Текст книги "Бог любит Дениску. Сборник рассказов"

Вася убежал. Он утопил нож в море. Сам искупался, несмотря на жутко холодную воду. Это помогло ему немного протрезветь. Он вернулся домой. Увидел у подъезда милицейский УАЗ и решил всех перехитрить. Он залез через балкон в свою комнату и лег спать, выкинув окровавленную одежду в окно. Когда вошли опера, Вася начал гнуть линию, что он ничего не знает, что пришел пьяный и лег спать. Видя, что ему не верят и пытаются его арестовать, он начал сопротивляться. Нанес пару увесистых ударов ментам, после чего был скручен, закован в наручники и отправлен в следственный изолятор.

Васю судили за убийство по неосторожности. Суд признал, что Вася защищал свою жизнь. Убитый был не самым законопослушным гражданином, имел судимости, нигде не работал и характеризовался не самым лестным образом. Вася, может быть, смог бы отделаться условным сроком, но на нем уже висел один условный срок за кражу. К тому же при обыске у него за телевизором нашли два килограмма тротила. Происходило это через несколько дней после взрыва дома в Москве на Каширском шоссе. По всей стране был объявлен «Вихрь-антитеррор». Про Васин тротил написали все областные газеты. За этот тротил он получил два года. Еще два дали за убийство, и еще два – срок, полученный ранее условно за кражу. Вася сел на шесть лет.

На суде после вынесения приговора, глядя, как моего друга уводят закованным в наручники, я вспомнил разговор про картину «Девятый вал»…

Васю я больше никогда не видел. Как ни стыдно признаться в этом, но я его предал. У меня закипела, забурлила жизнь. Появилось много новых друзей, новая интересная работа…

Вскоре после Васиной посадки я уехал с Сахалина. Я передал ему всего две или три передачи и за все шесть лет и написал не более трех писем. Я не поддержал его в то время, когда он нуждался в моей поддержке, но до сих пор считаю его одним из самых главных людей в моей жизни. Вася вышел из тюрьмы ровно через шесть лет, женился, жена родила ему сына. Он работает прорабом на стройке и избегает каких бы то ни было приключений.

Босоногое Детство

Когда в Петропавловске-Камчатском была полночь, а в Москве три часа дня, у нас на Сахалине до полуночи был еще целый час. Я ложился в кровать и слушал радиостанцию «Тихий океан». Ведущий зачитывал письма слушателей, которые поздравляли своих близких с днем рождения, юбилеем, годовщиной свадьбы, рождением сына. Этих близких друг другу людей разделяли шторма и циклоны, десятки и тысячи морских миль.

Слушая «Тихий океан», я всегда думал о своем любимом дяде Саше. Где он сейчас? Может быть, он тралит холодные океанские воды у берегов Чукотки, а может быть, подбирается к берегам Южной Америки. Но вполне возможно, что его траулер держит курс на Корсаков, и уже завтра в нашей маленькой кухне будет звучать его любимая песня «Не пройдет и полгода, и я появлюсь, чтобы снова уйти на полгода».

Эта песня как будто специально была написана про моего дядю Сашу. На берегу он не выдержит и двух недель. Одарит длинным морским рублем и заморскими гостинцами всю родню, насорит по всему городу деньгами, пропьется, проспится и побежит в контору Базы океанического рыболовства добывать новую путевку, чтобы снова уйти на полгода бороздить необъятные просторы Тихого океана. С этими мыслями я засыпаю.

Просыпаюсь я под позывные радиостанции «Пионерская зорька». Дети из далекой и неведомой мне Москвы бодрыми голосами рассказывают о том, как здорово быть пионерами. Я слушаю их с замиранием сердца. Вот бы мне родиться в этой самой Москве, чтобы я тоже мог стать юнкором, выступать по радио и писать заметки в «Пионерскую правду». Но тогда мечты о журналистике казались мне несбыточными. В то время на Сахалине не было ни детской газеты, ни радиостанции.

Я люблю свою Родину, свой родной город, люблю сопки, которые его окружают, люблю маяки, которые помогают капитанам находить дорогу в родной порт, люблю военные крейсеры и минные тральщики, которые стоят у пирсов нашего порта, охраняя мой покой. Мне даже в голову не придет, что каких-то тридцать лет назад мой родной Корсаков назывался Отомари, а мой родной Сахалин был японским губернаторством Карафуто, что это была не наша земля, не советская и даже не русская. Это было так давно, что кажется мне неправдой.

Папа рассказывал мне, что Япония настолько близко, что до нее можно дойти на пароходе всего за несколько часов. Каждую неделю, а то и чаще, я сколачиваю очередной деревянный кораблик, привязываю к нему бутылку с запиской, адресованной моему неведомому японскому другу. Я желаю своему другу не унывать и не бояться проклятых американских бомб, потому что у нас теперь тоже есть бомба пострашнее американской, и мы не дадим в обиду моего японского друга. Втайне я надеюсь, что однажды мой кораблик вернется ко мне, и в бутылке будет гостинец – японская жвачка. Но кораблики уплывают бесследно. И лишь иногда после шторма в ответ приплывают японские кроссовки, пустые банки из-под пива или кока-колы.

А когда встает лед, мы с друзьями ходим в порт смотреть на тюленей. В маленькой бухте, где зимуют суда нашего Корсаковского Портофлота, живет морской котик Васька. Зимой он часто вылезает на льдину и греется на солнышке. Мы спускаемся с пирса и осторожно, крадучись идем по льду к Ваське, чтобы погладить его. Васька при виде нас начинает громко кричать и качаться на ластах. Мы не понимаем, выражает он таким образом свой восторг или он боится нас, но мы все равно подходим и гладим его. Иногда мы приносим ему тушку минтая, купленную по дороге в рыбном магазине.

А летом мы с друзьями любим сидеть на откосе и смотреть на море. Вот откуда-то полным ходом идет буксир.

– Смотрите-ка, как шпарит «Вихрь», – говорит Ванька Колесников.

– Сам ты «Вихрь»! – смеется над ним Антошка Коробков. – Разве не видишь, что это «Отчаянный».

– Сам ты «Отчаянный», – говорит Ванька. – Ты не видишь, что ли, рында висит на корме. А у «Отчаянного» рында на мостике.

– Спорим на десять щелбанов?

– Спорим!

Я разбиваю пари, и всей ватагой мы кубарем летим вниз с откоса, мчимся на железнодорожную станцию, проскакиваем в дыру в заборе и бежим по территории военного гарнизона. За нами с громким и задорным лаем увязывается стайка гарнизонных собак, что-то кричит вслед старый сторож, потрясая кулаком, но мы уже перелезаем через забор на территорию мехмастерских. Сквозь прутья забора нам вслед растерянно смотрят гарнизонные собаки. А мы уже идем по бетонной стене на территорию Портофлота, к причалу, где обычно швартуются буксиры. Причал пуст, но вот из-за волнореза выруливает объект нашего спора.

– Ну, что Антоха, готовь лоб. Вот он, «Вихрь».

– Да сам ты «Вихрь». Неужели не видишь, что это «Отчаянный»?

Буксир подошел к причалу, и мы прочли на его носу название «Вихрь». Ванька победоносно засучил рукава.

– Ну что, Антоха, читать умеешь? Что на борту написано?

– Да мало ли где чего написано! У меня на сарае сам знаешь что написано. Разве не видишь, что это «Отчаянный»?

– Ну пойдем спросим, – Ванька обращается к угрюмому мужику, наматывающему на кнехт швартовый конец, – дяденька, а как ваш буксир называется?

– Чего, читать, что ли, не умеешь, двоечник?

– Дяденька, ну как?

– «Вихрь»!

– Подставляй лоб, Антоха, – и с видом победителя Иван отвешивает Антону 10 щелбанов. День прожит не зря.

Ваня и Антон подружились еще в песочнице. С тех пор они неразлучны. Они оба большие затейники. Никогда не сидели сложа руки. То кошелек на веревочке подбросят на тротуар, то нашпигуют селитрой ракету и запустят в небо, то добудут на стройке карбид и стреляют из самодельных пушек. Однажды друзей угораздило посмотреть фильм «Узник замка Иф». История графа Монте-Кристо настолько потрясла товарищей, что в головах у них созрел план. Они обзавелись долотом и молотком и отправились в подъезд, где жил наш друг Вовка Селезнев. Убедившись, что у Вовки никого нет дома, они принялись долбить стену в том месте, где у Вовки был туалет. Дыра должна была получиться аккурат за Вовкиным унитазом.

Дело оказалось не из легких, но мои товарищи помнили, как настойчив был граф Монте-Кристо. Они запаслись терпением и поклялись друг другу не стричься и не бриться, пока не осуществится их план. Они были готовы к тому, что мечта их сбудется к тому моменту, когда их лица покроют густые бороды. Каждый день они приходили и часами долбили, пока Вовка был на уроках. Если кто-то входил в подъезд, инструменты прятались, а один из заговорщиков вставал спиной к дыре. Уходя, дыру аккуратно замазывали пластилином и прикладывали кусок крашеной штукатурки так, что никому бы и в голову не пришло ковырять.

Мы все видели, что у наших товарищей есть какая-то совместная тайна. Они стали реже появляться на откосе, шушукались и обменивались многозначительными взглядами. Иногда терпения им не хватало. То и дело один из них проговаривался, что, мол, скоро они всем покажут, но тут же другой бил его по башке, и они начинали драться.

Наши друзья оказались гораздо проворнее графа Монте-Кристо. До косматых бород дело не дошло. Даже их головы не сильно успели обрасти, а дыра в туалет была готова. Они купили в Военторге офицерскую линейку, сделали из нее дымовую шашку и сели в засаду. Три дня они сидели в подъезде с воронкой и слушали. Они ждали, когда Вовка пойдет в туалет. Вовка, конечно, в туалет ходил, но делал это молча. Коварные злоумышленники не могли распознать его и медлили. Очень боялись нарваться на Вовкиного отца.

Однажды Вовка выдал себя. Он вошел в туалет, напевая песню.

– Прекрасное далёко, не будь ко мне жестоко… – напевал Володя. Но «жестоко» оказалось недалёко. Едва услышав знакомую песню, наши озорники подожгли дымшашку и сунули ее в дырку. А чтобы дым не валил в подъезд, заткнули дыру пластилином. Из квартиры раздался душераздирающий крик Вована. Ваня и Антон кубарем вывалились из подъезда и до самого вечера прятались в гаражном массиве. Ванька Беляев наврал им, что Вовкин отец с ремнем ходит по всему району и ищет их.

На самом деле Вовкин отец, когда узнал, какую шутку его сыну приготовили друзья, хохотал до слез и рассказал, что он, будучи ребенком, тоже любил озорничать, но на такие шалости ему никогда в жизни ума не хватило бы. Дыру, которую так долго долбили Ваня с Антошей, дядя Валера заделал бетонным раствором. А со стороны подъезда ее следы видны до сих пор.

Эхо первой любви

В детстве и юности я был страшным меломаном. Моя любовь к музыке началась еще в детском саду. Дома был проигрыватель, на котором я слушал сказки. Заслушал все сказки до дыр. И вот однажды в доме появилась пластинка зарубежных исполнителей «Радуга». Три песни на этой пластинке накрыли меня с головой. Sunny в исполнении ВИА «Бони М», «Чао, бамбино, сорри» в исполнении Мирей Матье и «Если б не было тебя» в исполнении незабвенного Джо Дассена. Эти три песни я прослушивал по нескольку раз подряд. Потом появились Леонтьев и Пугачева. А когда мне было примерно лет пять, на голову моих родителей обрушилась страшная беда.

Однажды мы с мамой, возвращаясь домой из детского сада, зашли на почту по какой-то маминой нужде. Пока она стояла в очереди, я завис у ларька со всякой мелочевкой. Там было все – от канцтоваров до бритвенных принадлежностей. И мой взгляд упал на маленькую черную пластиночку. Я раньше никогда не видел такой пластинки. Она была совсем крохотная. На пластинке была одна единственная песня «Эхо первой любви» в исполнении Евгения Мартынова. На ней было написано «долгоиграющая». Ах если бы моя мама тогда только могла предположить, какой смысл им с папой вскоре откроется в слове «долгоиграющая»!

Никогда я не клянчил у своих родителей никаких покупок. В этом плане мной можно было гордиться. Даже из «Детского мира» меня можно было спокойно увести без игрушки и даже без разговоров о том, что мне там понравилось. Выпрашивать игрушки было ниже моего достоинства. Но когда я увидел эту пластиночку, внутри меня что-то перемкнуло. Я взмолился, чтобы мама купила мне ее.

– Но ты же не будешь ее слушать, – отговаривала меня мама. – Там всего одна песня, и она не детская. Тебе будет это неинтересно.

– Мама, ну пожалуйста! Купи! Я даю тебе честное слово, что я буду ее слушать! Честное-пречестное слово!

Сердце матери не выдержало, и пластиночка оказалась у меня в руках. С каким трепетом я нес ее домой! Даже если бы мне в тот момент предложили обменять эту маленькую пластиночку на все сокровища мира, я бы не стал рассматривать это предложение.

Я пришел домой и не раздеваясь кинулся к проигрывателю. Дрожащими от нетерпения руками я поставил пластиночку и, прильнув к динамику, погрузился в волшебный мир музыки. Песня была о том, как мужчина вернулся в город, где не был много лет, и пришел к дому, где жила его первая любовь. В нем пробудились старые чувства, он кинулся к окну, за которым жила та, которая на всю жизнь отпечаталась в его сердце.

«Я нашел этот дом, я в окно постучал

Я назвал ее имя, я почти прокричал.

И чужой человек мне ответил без зла:

«Здесь, наверно, она никогда не жила».

Я как будто прожил вместе с этим человеком всю его жизнь. Мое сердце разрывалось на части от обиды за него. Я плакал так горько, как будто это я потерял свою первую любовь.

«– Ты ошибся! – мне город сказал.

– Ты забыл! – усмехнулся вокзал.

– Ты ошибся! – шептали дома.

Спелым снегом хрустела зима.

А над крышами вился дымок.

Но ведь я ошибиться не мог!»

Я прослушал эту песню еще раз, потом еще и еще… Каждый день, возвращаясь из садика, я садился у проигрывателя и раз за разом проживал вместе с Мартыновым эту трагедию.

– Опять свою страдальную завел! – возмущался папа.

Поначалу в его возмущении было больше иронии, но потом с каждым днем становилось все больше раздражения. И в один прекрасный день, придя домой, я не обнаружил своей пластиночки. Она куда-то пропала. Я до сих пор подозреваю родителей в том, что пропала она не без их участия. Я поплакал и со временем успокоился, но рана от несчастной любви Мартынова глубоко отпечаталась в моем сердце.

Шли годы, мой музыкальный кругозор расширялся. Я никогда не понимал тяжелой музыки. Мне нравилось диско, спокойный и мелодичный рок, фолк. Я следил за новинками и тратил на кассеты весомую часть своих заработков. А зарабатывал я с самого детства.

В 15 лет на меня свалилось огромное богатство. Друг моего отца привез из Японии подержанный музыкальный центр. Купил он его там за какие-то совсем смешные деньги. Центр был ярко-красного цвета – двухкассетный магнитофон с автореверсом, радио и проигрыватель. У него не было колонок и не крутилась пластинка. Дядя Саша великодушно отдал его мне. Колонки у меня были, а пластинку я сумел починить. У меня началась новая жизнь. Когда у меня появлялась какая-нибудь музыкальная новинка, я выставлял колонку в окно и включал музыку на весь двор.

Однажды, когда я очередной раз травил соседей своим музоном, пришла соседская девочка Ира. Их семья жила прямо над нами. Мы очень дружили. Ее папа дядя Толя дома бывал редко. Все время где-то на заработках пропадал. А вот мама тетя Лариса была нам как родная. Входила к нам без стука, а иногда и без повода.

– Мама спросила, нельзя ли сделать музыку погромче? – спросила, заикаясь и волнуясь, Ира.

Я кивнул и пошел убавлять звук. Я подумал, что от волнения она перепутала и сказала «погромче» вместо «потише». Через пару минут опять раздался звонок в дверь. На пороге стояла тетя Лариса.

– Ну ты что, назло что ли, убавил? Уж никогда бы не подумала, что ты такой жмот!

– Так ведь просили потише!

– Да Ирка, наверное, перепутала. Я просила погромче. Песня у тебя уж очень красивая играла. А у нас вторую неделю магнитофон сломан, так хочется музыки. Уж ты не жадничай.

– Вы какие-то неправильные соседи, – пошутил я. – Никогда бы не подумал, что соседи могут попросить сделать громче.

После этого каждый день ко мне стали прибегать то Ира, то ее сестра Люба, то сама тетя Лариса и просить сделать погромче. Меня это стало немного напрягать. Иной раз хотелось включить музыку фоном и заняться каким-нибудь делом, но они все время требовали максимального уровня громкости. И наконец мне пришла в голову гениальная идея. Я нашел длинный электрический провод и провел его через окно из своей комнаты в комнату тети Ларисы. Она как раз была над моей. Подключил их колонку к моему музыкальному центру и поставил тете Ларисе выключатель, чтобы она могла отключать музыку на ночь, ибо я имел привычку под музыку засыпать, а когда просыпался в 7 утра, то обязательно включал себе что-нибудь бодрящее. Так мы и жили несколько лет. Я закончил школу и пошел работать на завод. Временами я даже забывал, что работаю личным диджеем своих соседей. Об этом напоминал только уходящий в окно провод.

Однажды я вернулся домой глубокой ночью немного подшофе. Перед сном, конечно же, включил музыку. Иначе я не мог засыпать. Кассета проигрывала и выключалась после того, как я усну.

Утром я проснулся от громкого крика тети Ларисы. Ее впустила в квартиру мама или сестра. Тетя Лариса была не зла, но очень возмущена.

– Ах ты кобелина! Где шляешься по ночам?! Людям спать спокойно не даешь! Музыку в три часа ночи включаешь! – орала она, ворвавшись ко мне в комнату.

– Так я же вам выключатель поставил, чтобы вы на ночь выключали, – возмутился в ответ я.

– Да больно нам нужен твой выключатель! Мы им ни разу не пользовались. Больно хорошо засыпаешь под музыку, утром «Пет шоп бойз» тебя с кровати поднимает. Я уж и забыла, когда последний раз будильником пользовалась.

Оказывается, в эту ночь, когда у меня заиграла музыка, тетя Лариса подумала, что наступило утро. Она подняла дочерей, приготовила завтрак, накрыла стол. За завтраком она удивилась, что на улице не рассветает, хотя именно в это время обычно вставало солнце. Пошла в гостиную посмотреть на часы и схватилась за сердце. Времени три часа ночи, а у нее накормленные дочки с заплетенными косами в школьной форме сидят за столом. Пришлось девок опять спать укладывать. А тетя Лариса с тех пор начала пользоваться выключателем, потому что домой по ночам я стал приходить все чаще.

Школа

В августе 1985 года нам дали квартиру на Семи ветрах. 1 сентября я первый раз пошел в первый класс в среднюю школу №2. Я еще никого не знал в этом районе, и в школе у меня совершенно не было друзей. Папа привел меня на линейку, мы нашли наш класс, он передал меня учительнице и стремглав побежал на работу. Я остался один среди незнакомых мне людей. Все были очень красивые и нарядные. Вокруг школы было чисто и ухожено. На небольшом зеленом склоне напротив парадного входа цвела клумба в виде надписи «Миру – мир». Я вглядывался в лица и пытался увидеть среди них хоть одно знакомое мне лицо. И вот в толпе учеников более старших классов я увидел Сережу. Месяца за три до этого я вместе с мамой был в гостях у его родителей. Он где-то гулял, но забегал домой перекусить, и нас познакомили. Он был старше меня на пару лет и очень прохладно отнесся ко мне. Но сейчас я увидел в нем единственного знакомого мне человека. Я стал ему подмигивать и улыбаться, но он почему-то поморщился.

После линейки мы все пошли в школу. Я так долго ждал этого момента. Вот я первый раз в жизни переступаю порог школы на правах ученика. В тамбуре передо мной нарисовался Сережа:

– Ты чего, шелупонь мелкая, глазки мне строил на линейке? Чего лыбишься! Я тебе что, клоун?

– Серый, отдай его мне, – откуда ни возьмись ко мне подлетел крупный, бритый наголо мальчишка моего возраста.

– Бери. Он твой, – великодушно ответил Серый. В следующую секунду у меня в глазах потемнело и поплыли цветные круги. Максим Арцебашев (так звали бритого первоклашку) стремительным ударом головы разбил мне нос. Из носа брызнула кровь, залив новую школьную форму, букет цветов, новые туфли. У меня кружилась голова. Глаза были переполнены слезами. Я задыхался от обиды. ЗА ЧТО? Ведь я ни в чем, абсолютно ни в чем не виноват!

Мои обидчики мгновенно испарились, а ко мне подбежали сердобольные девочки из старших классов. Они повели меня в помещение к техничкам, умыли, оттерли кровь, откуда смогли, и отвели в 1Б класс. Так началась история длиной в 10 лет.

До школы я прожил 7 лет в центре города на улице Советской, и у меня было много друзей. Мы жили в двухкомнатной хрущевке с мамой, папой, сестрой, бабушкой и дядей Сашей. Дядя все время был в море, но когда приходил из рейса, яблоку было некуда упасть. Я не сильно страдал из-за тесноты. В детстве совершенно не замечаешь всяких бытовых неудобств. А родители только и жили мыслями о своей собственной квартире. Папа работал в порту, и на 10-й год работы ему наконец-то дали квартиру. Если быть более точным, это были две комнаты в старом деревянном общежитии. Все удобства были на улице. Но мои родители были счастливы. Такой долгожданный свой собственный угол. Они накупили в кредит мебели и обставили обе комнаты. В одной была детская, а в другой гостиная и она же – родительская спальня. Часть гостиной отгородили фанерой и устроили там кухню, которая на ночь при помощи оцинкованного ведра превращалась в туалет. Папа называл наш дом «хрустальным замком», а нашу квартиру – апартаментами.

Мне очень нравился район Семь ветров. Больше всего мне нравилось его название. Он располагался на крутом, местами отвесном склоне, который огибала береговая линия. Внизу располагались порт, рыбоконсервный завод, Портофлот, инфраструктура Базы океанического рыболовства и еще много-много организаций, в которых работала основная часть корсаковского пролетариата. А наверху, на сопке, стояли дома этого самого пролетариата, школа и детские сады для их детей. Микрорайон был окружен морем и открыт всем ветрам круглый год. За это он и получил свое название.

Учиться в школе мне разонравилось в первые дни. Я с самого рождения тяготел к знаниям. В четыре года практически без посторонней помощи научился читать. В пять я уже писал письма бабушке Сусанне, которая жила в Казахстане. В шесть лет я вымолил у мамы, чтобы она отвела меня в школу. Мы обошли все школы города, но ни в одной не захотели брать шестилетку. К семи годам я прочитал всего Носова и Волкова, читал Гайдара и Зощенко. И тут меня вдруг сажают за парту и учат из букв складывать даже не слова, а слоги. Мне было очень скучно. Любовь к учебе прошла, не успев начаться. Класс у нас подобрался очень хороший. В большинстве своем ребята были умные и воспитанные. В первом классе нам достался второгодник – кореец по имени Сергей. Он проучился в школе год и не научился ни читать, ни писать. Даже на вопрос «сколько будет дважды два» он не мог дать однозначного ответа. К учебе он был непригоден, родители и учителя поняли это только к концу первого класса, когда стало понятно, что он остается на второй год. Сережу решили не забирать из школы, чтобы у него была возможность общаться со сверстниками. Он получил справку, благодаря которой с него больше не требовали знания школьной программы, а в конце 9-го класса вместо свидетельства о неполном среднем образовании выдали справку о том, что он прослушал курс средней школы.

В нашем же классе училась его сестра Наташа – очень умная, скромная и хрупкая девочка. Они всегда сидели рядом, и меня очень трогали их отношения. Наташа очень переживала за брата, а брат окружал ее заботой.

У Сережи было прозвище Очкундек. Получил он его в раннем детстве в честь какого-то киногероя. Он был очень веселым и общительным. Настолько общительным, что при первом знакомстве мало кто видел в нем безграмотного, умственно отсталого человека. И настолько веселым, что постоянно давал поводы для смеха всему классу. Более всего мне запомнилась его выходка на уроке природоведения в третьем классе. Катя Кадникова рассказала у доски заданный на дом параграф про круговорот воды в природе.

– Ребята, кто из вас может еще что-нибудь добавить про круговорот воды в природе? – громко спросила Ангелина Николаевна.

В ответ Очкундек, немного привстав со стула, так же громко, даже, я бы сказал, оглушительно пукнул. С классом случилась истерика. Мы смеялись до спазмов в животе. У Ангелины Николаевны от слез растеклась по всему лицу тушь, и она убежала в туалет приводить себя в порядок. Следующий урок тоже был сорван. Ангелина Николаевна вышла к доске, чтобы начать рассказывать новую тему, но посмотрев на невозмутимое лицо Сергея, прыснула и убежала из класса. Весь класс, как по команде, зашелся в истерике, но уже без всякого удовольствия, потому что больно было всем. Не смеялась только Наташа. Она была пунцового цвета. Готова была сквозь землю провалиться от стыда за брата. Животы у всего класса болели несколько дней.

В первом классе я стал октябренком, в четвертом меня приняли в пионеры. В первую партию пионеров я не попал из-за посредственной успеваемости. Круглых отличников принимали в пионеры на главной городской площади, у памятника Ленину. Было обидно смотреть, как повязывают галстуки твоим одноклассникам в то время, как у тебя на груди все еще горит звезда.

Нас – хорошистов и троечников – в пионеры приняли в детском кинотеатре «Моряк». Уже была поздняя осень, но домой я шел, широко распахнув куртку, чтобы все видели мой пионерский галстук. Как и все пионеры, мы собирали макулатуру и металлолом. Собранный нами металл еще много лет гнил на пустыре недалеко от нашей школы, а собранной нами макулатурой забили подвальное помещение школы, и сторож то и дело разводил из нее большой костер. Грамоты за сбор того и другого до сих пор хранятся в моем семейном архиве.

Комсомольцев мы боялись. Руководил нашей школьной комсомольской организацией учитель черчения и рисования Вадим Валерьевич. Он вел также фотокружок в школе, и в один прекрасный день решил совместить два этих направления своей работы. Из учеников старших классов был создан комсомольский отряд «Юный дзержинец». Они патрулировали школу и ближайшие окрестности, выявляя всевозможные правонарушения. Если кого-то ловили на хулиганстве, его фотографировали. Особо отличившихся доставляли к себе в штаб, где проводили воспитательные беседы. Фотографии нарушителей вывешивали на доску позора, висевшую прямо в фойе школы. На этой же доске вывешивались изъятые орудия преступления – рогатки, пистолеты-поджиги, дротики, ножи и прочие орудия.

Под надписью «Они позорят нашу школу» довелось повисеть и моей фотографии. Один раз я попал туда за то, что пришел без сменной обуви, другой – за мятый пионерский галстук.

В начале 90-х пионерская жизнь, как и комсомольская, мгновенно прекратилась, как будто ее никогда и не было. Напоминали о былой славе только горны, барабаны и знамена, пылившиеся в школьной библиотеке. Вадим Валерьевич на уроках рисования очень горячо клеймил «совок» и рассказывал нам о прелестях заграничной жизни.

– Вот вы возьмите наши советские «Жигули». Что в них изменилось за двадцать лет? Фары только изменились. А возьми любую «Тойоту». У них каждые три года обновляется модельный ряд. И «Тойота Королла» 89-го года выпуска – это уже совсем другой автомобиль, чем 86-го. А если ее поставить рядом с той же «Короллой» 79-го года, то вы ее и не узнаете. В Японии есть конкуренция, а у нас ее нет, и от этого все наши беды…

Мы слушали Вадима Валерьевича развесив уши и потом долго еще обсуждали лекции, прочитанные нам на уроке рисования. А потом он уволился из школы и устроился работать в таможню. Это было очень хлебное место. Мы очень по нему скучали, а он уже через несколько месяцев работы гонял по городу на самой свежей модели «Тойоты».

Младшие классы в нашей школе располагались на первом этаже. Это было самое тихое и спокойное место в школе. Переход в пятый класс был похож на выход в открытый космос. Какое-то время в туалет я ходил на первый этаж, пока технички и учителя младших классов не начали меня идентифицировать как ученика средней школы и гонять с первого этажа. На втором и третьем этаже в туалет можно было ходить только во время урока, потому что на перемене там было так накурено, что можно было вешать топор. К тому же можно было лишиться мелочи, полученной от родителей на пирожное, или даже получить пару увесистых подзатыльников ни за что.

Не знаю, по какому принципу набирали наш класс, но он сильно выделялся на фоне остальных классов параллели. Нельзя сказать, что все в нашем классе блистали умом. Взять хоть того же Очкундека. Средняя успеваемость была очень средней. Но нас любили все учителя. Мы были дисциплинированны, организованны и очень отзывчивы. Полным антиподом нашему классу был класс «А».

То и дело наши уроки и внеклассные занятия срывали «ашки», которые не учились сами и переживали из-за того, что другие учатся. Они забрасывали нам в окно дохлых крыс и самодельные бомбочки, просовывали под дверь класса дымовые шашки или распыляли слезоточивый газ «Черемуха».

С пятого класса их поселили в угловой кабинет. Сказать, что их классная комната была неуютной – все равно что не сказать ничего. Там царила полная разруха. Большая часть окон там была заколочена наглухо фанерой. Вставлять стекла было пустой тратой стекол. Их выбивали в тот же день. До пятого класса у «ашек» был умывальник. В середине пятого класса, после месячного отсутствия, во время урока в класс ввалился пьяный в хлам Максим Арцебашев. Он схватил крайнюю от входа парту, поднял ее высоко над головой и с размаху ударил ею об раковину. Раковина разлетелась в мелкие осколки, а Максим с чувством выполненного долга удалился. После этого он не появлялся в школе еще несколько месяцев.

Максим Арцебашев был тем самым мальчишкой, который расквасил мне нос в день, когда я первый раз в жизни переступил порог школы. Через три года после нашего переезда на Семь ветров нам дали квартиру в новом доме, отстроенном неподалеку от «хрустального замка», а наш «хрустальный замок» снесли. Максим Арцебашев жил в доме напротив нашего. Но мы так никогда и не стали с ним не только друзьями, но даже и приятелями. Впоследствии наши отношения только ухудшались. В день моего 16-летия у меня гостили друзья. Большая часть из них была старше меня на 3—4 года. Когда вся компания вышла на улицу покурить, у моих товарищей возник конфликт с местными ребятами. Откуда ни возьмись, появился пьяный Максим Арцебашев и кинулся бить понаехавших. Его остановил один из моих гостей – Дима Калинин. Он был из Тюмени и в Корсаков приехал в гости к дяде. Он схватил бутылку водки и с размаху огрел ею Максима. Удар оказался не смертельным, но после него у Максима на всю жизнь остался шрам на лице в виде огромного цветка на всю щеку. У меня и до этого хватало врагов во дворе, а после этого случая их стало еще больше. Однажды Максим с друзьями подкараулили меня и затащили в подъезд. Избить, правда, не успели. Они были пьяны, и я сумел вырваться и убежать. Через некоторое время Арцебашев ушел в армию и больше не вернулся. Он попал на подводную лодку и после окончания срока остался служить по контракту у берегов Камчатки, дослужившись до мичмана.