Текст книги "Бог любит Дениску. Сборник рассказов"

За что менты убивают своих

Я стал известным на всю область журналистом. Меня узнавали на улицах. Со мной здоровались за руку чиновники и другие известные на всю область люди. Но на моем материальном благополучии моя слава никак не сказалась. Даже наоборот – электриком в Электросетях я зарабатывал больше, чем в иные месяцы своей журналистской работы. Я был даже немного разочарован, потому что до этого всю жизнь считал, что слава и богатство – неразлучные братья и всегда ходят рука об руку.

В Южно-Сахалинске я не имел собственного жилья и вынужден был скитаться с одной съемной квартиры на другую. Точнее даже, я снимал не квартиры, а комнаты. На большее не хватало средств. Можно было бы, конечно, жить в родительском доме в Корсакове, но ездить каждый день из одного города в другой было бы еще дороже, чем снимать квартиру.

В Корсаков меня постоянно тянуло. Там были мои родные и друзья. Я хватался за малейший повод, чтобы поехать туда в командировку, чтобы хотя бы проезд мне оплатила редакция. Корсаков всегда был богат криминальными новостями, но специфика взаимоотношений тамошних силовиков с прессой была такова, что журналистов – хоть местных, хоть областных, хоть федеральных – коротко и ясно посылали на все четыре стороны.

Однажды я поехал в Корсаков, чтобы рассказать нашим читателям о подростке, который из хулиганских побуждений пробрался в городской морг и отрезал голову у трупа. С этой головой он разгуливал по улицам, пока его не забрали в милицию.

– И чтобы без фотографии той головы не возвращался, – напутствовала меня моя руководительница, выдавая мне командировочные.

За несколько часов я сумел пообщаться с работниками морга, нашел дом, где живет шкодливый подросток, составил о нем мнение по словам словоохотливых старушек у подъезда. Сам пацан был под домашним арестом и отказался со мной даже разговаривать через дверь. Уж тем более фотографироваться. Оставалось только добыть фотографию в милиции. И это было самой сложной задачей.

Функции пресс-службы Корсаковского РОВД были возложены на информационный отдел. В отделе сидела очень милая барышня, с которой я несколько минут с удовольствием поговорил о погоде, устанавливая личный контакт. Когда я понял, что контакт установлен, я перешел к делу, спросил, как мне найти следователя, который ведет дело об отрезанной голове.

– А такими делами у нас дознание занимается, – все также просто ответила барышня. – Но у нас не принято, чтобы журналисты напрямую общались со следователями и дознавателями.

– Но я все-таки попробую нарушить вашу традицию, – я раскланялся и выскользнул из кабинета.

В отделе дознания сидели еще более милые и совсем молоденькие девочки.

– Вот так отдел дознания! – громко ахнул я, разглядывая сидевших за столами и работавших с документами барышень. – Вас сюда на конкурсе красоты отбирали?

– А как же! – чуть ли не хором ответили девушки. Комплимент им очень понравился, и они уже были мои.

Я поговорил с ними об их красоте, о том, какое это сильное оружие в работе с правонарушителями, и пожелал им беречь себя. Ведь наверняка очень сложно оставаться такими красивыми, когда мимо тебя каждый день проходит столько негативной информации.

– Ой, не говорите нам про негативную информацию, – сделав печальные глаза, сказала блондинка Юля. – Если бы вы знали, какими делами приходится заниматься.

– Так вы же в дознании работаете, у вас тут хотя бы трупов нет, – поддержал я начатый Юлей разговор.

– Вы так уверены!? – не унималась Юля.

– Конечно, уверен. Трупами прокуратура занимается. Вам самое страшное – это средней тяжести побои перепадают.

– А вот и нет! Хотите, я вам сейчас кое-что покажу, – и Юля вынула из папки, лежащей у нее на столе, фотографию отрезанной головы.

– Какой кошмар! – восхитился я. – Бедные девочки! Как же вам тяжело здесь работать! Сейчас я только один разочек щелкну, – бормотал я, доставая фотоаппарат и укладывая фотографию на стол…

Но номер не прошел. Девочки опомнились и вырвали из моих рук фотографию. Две остальных при этом шипели на Юлю за то, что она совсем бдительность потеряла и показывает материалы дела кому попало. Я начал уговаривать девочек, стал рассказывать про злющего редактора, который уволит меня с работы или лишит зарплаты, если я ему не принесу фото.

– Он у вас что, извращенец? – удивилась шатенка Катя.

– Даже не представляете, какой! – грустно сказал я.

– Ну увольтесь и пойдите работать в другую редакцию.

– В другой редакции еще хуже.

Девочки сочувственно хлопали глазами. Гнев в мой адрес прошел, и его место заняла жалость.

– Но мы честно-честно не можем дать вам эту фотографию, – чуть не плакала Юля. – Нас тоже уволят. Может быть, вы придете завтра? Завтра будет начальник отдела Татьяна Фаридовна, может быть, она даст? Мы без нее никак не можем. Честно-честно. Неужели вы думаете, что нам жалко?

– Я не могу завтра. Мне нужно сегодня. Ну девоньки, ну давайте. Никто не узнает. Ведь я мог теоретически оказаться в морге в тот день и сфотографировать.

– Нет. Никак мы не можем, – чуть не плакала Юля. – Может быть, к Козлову сходите? Если он разрешит, мы дадим.

Я пошел к начальнику РОВД полковнику Козлову. Приемная его не произвела на меня впечатления. Я ожидал большего, зная о состоянии этого человека. В его автопарке было несколько очень дорогих автомобилей. Два из них я видел своими глазами – роскошная «Тойота Кроун» и столь же роскошный «Лэнд Круизер». По слухам, Козлов был одним из самых богатых людей не только в Корсакове, но и на Сахалине. Он контролировал промысел трепанга в озере-заповеднике Лагуна Буссе, ему якобы принадлежало несколько рыболовецких судов. Ну и кроме того, корсаковская милиция успешно конкурировала с бандитами в крышевании бизнеса.

Козлову доложили обо мне, и он меня сразу принял. Кабинет его вполне соответствовал его материальному благосостоянию. В нем была дорогая мебель и много дорогих безделушек, которые обычно дарят друг другу руководители такого масштаба, как он. Козлов сидел в кресле в милицейской форме, лицо его было загорелым и румяным. Это была именно та полнота, которая бывает не от недугов, а от сытой и красивой жизни.

– Видите ли, молодой человек, – вальяжно и спокойно начал Козлов. – Оперативно-следственные органы занимаются очень важной работой, от которой зависит общественная безопасность и ваша безопасность в том числе. Если все кому не лень начнут ходить к нам, читать наши документы, рыться в уголовных делах, снимать копии с материалов уголовных дел, то у нас такой беспорядок получится…

– Но…

– Не перебивайте меня. Я еще не закончил! Так вот, я попрошу вас покинуть здание и впредь больше не докучать нашим сотрудникам своими просьбами. Если у вас есть какие-то вопросы, задавайте их пресс-службе ГУВД. Если нет, то закройте дверь с той стороны и как можно скорее следуйте к выходу. Если вас еще раз увидят в нашем здании, мы вас задержим на трое суток для установления личности и посадим в такую камеру, в которой вас писать отучат.

Я вернулся в редакцию без фотографии. Статью проиллюстрировали адресным планом здания морга.

Однажды со мной произошла история, которая в корне изменила мои взаимоотношения со следственными органами города Корсакова. Эта история началась с обычного телефонного звонка в редакцию. Звонила женщина. Спросила меня и, когда я взял трубку, очень обрадовалась. Говорила сбивчиво, волнуясь и запинаясь. Рассказала, что ее сын работал в Корсаковском РОВД оперуполномоченным уголовного розыска, что его застрелили в его рабочем кабинете, что сделали это его коллеги, инсценировав самоубийство, что у нее есть доказательства. Я записал телефон женщины и побежал докладывать главному редактору.

– И ты что поверил? – снисходительно засмеялась Оксана Евгеньевна. – Ты что, первый день работаешь?

– Думаешь, что она сумасшедшая?

Оксана больше, чем все остальные сотрудники газеты, знала о жизни сумасшедших людей, потому что больше времени проводила в редакции. Более половины звонков и писем в редакцию поступало от людей, явно неадекватных психически. Причем осенью и весной количество обращений резко увеличивалось.

– Деня, ну ты сам рассуди. Мента убивают на рабочем месте! Это же новость федерального масштаба! Тут бы уже «энтэвэшники» давно бы всех на уши поставили.

– Так она и говорит, что оформили как самоубийство.

– Да даже если самоубийство. Ты ходишь каждую неделю в пресс-службу ГУВД и читаешь сводку. Ты бы такое пропустил? Или ты туда только водку пить ходишь?

– Так что мне тетке этой сказать? Она моего звонка ждет.

– Да забей. В первый раз, что ли.

Я забил. Но на следующий день женщина позвонила снова. Я сказал, что у нас сейчас не хватает журналистов, и я никак не могу поехать в командировку. Она сказала, что приедет сама, но я ответил, что так сильно завален работой, что не смогу уделить ей даже пяти минут. Попросил ее перезвонить через месяц – в надежде, что через месяц или она забудет, или пройдет обострение после того, как выпадет первый снег.

Через месяц женщина позвонила снова. Она говорила, что ей угрожают, а ее смерть будет на моей совести, если я и на этот раз откажу. Она умоляла меня приехать, и мое сердце дрогнуло.

– Ну и пусть она окажется сумасшедшей, – аргументировал я Оксане Евгеньевне. – Люди любят читать о сумасшедших. Изложу версию тетеньки, возьму комментарий в ГУВД, и будет интересная статья.

– Скажи честно, что хочешь к своим корсаковским дружкам за казенный счет скататься.

– Дружки для меня это бонус. Я переживаю, а вдруг тетка не врет?

– То есть ты мог самоубийство мента в здании РОВД в сводке прошляпить?

– Мог. Если в сводке не было написано, что он – мент. В сводке каждый день куча самоубийц. «По адресу такому-то обнаружен труп гражданина такого-то года рождения такого-то со следами насильственной смерти, предварительная версия – самоубийство». Не буду же я каждый случай расследовать.

– Ладно. Поезжай. Без материала не возвращайся!

***

Вера Павловна встретила меня очень тепло: первым делом накормила борщом и напоила чаем с печеньем. Она совсем не была похожа на сумасшедшую. Даже напротив, она была хорошо образованна и очень умна.

– Честно говоря, я уже и не надеялась, что вы решитесь браться за это дело, – начала она.– Да я бы вас и не стала строго судить вы человек молодой, у вас жизнь впереди. Мне самой очень неловко вас подвергать такой опасности, но мне ничего не остается. Мне больше не к кому обратиться. Если бы дело было только во мне, но у меня дочка. Ей 22 года всего. Они ведь и ее не пожалеют.

– Вера Павловна, вы меня простите, что я вам тогда отказал месяц назад. Я ведь отказал не потому что испугался, а потому что принял вас… К нам знаете сколько сумасшедших звонит! Такие небылицы рассказывают! Вы уж простите, не принимайте на свой счет, но я подумал, что вы – одна из них. Уж очень у вас история невероятная. Давайте уже перейдем к делу.

Вера Павловна принесла картонную коробку, в которой было множество бумаг, аудио и видеокассет, папок и документов. Она взяла папку, которая лежала сверху. Открыла, вынула из нее фото и, заплакав, протянула фото мне.

– Вот мой Миша. Сейчас ему было бы 27.

У меня хлынула к вискам кровь. Я очень хорошо знал это лицо. В голове, словно кадры из кинопленки стали прокручиваться эпизоды из жизни. Их было всего три, но этого было более чем достаточно, чтобы принять близко к сердцу смерть этого человека.

Первый раз я увидел его на пороге своей квартиры. Мне тогда было 17 лет. Я проснулся после ночного загула от настойчивого звонка в дверь. Было часов 11 утра. Я открыл. На пороге стоял он. Юный совсем пацан, невысокий, русоволосый, в китайском пуховике, вязаной шапке и с какой-то папкой под мышкой.

– Здгавствуйте! – сказал он, слегка картавя. – Я вам хочу несколько вопросов задать по поводу девушки…

– До свидания! – сказал я, закрывая дверь.

Но закрыть дверь мне помешала нога парня. Я инстинктивно занес кулак, чтобы врезать ему, но подняв глаза от его ноги, уткнулся в красное милицейское удостоверение. Кулак разжался.

– Стажер? – спросил я, сопоставляя юное простодушное лицо и милицейскую ксиву.

– Оперуполномоченный уголовного розыска. У вас тут ночью девушка пропала – продавец из ночного ларька. Вы с ней знакомы были?

– Из какого ларька?

– Вы что, не в курсе!? – Брови опера сдвинулись от удивления, как будто весь дом должен уже знать все подробности о пропавшей девушке. – Вы уже дадите мне войти?

– Нет. Я не хочу, чтобы вы входили. Я полночи бухал и вот сейчас я сплю, а вы тут ко мне со своими девушками.

– То есть вы меня не впустите в квартиру?

– С ордером придешь, впущу. А без ордера нет.

– Тогда выходите в подъезд. Мне нужно вас допросить.

– Мне нечего рассказывать. Если есть еще какие-то вопросы, вызывай повесткой. Я пошел спать, – и я захлопнул дверь.

Девушку-продавца нашли в 200 метрах от нашего дома весной, когда растаял снег. Тех, кто убил ее и ограбил ночной ларек, так и не нашли.

Вторая наша встреча произошла спустя три года. Я был на дне рождения у друга детства. Брат именинника за несколько месяцев до этого освободился из мест не столь отдаленных. Кроме него, в компании было еще несколько судимых ребят. На этот момент все уже встали на путь исправления и с криминалом завязали. Мы гуляли очень шумно и весело, никому при этом не мешали, потому что соседи гуляли вместе с нами. Раздался звонок в дверь, я оказался ближе всех и пошел открывать. На пороге стоял уже знакомый мне мент. Но за прошедшие три года он сильно возмужал. И одет был в модную по тем временам дубленку. В общем, это был уже конкретный такой парняга с волевым взглядом. Он вошел в дверь. Препятствовать на этот раз я ему не стал, потому что я не был здесь хозяином, да и перемены в нем меня впечатлили.

– Гуляете! – окинув уверенным взглядом помещение, констатировал он. – Вы уж не обессудьте, я вас немного отвлеку. – Он сел за стол.

– Выпьешь? – предложил ему Саня, имевший за плечами две судимости.

– Нет. Спасибо. Я на работе.

Незваный гость рассказал, что днем рядом с домом, в котором мы находились, какие-то малолетки отняли у старушки сумку. Он стал расспрашивать присутствующих о том, кто из шпаны в этих краях отирается и вообще чем живет Семерка. Меня очень удивило то, как спокойно и доброжелательно отнесся к непрошеному милиционеру Саня. К милиции он относился крайне неприязненно.

– Санек, ты с каких пор начал со следствием сотрудничать? – пошутил я, когда милиционер покинул квартиру.

– Дурак ты, – оскорбился он. – Это же Миша Пальчиков! Из всех корсаковских мусоров – единственный порядочный человек. А этих отморозков, которые у старушек сумки отнимают, я бы сам порвал, если бы они мне в руки попались.

– А чем он лучше других ментов?

– Он просто человек. Со всеми поступает по-человечески. Виноват – посадит, не виноват – отпустит. Никогда никому чужих дел не шьет и никого на допросах пальцем не трогает.

Я вспомнил, что имя Миши Пальчикова я уже слышал не раз от людей из криминальной среды и все отзывались о нем только с положительной стороны. Третья моя встреча с этим легендарным в определенных кругах человеком не была встречей в привычном смысле этого слова. Один мой товарищ Вовка Сечнев рассказывал мне, как его чуть не посадили ни за что ни про что.

Вовка гулял в кабаке с сестрой и ее подружками. Поддали, пошли плясать. Вовкиной сестры стал грязно домогаться какой-то пьяный отморозок. По замашкам как будто блатной, но явно неадекватный. Вовка его оттолкнул. Слово за слово, стали выяснять отношения. Пошли на улицу. На улице отошли за угол. Танцор на Вовку кинулся, а Вовчик ему очень хорошо вломил. И тут откуда ни возьмись – патрульно-постовая служба. Обоих повязали, доставили в отдел. Танцор сразу сделался больным, стал косить на сотрясение мозга и притворяться потерпевшей стороной. Его увезли в больницу. К счастью, заявление он писать не стал, потому что понимал, что свидетелей много было, что он сам на Вовку в ресторане нападать начал. Но Вовку все равно не отпускают. А потом пришел опер и увел в кабинет.

Опер рассказал, что накануне в это же самое время в том же самом месте, где Вовку повязали, был избит и ограблен человек. Вовке предложили сознаться в этом преступлении. «Мол, сегодня тебе не дали дело до конца довести, но всем понятно, что ты на том пятачке промышляешь». Вовка, конечно, сознаваться в том, чего не было, отказался, и его стали бить. Опера привязали Вовку к стулу и стали его пытать. Сначала током, потом решили поиграть в «слоника». Надевали на голову противогаз с перекрытым воздухозаборником и держали, пока он не начинал терять сознание от удушья.

– Если ты не сознаешься, – приговаривали опера, – мы тебя вывезем на море и рыбам скормим. Нам ничего не будет. Так что колись по-хорошему. Отсюда тебе только две дороги – в тюрьму или на тот свет.

– Короче, сдался я после слоника, – выдохнул Вовчик. – Они когда противогаз из сейфа доставали, я чего там только не увидел. Граф Дракула наверное содрогнулся бы от такого инструментария. Пишите, говорю, ваша взяла. Они стали протокол заполнять, что, мол я, такой-то… А тут им позвонили и куда-то срочно вызвали. То ли там какое-то преступление, то ли задержание.

Опера передали Вовку вместе с документами в соседний кабинет, где сидел Миша Пальчиков, мол, оформи товарища по вчерашнему грабежу на Портовой. А сами убежали. Пальчиков прочел то, что уже успели написать, и спрашивает:

– А куда вы дели документы Кузьменкова?

– Какого еще Кузьменкова?.

– Которого вы ограбили.

– Да откуда я знаю, куда их девают обычно. Сочиняйте сами.

– Что значит сочиняйте! Рассказывайте, как было. Где документы? Их нужно вернуть.

– Да не видел я никакого Кузьменкова!

– Так зачем вы сознались?

– В «слоника» друзья ваши поиграли со мной, вот и сознался.

Вовка рассказал Пальчикову свою историю – про то, как гулял в кабаке, как вступился за сестру, как врезал по морде нахалу, как его привезли в отдел и начали колоть на вчерашнее ограбление. Пальчиков покраснел, как будто сам виноват перед Вовкой, порвал протокол и проводил до крыльца РОВД.

Я смотрел на фотографию Миши Пальчикова и не мог поверить, что все это правда. Это именно он – молодой красивый, честный и порядочный милиционер, которых так не хватает в наших органах, – и его больше нет.

Вера Павловна рассказала мне историю всей жизни Миши, начиная с самого детства. Его отец был оперуполномоченным уголовного розыска. В конце восьмидесятых, когда Миша был еще ребенком, отец погиб от бандитской пули. Сын твердо решил стать милиционером, чтобы бороться с преступниками, сделавшими его сиротой. После школы он закончил юридический факультет и пришел в Корсаковский РОВД. Как ни уговаривали его родные и коллеги поработать для начала следователем, набраться опыта, осмотреться, но он твердо решил стать сыщиком. И сыщик из него получился очень хороший. Миша умел разговорить человека и выудить из него самую важную информацию, был внимателен к людям и ко всем относился одинаково, не деля людей на крутых и лохов, на богатых и бедных.

Профессиональные успехи Михаила не радовали только его ближайших коллег. Сумев стать своим для бандитов и уголовников, он стал чужим для своих товарищей по оружию. И с каждым годом конфликт между Пальчиковым и остальными операми во главе с начальником уголовного розыска становился все острее.

– Миша последнее время очень мрачный со службы приходил, – вспоминала Вера Павловна. – Все говорил мне: «Мама, если бы ты только знала, какими делами они занимаются! Большинство преступников, с которыми мне приходится иметь дело, не так циничны и жестоки, как те, с кем мне приходится работать в одной упряжке».

Миша рассказывал матери, как в самом начале его работы старшие товарищи уговаривали его взять домой телевизор, изъятый у жуликов при обыске. Каждого нового сотрудника старшие офицеры в первые же дни полностью обеспечивали самой современной и дорогой бытовой техникой. Делалось это не столько из заботы о молодых сотрудниках, сколько для того чтобы повязать новенького участием в беззаконии и чтобы молодому сотруднику даже мысль в голову не пришла об отказе от участия в какой-нибудь преступной схеме. Начальник уголовного розыска майор Петрухин не захотел мириться с принципиальностью подчиненного и однажды, когда Михаил был на службе, привез телевизор к нему домой, сказав Вере Павловне, что его купил Миша и попросил помочь с доставкой. Пальчиков в тот же день на такси увез телевизор в РОВД и строго-настрого наказал матери не впускать в квартиру коллег по работе.

Миша стал настоящей занозой в пятке корсаковского угрозыска. Он отказывался применять насилие к подозреваемым и вместо того, чтобы выбивать из арестованных нужные показания, тратил уйму времени на сбор улик и доказательство их вины. Мало того, что он отказывался бить и пытать задержанных сам, он не давал делать этого другим в его присутствии, чем сильно подрывал статистику раскрываемости преступлений. Конфликт длился несколько лет и перерос в настоящую войну, когда коллеги уличили Михаила в том, что он документирует их преступления. Ему стали угрожать расправой.

– Петрухин пытался с Мишей незадолго до убийства примириться, – вспоминает Вера Павловна. – Миша весь их разговор пересказал. Он от меня никогда ничего не скрывал. В тот вечер он приехал домой сам не свой. Руки трясутся, голос дрожит. «Мама, что мне делать, – говорит, – я не понимаю что делать!» Он рассказал, как Петрухин предложил ему деньги на свадьбу. Коллеги знали, что Миша копил на свадьбу. Начал копить, как только познакомился с Олей. Сказал, как накопит 50 тысяч, так сразу и поженятся. Оленька его очень любила. Другие опера смеялись над ним между собой. Они все живут, ни в чем себе не отказывая. Для любого из них 50 тысяч – это такая мелочь. Все на дорогих машинах ездят, в кабаках обедают и ужинают каждый день. А вот я вам сейчас покажу, как они отдыхают. У меня есть видео с их корпоратива. Миша тогда половину зарплаты своей отдал, чтобы от коллектива не отрываться.

Вера Павловна включила видеокассету, на которой была запись, сделанная в День работников уголовного розыска в самом дорогом ресторане Корсакова. На столе действительно было изобилие – дорогие вина, черная и красная икра и другие деликатесы.

Вера Павловна промотала на ускоренном просмотре тосты и поздравления и включила воспроизведение в том месте, где по заведенной традиции оперативники стоя слушали песню Олега Газманова «Господа офицеры». Оператор на протяжении всей песни поочередно брал крупным планом всех сотрудников, переводя камеру с одного на другого. И как будто волею судьбы майор Петрухин в кадре появился со словами: «…Я пою офицерам, матерей пожалевшим, возвратив им обратно живых сыновей». Вера Павловна заплакала. Я тоже не сдержал слез. В горле стоял ком.

– Это он Мишеньку убил, – утирая слезы, вымолвила Вера Павловна.

– У вас есть доказательства?

– То, что именно он, – доказательств нет, но больше некому.

Вера Павловна продолжила рассказ про тот вечер, когда Петрухин предложил Михаилу деньги. Он запер кабинет, в котором никого, кроме него и Михаила, не было. Положил на стол пачку новеньких банкнот по 500 рублей. И сказал, что Михаил может взять эти деньги себе.

– Уважаю я твою принципиальность, Мишка, – дружески похлопал Петрухин молодого коллегу по плечу. – Но в наше время такая вот жизненная позиция – непозволительная роскошь. Ну как ты собираешься жить на милицейскую зарплату? Накопишь ты себе на свадьбу. А дальше что? Приведешь молодую жену к маме на кухню? Или сестру на кухню выселишь? Или будешь ползарплаты отдавать за съемную квартиру? Как ты не понимаешь, что государство само тебя ставит в такие условия, когда нужно как-то приспосабливаться и начинать уже деньги зарабатывать. Ты же мужик. Мало того что сам дурака валяешь, так и другим не даешь работать.

Петрухин недвусмысленно дал понять Пальчикову, что в случае отказа от участия в общих делах его может постигнуть самая печальная судьба. И что любые действия ему – Петрухину – сойдут с рук, потому что в Корсакове все ветви власти очень тесно повязаны друг с другом. А это значит, что милицейское руководство, в том числе и начальник угрозыска, неподсудно ни при каких обстоятельствах.

Миша выслушал своего непосредственного начальника молча. Деньги не взял. Петрухин не стал его торопить с ответом. Дал время подумать. А через пару недель Михаила нашли в его рабочем кабинете с простреленной головой. Судмедэксперты констатировали самоубийство, и за отсутствием состава преступления уголовное дело закрыли. В самоубийство Пальчикова поверили все, кроме его близких. Мать начала свое собственное расследование. Первым делом она добилась, чтобы независимый эксперт из Южно-Сахалинска сделал смывы с рук ее покойного сына. Экспертиза показала, что пистолет в руках он не держал и тем более не стрелял из него перед смертью. Также независимый эксперт дал заключение, что выстрел в голову был произведен с расстояния не менее чем метр. То есть самоубийство, таким образом, было невозможно совершить физически. С этими заключениями она отправилась к следователю Косицыну, который вел дело. С собой она прихватила цифровой диктофон, бывший в то время очень большой редкостью. Она купила его на свои сбережения, чтобы собирать улики против убийц сына. Запись разговора она дала послушать мне.

– Вера, ну ты сама-то понимаешь, о чем ты меня просишь, – возмущался Косицын на просьбу Веры Павловны. Он был с ней давно знаком и разговаривал просто на ты.

– Я тебя не прошу, Витенька. Я требую, чтобы ты сделал свою работу – возбудил уголовное дело и посадил убийцу за решетку, – настаивала Вера Павловна.

– Ну какого убийцу, Вера! – Да если я только это дело с полки достану, меня в тот же день уволят на хер из органов. Это в лучшем случае.

– То есть ты за место свое боишься?

– Да, Вера. Я за свое место боюсь, потому что у меня дети, как ты прекрасно знаешь, и мне их нужно кормить и учить. Я, может, и не побоялся бы, если бы у меня хоть малейший был шанс это дело до конца довести. Но ты взрослая женщина и должна понимать, что никто мне не даст довести его до конца. И потом, где брать улики? Я не могу никому предъявлять обвинения на основании двух заключений, которые доказывают только то, что он застрелился не сам.

– Витя, расскажи, что было там в кабинете. Дай мне посмотреть протокол осмотра места происшествия. Ты ведь там был? Что было в сейфе у Миши?

– Ничего я тебе не дам, Вера. Да и не найдешь ты там ничего интересного. Все интересное было убрано до меня.

– Как это так, Витя? Кто-то хозяйничал на месте происшествия без твоего ведома?

– Когда я приехал, кабинет был заперт изнутри. Я постучал, выглянул Козлов и сказал прийти через полчаса. Сама понимаешь, кто Козлов и кто я. А когда я пришел через полчаса… Там все было тщательно вымыто. На столе у Миши стоял остывший чай, который он себе налил и не успел выпить. Миша лежал ногами к столу, головой к двери. Видимо, все случилось, когда он сидел. Пистолет лежал рядом с его правой рукой. На столе были ключи от сейфа. В сейфе лежали только деньги, 4500 рублей. Я все до копеечки тебе отдал.

– Но ведь не мог же Миша за два года накопить только 4500! Там должно было быть как минимум тысяч тридцать.

– Вера, ну что ты меня мучаешь. Мне копейки твоей не нужно. Все, что было, отдал.

– Да ты же сам-то не веришь в самоубийство?

– Какая разница! Веришь – не веришь! Угомонись, Вера! Ты ничего не добьешься!

Получив отказ от Косицына, Вера Павловна отправила жалобу в областную прокуратуру, подкрепив ее копиями документов, доказывающих, что смерть Михаила не могла быть самоубийством. Из региональной прокуратуры Вера Павловна получила отписку с отказом в возбуждении уголовного дела. После этого начались звонки с угрозами.

– Звонили раз пять в день. Такие гадости говорили, что я вам даже не перескажу. Про дочку мою Сашу, что с ней сделают, если я не перестану добиваться возбуждения дела. Я сменила телефон, написала заявление, чтобы не давали никому номер и в справочник не включали, но они в тот же день снова начали по новому номеру звонить. И теперь звонят. Я как слышу, что это они, трубку кладу. Нет сил это слушать.

– А в Генеральную прокуратуру вы жаловались? – поинтересовался я.

– А как же! Как только из областной получила отписку, сразу направила в Генеральную. А через неделю очередной звонок от этих… Говорят, мол, все про тебя знаем. Можешь хоть президенту писать, ничего не добьешься. Скорее мы твою дочку… В общем, у меня надежда только на вас. Говорят, что у Козлова все повязано в Москве и в Генпрокуратуре, и в министерстве на самом высоком уровне. Единственная надежда – это внимание общественности привлечь. Если вы их не испугаетесь, то, может быть, они испугаются вас.

– Я не испугаюсь. Можете быть уверены. В четверг статья выйдет.

Я не обманул. В четверг на первой полосе была большая фотография Миши Пальчикова и огромный заголовок «За что менты убивают своих». Сама статья заняла весь центральный разворот в газете. Тут были фотографии Михаила, его мамы, фрагменты копий документов. Про Козлова и Косицына в тексте не упоминалось. Я решил приберечь этот козырь для более подходящего случая. Да и Вера Павловна просила не выдавать Косицына. Он мог еще быть полезен ей. В статье я рассказывал о том, какой хороший был милиционер Миша Пальчиков, как он мешал своим коллегам делать их грязные дела, и о том, какое странное и жестокое с ним произошло самоубийство. В конце статьи была приписка, что мне в руки попала часть документов, собранных Михаилом и рассказывающих о преступлениях, которые совершались его коллегами, и что в следующих наших номерах мы расскажем о некоторых из них.

Эффект от статьи превзошел самые смелые наши ожидания. Номер был полностью распродан в день выхода. В Корсакове газету раскупили уже к обеду, несмотря на то, что специально для Корсакова тираж увеличили на тысячу экземпляров. В 10 утра в редакцию позвонила моя мама.

– Сыночек, что ты творишь! – запричитала она! – У нас весь завод судачит о том, что тебя скоро убьют. Да ты хоть представляешь, против кого ты пошел! Да там же такая мафия, что итальянцам даже не снилось! Да лучше бы ты электриком остался! И зачем тебе это надо…

Мама моя подрабатывала распространителем нашей газеты. По четвергам она забирала на почте сотню газет и разносила по заводу. Делала она это не только ради денег. Уверен, что ничуть не меньше, чем деньги, ее подстегивала гордость за сына, мол, посмотрите, какой толковый он у меня. Настоящая звезда региональной журналистики. На этот раз каждый купивший у мамы газету счел своим долгом сказать ей, что сына твоего скоро убьют, потому что он дурак, хотя и очень смелый.