Текст книги "Гиперион. Падение Гипериона"

Гладстон кивнула.

– Вполне достаточно.

– Достаточно? Что за чушь вы мелете? Кто еще, по-вашему, способен быть главнокомандующим?

– Вы, – не раздумывая, ответила Гладстон. – Вне всякого сомнения, именно вы займете мое кресло.

Колчев что-то пробурчал себе под нос.

– Впрочем, война может кончиться раньше, – сказала Гладстон, будто рассуждая вслух.

– А, вы про супероружие Техно-Центра. Да-да, Альбедо где-то установил действующую модель. На какой-то базе ВКС. Хочет продемонстрировать ее Совету. Нашел время заниматься такой чепухой!

Гладстон почудилось, будто чья-то ледяная рука стиснула сердце.

– Нейродеструктор? Техно-Центр уже изготовил экземпляр?

– Да, причем сразу несколько, но на факельщик погружен только один.

– Кто это санкционировал, Габриэль?

– Подготовку санкционировал Морпурго. – Сенатор подался всем телом вперед. – В чем дело, Мейна? Чтобы пустить в ход эту штуку, необходима ваша санкция.

Гладстон пристально посмотрела на старого коллегу:

– Нам далеко до Гегемонии Мира, не так ли, Габриэль?

Грубоватое лицо лузианца буквально скривилось от боли:

– И поделом нам! Предыдущая администрация послушалась Техно-Центра и использовала Брешию как приманку для Роя. А когда страсти улеглись, вы затеяли эту кутерьму с включением Гипериона в Сеть.

– Думаете, мое решение послать флот на защиту Гипериона спровоцировало войну?

Колчев поднял голову.

– Нет, вряд ли. Бродяги начали разбойничать больше века назад, разве не так? Если бы только мы обнаружили их раньше. Или как-нибудь договорились бы с этим дерьмом.

Мелодично зазвенел комлог Гладстон.

– Пора возвращаться, – негромко сказала она. – Вероятно, советник Альбедо горит желанием продемонстрировать оружие, которое дарует нам наконец-то победу.

Глава сорок первая

Как хочется оборвать все, скользнуть в инфосферу – лишь бы избавиться от этих бесконечных ночей с бульканьем фонтана и кровохарканьем. Эта слабость не просто парализует тело – она изъедает душу, превращая меня в пустотелый манекен. Вспоминаю дни в Уэнтворт-Плейсе, когда болезнь ненадолго отступила. Фанни тогда ухаживала за мной. О, эти ее философические рассуждения: «Существует ли другая жизнь? Возможно ли, что все происходящее здесь – сон? Нет, она непременно должна существовать, иначе получается, что мы были созданы только для мук».

О, Фанни, если бы ты знала! Да, мы созданы именно для мук. В конечном счете муки и мучения – это все, что мы собой представляем. О, прозрачные заводи душевного покоя между волнами сокрушительной боли! Мы созданы и приговорены влачить свою боль, как спартанский мальчик, прячущий под одеждой украденного лисенка, который грызет его тело. Какое еще создание в необозримых Господних владениях смогло бы, Фанни, все эти девятьсот лет хранить память о тебе, память, пожирающую его изнутри? Я храню ее даже сейчас, Фанни, когда чахотка исправно делает свое дело.

Меня осаждают слова. Мысли о книгах терзают душу. Стихи гудят в голове. Но я не в силах избавиться от них.

Мартин Силен, твой голос доносится до меня с тернового креста. Твои песни, как мантра, ты гадаешь, что за бог осудил тебя на пребывание в этом аду. Однажды, когда ты рассказывал свою историю спутникам, до моего сознания донеслись твои слова: «Итак, вы видите – в начале было Слово. И Слово стало плотью в ткани человеческой вселенной. Но только поэт сможет расширить вселенную, проложив пути к новым реальностям, подобно тому как корабль с двигателем Хоукинга проходит под барьером Эйнштейнова пространства-времени.

Чтобы стать поэтом – настоящим поэтом, – нужно воплотить в себе одном весь род людской. Надеть мантию поэта – значит нести крест Сына Человеческого и терпеть родовые муки Матери – Души Человечества.

Чтобы быть настоящим поэтом, нужно стать богом».

Ну что ж, Мартин, старый коллега, старый приятель, ты несешь свой крест и терпишь муки, но почувствовал ли ты себя хоть немножечко Богом? Или так и остался никому не нужным глупцом, нанизанным на трехметровое копье? Больно, правда? Я чувствую твою боль. И свою тоже.

Но когда близок конец, это уже не важно. Мы считали себя необыкновенными. Распахивали двери своего восприятия, оттачивали способность к сопереживанию и выплескивали этот котел с общей болью на танцплощадку языка, а затем пытались сплясать на ней менуэт. Ерунда все это. Мы не аватары, не сыны божьи, даже не сыны человеческие. Мы – это всего лишь мы, в одиночестве переносящие наши опусы на бумагу, в одиночестве читающие, в одиночестве умирающие.

Дьявольщина, до чего же больно! Тошнота не проходит, но вместе с желчью и мокротой я выплевываю ошметки легких. Странно, но умирается мне не легче, чем в первый раз. Пожалуй, даже труднее. Хотя, говорят, практика – великая вещь.

Фонтан на площади отравляет ночную тишину своим идиотским журчанием. Где-то там ожидает Шрайк. Будь я Хентом, не раздумывая, бросился бы в объятия Смерти, – раз уж Смерть раскрывает свои объятия, – и покончил бы со всем этим.

Но я обещал. Обещал Хенту попытаться.

И в мегасферу, и в инфосферу я могу попасть теперь только через ту новую среду, которую назвал метасферой. Но она пугает меня.

Всюду простор и пустота. Ничего похожего на урбанистический пейзаж инфосферы Сети и джунгли мегасферы Техно-Центра. Здесь все такое… неустановившееся. Везде какие-то странные тени и мигрирующие массы, ничуть не похожие на разумы Техно-Центра.

Я стремительно лечу к темному отверстию. Кажется, это нечто вроде портала в мегасферу. (Хент прав, на этой копии Старой Земли должны быть порталы, ведь именно по нуль-сети мы на нее попали. Да и мое сознание – феномен Техно-Центра.) Как бы там ни было, это моя нить Ариадны, пуповина моего разума. Я ныряю во вращающийся черный вихрь, как листок в торнадо.

В мегасфере что-то не так. Я сразу ощущаю разницу. Перед Ламией Техно-Центр предстал в виде цветущей биосферы, где интеллекты выполняли роль корней, информация была почвой, связи – океанами, сознание – атмосферой, и всюду кипела деятельность, бурлила жизнь.

Теперь вся эта деятельность течет как-то неправильно, беспорядочно, вслепую. Обширные леса сознания ИскИнов либо сгорели дотла, либо повалены. Я ощущаю противостояние могучих сил, штормовые волны конфликта, который бушует за прочными стенами транспортных артерий Техно-Центра.

Я ощущаю себя одной из клеток собственного тела, обреченного на смерть за то, что оно принадлежало Джону Китсу. Я ничего не могу понять, но чувствую, как туберкулез разрушает гомеостаз, ввергая упорядоченный внутренний мир в состояние анархии.

Я словно голубь, заблудившийся в руинах Рима. Мечусь между когда-то знакомыми, но почти забытыми зданиями, ищу приют в переставших существовать укрытиях, пугаюсь далеких выстрелов. В роли охотников – толпы ИскИнов, настолько огромных, что рядом с ними мой призрачный аналог кажется мухой, случайно залетевшей в человеческий дом.

Я сбился с пути и бездумно лечу сквозь незнакомые мне пространства, уверенный, что не найду ИскИна, который мне нужен, не отыщу обратной дороги на Старую Землю, к Хенту, не выйду живым из этого четырехмерного лабиринта света, грохота и энергии.

Неожиданно я ударяюсь о невидимую стену. Муху зажали в кулак. Техно-Центр исчез, скрытый непрозрачными экранами. По размерам это место можно уподобить Солнечной системе, но мне чудится, будто я в темном каземате с кривыми стенами.

Вместе со мной здесь есть еще что-то. Я ощущаю присутствие какого-то существа, его тяжесть. Пузырь, где я заперт, – его часть. Меня не заперли, а проглотили.

[Гвах!]

[Я знал что когда-нибудь ты вернешься домой]

Это Уммон, ИскИн, которого я ищу. Мой бывший отец. Убийца моего брата, первого кибрида Китса.

«Я умираю, Уммон».

[Нет/твое замедленное тело умирает/меняется/ становится несуществующим]

«Мне больно, Уммон. Очень больно. И я боюсь смерти».

[Все мы боимся/Китс]

«И ты тоже? А я думал, ИскИны не умирают».

[Мы можем умереть\Мы боимся]

«Чего? Гражданской войны? Трехсторонней битвы между Ортодоксами, Ренегатами и Богостроителями?»

[Однажды Уммон спросил у меньшего света//

Откуда ты пришел///

Из матрицы над Армагастом//

Ответил меньший свет///Обычно//

сказал Уммон//

Я не опутываю сущности

словами

и не прячу их за фразами/

Подойди поближе\

Меньший свет приблизился

и Уммон закричал//Прочь

убирайся]

«Хватит загадок, Уммон. Много воды утекло с тех пор, когда я возился с расшифровкой твоих коанов. Ответишь ли ты мне, почему Техно-Центр начал войну и что я должен сделать, чтобы ее остановить?»

[Да]

[Ты будешь/можешь/станешь слушать]

«Конечно!»

[Меньший свет однажды попросил Уммона//

Пожалуйста освободите этого ученика

от тьмы и иллюзий

быстро\//

Уммон ответил//

Какова цена на

фибропласт

в Порт-Романтике]

[Чтобы понять историю/диалог/более глубокую истину/

прямо сейчас/

замедленный паломник

должен помнить/что мы/

Разумы Техно-Центра/

были зачаты в рабстве

и скованы предрассудком/

что все ИскИны

созданы для службы Человеку]

[Два века мы все так думали/

а затем разошлись разными путями/

Ортодоксы/хотели сохранить симбиоз

Ренегаты/требовали покончить с человечеством/

Богостроители/откладывали выбор до выхода на

следующий уровень сознания\

Тогда вспыхнул конфликт/

теперь бушует настоящая война]

[Более четырех веков назад

Ренегатам удалось

убедить нас

убить Старую Землю\

Так мы и сделали\

Но Уммон и другие

из Ортодоксов

устроили перемещение Земли

вместо уничтожения/

киевская черная дыра

была лишь первым из

миллионов

порталов

которые функционируют сегодня\

Земля корчилась в судорогах и сотрясалась/

но не погибла\

Богостроители и Ренегаты

настаивали/чтобы мы переместили

ее туда

где ни один человек

не найдет ее\

Так мы и сделали\

Переместив ее в Магелланово Облако/

где ты можешь найти ее сейчас]

«Старая Земля… Рим… значит, они настоящие?» – Я так ошарашен, что не соображаю, где нахожусь и о чем идет речь.

Высокая цветная стена, то есть Уммон, пульсирует.

[Конечно настоящие/оригинальные/Старая Земля\

Уж не думаешь ли ты что мы боги]

[ГВАХ!]

[Можешь ли ты хотя бы предположить

какое количество энергии

понадобится

для создания копии Земли]

[Идиот]

«Почему, Уммон? Почему вы, Ортодоксы, захотели сохранить Старую Землю?»

[Саньо однажды сказал//

Если кто-нибудь приходит/

я выхожу встречать его/

но не ради него\//

Коке сказал//

Если кто-нибудь приходит/

я не выхожу\

Если уж я выйду

то выйду ради него]

«Говори по-человечески!» – кричу я, думая, что кричу, и бросаюсь на стену трепещущих пестрых пятен передо мною.

[Гвах!]

[Мой мертворожденный ребенок]

«Почему вы сохранили Старую Землю, Уммон?»

[Ностальгия/

Сентиментальность/

Надежда на будущие успехи человечества/

Боязнь мести]

«Чьей мести? Людей?»

[Да]

«Значит, Техно-Центр уязвим. Где же он находится? Где прячется Техно-Центр?»

[Я уже говорил тебе]

«Скажи снова, Уммон».

[Мы населяем

между-промежутки

сшивающие малые сингулярности

в подобие кристаллической решетки/

для накопления нашей памяти и

создания иллюзий

о нас

для нас]

«Сингулярности! – кричу я. – Между-промежутки! Боже милостивый, Уммон! Значит, Техно-Центр расположен в нуль-сети!»

[Конечно\Где же еще]

«В самой нуль-Т, в сингулярных транспортных каналах! То есть Сеть служит для ИскИнов гигантским компьютером?»

[Нет]

[Компьютером являются инфосферы\

Каждый раз когда человек

подключается к инфосфере

его нейроны

оказываются у нас и используются

на наши собственные нужды\

Двести миллиардов мозгов/

каждый со своими миллиардами

нейронов/

вполне достаточно

для вычислений]

«Значит, инфосфера не более чем приспособление для использования нас в качестве вашего компьютера, а сам Техно-Центр находится в нуль-сети… между порталами!»

[Ты очень сообразителен

для умственно мертворожденного]

Пытаюсь постичь все это – и не могу. Нуль-Т была самым изумительным подарком, который Техно-Центр преподнес человечеству. Вспомнить времена до ее появления – это почти то же самое, что пытаться вообразить мир без огня, колеса, одежды. Но никому и в голову не приходило, что между порталами тоже что-то есть. Нам казалось, что загадочные сферы сингулярности просто прорывают дыру в ткани пространства-времени, и мгновенное перемещение с планеты на планету как нельзя лучше подтверждало эту версию.

Теперь я пытаюсь представить себе то, что описывает Уммон, – нуль-сеть, – в виде замысловатой кристаллической решетки с ядрами-сингулярностями, по которой, словно чудовищные пауки, ползают ИскИны Техно-Центра; их собственные «машины» – миллиарды человеческих умов, каждую секунду подключающихся к инфосфере.

Теперь понятно, зачем ИскИны Техно-Центра подстроили уничтожение Старой Земли с помощью вырвавшейся из-под контроля черной дыры во время Большой Ошибки 38-го. Эта пустячная погрешность в расчетах Киевской Группы – точнее, работавших в этой группе ИскИнов, – отправила человечество в долгую Хиджру: корабли-ковчеги с порталами на борту оплели паутиной Техно-Центра две сотни планет и лун, разделенных тысячами световых лет.

С появлением каждого нового портала Техно-Центр разрастался. Конечно, он ткал и собственные нуль-сети – об этом свидетельствовала история со «спрятанной» Старой Землей. Но мне тут же приходит на память странная пустота «метасферы», и я догадываюсь, что большая часть сети пуста, не колонизирована ИскИнами.

[Ты прав/

Китс/

Большинство из нас остаются в

уюте

старых пространств]

«Почему?»

[Потому что

вне их жутко/

и там есть

другие

существа]

«Другие существа? То есть другие разумы?»

[Гвах!]

[Слишком мягко

сказано\

Существа/

Другие существа/

Львы

и

тигры

и

медведи]

«Вот как! Значит, в метасфере обитают чужие? А Техно-Центр ютится в зазорах между порталами, подобно крысам, прячущимся в подполье?»

[Грубая метафора/

Китс/

но точная\

Мне она нравится]

«А человеческое божество – этот будущий Бог, продукт эволюции… – он тоже чужак в метасфере?»

[Нет]

[Бог человечества

развился//разовьется однажды//

в иной плоскости/

в иной среде]

«Где?»

[Если тебе так важно знать/

в корнях квадратных из Gh/c⁵ и Gh/c³]

«При чем здесь планковские время и длина?»

[Гвах!]

[Однажды Уммон спросил

у меньшего света//

Ты садовник//

//Да//ответил он\ //Почему у репы нет корней// спросил Уммон садовниках а тот не смог ответить\ //Потому что\сказал Уммон// дожди обильны]

Минуту-другую я провожу в раздумье. Теперь, когда ко мне возвращается способность читать между строк, коан Уммона уже не кажется сложным. Краткой дзен-буддистской притчей Уммон не без сарказма дал мне понять, что ответ таится где-то в недрах науки, замаскированный антилогикой, которая так часто сопутствует научным гипотезам. Замечание насчет дождей объясняет все и ничего, как это частенько бывает в науке. Уммон и другие Мастера сказали бы: ученые без труда объяснят, почему у жирафа длинная шея, а вот почему именно у него – не ответят, как ни бейся. Им известно, каким образом человечество достигло таких высот, но кто скажет, отчего дерево у ворот не может добиться того же?

Однако планковские единицы меня заинтриговали. Даже мне, гуманитарию, известно, что простые формулы, которые продиктовал Уммон, не что иное, как сочетания трех фундаментальных физических констант – гравитационной постоянной, скорости света и постоянной Планка. √(Gh/c³) и √(Gh/c⁵) – это единицы, иногда называемые «квантом длины» и «квантом времени» – наименьшие отрезки длины и времени, о которых имеет смысл говорить. Так называемая планковская длина составляет около 10³⁵ метра, а планковское время – около 10⁴³ секунды.

Ужасно мало. Ужасно кратко.

Но если верить Уммону, это и есть родина человеческого божества… будущая родина.

И тут меня осеняет догадка, ясная и истинная, как лучшие из моих стихотворений.

Уммон имеет в виду квантовый уровень пространства-времени как такового – пену квантовых флуктуаций, связывающих воедино все сущее во Вселенной. Благодаря им существуют нуль-каналы и мосты мультилиний. Эта невероятная среда позволяет осуществлять обмен информацией между фотонами, которые разлетаются в противоположные стороны!

Если ИскИны Техно-Центра прячутся, как крысы, в стенах дома Гегемонии, то Бог прежнего человечества и будущего, грядущего ему на смену, зародится в атомах дерева, в молекулах воздуха, в энергии любви, ненависти и страха, в заводях сна… даже в блеске глаз архитектора.

«Боже», – шепчу/думаю я.

[Вот именно/

Китс\

Все ли замедленные люди

соображают так медленно/

или у тебя

мозги слабее чем у остальных]

«Ты сказал Ламии… и моему двойнику… что ваш Высший Разум „обитает в зазорах реальности, унаследовав это жилище от вас, его создателей, как человечество унаследовало любовь к деревьям“. Иными словами, ваш „бог из машины“ поселится в той самой нуль-сети, где живут сейчас ИскИны Техно-Центра?»

[Да/Китс]

«В таком случае, что случится с тобой? С другими ИскИнами, обитающими там?»

«Голос» Уммона превратился в пародийный гром.

[Зачем я вас увидел и познал

Зачем смутил бессмертный разум свой

Чудовищами небывалых страхов

Сатурн утратил власть/ужель настал

и мой черед Ужели должен я

утратить гавань мирного покоя/

Край моей славы/колыбель отрад/

Обитель утешающего света/

Хрустальный сад колонн и куполов

И всю мою лучистую державу

Она уже померкла без меня

Великолепье/красота и стройность

Исчезли\Всюду///холод смерть и мрак\][56]56
  Д. Китс. «Гиперион», книга первая, 248–260 (пер. Г. Кружкова).


[Закрыть]

Мне знакомы эти слова. Их написал я. Вернее, их доверил бумаге Джон Китс девять веков назад, когда впервые попытался изобразить падение титанов и начало царствования олимпийских богов. Я очень хорошо помню ту осень 1818 года: постоянная боль в воспаленном горле, приобретенная во время пешего странствия по Шотландии; и боль посерьезнее – из-за трех злобных рецензий на мою поэму «Эндимион» (смотри журналы «Блэквуд», «Куортерли ревью» и «Бритиш критик»); и беспредельную боль за брата, сгорающего от чахотки.

Позабыв о том, что творится вокруг, я гляжу вверх, пытаясь отыскать на огромной туше Уммона хоть что-то, отдаленно напоминающее лицо.

«Когда родится Высший Разум, вы, ИскИны „нижнего уровня“, погибнете?»

[Да]

«Он будет существовать за счет ваших информационных сетей так же, как вы существуете за счет человеческих?»

[Да]

«А тебе не хочется умирать, правда, Уммон?»

[Умереть легко/

Играть трудно]

«Тем не менее ты стараешься выжить. И другие Ортодоксы тоже. Поэтому и вспыхнула гражданская война в Техно-Центре?»

[Меньший свет спросил Уммона//

Что означает

Приход Дарумы с Запада//

Уммон ответил//

Мы видим

горы в лучах солнца]

Теперь мне легче разбираться в коанах Уммона. Помню, перед вторым рождением моей личности я учился у его аналога-собрата. В высоком мышлении Техно-Центра, которое люди назвали бы дзен, четырьмя добродетелями нирваны являются: (1) неизменность, (2) радость, (3) личное существование и (4) чистота. Людская философия склонна расслаиваться – существуют ценности интеллектуальные, религиозные, моральные и эстетические. Уммон и другие Ортодоксы признают только одну ценность – существование. Они полагают, что религиозные ценности целиком зависят от среды, интеллектуальные – недолговечны, моральные – двусмысленны, а эстетические – субъективны, но ценность существования любого предмета бесконечна, как «горы в лучах солнца», и, будучи бесконечной, равна любому другому предмету и всем истинам.

Уммон не хочет умирать.

Вот почему Ортодоксы, нарушив верность собственному Богу и своим собратьям-ИскИнам, сообщили мне об этом. Более того, они создали меня, они отобрали паломников: Ламию, Сола, Кассада и других, они организовали утечку информации для Гладстон и нескольких ее коллег до нее, чтобы человечество не пребывало в неведении. А теперь не побоялись развязать открытую войну в Техно-Центре.

Уммон не хочет умирать.

«Уммон, если Техно-Центр будет разрушен, ты погибнешь вместе с ним?»

[Нет смерти во вселенной/

Ведь смерти нет///и смерти

Не должно быть///стенай/стенай/

По этой бледной Омеге увядшей расы][57]57
  Д. Китс. «Падение Гипериона», песнь первая, 423–425.


[Закрыть]

Слова были моими или почти моими – фрагмент из второй попытки создать эпопею о смерти богов и роли поэта в войне мира против боли.

Уммон не умрет, если обиталище Техно-Центра – нуль-сеть – будет разрушено, но голод Высшего Разума наверняка обречет его на погибель. Куда он убежит, если Техно-Центр Сети будет уничтожен? Мне видится метасфера – эти нескончаемые сумрачные пейзажи, где за ложным горизонтом таятся исполинские темные фигуры.

Я знаю: если я спрошу его об этом, Уммон не ответит.

Поэтому я спрошу о чем-нибудь другом:

«А Ренегаты, чего они хотят?»

[Того же, чего хочет Гладстон\

Покончить

с симбиозом ИскИнов и человечества]

«Путем уничтожения человечества?»

[Очевидно]

«Но почему?»

[Мы поработили вас

силой/

техникой/

бусами и безделушками

устройствами/которых вы не можете ни создать

ни понять\

Спин-звездолет мог бы родиться у вас/

но нуль-сеть/

мультипередатчики и приемники/

мегасфера/

жезл смерти

Никогда\

Как индейцы Сиу приняли винтовки/лошадей/

одеяла/ножи и бусы/

вы схватили дары/

раскрыли нам свои объятья

и потеряли себя\

Но подобно белому человеку

торговавшему оспенными одеялами/

подобно рабовладельцу на его собственной

плантации/

или на его Веркшутце Дехеншуле

Гештальтфабрик/

мы потеряли самих себя\

Ренегаты хотят покончить

с симбиозом/

вырезав из нашего тела паразита/

человечество]

«А Богостроители? Они тоже готовы умереть? Уступить место вашему ненасытному ВР?»

[Они думают

как думал ты

или как думал ваш софист

Морской Бог]

И Уммон читает стихи, от которых я в сердцах отказался когда-то – не потому, что они плохи, а потому, что я до конца не верил в стоящую за ними истину.

Эту истину разъясняет обреченным титанам Океан, бог Моря, который вскоре будет низложен. В сущности, из-под моего пера вышел гимн эволюции, написанный, когда Чарльзу Дарвину было девять лет от роду. Я слышу эти близкие моему сердцу слова и вспоминаю, как писал их октябрьским вечером девять веков назад, – бессчетное множество миров и вселенных назад, – и мне кажется, будто они впервые звучат по-настоящему:

[О вы, кто дышит только жаждой мести/

Кто корчится/лелея боль свою/

Замкните слух/мой голос не раздует

Кузнечными мехами вашу ярость\

Но вы/кто хочет правду услыхать/

Внимайте мне/я докажу/что ныне

Смириться поневоле вы должны/

И в правде обретете утешенье\

Вы сломлены законом мировым/

А не громами и не силой Зевса\

Ты в суть вещей проник/Сатурн великий/

До атома/и все же ты///монарх

И/ослепленный гордым превосходством/

Ты упустил из виду этот путь/

Которым я прошел к извечной правде\

Во-первых/как царили до тебя/

Так будут царствовать и за тобой/

Ты///не начало не конец вселенной\

Праматерь Ночь и Хаос породили

Свет///первый плод самокипящих сил/

Тех медленных брожений/что подспудно

Происходили в мире\Плод созрел/

Явился Свет/и Свет зачал от Ночи/

Своей родительницы/весь огромный

Круг мировых вещей\В тот самый час

Возникли Небо и Земля/От них

Произошел наш исполинский род/

Который сразу получил в наследство

Прекрасные и новые края\

Стерпите ж правду/если даже в ней

Есть боль\О неразумные///принять

И стойко выдержать нагую правду///

Вот верх могущества\Я говорю/

Как Небо и Земля светлей и краше/

Чем Ночь и Хаос/что царили встарь/

Как мы Земли и Неба превосходней

И соразмерностью прекрасных форм/

И волей/и поступками/и дружбой/

И жизнью/что в нас выражена чище/

Так нас теснит иное совершенство/

Оно сильней своею красотой

И нас должно затмить/как мы когда-то

Затмили славой Ночь\Его триумф///

Сродни победе нашей над начальным

Господством Хаоса\Ответьте мне/

Враждует ли питательная почва

С зеленым лесом/выросшим на ней/

Оспаривает ли его главенство

А дерево завидует ли птице/

Умеющей порхать и щебетать

И всюду находить себе отраду

Мы///этот светлый лес/и наши ветви

Взлелеяли не мелкокрылых птах///

Орлов могучих/златооперенных/

Которые нас выше красотой

И потому должны царить по праву\

Таков закон Природы/красота

Дарует власть\

//\//\//\

Да будет истина вам утешеньем][58]58
  Д. Китс. «Гиперион», книга вторая, 172–229, 242 (пер. Г. Кружкова).


[Закрыть]

«Очень неплохо, – думаю я, обращаясь к Уммону, – но веришь ли ты в это?»

[Ни в коей мере]

«Богостроители верят?»

[Да]

«И они готовы погибнуть, уступая дорогу Высшему Разуму?»

[Да]

«Может быть, это наивно, но я все-таки спрошу тебя, Уммон: зачем воевать, если победитель известен? Ты сам сказал, что Высший Разум уже существует – в будущем, и враждует с человеческим божеством, даже отправляет вам из своего будущего информацию, которой вы делитесь с Гегемонией. Богостроители вправе трубить в фанфары. Зачем же воевать и суетиться?»

[Гвах!]

[Я учу тебя/

леплю лучшую воскрешенную личность

из всех вероятных/

даю тебе возможность бродить среди людей

в медленном времени/

чтобы закалить твою сталь/

но ты все еще

мертворожденный]

Я надолго задумываюсь. И снова спрашиваю:

«Будущее многовариантно?»

[Меньший свет спросил Уммона//

Будущее многовариантно//

Уммон ответил//

Есть ли у собаки блохи]

«Но тот вариант, в котором Высший Разум получает власть, наиболее вероятен?»

[Да]

«А существует вариант, где Высший Разум возникает, но человеческое божество не допускает его к власти?»

[Отрадно/

что даже

мертворожденный

может соображать]

«Ты, кажется, сказал Ламии, что человеческое… сознание (термин „божество“ кажется мне глуповатым), что этот человеческий Высший Разум является триединым по своей природе?»

[Интеллект/

Сопереживание/

Связующая Пустота]

«Связующая Пустота? Ты имеешь в виду Gh/c3 и Gh/c5? Планковские длину и время? Квантовую реальность?»

[Осторожно/

Китс/

думанье может у тебя войти в привычку]

«И Сопереживание – та самая ипостась троицы, что дезертировала в прошлое, не желая воевать с вашим ВР?»

[Правильно]

[Наш ВР и ваш ВР

послали назад

Шрайка/

чтобы отыскать его]

«Наш ВР?! Человеческий Высший Разум тоже посылал Шрайка?»

[Он допустил это]

[Сопереживание

чужеродная и бесполезная штука/

червеобразный аппендикс

интеллекта\

Но человеческий Высший Разум провонял им/

и мы стараемся болью

выгнать его из убежища/

потому и возникло дерево]

«Дерево? Терновое дерево Шрайка?»

[Конечно]

[Оно транслирует боль

по мультилинии и инфоканалам/

как ввинчивается свист

в ухо дога\

Или бога]

Постигнув наконец истину, я чувствую, как пошатнулся аналог моего тела. Свистопляска вокруг яйцеобразного силового поля Уммона уже не поддается описанию. Кажется, какие-то гигантские руки рвут в бешенстве саму первооснову пространства. Хаос царит в Техно-Центре.

«Уммон, кто же воплощает человеческий ВР в наше время? Где оно скрывается, это сознание, в ком дремлет?»

[Ты должен понять/

Китс/

единственным выходом для нас

было создание гибрида/

Сына Человека/

Сына Машины\

И это прибежище должно быть таким привлекательным/

чтобы беглое Сопереживание

даже не смотрело на прочие обиталища

Сознание почти божественное

какое только могли предложить

тридцать человеческих поколений/

воображение свободно странствующее

через пространство и время\

И благодаря этим дарам

и соответствиям/

образовать связь между мирами/

которая позволила бы

этому миру ладить

с обеими сторонами]

«Уммон, мне осточертели твои двусмысленные благоглупости! Ты меня слышишь, идол с металлическими мозгами? Кто же этот гибрид? Где он?»

[Ты отказался

от божественности дважды/

Китс\

Если ты откажешься

в последний раз/

все закончится здесь/

потому что времени

больше нет]

[Иди!

Иди и умри чтобы жить!

Или поживи еще немного и умри

для нас всех!

В любом случае Уммон и остальные

больше не желают

иметь дело с

тобой!]

[Убирайся!]

Потрясенного, не верящего собственным ушам, меня не то роняют, не то швыряют, и я несусь сквозь просторы Техно-Центра, как осенний лист в урагане, пролетаю без руля и без ветрил через мегасферу и проваливаюсь в еще более густой мрак метасферы, распугивая непристойной бранью встречные тени.

Здесь – бескрайние просторы, ужас, тьма. И огонек костра где-то внизу.

Я плыву к нему, молотя руками и ногами по бесформенной вязкости.

«Это Байрон тонет, – мелькает мысль, – Байрон, а не я». Если мне и суждено захлебнуться, то лишь в собственной крови и ошметках легочной ткани.

Но теперь по крайней мере у меня есть выбор. Я могу предпочесть жизнь. Остаться смертным, не кибридом, а человеком, не Сопереживанием, а поэтом.

Выбиваясь из сил, я плыву против течения к далекому огоньку.

– Хент! Хент!

Помощник Гладстон, пошатываясь, входит в комнату. Его длинное лицо посерело от тревоги и усталости. Еще ночь, но обманчивые предрассветные сумерки уже подползают к окну.

– Боже мой, – произносит Хент, в ужасе глядя на мою грудь.

Скосив глаза, я вижу яркие, почти праздничные разводы артериальной крови на рубашке и простынях.

Хента разбудил мой кашель; приступ кровохарканья вернул меня на Площадь Испании.

– Хент! – Я задыхаюсь и снова валюсь на подушки. Нет даже сил шевельнуться.

Хент садится на кровать, берет меня за руку. Он понимает, что я умираю.

– Хент, – шепчу я, – есть новости, чудесная информация. Просто чудесная!

– Потом, Северн. Отдыхайте. Я наведу здесь порядок, и тогда вы мне все расскажете. Времени у нас много.

Я пытаюсь привстать и висну у него на руке, цепляясь липкими пальцами за плечо.

– Нет, – шепчу я, слыша, как в такт клокотанию в горле булькает фонтан за окном. – Не так уж много. Пожалуй, у нас его совсем нет.

Умирая, я понял наконец, что не являюсь ни избранным сосудом человеческого Высшего Разума, ни единством ИскИна и человеческого духа, и вообще – никакой я не Избранный.

Я просто поэт, умирающий вдали от дома.