Текст книги "Бог любит Дениску. Сборник рассказов"

Инглиш тыча

В 9 класс, как я уже писал, взяли далеко не всех. Из пяти классов по 30 человек до высшей ступени средней школы дотянули чуть более 40 человек. Из них сформировали два класса. Тех, у кого была хорошая успеваемость, определили в «А», всех остальных – в «Б». Отличников для «А» класса отбирала англичанка, то есть учительница английского языка Алла Капитоновна Пак. Это была симпатичная кореянка, еще достаточно молодая, но уже заслуженная. Она считалась второй по профессионализму учительницей иностранных языков в городе. Первой, причем не только в городе, но и во всей области, была Галина Ивановна Шкиль из третьей школы. Ее знал весь город. Ее ученики говорили на английском лучше взаправдашних англичан. Некоторые даже писали стихи и песни. То и дело она возила учеников в Англию и в Америку. Иногда делегации с англоязычными школьниками приезжали в Корсаков.

У Аллы Капитоновны результаты были не столь ошеломляющими, но большинство ее учеников достаточно легко поступали в вузы на иностранные языки. Но только тех учеников, которые учатся в классе, в котором она является классным руководителем. Во всех остальных классах она даже не пыталась никого ничему учить. Просто отбывала повинность. Я на уроки английского не ходил вовсе. С самых первых дней истории про Лену Стогову и ее брата Борю вызывали у меня рвотный рефлекс. Уроки английского я ненавидел. А вот к самому языку интерес у меня был. Англо-русский словарь был моей настольной книгой. Я постоянно заглядывал в него, когда слышал незнакомое слово в американском фильме. Пытался переводить иностранные песни. И вот однажды, когда копался в книжном шкафу в поисках, что бы мне такое почитать, я наткнулся на старый, но очень хорошо сохранившийся учебник английского языка для мореходных школ. Я открыл, и меня засосало. Учебник был настолько просто и интересно построен, что учиться по нему можно было без всяких учителей. Я достал тетрадь, ручку и взялся серьезно за учебу. Были летние каникулы. Я занимался с утра и до вечера. В течение месяца я прошел всю программу для мореходной школы по английскому языку. Я мог не только объясниться при необходимости, но и рассказать об обязанностях вахтенного матроса или о действиях, которые должны предпринимать члены команды в случае возникновения пожара на корабле.

Почти все мои друзья оказались в классе у Аллы Капитоновны. Естественно, что я все перемены проводил там. Алла Капитоновна считала меня отъявленным хулиганом и каждый раз, когда заставала в классе, устраивала сцену. Она начинала отчитывать моих друзей за то, что водятся с кем попало, и просила меня не приходить в ее класс. Я, конечно же, игнорировал ее уроки. Однажды, когда у нас был по расписанию английский, я сидел на подоконнике в коридоре школы и читал книгу. Мимо бежала Алла Капитоновна. Увидев меня, она притормозила.

– Чернов, ты почему не на уроке? Ты должен быть в классе!

– Вы тоже должны быть в классе! – огрызнулся я в ответ.

– Ах, ты еще и хамишь! – вспыхнула она. – А ну марш со мной!

Мы пришли в класс. Я сел за первую парту. Я всегда сидел за первой партой, чтобы не мозолить глаза учителям. Их внимание всегда концентрируется на последних партах, где обычно сидят хулиганы и двоечники, поэтому на первой парте можно делать все что хочешь. Главное делать это аккуратно и тихо.

– Чернов, у тебя ни одной оценки нет, а полугодие у нас уже заканчивается, давай, дружок, иди к доске и рассказывай домашнее задание.

– А что задавали?

– А надо было на урок приходить, тогда бы ты знал, что задавали.

С задних парт мне шептали: «Нью-Йорк! Нью-Йорк задали».

Я вышел к доске и начал:

«Зэ Нью-Йорк из ситьюэйтед он э ист коаст оф американ континент…» Я рассказал, как называются острова, на которых располагается город, где расположен пассажирский порт, а где грузовые причалы, какие виды городского транспорта есть в Нью-Йорке… в общем рассказал все, что нужно знать моряку, прибывающему в Нью-Йоркский порт. По мере того, как я рассказывал, глаза у Аллы Капитоновны расширялись и уже перестали помещаться в очках. Она сняла очки, молча дослушала меня. Когда я замолчал, как бы вспоминая, что бы еще рассказать ей о Нью-Йорке, она окинула взглядом не менее удивленный класс. Потом протерла очки, надела их и сказала:

– Садись. Четыре.

– Почему четыре? Я вроде ничего не наврал.

– Потому что я задавала на дом учить наизусть текст из учебника. Ты не только не выучил наизусть текст, но и не упомянул даже половины того, что было в тексте. Кстати, а где ты набрался всей этой морской терминологии?

Следующий урок английского я прогуливать не стал. Я выучил наизусть слово в слово следующий текст, который назвался «USA». Вышел и рассказал. И получил заслуженную пятерку. Отношение Аллы Капитоновны ко мне резко переменилось. Она стала вести уроки как будто бы для меня одного. Половине класса было совсем не интересно, что происходит, другая половина, боясь получить тройку в аттестат, делала вид, что старается учиться. Я был единственным учеником в классе, с кем можно было говорить по-английски. Произношение у меня было ужасное. Я коверкал глаголы, путал падежи… в общем, с точки зрения грамматики мой английский был ужасен, но благодаря большому словарному запасу, мимике и жестам я мог говорить практически на любую тему и мог донести до собеседника любую мысль. Уже через пару-тройку недель Алла Капитоновна предложила мне перейти в ее класс, и я, конечно, с радостью согласился, ведь там были все мои друзья.

Уроки английского там оказались очень интересными. Учебник, по которому учились все остальные классы, здесь почти не открывали. Алла Капитоновна давала свой методический материал. Мы разбирали и заучивали наизусть песни The Beatles, инсценировали диалоги между сотрудником аэропорта и пассажиром или между туристом и метрдотелем в гостинице, говорили об экологии и политике… На фоне остальных учеников я выглядел жалким и убогим недотыкомкой. Когда я выходил пересказывать заданные на дом темы, класс дружно смеялся над моим произношением и над спряжением глаголов. Но однажды Алла Капитоновна потрясла всех, приведя меня в пример самому лучшему ученику класса О Антону.

Он вышел к доске. Алла Капитоновна попросила его экспромтом рассказать, какие экологические проблемы он считает наиболее опасными и почему. Задание очень сложное. Антон знал английский лучше всех в классе. Он начал рассказывать про озоновый слой, про вредные выбросы химических предприятий, про растущее количество автомобилей… Каждое его предложение было идеально по конструкции и точно с точки зрения грамматических норм. Правда, давалось это ему не легко. Каждому новому предложению предшествовало длинное «эээээээээээ». Иногда это самое «ээээээ» вклинивалось в центр предложения, порой несколько раз. Тем не менее, рассказ Антона был очень крут. Мне было до него как до луны.

Алла Капитоновна вызвала следом к доске меня и спросила, какие экологические проблемы более всего беспокоят меня. Я начал в своей манере, наплевав на ливерпульское произношение, которого добивалась от нас учительница, сумбурно перечислять все, на что хватало моего словарного запаса. В переводе на русский моя речь звучала примерно так: «Люди едят на траве. Бутылку бросают, банку бросают. Потом мухи вот такие, как вертолет, прилетают. Едят. Потом летят к другим людям. Несут СПИД и сифилис. А пацан идет, бутылку пнет. Бутылка сломалась. Стекло. Другой пацан схватит, и палец упс! Инвалид!» Все это я сопровождал жестами, переходящими в пантомиму. Класс дружно смеялся. Алла Капитоновна тоже улыбалась. Ей мои моноспектакли доставляли удовольствие.

– Вот с кого тебе надо брать пример, Антон, – сказала Алла Капитоновна, когда я закончил свою пантомиму. – Вам всем, ребята, нужно поучиться у Чернова.

Класс опешил. Повисла гробовая тишина.

– Антону брать пример с Чернова? – переспросила робко Света Любимова. – Но Антон же ни одной ошибки не сделал, а у Чернова – каша.

– Да, мои дорогие ребята! Вы не ослышались. Чернов, конечно, лодырь и двоечник. Но вы его поняли. Вот если сейчас их с Антоном поместить в англоязычную среду, Чернов гораздо быстрее сумеет договориться, чем О. Его поймут, накормят, обогреют и приласкают раньше, чем Антон сформулирует свою проблему.

После этого я чрезвычайно возгордился, но ненадолго, потому что меньше чем через месяц меня перевели назад в отстающий класс. На этом настояла коалиция из преподавателей точных наук. Они и в отстающем-то классе не знали, что со мной делать. А в элитном я им еще сильнее портил статистику.

Смерть

Первый раз в жизни я столкнулся с ней лицом к лицу, когда мне было пять лет. У нас умер сосед. Он сильно выпивал и страдал циррозом печени. Смерть обошлась с ним очень жестоко. В гробу он выглядел безобразно. Лицо было слишком неестественного зеленовато-желтого цвета. Не знаю, зачем я поперся к гробу, но несколько минут я простоял как завороженный лицом к лицу с покойником и не мог двинуться с места. После этого я не спал полночи. Закрывая глаза, я видел как наяву то, что так потрясло меня днем. Это происшествие оставило в моей памяти неизгладимый след.

После этого в моей жизни смерть появлялась довольно часто – умирали соседи, знакомые, родственники, но смерть уже не проникала в мое сознание так глубоко. Когда мне было 10 лет, умерла моя бабушка Сусанна, которую я очень любил. А когда мне было 12, соседку тетю Свету, которая жила с нами на одной лестничной клетке, убил ее сожитель. Я присутствовал при вскрытии участковым двери ее квартиры и видел ее мозги на полу и ее изуродованный труп, но и тогда меня это впечатлило не так сильно. Спустя год пьяным в ванне, которую от моей кровати отделяла лишь бетонная стена, утонул следующий житель этой квартиры… Это уже было начало 90-х, и смерть стала обыденностью. Каждый день я слышал истории о том, что где-то кого-то убили, застрелили, расчленили. Я свыкся со смертью, но она сумела-таки подобраться очень близко и задеть меня за живое.

Новый 1994 год я впервые в жизни встречал не со своей семьей, а в кругу своих друзей – одноклассников. Нам было по 15 лет. Моя мама ушла к соседке, старшая сестра была где-то со своими друзьями. Я пригласил нескольких пацанов и девочек. Мы послушали поздравление Ельцина, выпили шампанского (некоторые делали это первый раз в жизни) под бой курантов, посмотрели телевизор и решили пойти на елку. Была в Корсакове такая традиция – в новогоднюю ночь идти на главную городскую площадь независимо от того, в каком районе города ты живешь. По улицам ходили огромные толпы людей. Одни шли туда, другие возвращались. Можно было встретить много знакомых, даже тех, кого ты уже не видел очень давно. Я не помню, чтобы в новогоднюю ночь были какие-то конфликты или драки. Напротив, в городе царила атмосфера праздника, всеобщей радости и братства. Совершенно незнакомые люди, несмотря на голодные годы, предлагали выпить и закусить, детям раздавали конфеты, мандарины и апельсины. Многие были ряжены, кто-то с гармонью, кто-то с гитарой. Можно было увязаться абсолютно с любой компанией, и тебя приняли бы как родного. Так было при Советах, и в 90-е как будто бы на одну ночь возвращалось то время.

Наша компания слилась с компанией молодежи чуть постарше нас, вырулившей на дорогу с соседней улицы. В этой компании я с огромной радостью встретил Эдика Слинякова. Это был родной для меня человек. Когда-то мы жили со Слиняковыми на одной лестничной площадке. Эдик родился на 10 дней раньше моей старшей сестры. Совместное материнство очень сблизило мою маму с тетей Любой. Они то и дело выручали друг друга, оставляя по очереди младенцев. Моя мама кормила Эдика грудью. То есть он считается мне молочным братом.

Потом Слиняковы переехали на окраину, а еще через несколько лет мы переехали на противоположную окраину – на Семь ветров. Но наши мамы продолжали дружить. Мы часто бывали у тети Любы в гостях. Эдик, несмотря на разницу в возрасте, был ко мне очень внимателен. Он давал мне самые лучшие свои игрушки, показывал диафильмы и мультики по кинопроектору. Всегда интересовался, как мои дела. Он был добрым и очень веселым. Я всегда мечтал иметь брата и тешил себя мыслью, что он хотя бы и молочный, но все-таки брат. И я за ним, как за братом, донашивал вещи, и мне было вдвойне приятно, что это его вещи. Я гордился нашим с ним знакомством.

Летом 1993 года Эдику исполнилось 18, и осенью его призвали в армию. Я перед этим не видел его уже несколько лет. Мама уже не таскала меня с собой в гости к тете Любе, да и Эдик дома не сидел. Незадолго до Нового года мама рассказала, что у Эдика в армии произошли какие-то неприятности, и он сбежал из части. Домой к ним то и дело приезжает милиция в надежде его изловить, а он неизвестно где скрывается. И тут я вдруг встречаю его в новогоднюю ночь – в самую любимую ночь в году, в ту самую ночь, когда я стал взрослым, первый раз выпивал и встретил Новый год с друзьями, пошел ночью в город без родителей. И я был рад, что этот праздник мне посчастливилось разделить с Эдиком. И я уже не мелюзга, а равный ему пацан. И не просто равный. Я был выше его почти на голову. Встретившись, мы обнялись и выпили за встречу шампанского. Всей толпой мы дошли до елки, выпивали, братались со встречными компаниями. На улице был мороз, а Эдик был без шапки. Мне было больно смотреть на его красные уши, на голову, покрытую мелкими, но очень густыми кудрями.

– Повяжи хотя бы мой шарф на голову, – предлагал ему я. – Менингит ведь заработаешь!

– У кого мозгов нет, тому менингит не страшен, – отшучивался он.

Погуляв вокруг елки, мы пошли провожать по домам девчонок, а компания Эдика отправилась в какую-то гостеприимную хату.

10 января у меня закончились каникулы. Мне нужно было в школу во вторую смену. У сестры был выходной. Мы молча пялились в телевизор, когда раздался звонок. Пришел Эдик. Как всегда, принес нам море положительных эмоций. Мы смеялись, вспоминали детство, мечтали, как встретимся летом и пойдем на море. Эдик не хотел рассказывать нам про свою службу и почему он сбежал из части.

– Ну как же ты теперь будешь жить вне закона? – недоумевал я. – Ведь ты в розыске. Ни домой к матери прийти не можешь, ни на работу устроиться?

– Как-нибудь рассосется, – отмахивался он. – Я давно отца не видел. Съезжу к нему на Курилы, там и деньжат заработаю…

– А потом?

– Суп с котом! – весело захохотал Эдька.

Эх, как мне не хотелось идти в школу! Но деваться было некуда, я надел форму и поплелся за знаниями, а Эдик с Лариской сидели гоняли чаи до самого вечера. Я разминулся с ними буквально минут на 10. Я пришел из школы, а на столе стояли еще теплые чашки. Ларке нужно было идти, а Эдик не захотел оставаться у нас дома один.

Наутро к нам пришла на чай Маринка. Наши мамы дружили с детства, а мой дядя Саша жил с ее мамой после того, как та осталась одна. Маринку и ее сестру Ольгу мы считали двоюродными сестрами. На самом деле мы были как родные. Маринка даже жила у нас некоторое время, когда у нее был конфликт с тетей Таней. Когда Маринка вышла замуж, стала жить с нами по соседству. Она частенько захаживала к нам в гости. Вот и сейчас пришла поделиться новостями. Накануне вечером у них угнали машину. Причем угнали дружки ее мужа. Решили отомстить за что-то. Менты машину нашли, но без стрельбы не обошлось. Одного из угонщиков убили.

– Мы машину продавать собирались, а теперь кто ее купит, – причитала Маринка. – Багажник весь как решето, и заднее сиденье в кровище, так что хрен отмоешь. И сама я на этой машине ездить теперь боюсь. Мне будет привидение являться. Жалко парня-то.

– А чего ты его жалеешь, он у тебя машину угнал, а ты его жалеешь, – посмеялся я.

Вечером Лариска пришла с работы белого цвета.

– Одевайся, пойдем к Слиняковым, – сдавленным голосом пробормотала она не разуваясь. – Эдика убили.

– Ты чего такое несешь! – кинулся я на сестру. – Ты дурра, что ли, такими вещами шутить! Он ведь вчера у нас был.

– Вот вчера его и убили. Одевайся скорее, идем.

До Слиняковых было минут сорок ходьбы. Они жили на другом конце города. Всю дорогу я успокаивал сестру, говорил, что это какая-то ошибка. Что Эдика не могли убить, потому что Эдик самый классный, и его невозможно ненавидеть, с ним невозможно поссориться. У кого сможет рука подняться на Эдика!

Мы вошли в квартиру. В гостиной стоял гроб, в котором лежал Эдик. Точно такой же, какой сидел вчера у нас в гостях, только без улыбки и с закрытыми глазами. Голова была покрыта мелкими кудряшками. Лариска кинулась на шею тете Любе, и они разразились рыданиями. Тетя Люба как будто ждала, с кем бы еще поплакать навзрыд. У меня не было слез. Я отказывался верить в то, что это правда. Я мысленно требовал, чтобы все прекратилось, чтобы этот дурацкий спектакль закончился, а Эдик встал и поблагодарил всех за то, что пришли о нем поплакать. Но он был окоченевшим трупом. Я специально потрогал его за ногу. В нем не было жизни. И это не укладывалось у меня в голове. Горе не умещалось в моем сознании. Как же так! Зачем?! Почему?! Почему он?!

Накануне, оставив наш дом, Эдик навестил еще кого-то из своих друзей. Вечером он возвращался домой. Точнее, домой к другу, у которого скрывался от милиции. А этот самый друг вместе с еще одним парнем решили покататься на машине соседа, который то ли им чего-то был должен, то ли просто некрасиво с ними поступил. В общем, был перед ними виноват. Они завели машину и поехали. А тут навстречу Эдик. Они его посадили и поехали за город навестить кого-то из друзей. На выезде из города стоял милицейский патруль. Гаишник махнул жезлом, но ребята испугались, что придется отвечать за угон, прибавили газу и решили скрыться. Гаишник выстрелил им вслед очередью из автомата Калашникова. Одна пуля попала Эдику точно в позвоночник, другая пробила легкое. Смерть наступила настолько быстро, что он даже не узнал об этом. Он остался сидеть посреди заднего сиденья, по-барски закинув обе руки на его спинку. Водитель ушел лесом, а второй пассажир, раненный в ногу, попался в руки ментам.

Потом, конечно, я плакал и даже кричал. И глупо хихикал, вспоминая шутку про то, что менингит не страшен тем, у кого нет мозгов. Я мысленно протестовал против того, чтобы жизнь продолжалась дальше. Я требовал, чтобы ее перемотали назад до того момента, когда мы сидели и пили чай у нас на кухне. Я прогулял бы школу и не пустил бы Эдика никуда. Но мой протест никто не слышал. Жизнь двигалась вперед. Эдика зарыли в землю.

На поминках какие-то парни спорили из-за бутылки водки, которую несправедливо переместили на ту часть стола в то время, как она должна была стоять на этой. Потом смеялись, потом пошли на дискотеку. В этот день я первый раз в жизни выпил водки. Мне протянули полстакана и сказали: «Пей!» И я выпил. Новые ощущения немного отвлекли меня от мыслей, но ничуть не уменьшили горя. Как можно спорить из-за водки и идти плясать, когда он теперь лежит в сырой мерзлой земле и уже никогда не будет ни плясать, ни смеяться, ни кривить в присущей ему манере рот, когда шутит.

Его больше нет. Он никогда не станет взрослым. У него никогда не будет жены и детей. Он никогда не станет старым. Он не увидит новую серию «Терминатора» и не узнает, кто будет следующим президентом России… Этими мыслями я жил долгое время. Да чего там, и спустя 20 лет я представляю, кем бы он был сейчас и как бы он жил. Вместе с ним умерла частичка меня.

Леха

Как я уже упоминал, после окончания среднего звена школы в нашем классе собрали отстающих из всех классов нашей параллели. На самом деле это были не то чтобы прямо отстающие. Скорее, это были хорошисты и троечники. Но оказались в нашем классе и несколько ребят из бывшего «А» класса. «Ашки» были отморозками и анархистами. В их класс боялись ходить многие педагоги, поэтому даже у наименее отмороженных представителей этого коллектива успеваемость была близка к нулю. Поначалу мы несколько настороженно воспринимали внедренных к нам «ашек». Ждали от них конфликтов и хулиганства, памятуя, как они подбрасывали к нам в класс бомбочки и дымовые шашки. Но опасения наши оказались напрасными. «Ашки» были настроены дружелюбно и по отношению к нам, и по отношению к педагогам. Им хотелось получить аттестаты. Тяги к знаниям они не проявляли. Всеми днями напролет они сидели на последней парте и резались в карты. Если и возникала какая-то буза, то только между собой, когда кто-то начинал мухлевать. Они не мешали учителям вести уроки, а учителя старались не замечать того, что происходит на «камчатке». Временами кто-то из «ашек» громко рыгал или пердел. В их классе это считалось не только нормой, но показателем молодецкой удали.

Однажды на уроке физики Галина Ивановна – очень строгая, но справедливая учительница – рассказывала новую тему. Я не особо вникал, о чем шла речь, знаю только, что тема была из области электромеханики. Я вместе с моим соседом по парте Саней Кузнецовым играл не то в «балду», не то в «крестики-нолики». Кто-то тихонько спал, самые старательные зубрилки тщательно конспектировали. На «камчатке», как обычно резались в «очко».

Галина Ивановна чертила на доске какие-то формулы, сопровождая их устным объяснением. Для меня, как и для трети, а то и половины присутствующих, ее рассказ был все равно, что китайская песня. Какие-то протоны, электроны, аноды, катоды… И тут всю эту монотонную тягомотину прервала громкая реплика с «камчатки». Леха Андросенко – самый шумный и озорной из всех доставшихся нам «ашек», сидящий в этот момент спиной к классу и к учителю и увлеченный игрой в карты, не поворачиваясь поправил учительницу.

– Андросенко, ты хотел нам что-то сказать?

– Да. Вы ошиблись в том-то и том-то, – все так же невозмутимо и не поворачиваясь в сторону учителя, уточнил Леха.

– Если ты такой умный, – начала закипать Галина Ивановна, – выходи к доске и объясни, в чем моя ошибка.

Леха нехотя вышел к доске, не выпуская из рук карты. Он опасался, что его товарищи, воспользовавшись его отсутствием, могут в них посмотреть. Он начал тыкать в формулы Галины Ивановны пальцами и объяснять, что если это соотнести с этим, а вот это с этим, то в итоге вот это и вот это перейдет вот в это и вот в это… Затем он стер формулы, написанные Галиной Ивановной, и написал свои, сопровождая свою писанину еще более непонятной для окружающих речью. Затем с видом победителя вернулся на свое место и продолжил резаться в «очко». Галина Ивановна выглядела растерянной. Она виноватым тоном пыталась оправдаться, что ее версия не была неправильной, хотя то, что изобразил Алексей, тоже очень даже хорошее и, может быть, даже более подходящее решение для данной задачи. Но выглядела она при этом проигравшей.

Впоследствии Леха стал одним из самых близких моих друзей. Я восхищался его умом и его многочисленными талантами. За свою жизнь он не прочел ни одного художественного произведения. При этом читал он ежедневно и постоянно. В основном это была техническая литература – автомобильные журналы, «Юный техник», «Техника – молодежи» – и даже научная литература из области механики, физики и технологий. Еще в младших классах он заразился радиотехникой. Записался на радиокружок, стал тащить домой с помоек старые телевизоры, радиоприемники и другую аппаратуру. Комната превратилась в свалку бытовой техники. Мать пыталась с этим бороться, но недолго, потому что свернуть Леху с пути было просто невозможно. Он все свободное от хулиганства и учебы время сидел и паял. Поначалу его изобретения были забавны, но совершенно бесполезны. Со временем от его увлечения появилась практическая польза. Леха научился чинить любую технику – даже ту, за ремонт которой не брались в ремонтной мастерской.

В девятом классе, как и все ребята, Леха записался на автодело. Одновременно он записался и на электромеханика. С преподавателем по автоделу он быстро договорился, что не будет посещать занятия, а сдаст все экзамены экстерном. Это не составляло для него никакого труда. Устройство любого автомобиля, даже самого современного, он мог рассказать намного лучше, чем наш преподаватель. Правила дорожного движения знал назубок, а машину водил с семи лет. Отец то и дело давал ему свой «жигуленок». Практику в качестве электромеханика он проходил в конторе, которая была в то время структурным подразделением Базы океанического рыболовства и называлась РЭНО (ремонт электронного навигационного оборудования). По окончании школы Леху с руками и ногами взяли туда же на работу. В то время контора отделилась от умирающего БОРа и стала частной фирмой. Крупнейшие судоходные компании Корсакова разваливались, но на их месте и на их же материальной базе как грибы множились мелкие частные судоходные компании. Работы у электронщиков было много. Оборудование, которое они ремонтировали, составляло от трети до половины стоимости самого судна, на котором оно было установлено. Его ремонт был делом ответственным и очень хорошо оплачиваемым. Когда основной работы не было, Леха занимался частной практикой. Его каморка была завалена техникой, которую ему несли на ремонт со всего города. Леху знали и уважали все. К нему приходили бандиты, приносили магнитолы, видео– и аудиотехнику, здесь же они лицом к лицу встречались с ментами, которые приносили в починку свои радиостанции. Гаишники носили в ремонт радары. Излишним будет упоминать, что машину Лехи если и останавливали, то только чтобы поздороваться или напроситься на ремонт очередного электроприбора.

Мать уговаривала Леху поступить в институт. Хотя бы заочно. На это сын громко смеялся. Он очень любил учиться и получать новые знания, этим он и занимался ежедневно и ежечасно, но совершенно презирал любые формальности, в том числе и дипломы.

Леха был единственным сыном. Семья была зажиточной, но еще со школы он не только не брал денег у родителей, но и отдавал матери часть своих доходов. К деньгам Леха относился без всякого почтения. Легко давал в долг и никогда об этом не напоминал. Когда Лехе исполнилось 18, отец отдал ему свой «жигуленок», а себе купил японский микроавтобус. Леха содержал машину в идеальном состоянии. Однажды мы собрались посмотреть новый фильм. Купили пива, рыбы. Поставили машину в гараж. Леха открыл капот и быстро-быстро открутил головку цилиндра с двигателя.

– Ты же завтра собирался в Южно-Сахалинск ехать, – удивился я, глядя на то, как он разбирает двигатель своей машины.

– Так я ее завтра на место поставлю, надо шлифануть и прокладку поменять, а то залил полусинтетическое масло, а старая прокладка не держит, – он показал мне на едва заметные подтеки.

– А когда же ты шлифовать собираешься? Мы ведь к тебе идем пиво пить.

– Одно другому не мешает.

И действительно, Лехе ничего никогда не мешало делать сразу несколько дел. Пока мы смотрели фильм и пили пиво, он отшлифовал головку до блеска большим наждачным камнем.

За Лехой всегда было очень интересно наблюдать. Входя с улицы в квартиру, он делал всегда одни и те же отработанные до автоматизма движения – включал музыку и паяльник, затем шел на кухню, вынимал из холодильника кастрюлю с борщом, ставил на плиту ее и сковородку с мясом, котлетами или жареной картошкой. Его мама была главным поваром в школьной столовой. Затем только он раздевался, умывался, мешал борщ и второе, потом пару-тройку раз тыкал паяльником, потом приглашал за стол. После еды мы шли либо в гостиную, либо в его комнату. Леха не мог просто сидеть и выпивать. Если это происходило у него дома, он обязательно что-нибудь паял. Если же мы тусовались где-нибудь на улице или на откосе, он приходил с каким-нибудь журналом и, пока все играли в карты или просто болтали о том о сем, он успевал этот журнал прочесть от корки до корки. При этом всегда принимал самое активное участие в жизни коллектива и постоянно со всеми спорил. Причем всегда или почти всегда оказывался прав. Его правоту в некоторых случаях я осознавал только спустя годы. Например, еще в середине 90-х он ошарашил всех заявлением, что Америка – мыльный пузырь, который рано или поздно лопнет. В то время это звучало абсурдно. О геополитике мы тогда ничего не слышали вовсе. Мы знали только, что Россия – отсталая и депрессивная страна, а Америка – великая супердержава. Нашу веру в это подкрепляли программы новостей с вечно пьяным и пляшущим президентом, фильмы, в которых американцы спасают весь мир и стабильно растущий доллар. Присутствовавшие при том разговоре стали заваливать Леху фактами.

– Какой же это мыльный пузырь, если весь мир ценит только доллары?

– Вот именно, что Америка ничего, кроме того, как бумажки свои печатать, ничего делать не умеет.

– Как это не умеет! Америка все делать умеет.

– Ну что, например?

– Да все!

Леха начал перечислять основные отрасли американской экономики, аргументированно доказывая неконкурентоспособность американских товаров. Он заявил, что «Дженерал Моторс» – в то время процветающая корпорация – обречена на разорение, потому что американские автомобили по таким-то и таким-то характеристикам безнадежно отстали от немецких и японских, а стоимость их достаточно высока. И в своей эффективности эта компания уступает даже нашим автопроизводителям, выпускающим хоть и дерьмо, но все-таки довольно дешевое. Когда спустя десять лет GM лопнула, я вспомнил Лехин прогноз.

– Американское оружие никогда не догонит по своим характеристикам российское, – продолжал Леха. – Даже в космос они летают на наших двигателях.

Когда Лехе исполнилось 18 лет, ему пришла повестка в армию. В призывной комиссии сидело как минимум два его постоянных клиента, потому комиссия употребила все свое влияние, чтобы выхлопотать для Лехи службу как можно ближе к дому. Его направили в часть, расположенную в 10 километрах от Корсакова. Уже через пару недель он имел при штабе свой кабинет, заваленный до потолка аппаратурой, и был освобожден от всех солдатских обязанностей. К воротам части то и дело подъезжали бандитские джипы, милицейские УАЗы и простые машины страждущих и жаждущих исправной работы техники людей. Сослуживцы Леху очень любили и уважали, потому что благодаря ему в казарме всегда было много печенья, сгущенки и иных солдатских радостей.

После армии Леха продал отцовский «жигуленок» и купил большую и красивую Тойоту Камри. Родители купили себе квартиру в соседнем доме, оставив сыну трехкомнатную. Мама стала настойчиво склонять его к женитьбе. Даже нашла ему невесту – дочку своей подруги Леночку. Леночка была красивой и стройной блондинкой. Она окончила с золотой медалью школу и поступила в институт. В общагу родители ее не отпускали. Она каждый день ездила в Южно-Сахалинск. Это была очень выгодная партия в глазах не только мамы, но и всех окружающих. Родители Леночки мечтали о таком зяте, как Леха. Леночка при упоминании о Лехе стеснительно опускала глаза. Мама лезла из кожи, чтобы устроить их счастье, но склонить сына к чему-то было делом невозможным даже для такой сильной женщины, как она.