радарного картографирования дюн между Нефритовой Гробницей и Обелиском.

Ночь была прохладна и прекрасна. Мириады звезд – вчетверо, а то и впятеро больше, чем на небе Мира Барнарда, – рассыпались от горизонта до горизонта. С гор, расположенных на юге, дул сильный ветер, и казалось, дюны шевелятся и что-то шепчут.

Лампы на площадке еще горели. Физики заканчивали работу и грузили оборудование на свой джип. Она поболтала с ними, потом, когда они уехали, выпила чашку кофе, взяла ранец и отправилась в двадцатипятиминутное путешествие по коридорам Сфинкса.

Наверное, в сотый раз она принялась гадать, кто построил эти Гробницы и с какой целью. Попытки определить возраст строительных материалов оказались безрезультатными из-за воздействия антиэнтропийного поля. Только сопоставление состояния Гробниц с эрозией каньона и другими геологическими характеристиками района позволило предположить, что им не меньше полумиллиона лет. Почему-то все считали, что создатели Гробниц Времени были гуманоидами, хотя ничто не давало оснований для этого предположения, кроме величины сооружений. Правда, кое-какую пищу для размышлений давали коридоры Сфинкса: некоторые из них по размерам и форме вполне подходили для людей; однако через несколько метров тот же самый коридор мог превратиться в трубу не шире канализационной или в нечто превосходящее масштабами и причудливостью очертаний естественные пещеры. Дверные проемы, если их можно было так назвать, ибо они никуда не вели, бывали прямоугольными, а иногда треугольными, трапециевидными или вообще десятиугольными.

Последние двадцать метров Рахиль ползла вниз по крутому полу, толкая перед собой ранец. Холодный свет голубых люм-шаров придавал поверхности камня и коже неприятный мертвенно-серый оттенок. А в «подвале», как его называли археологи, царил привычный и довольно уютный беспорядок. В центре этого пятачка стояло несколько складных стульев, детекторы, осциллоскопы и прочие научные причиндалы разместились на узком столике у северной стены. Возле другой стены – доска на козлах, на которой сгрудились кофейные чашки, шахматы, недоеденные пончики, две потрепанные книжки и пластмассовая игрушка, изображавшая что-то вроде собаки в юбочке из травы.

Рахиль разобрала свои вещи, поставила термос с горячим кофе рядом с игрушкой и проверила детекторы космических лучей. Приборы показывали все то же: ни скрытых комнат, ни переходов – лишь несколько ниш, которые не обнаружил даже глубинный радар. Утром Мелио и Стефан запустят дистанционный зонд, чтобы осмотреть их изнутри и взять пробы воздуха, а затем с помощью микроманипулятора приступят к дальнейшим раскопкам. С десяток таких ниш оказались совершенно пустыми. В лагере шутили, что в следующей дыре величиной не больше кулака окажутся миниатюрные саркофаги, крошечные урны и маленькая мумия, или (как говорил Мелио) «малюсенький Тутанхамончик».

Рахиль по привычке проверила линию связи комлога. Тишина. Неудивительно – ведь над ней сорок метров камня. Была идея провести из «подвала» на поверхность телефонную связь, но острой необходимости в ней не возникало, а теперь и работа подходила к концу. Рахиль переключила входные каналы комлога непосредственно на детекторы, а затем устроилась поудобнее, готовясь к долгому, утомительному дежурству.

Существовала забавная легенда об одном из фараонов Старой Земли (кажется, его звали Хеопс), который воздвиг для себя огромную пирамиду, причем его усыпальница должна была находиться в центре этого сооружения, в самом низу, а затем много лет в ужасе просыпался по ночам, терзаемый клаустрофобией, и гнал от себя мысль обо всех этих тоннах камня, которые вечно будут давить на него. В конце концов фараон приказал, чтобы усыпальницу переместили вверх, на высоту двух третей этой гигантской пирамиды. Весьма неортодоксально. Однако Рахиль понимала состояние фараона. Она надеялась, что, где бы он ни находился теперь, ему спится лучше.

Рахиль уже почти засыпала, когда в 02:15 комлог неожиданно зачирикал, затрещали детекторы, и ее буквально подбросило в воздух. Согласно показаниям датчиков, в Сфинксе внезапно появилась дюжина новых комнат, причем некоторые из них своими размерами превосходили все сооружение в целом. Рахиль включила дисплеи, и воздух запестрел моделями, которые изменялись у нее на глазах. Схема коридоров перекручивалась и поворачивалась, словно желая превратиться в причудливый лист Мебиуса. Внешние датчики утверждали, что под воздействием ветра верхняя часть Гробницы изгибается и колышется, словно полотнище полифлекса на ветру… или крылья.

Рахиль поняла, что произошло что-то вроде одновременного сбоя всей аппаратуры, и, педантично продиктовав комлогу сообщение о ЧП и свои впечатления, занялась перекалибровкой приборов. А затем случилось сразу несколько событий.

Рахиль услышала шарканье ног в коридоре над ее головой.

Одновременно выключились все дисплеи.

Где-то в лабиринте коридоров загудел сигнал тревоги, предупреждающей о временном приливе.

Все лампы погасли.

Последнее было совсем уж непонятно. Все приборы имели автономные источники питания и поэтому должны были работать даже после ядерного взрыва. Лампочки, которые освещали «подвал», получали энергию от свежей батареи с десятилетним ресурсом. Люм-шары в коридорах были биолюминесцентными и ни в каких батареях не нуждались.

Тем не менее свет погас. Рахиль вытащила из набедренного кармана комбинезона лазерный фонарь и нажала на кнопку. Никакого результата.

Впервые в жизни сердце Рахили Вайнтрауб оледенело от ужаса, словно его стиснула чья-то рука. У нее перехватило дыхание. Заткнув уши, она секунд десять сидела неподвижно, заставив себя переждать приступ страха. Успокоившись, она несколько раз глубоко вздохнула, ощупью нашла приборы и включила их. Никакой реакции. Рахиль подняла свой комлог и пробежала пальцами по клавиатуре. Опять ничего… Это было совершенно невозможно, принимая во внимание неуязвимость твердотельных схем и надежность батареи устройства. И тем не менее – ничего.

Рахиль слышала, как пульс колотится у нее в висках, но, усилием воли подавив подымающуюся волну страха, она принялась искать дорогу к единственному выходу отсюда. Мысль о том, что ей придется пробираться по лабиринту в абсолютной темноте, едва не заставила ее закричать, но ничего иного придумать она не могла.

Стоп. Ведь в лабиринте Сфинкса была старая осветительная проводка, а они развесили на ней люм-шары. Развесили. Выходит, там должна быть перлоновая линия, соединяющая их на протяжении всего пути к поверхности.

Отлично. Рахиль стала ощупью пробираться к выходу из подвала, пока ее пальцы не коснулись холодного камня. Неужели он и раньше был таким холодным?

Внезапно она услышала отчетливое поскрипывание, словно кто-то спускался по коридору, царапая по пути камень.

– Мелио? – крикнула она в темноту. – Таня? Курт?

Поскрипывание приближалось. Рахиль попятилась, опрокинув в темноте какой-то прибор и стул. Что-то коснулось ее волос, и, затаив дыхание, она подняла руку.

Потолок стал ниже. Пока она поднимала другую руку, эта квадратная каменная плита пяти метров в поперечнике опустилась еще ниже. Вход в коридор! Он ведь почти в двух метрах от пола… Выставив перед собой руки, как слепая, Рахиль кинулась к нему. Она споткнулась о складной стул, потом нащупала стол для приборов и, держась за него, добралась до стены в тот самый момент, когда опускающийся потолок подползал к нижнему краю отверстия. Она быстро выдернула пальцы из сужавшейся щели и села на пол.

Через несколько секунд заскрипел осциллоскоп, потом стол под ним затрещал и развалился. Рахиль в ужасе затрясла головой. И тут совсем рядом с ней раздался тихий – не громче вздоха – металлический скрежет. Она отшатнулась и растянулась на полу, заваленном разбитым оборудованием. Металлическое дыхание стало громче.

Что-то острое и неимоверно холодное схватило ее за руку.

И тут она наконец закричала.

В те дни на Гиперионе не было мультипередатчиков. Не было устройств для сверхсветовой связи и на спин-звездолете «Фарро-Сити». Поэтому Сол и Сара узнали о несчастном случае с дочерью только из мультиграммы консульства Гегемонии на Парвати, направленной непосредственно в колледж; в ней говорилось, что Рахиль была ранена, что жизнь ее вне опасности, хотя она до сих пор не пришла в сознание, и что ее отправили на санитарном «факельщике» с Парвати в Сеть, на Возрождение-Вектор. Путешествие должно было занять немногим более десяти суток корабельного времени при объективном пятимесячном запаздывании. Эти пять месяцев превратились для Сола и его жены в настоящую пытку, и когда санитарный звездолет причалил наконец к нуль-терминатору «Возрождение», они были готовы к самому худшему. Прошло восемь лет с тех пор, как они последний раз видели Рахиль.

Медицинский центр Да Винчи представлял собой плавающую башню, поддерживаемую на поверхности воды с помощью направленных пучков энергии. От вида на море Комо просто дух захватывало, но Солу и Саре было не до пейзажей, когда они обходили один уровень за другим в поисках Рахили. Доктор Сингх и Мелио Арундес встретили их в осевом холле отделения интенсивной терапии. Представились они на ходу.

– Как Рахиль? – спросила Сара.

– Спит, – ответила доктор Сингх, высокая женщина с надменными чертами лица и добрыми глазами. – Насколько мы можем судить, Рахиль не получила никаких физических… гм… повреждений. Но она оставалась без сознания семнадцать стандартных недель своего субъективного времени. Только десять дней назад на ее энцефалограмме появились ритмы обычного глубокого сна, а не комы.

– Не понимаю, – пробормотал Сол. – Что-то случилось на раскопках? Ее контузило?

– Что-то там произошло, – ответил Мелио Арундес, – но вот что? Мы можем только гадать. Рахиль находилась в одном из сооружений… одна… Ее комлог и другие приборы не зарегистрировали ничего необычного. Однако в это время произошло резкое усиление местной аномалии – так называемого антиэнтропийного поля…

– Временные приливы, – сказал Сол. – Мы знаем о них. Дальше.

Арундес кивнул и раскинул руки, словно обхватывая воздух.

– Произошел… всплеск поля… скорее цунами, чем прилив… Сфинкс… сооружение, в котором находилась Рахиль… полностью затопило. То есть физических повреждений не было никаких, но когда мы разыскали Рахиль, она была без сознания. – Он беспомощно повернулся к доктору Сингх.

– Ваша дочь была в коме, – сказала доктор. – Это состояние не позволило подвергнуть ее криогенной фуге…

– Значит, Рахиль совершила квантовый прыжок, не защищенная фугой? – Сол побледнел. Ему приходилось читать, какие психические травмы получают путешественники, испытавшие на себе воздействие эффекта Хоукинга.

– Нет, – поспешила успокоить его доктор Сингх. – Состояние, в котором она находилась, предохраняет ничуть не хуже фуги.

– Ей больно? – тихо спросила Сара.

– Мы не знаем, – ответила доктор Сингх. – Все симптомы свидетельствуют о возвращении к норме. Активность мозга приближается к обычному уровню. Проблема в том, что ее тело как бы поглотило… что она оказалась как бы зараженной антиэнтропийным полем.

Сол потер лоб:

– Что-то вроде наведенной радиации?

Доктор Сингх замялась:

– Не совсем… Этот случай абсолютно беспрецедентен. Сегодня после полудня сюда должны прибыть специалисты по геронтопатологии ТК-Центра, Лузуса и Метаксаса.

Сол посмотрел ей в глаза:

– Доктор, вы хотите сказать, что Рахиль заболела на Гиперионе какой-то геронтопатией? – Он на секунду замолчал, роясь в памяти. – Что-нибудь вроде синдрома Мафусаила или ранней болезни Альцгеймера?

– Нет, – ответила Сингх. – То, чем больна ваша дочь, названия не имеет. Здешние медики называют это болезнью Мерлина. Видите ли… процесс старения вашей дочери протекает с нормальной скоростью… но, как нам кажется, в обратном направлении.

Сара отшатнулась и посмотрела на нее, как на сумасшедшую.

– Я хочу увидеть мою дочь, – произнесла она негромко, но очень твердо. – Я хочу увидеть ее сейчас же.

Рахиль проснулась примерно через сорок часов после прихода Сола и Сары. Почти сразу же она села в кровати и заговорила с ними, не обращая ни малейшего внимания на суетившихся вокруг нее врачей и техников.

– Мама! Папа! Как вы здесь оказались? – Но прежде чем кто-либо успел ей ответить, она огляделась и удивленно заморгала. – Постойте-ка, а где это – здесь? Мы в Китсе?

Мать взяла ее за руку:

– Это клиника в Да Винчи, доченька. На Возрождении-Вектор.

Глаза Рахили расширились, что со стороны выглядело довольно комично.

– Возрождение? Так мы в Сети? – В полной растерянности она огляделась по сторонам.

– Рахиль, что тебе запомнилось последним? – спросила ее доктор Сингх.

Девушка недоуменно посмотрела на нее:

– Последнее? Я… я помню, как заснула рядом с Мелио после… – Она бросила взгляд на своих родителей и коснулась щек кончиками пальцев. – Мелио? И все другие? Они…

– Все члены экспедиции живы и здоровы, – успокоила ее Сингх. – Произошел небольшой несчастный случай. С тех пор прошло уже около семнадцати недель. Вы снова в Сети. В безопасности. И у ваших коллег все в порядке.

– Семнадцать недель… – Лицо Рахили под остатками загара побледнело.

Сол взял ее за руку:

– Как ты себя чувствуешь, детка?

Она пожала ему руку в ответ… так слабо, что у него заныло сердце.

– Я не знаю, папа, – с трудом проговорила она. – Я устала. Голова кружится. Все путается.

Сара села к ней на кровать и обняла ее:

– Все в порядке, девочка. Теперь все будет в полном порядке.

В комнату вошел Мелио, небритый, с волосами, взъерошенными после непродолжительного сна в приемном покое.

– Рахиль? – заговорил он.

Рахиль, спрятавшись в материнских объятиях, робко посмотрела на него.

– Привет, – ответила она тихонько. – Я вернулась.

Сол давно пришел к выводу, что медицина практически не изменилась со времен пиявок и припарок. Сейчас больных вращают в центрифугах, подвергают воздействию переменных магнитных полей, бомбардируют ультразвуком, копаются в клетках, кромсают ДНК, а затем с умным видом расписываются в своем невежестве. Изменились только гонорары – стали больше.

Он дремал в кресле, когда голос Рахили разбудил его.

– Папа?

Он сразу выпрямился и взял ее за руку:

– Я здесь, детка.

– Папа, где я? Что случилось?

– Ты в клинике на Возрождении, детка. На Гиперионе с тобой произошел несчастный случай. Сейчас все в порядке, за исключением небольшого провала в памяти.

Рахиль крепко сжала его руку.

– Клиника? В Сети? Как я сюда попала? Я здесь давно?

– Почти пять недель, – прошептал Сол. – Что тебе запомнилось последним, Рахиль?

Она откинулась на подушку и дотронулась рукой до лба, тут же почувствовав укрепленные там миниатюрные датчики.

– Мелио и я пришли с собрания. Мы обсуждали способы исследования Сфинкса. О… папа… я ведь еще не рассказала тебе про Мелио… мы…

– Да, да, – поторопился успокоить ее Сол. – Послушай вот это, дочка. – И, вручив Рахили ее комлог, он быстро вышел из палаты.

Рахиль включила комлог и растерянно заморгала, услышав собственный голос.

Привет, Рахиль, ты только что проснулась. У тебя все перепуталось в голове, и ты не знаешь, как попала сюда. С тобой что-то случилось, детка. Сиди и слушай.

Я записываю это в двенадцатый день десятого месяца 457 года Хиджры, или 2739 года по старому летосчислению. Да, конечно, я знаю, что прошло полстандартного года после того события, которое запомнилось тебе последним. Слушай же.

В Сфинксе что-то случилось. Тебя накрыл временной прилив. Он изменил тебя. Ты теперь стареешь вспять, как бы нелепо это ни звучало. Твой организм становится моложе каждую минуту, хотя пока это не столь важно. Когда ты спишь… когда мы спим… ты все забываешь. Из памяти исчезает еще один день до происшествия, а вместе с ним – все, что ты узнала. Не спрашивай меня почему. Врачи ничего не знают. Эксперты ничего не знают. Если тебе нужна аналогия, представь себе «червяка» – это компьютерный вирус, один из самых старых – как он съедает информацию в твоем комлоге в обратном порядке, начиная с самой последней записи.

Им неизвестно, почему ты теряешь память во время сна. Они пробовали удерживать тебя в бодрствующем состоянии, но примерно через тридцать часов ты на какое-то время погружаешься в кататонию, и вирус снова делает свое дело. Старайся, не старайся – один черт.

Знаешь, этот разговор о себе во втором лице – своего рода терапия. И в самом деле, я лежу здесь и жду, когда меня повезут на очередной сеанс имидж-терапии, и в то же время знаю, что засну, когда вернусь назад… и снова все забуду… и у меня сводит живот от страха.

Ну хорошо, набери на пульте «память оперативная», и ты получишь увлекательный рассказ обо всем, что произошло с тобой после несчастного случая. Да, мама и папа… Они были здесь, и они знают о Мелио. Но я-то знаю теперь меньше, чем раньше. Когда мы начали заниматься любовью? Через два месяца после прибытия на Гиперион? Значит, у нас осталось всего лишь несколько недель, слышишь, Рахиль, а после этого мы будем просто знакомы. Радуйся своим воспоминаниям, детка, пока можешь.

Это вчерашняя Рахиль. Конец.

Войдя в палату, Сол увидел, что его дочь, выпрямившись, сидит в кровати, крепко сжимая комлог. Ее лицо побледнело и исказилось от ужаса.

– Папа…

Он подошел, сел с ней рядом и дал ей выплакаться… в двадцатый раз подряд.

Спустя восемь стандартных недель после того, как Рахиль доставили на Возрождение, Сол и Сара попрощались с ней и Мелио в пассажирском нуль-комплексе Да Винчи и отправились домой на Мир Барнарда.

– По-моему, ей не следовало покидать клинику, – проворчала Сара, когда они на вечернем челноке летели в Кроуфорд. Под ними расстилались пестрые прямоугольники ожидающих жатвы полей.

– Мать… – Сол тронул ее за колено. – Ты же видишь, доктора готовы вечно держать ее там. Но они это делают для удовлетворения собственного любопытства. Они испробовали все что могли, стараясь помочь ей, и… ничего. А ей ведь надо как-то прожить свою жизнь.

– Но почему она едет с ним… с этим парнем? – недоумевала Сара. – Она почти не знает его.

Сол вздохнул и откинулся на подушки сиденья.

– Через две недели она совсем забудет его, – сказал он. – По крайней мере их больше ничто не будет связывать. Взгляни на это с ее точки зрения, мать. Каково ей бороться каждый день, чтобы заново сориентироваться в обезумевшем мире. Ей двадцать пять лет, и она влюблена. Пусть будет счастлива пока может.

Сара повернулась к окну, и супруги стали молча глядеть на закатное солнце, висевшее над горизонтом, словно красный воздушный шар.

* * *

У Сола уже начался второй семестр, когда наконец позвонила Рахиль. Это было одностороннее сообщение, переданное по нуль-каналу Фрихольма, и ее изображение, повисшее в центре старой голониши, походило скорее на призрак.

– Привет, ма. Привет, па. Не сердитесь, что я несколько недель не звонила и не писала. Вы уже, наверное, знаете, что я бросила университет. И Мелио тоже. Продолжать занятия было просто глупо. Я во вторник забываю, о чем нам говорили в понедельник. Даже диски и комлоги не помогают. Я могла бы снова записаться на подготовительный курс… Его я помню хорошо. Шутка. И с Мелио мне тоже было очень трудно. По крайней мере, судя по моим запискам. Он не виноват, я уверена. Он был нежен и терпелив со мною и любил меня до самого конца. Просто дело в том, что… такие отношения нельзя начинать заново каждый день. Наша квартира битком набита нашими фотографиями, записками, которые я писала самой себе о нас, нашими голограммами, сделанными на Гиперионе, но… вы понимаете. Утром я воспринимаю его как совершенно незнакомого человека. Днем начинаю верить, что между нами что-то было, однако вспомнить ничего не могу. К вечеру рыдаю в его объятиях… ну а потом рано или поздно засыпаю. Так что все правильно.

Изображение Рахили заколыхалось, словно она собиралась разомкнуть контакт, а затем вновь стало устойчивым. Она улыбнулась.

– Во всяком случае, я пока бросила учебу. Медицинский центр Фрихольма предлагает мне постоянную должность, но им придется встать в очередь… Я получила предложение из научно-исследовательского института Тау-Кита, которое трудно отклонить. Они мне предлагают… кажется, это у них называется «исследовательский гонорар»… так вот, за четыре года в Найтенгельзере и за все обучение в Рейхсе мы столько не заплатили. Я не стала с ними связываться. Я все еще амбулаторная больная, но трансплантации рибонуклеиновой кислоты не приносят мне ничего хорошего, кроме депрессии и синяков, и само собой, что у меня всегда депрессия: ведь утром я никак не могу вспомнить, откуда взялись синяки. Ха-ха.

Во всяком случае, я тут еще немного поживу с Таней, а затем, может быть… я подумала, может быть, я на время приеду домой? Во втором месяце мой день рождения… Мне снова будет двадцать два. Странно, да? Во всяком случае, намного легче находиться среди знакомых, а с Таней я познакомилась сразу же, когда приехала сюда. Мне тогда исполнилось двадцать два… Я думаю, вы все поняли.

Да… Моя старая комната все еще моя, мама, или ты превратила ее в игровой зал для ма-джонга, как всегда грозилась? Напишите мне или позвоните. В следующий раз я раскошелюсь на двустороннюю связь, и мы поговорим по-настоящему. Я просто… я подумала… – Рахиль помахала рукой. – Ухожу. Счастливо, аллигаторы. Я люблю вас.

До дня рождения Рахили оставалась неделя, когда Сол полетел в Буссард-Сити, чтобы встретить ее на единственном в этом мире пассажирском нуль-Т-терминале. Он увидел ее первый – она стояла с вещами у цветочных часов. Выглядела она молодо, но не намного моложе, чем при расставании на Возрождении-Вектор. Нет, вдруг понял Сол, в ее позе появилась какая-то неуверенность. Он тряхнул головой, отгоняя эту грустную мысль, окликнул дочь, подбежал к ней и обнял.

Ее лицо было таким растерянным, что у него опустились руки.

– Что с тобой, милая? Что-нибудь не так?

Видно было, что ей трудно подыскать слова – раньше с ней такое случалось крайне редко.

– Я… ты… я забыла, – запинаясь, пробормотала она. Знакомым движением тряхнув головой, она заплакала и рассмеялась сквозь слезы. – Ты как-то непривычно выглядишь, отец. Я помню, как мы прощались здесь. Это было… ну прямо… вчера. А сейчас я увидела… твои волосы… – Она поспешно прикрыла рот рукой.

Сол провел рукой по голове.

– Ах да, – сказал он, внезапно почувствовав, что тоже готов одновременно смеяться и плакать. – Все это твоя учеба и путешествия. Как-никак прошло больше одиннадцати лет. Я постарел. И полысел. – Он снова ее обнял. – Добро пожаловать, моя маленькая.

Рахиль прижалась к нему, спрятав лицо у него на груди.

Несколько месяцев было совсем неплохо. Рахиль чувствовала себя более уверенно в знакомой обстановке, и Сара, радуясь, что дочь с ней рядом, меньше думала о ее болезни.

Каждый день Рахиль просыпалась рано утром и просматривала свое личное «ориентировочное шоу», которое, как было известно Солу, содержало голограммы его и Сары, таких, какие они сейчас, то есть на дюжину лет старше, чем Рахиль их помнила. Сол пытался представить, что она чувствует при этом. Вот она просыпается в своей постели, твердо зная, что ей двадцать два года, она дома, на каникулах и собирается вновь покинуть Барнард, чтобы продолжить учебу, а кончается все это тем, что она видит своих внезапно постаревших родителей, сотню мелких изменений в доме, в городе, множество новшеств… Годы неумолимо проходят мимо нее.

Нет, он не мог представить себе это.

Первой их ошибкой было то, что они послушались Рахиль и пригласили ее старых друзей отпраздновать ее двадцатидвухлетие – ту же самую компанию, что отмечала эту дату в первый раз: неутомимая Ники, Дон Стюарт и его приятель Говард, Кати Обег и Марта Тин, ее лучшая подруга Линна Маккайлер – все только что окончившие колледж, сбросившие кокон детства, чтобы начать новую, взрослую жизнь.

Рахиль видела их всех после своего возвращения. Но она уснула… и забыла. А Солу и Саре как-то не пришло в голову, что Рахиль все забыла.

Ники было тридцать четыре года, она воспитывала двоих детей – все такая же энергичная и неутомимая, но старушка в глазах Рахили. Дон и Говард беседовали о своих инвестициях и спортивных достижениях своих детей, которых вскоре ожидали на каникулы. Кати вела себя скованно: она обменялась с Рахилью всего парой фраз, да и то с таким видом, будто считала ее аферисткой, которая всем морочит голову. Марта открыто завидовала ее молодости. Линна, которая за эти годы стала ревностной поклонницей дзен-гностицизма, расплакалась и очень скоро ушла.

Когда все разошлись, Рахиль сидела за неубранным столом и пристально разглядывала недоеденный именинный пирог. Она не плакала. Прежде чем подняться к себе наверх, она обняла мать и прошептала отцу:

– Папа, пожалуйста, не слушайся меня больше, если мне захочется чего-нибудь в этом роде.

Затем она поднялась наверх и легла спать.

Весной Солу снова приснился тот сон. Снова он заблудился в огромном темном помещении, освещенном двумя красными шарами. Но на этот раз ему было не до смеха, когда все тот же голос монотонно произнес:

«Сол! Возьми дочь твою, твою единственную, которую ты любишь, Рахиль; и отправляйся в мир, называемый Гиперион, и там принеси ее во всесожжение в месте, о котором Я скажу тебе».

Сол закричал в темноту: «Она уже принадлежит тебе, мерзавец! Что я должен сделать, чтобы вернуть ее назад? Скажи! Скажи мне, будь ты проклят!» Он проснулся весь в поту, со слезами на глазах и сердцем, горящим от гнева. Из соседней комнаты до него доносилось дыхание дочери; она мирно спала, и в это время ее пожирал огромный червь.

После этого Сол, словно одержимый, стал собирать информацию о Гиперионе, Гробницах Времени и Шрайке. Исследователь с огромным опытом, он был поражен скудостью надежных данных об этом поразительном феномене. Разумеется, существовала Церковь Шрайка (на Барнарде ее святилищ не было, но в Сети их насчитывалось достаточно), однако очень быстро он убедился, что искать надежную информацию о Шрайке в священных книгах его церкви – все равно что изучать географию Сарнатха,[33]33
  Сарнатх, или Олений парк – место, где Будда произнес первую проповедь. Находится недалеко от Бенареса.


[Закрыть] посещая буддийские монастыри. Время упоминалось в догмате Церкви Шрайка, но лишь в том смысле, что Шрайк считался «…Ангелом Возмездия, пребывающим вне времени» и что подлинное время кончилось для человечества с гибелью Старой Земли, а четыре столетия, прошедшие с тех пор, есть не что иное, как «ложное время». Сол понял, что все эти трактаты представляют собой обычную смесь лицемерной болтовни и ковыряния в собственном пупке, характерную для большинства религий. Тем не менее он собирался посетить одно из святилищ Шрайка, когда более серьезные пути исследования окажутся исчерпанными.

Мелио Арундес тем временем снарядил на Гиперион еще одну экспедицию (средства снова выделил Рейхсуниверситет). Ее целью было изучение временных приливов и выявление фактора, вызвавшего у Рахили болезнь Мерлина. Гиперион получил наконец статус протектората, и на этот раз экспедиция везла с собой мультипередатчик – его предполагалось установить в консульстве Гегемонии в Китсе. Однако в Сети пройдет еще три года, прежде чем экспедиция прибудет на Гиперион. Первым побуждением Сола было бросить все и лететь с Арундесом и его группой к месту событий. Но он быстро справился со своим порывом. Историку и философу там делать нечего: даже в лучшем случае его вклад в успех экспедиции будет невелик. Рахиль кое-какие навыки и познания в археологии еще сохраняла, но они убывали с каждым днем, а ее присутствие на месте происшествия вряд ли поможет ученым. Для самой же Рахили это обернется ежедневным кошмаром пробуждения в незнакомом мире, где от нее потребуется позабытая ею сноровка. Сара этого ни за что не допустит.

Сол отложил книгу, над которой работал – анализ кьеркегоровской теории этики как моральной диалектики применительно к правовому механизму Гегемонии, – и сосредоточился на изучении нетрадиционных взглядов на природу времени, на Гиперионе, а также на истории Авраама.

Однако месяцы, проведенные за обычными делами и сбором информации, только усилили его жажду действия. Время от времени он отводил душу на всевозможных медицинских светилах, которые потянулись к Вайнтраубам, словно паломники к святыне.

– Как, черт возьми, это может быть! – обрушился он на чопорного специалиста, на свою беду решившего проявить снисходительность к отцу пациентки. Врач был настолько безволосым, что его лицо казалось нарисованным на бильярдном шаре. – Она становится все меньше! – кричал Сол, чуть не за ворот хватая пятившегося специалиста. – Внешне это не очень заметно, но уменьшается костная масса. Понятно вам? Как это может быть, что она опять становится ребенком? Как это, черт возьми, согласуется с законами сохранения?