Текст книги "Монгольское нашествие на Русь 1223–1253 гг."

Конечно, во всех русских землях помнили о Калке. Но, возможно, выводы, которые сделали княжеские полководцы из этих трагических событий, никак не позволяли предупредить позднейшее нападение. Русские князья в 1223 г. опрометчиво позволили завлечь себя далеко в степь. Джэбэ и Субэдей, располагавшие небольшим и утомленным войском, предъявили русским князьям типичную тактику кочевников, способных на выразительные маневры, но не обученных штурму укрепленных пунктов. Ведь Мстислав Романович в лагере, окруженном частоколом, три дня успешно отбивал монгольские атаки.

В этом отношении особенно примечательны свидетельства венгерского доминиканского монаха Юлиана (Iulianus Hungarus). Он занимался поисками легендарной венгерской прародины – Великой Венгрии, расположенной по слухам на востоке. В 1231–1232 гг. четверо венгерских доминиканцев уже достигали нижней Волги: трое из них погибли, но один – брат Отто – вернулся и, хотя почти сразу умер, успел передать известие о существовании в уральских предгорьях людей, говорящих по-венгерски. Считается, что речь идет о Башкирии. По стопам Отто в 1235 г. отправились братья Юлиан и Герард. Желание принести учение Христа своим дальним родственникам заставило братьев-проповедников проделать длинный путь через Константинополь, Тмутаракань и Волжскую Булгарию. Сложность пути усугублялась напряженной обстановкой в донских и волжских степях, где вот-вот ожидали монгольского вторжения. Зимой 1235–1236 гг. монахи находились в районе устья Волги, где полгода жили впроголодь, но отправиться дальше в направлении Урала не решались «из-за боязни татар, которые по слухам были близко». Голодной зимовки не выдержал брат Герард, умерший в мае 1236 г. Для того чтобы продолжить путь, в том же месяце монах Юлиан нанялся «слугою одного сарацинского священника с женою», в свите которого и попал в Башкирию – район реки Белой. В июне 1236 г. двинулся обратно и через Нижний Новгород, Владимир, Рязань, Чернигов, Киев, Галич к зиме прибыл в Венгрию. Весной 1237 г. Юлиан предстал с докладом перед папой Римским Григорием IX, где его показания зафиксировал брат Рихард. Эти записи дошли до наших дней. Осенью 1237 г. брат Юлиан попытался предпринять новое путешествие на восток, но достиг только Северо-Восточной Руси, беседовал с Владимирским князем и вынужден был вернуться из-за татарской угрозы. Весной 1238 г. он составил отчет о проделанной работе и отправил его епископу Перуджи, папскому легату в Венгрии. Это письмо сохранилось и представляет собой ценнейший источник о ситуации на Руси накануне монгольского нашествия.

Письмо Юлиана епископу Перуджи о монгольской войне было хорошо известно уже современникам – хроникерам XIII в. Впоследствии оно многократно издавалось. Текст брата Рихарда также издавался с XVIII в. часто, хотя и не имел такой известности в прежние века. Роль «Колумба Востока» за Юлианом утвердилась после работ венгерского историка Ласло Бендефи (Bendefy; 1904–1977), сопоставившего и издавшего тексты Юлиана и Рихарда в 1937 г. Наиболее качественным изданием латинского текста отчетов сейчас считается публикация 1956 г. немецкого филолога Генриха Дёрри (Dörrie; 1911–1983). Зарубежные исследователи предпочитают использовать немецкий комментированный перевод, выполненный историком из Гессена Хансгердом Гёкеньяном (Göckenjan; 1938–2005). На русском перевод текстов Рихарда и Юлиана еще в 1940 г. издал замечательный историк-палеограф Сергей Александрович Аннинский (1891–1943). Недавно новый перевод этих текстов осуществил Роман Хаутала (род. 1973) в рамках большой антологии ранних латинский известий о монголах: Хаутала 2015. № 78–79 С. 356–397.

Подойдя осенью 1237 г. к границе Руси, доминиканцы узнали, что «венгры-язычники, и булгары, и множество царств совершенно разгромлено татарами»[170]170
  Аннинский 1940. С. 83. Ср.: Хаутала 2015. С. 382.


[Закрыть]. Продолжать дальнейший путь было бессмысленно и небезопасно. Любознательные монахи задержались на некоторое время в Суздальских землях и познакомились с местным князем.

В отчете, записанном братом Рихардом, подчеркивалось, что, возвращаясь домой летом 1236 г., монахи очень опасались «преград от русских». После второго путешествия в письме епископу Перуджи Юлиан писал даже о «гонениях» на братьев-проповедников от «суздальского князя». Неизвестно, насколько оправданной была тревога Юлиана, но, пройдя русские земли летом 1236 г., в следующий раз – осенью 1237 г. – он направился в Великую Венгрию опять через Русь, а не окольным путем через Константинополь, как в первый раз.

Осенью 1237 г. Юлиан встречался во Владимире с великим князем Юрием Всеволодовичем, который выказал широкую осведомленность как о монгольской тактике, так и о планах их экспансии. В своем отчете доминиканец записал: «На укрепленные замки они не нападают, а сначала опустошают страну, грабят народ и, собрав народ той страны, гонят на битву осаждать его же замок»[171]171
  Аннинский 1940. С. 88. Ср.: Хаутала 2015. С. 388.


[Закрыть]. Здесь со всей очевидностью подчеркивается, что самостоятельных штурмов крепостей они не проводят. Это не должно удивлять. Известно, что на Руси вообще не было принято прибегать к штурму, чреватому большими жертвами. Предпочитали длительные осады, «обложение». Плохо было известно само мастерство осады, а осадные машины (пороки) практически не использовались. Поразительно, что об обстоятельствах покорения монголами Хорезма, где шах также пытался укрывать население в крепостях и разделял армию на гарнизоны, на Руси ничего не знали и, что называется, «пошли тем же путем».

Из письма Юлиана становится ясно, что мог узнать посторонний человек, незнакомый с русским языком, из кратких бесед с окружающими. Оказывается, он имел полный объем сведений о тактике, стратегических планах и даже легендарной истории монголов. Доминиканцам стало известно, что «все войско, идущее в страны запада, разделено на 4 части»: «Одна часть у реки Итиль на границах Руси с восточного края подступила к Суздалю. Другая же часть в южном направлении уже нападала на границы Рязани, другого русского княжества. Третья часть остановилась против реки Дон, близ замка Воронеж, также княжества русских. Они, как передавали нам словесно сами русские, венгры и булгары, бежавшие перед ними, ждут того, чтобы земля, реки и болота с наступлением ближайшей зимы замерзли, после чего всему множеству татар легко будет разграбить всю Русь, всю страну русских»[172]172
  Аннинский 1940. С. 86. Ср.: Хаутала 2015. С. 386.


[Закрыть]. Кроме того, Юлиан упоминает «другое многочисленное войско», которое отправилось «к морю против всех куманов, которые перебежали в края Венгрии». Также монах кратко пересказывал некую монгольскую легенду, отдаленно напоминающую отрывок из «Сокровенного сказания», и сообщал разведсведения о монгольской военной тактике. Сначала «во всех завоеванных странах они без промедления убивают князей и вельмож, которые внушают опасения, что когда-нибудь могут оказать какое-либо сопротивление». Затем собирают годных для военной службы жителей и гонят их вперед, на следующее государство. Поэтому о численности их сказать что-либо уверенно невозможно, «кроме того, что изо всех завоеванных ими королевств они гонят в бой перед собой воинов, годных к битве»[173]173
  Аннинский 1940. С. 87–88. Ср.: Хаутала 2015. С. 387–388.


[Закрыть].

В дополнение ко всему Юрий Всеволодович лично просил передать о нависшей угрозе королю Беле: «Многие передают за верное, и князь суздальский передал словесно через меня королю венгерскому, что татары днем и ночью совещаются, как бы притти и захватить королевство венгров-христиан. Ибо у них, говорят, есть намерение итти на завоевание Рима и дальнейшего. Поэтому он [хан] отправил послов к королю венгерскому»[174]174
  Аннинский 1940. С. 88–89. Ср.: Хаутала 2015. С. 388–389.


[Закрыть].

Послов этих суздальский князь перехватил, а послание, которое они везли венгерскому королю, отобрал. Однако в Северо-Восточной Руси не смогли (!) найти переводчика, чтобы ознакомиться с татарским письмом. Его передали доминиканцам, которые оказались более расторопными и позднее смогли прочитать дерзкий текст, обращенный к «венгерскому корольку» (regule Ungarie)». Им помог некий «язычник», которого они встретили, «проезжая через Куманию».

Сюжет с письмом во многом характеризует готовность Владимиро-Суздальского княжества к войне. Контрастом выступают показания Юлиана о деятельности монгольской разведки. Пребывая в Башкирии («в этой стране венгров»), в мае 1236 г. он «нашел татар и посла татарского вождя, который знал венгерский, русский, куманский, тевтонский, сарацинский и татарский [языки] и сказал, что татарское войско, находившееся тогда там же по соседству, в пяти дневках оттуда, хочет идти против Алемании, но дожидались они другого [войска], которое послали для разгрома персов»[175]175
  Аннинский 1940. С. 81. Ср.: Хаутала 2015. С. 367.


[Закрыть]. Если монголы уже в начале 1236 г. располагали специалистами, владевшими сразу пятью языками всех потенциальных противников, то к концу 1237 г. самый могущественный князь Руси не мог найти нужного переводчика с «татарского» (с уйгурского, арабского или половецкого?).

Резюме, которым заключил свое послание Юлиан, не оставляет двух мнений о впечатлении, которое производила на сторонних наблюдателей боеготовность русских княжеств в декабре 1237 г., то есть непосредственно накануне вторжения: «Мы же с товарищами, видя, что страна занята татарами, что области [не] укреплены и успеха делу не предвидится, возвратились в Венгрию»[176]176
  Аннинский 1940. С. 89–90. Ср.: Хаутала 2015. С. 390.


[Закрыть].

Осадная машина монгольских войск. Иранская миниатюра XIV в.

Конечно, обороноспособность интересовала доминиканских монахов в меньшей степени, чем судьба «венгров-язычников», поэтому мрачный тон их заключений был оправдан прежде всего неудачей их миссии. К тому же, как отмечает Юлиан, обратный путь он со своими спутниками проделал «среди многих войск и разбойников», из чего можно заключить, что им постоянно встречались русские полки, двигавшиеся к границе. Однако общего удручающего впечатления от послания это затмить не может. Совершенно ясно, что, располагая всем необходимым объемом информации, Русь не сумела адекватно подготовиться к противостоянию с моголами. Ожидали, видимо, орду диких кочевников, а столкнулись с самой подготовленной и хорошо организованной армией в мире.

Исследователи нередко пишут о хорошей организации монгольской разведки. Как мы видели из показаний Юлиана, они действительно имели немало квалифицированных специалистов. Вероятно, использовались самые различные способы сбора информации от «разведки боем», как рейд Джэбэ-Субэдея, до мирных посольских миссий в дальние страны. Для «дипломатических» функций использовали преимущественно знатоков языка из покоренных народов. Монах Ивон из Нарбонны в письме архиепископу Бордо, сохранившемся в «Великой хронике» Матфея Парижского (1259), пересказал допрос некоего англичанина, который был захвачен в 1241 г. в Австрии вместе с группой монголов. Этот англичанин был некогда изгнан с родины, долго скитался на Востоке и затем поступил на службу к кочевникам. Австрийский герцог опознал его: «Он от лица презреннейшего короля таттарского дважды приходил к королю Венгрии [как] посол и толмач и угрожал, предварительно приведя достаточно примеров, злодеяниями, которые они учинят, если он не отдаст себя и королевство свое в рабство таттарам»[177]177
  Матузова 1979. С. 149.


[Закрыть].

Видно, что отправка посольств с нелепыми требованиями в качестве прикрытия была широко использована монголами. Пример тому и письмо венгерскому королю, перехваченное в Суздале и переданное Юлиану.

Послами часто выступали, судя по всему, простые купцы, двигавшиеся по устоявшемуся маршруту и наделенные монголами в дополнение функциями своих представителей. В случае с посольствами перед битвой на Калке мы показали, что, скорее всего, среди них не было собственно монголов. В первом случае, как мы предположили, это были чуть ли не русскоязычные бродники, а во втором – вероятно, купцы.

Неожиданным дополнением к этому сюжету могут служить заключения, высказанные недавно латвийскими учеными А. Ивановым и А. Кузнецовым при обследовании списков договора Смоленска с Ригой и Готландом 1229 г. Освежив аргументацию предшественников, исследователи предложили свой вариант хронологии и соотношения известных ныне шести списков договора 1229 г. В частности, они пришли к выводу, что список Е, лишенный печатей и представляющий собой черновик соглашения, следует датировать тем же 1229 г. и считать непосредственным предшественником списка А, который фактически является оригиналом договора, составленного на Готланде и отправленного в Смоленск. Свою аргументацию исследователи развили на основе глубокой разработки палеографических особенностей текста – вплоть до схожести почерка. Со всеми оговорками о гипотетичности, их версия выглядит стройной, хотя при этом они вынуждены делать существенное допущение, разъясняя судьбу известной «приписки о татарах», которая содержится в списке Е. Вот ее текст: «а на которомь подворьи стоять немци, или гость немецьскии, не поставити на томь дворе князю ни татрина, ни иного которого посла»[178]178
  Иванов Кузнецов 2009. С. 305, 551.


[Закрыть].

Прежде специалисты, которые зачастую использовали подсобные публикации и не обращались к подлинным спискам документа, неизменно считали, что «приписка о татарах» однозначно указывает на возникновение документа не ранее середины XIII в. Однако комплекс палеографических данных и другие наблюдения заставляют Иванова и Кузнецова оспорить этот тезис. Ученые попытались объяснить ее появление отголоском событий на Калке, отразившимся в те годы также в Хронике Генриха Латвийского, работавшего в Риге. При этом ученые указали, что «наверное, было бы лишним выдвигать не поддающиеся проверке гипотезы о появлении каких-то татар с какими-то целями в Смоленске в этот период»[179]179
  Иванов Кузнецов 2009. С. 306.


[Закрыть].

Отдавая дань научной добросовестности латвийских коллег, стоит заметить, что предельно затруднительно представить «приписку о татарах» неким ожиданием будущих визитов татарских послов или опасением, что таковые воспоследуют после событий на Калке. Единственное известное «татарское» посольство, которое посещало Русь до 1229 г. – это послы Джэбэ-Субэдея, побывавшие на Днепре перед битвой. Могли в связи с этим через шесть лет в Риге возникнуть опасения, что вскоре в Смоленск прибудет монгольское посольство и его разместят на Немецком дворе? Судя по всему, если исследователи настаивают на датировке 1229 годом списка Е (а это именно так), то следует допустить, что таковое монгольское посольство действительно недавно побывало в Смоленске и местный князь не придумал ничего лучшего, как разместить его на постоялом дворе ганзейцев.

Кстати, весь переговорный процесс, который шел между Ригой и Смоленском в 1223–1229 гг., Генрих Латвийский в своей хронике выставлял прямым следствием противостояния русских князей с монголами. В заключение известия о битве на Калке он записал: «И гнались за ними татары шесть дней и перебили у них более ста тысяч человек – точное число их один Господь знает, прочие же бежали. Тогда король Смоленский, король Полоцкий и некоторые другие русские короли отправили послов в Ригу просить о мире. И возобновлен был мир в том же виде, какой заключен был уже задолго до того»[180]180
  Гл. XXVI, 1; Матузова Назарова 2002. С. 134.


[Закрыть].

Договор 1229 г. является не мирным, а торговым соглашением, хотя эти явления могли совпадать. Но о торговом соглашении известно, что его предварительные условия (так называемый договор неизвестного смоленского князя, или список К) попали в Ригу задолго до 1229 г., возможно, именно в 1223 г. Таким образом, логическая цепочка «монголы – послы из Смоленска в Риге – договор (мирный или торговый)» у хроникера оказывается неслучайной.

В связи с этим напрашивается ряд наблюдений. Примечательно, что смоленский князь, вероятно, Мстислав Давыдович, в 1229 г. не нашел, где разместить таких важных визитеров и направил представителей степняков на Немецкое подворье. Можно сделать вывод, что, с одной стороны, подобных дипломатических миссий в Смоленск ранее не прибывало, а с другой стороны, послам был оказан далеко не самый исключительный прием – не был выделен отдельный двор или определено размещение у именитого горожанина.

Далее, если следовать логике латвийских ученых, «приписка о татарах» появилась в Риге при составлении черновика договора со Смоленском (список Е), но не вошла в окончательную версию договора, которую писали на Готланде (список А). То есть инцидент с размещением монгольских послов на ганзейском дворе либо был окончательно исчерпан, либо не казался значимым для купечества Готланда. Это могло произойти в случае, если визит кочевых делегатов был кратким или князь быстро переселил их в другое место, приняв устное обязательство впредь не использовать Немецкий двор в таких целях.

Кроме того, следует задаться вопросом, как двигалось посольство к Смоленску и какие города оно посетило ранее. Ясно, что сразу с низовий Волги или из Волжской Булгарии оно не могло попасть на средний Днепр. Возможны пути через Владимир, Рязань или Чернигов. Если выбрать Владимир, то появляется искушение сопоставить прибытие этих послов и появление во Владимирской летописи первого известия о действиях монголов на булгарской границе в том же 1229 г.

В этой связи стоит вспомнить приписку к заключительной части Повести о битве на Калке, сохранившуюся в Ипатьевской летописи: «Ожидая Богъ покаяния крестьяньскаго и обрати и воспять на землю восточноую и воеваша землю Таногоустьскоу и на ины страны тогда же и Чаногизъ кано ихъ Таногоуты оубьенъ бысть, их же прельстившее и последи же льстию погоубиша, иные же страны ратми наипаче лестью погоубиша»[181]181
  ИЛ, 745.


[Закрыть].

Выше мы обозначили эту Повесть в качестве «волынской» редакции, составленной много позже событий на Калке – от конца 20-х до середины 40-х гг. XIII в. Н. Ф. Котляр считал, что она «была составлена по свежим следам отраженных в ней событий – в 1228 или в 1229 г.»[182]182
  ГВЛ 2005. С. 38–39.


[Закрыть]. По мнению исследователя, известие о смерти великого хана (умер в 1227 г.) попало в Волынскую летопись уже в эти годы. В свое время такая мысль выглядела нелепой. В. Т. Пашуто писал про «редкое для Древней Руси известие волынского свода о разорении Чингисханом земли тангутов (1226), где он будто бы погиб» – «видимо, оно попало в свод после поездки Даниила в Орду», то есть после 1245 г[183]183
  Пашуто 1968. С. 355, прим. 12.


[Закрыть].

В случае если мы признаем реальность посещения монгольскими послами Смоленска в 1229 г., объяснить появление в западнорусском источнике известия о смерти Чингисхана уже в 1229 г. становится существенно проще. Сам визит дипломатов можно связать с извещением соседних стран о смерти великого хана и вступлении на трон нового.

Представленная цепочка допущений на основе новой датировки списка Е договора Смоленска с Ригой и Готландом позволяет обрисовать канву настоящего рейда монгольских дипломатических представителей в 1229 г. по русским княжествам от Волги до Ливонской границы. Примечательно, что это вполне укладывается в комплекс проводимых монгольской администрацией мероприятий по подготовке большого Западного похода. И очень отличается от действий русских князей, про разведывательные мероприятия которых мы почти ничего не знаем.

Создается впечатление, что Владимирский князь неверно провел и дипломатическую подготовку к войне. Юрий Всеволодович всеми силами старался не вмешиваться в большую евразийскую войну. Он считал, что кочевники не пойдут севернее Оки, на что указывал прежний опыт. Если не вступать с ними в открытый конфликт, они не решатся углубляться в лесистую местность, а предпочтут атаковать южнорусские земли. К Рязани еще можно подойти, минуя лесные массивы, но к Владимиру Залесскому – никак. По всем признакам расчет был верным. На Калке русские вступили в бой с монголами в открытом поле, что закончилось поражением. Следовательно, теперь нужно действовать совершенно иначе: наступательных действий не предпринимать, затягивать кочевников в укрепленную крепостями и окруженную лесами местность, изматывать мелкими стычками. Такая оборонительная тактика требовала полного отказа от помощи соседним властителям, что Юрий и сделал, бросив на произвол судьбы как новых союзников, так и старых вассалов.

«… От моря до болгаръ, от болгарь до буртасъ, от буртасъ до черемисъ, от черемисъ до моръдви, – то все покорено было Богомь крестияньскому языку, поганьскыя страны, великому князю Всеволоду, отцу его Юрью, князю кыевьскому…» – описывал зону влияния владимиро-суздальского князя накануне монгольского вторжения автор «Слова о погибели Русской земли», сочинения, составленного в первой половине 1238 г[184]184
  Слово 2000. С. 90.


[Закрыть].

Несмотря на то, что перечисленные здесь народы не являлись непосредственными подданными русских князей, они выступали в роли потенциальных, а отчасти и реальных колоний. Например, мордва занимала существенное место среди внешнеполитических мероприятий Юрия Всеволодовича. С 1226-го по 1232 г. он чуть ли не ежегодно организовывал походы на мордовские земли, где образовались зависимые от Руси области: летопись, например, упоминает владения «Пуреша ротника Юргева», а также враждебную ему «Русь Пургасову»[185]185
  ЛЛ, 449–451.


[Закрыть]. Известно, что булгары тоже претендовали на влияние в Мордовии, но их попытки закрепиться там встречали жесткое сопротивление Владимирского князя. Даже вторжение монголов на булгарские земли в 1232 г. Юрий пытался использовать для закрепления власти у мордвы: «тое же зимы», когда монголы остались зимовать в Волжской Булгарии, «посла великыи князь Геогри сына своего Всеволода на Мордву, а с нимъ Феодоръ Ярославичь и Рязанскыи князи и Муромьскыи и пожгоша села ихъ, а Мордвы избиша много»[186]186
  ЛЛ, 459.


[Закрыть]. Через три года, когда монголы обрушились на мордовские земли, русский сюзерен никак на это не отреагировал.

Можно сказать, что к 1236 г. соседям со всей очевидностью стал ясен оборонительный уклон в политике Суздаля. Зародился он, скорее всего, еще раньше и впервые со всей очевидностью был проявлен по отношению к Волжской Булгарии. Это государство после 1229 г., когда на его границах оказались орды хана Бату, было остро заинтересовано в мирных соглашениях с Русью. С другой стороны, выгоды от союза с булгарами были очевидны и для Руси, где поволжский хлеб уже в 1230–1231 гг. стал фактически спасителем от голода. Однако никакие дружеские инициативы булгар не смогли склонить великого князя к тому, чтобы выступить их заступником от угрозы с Востока.

В источнике В. Н. Татищева сообщение о заключении русско-булгарского мира в 6737 (1229) г. выглядело так: «Тогда же прислаша к великому князю Юрию болгари о мире и любви. И сослаша люди лепшие со обоих стран опроче (особно).

[И сослали с обоих стран послов, знатных людей, на особное место близ границы Руской на остров, имянуемый Коренев. И оные учинили мир на 6 лет, купцам ездить в обе стороны с товары невозбранно и пошлину платить по уставу каждаго града безобидно; (бродникам) рыболовам ездить с обе стороны до межи; и иметь любовь и мир, пленников всех освободить; а буде будет разпря, судить, съехався судиам от обоих на меже].

И тии мир и любовь учинивше на 6 лет, пленныя вся пустиша и разыдошася с дары многими.

Того ж года глад бысть во всей Рустей земли 2 годы. И множество людей изомроша, а боле в Новегороде и Белеозере. Но болгоре, имеюще мир, вожаху Волгою и Окою по всем градам и продающе, и тем много Рустей земли помогоша. А князь болгорский присла к великому князю Юрию тритцеть насадов жит. И князь великий прият с любовию, а ему посла паволоки драгие, шитые златом, и кости рыбии, и ина узорочия»[187]187
  Татищев 1995. С. 369. В квадратных скобках дополнение из второй редакции: Татищев 1994. С. 225.


[Закрыть].

Некоторые летописи также сообщают о заключении с булгарами мира в 1229 г. после 6 лет «розмирья». Однако этот договор так и не вывел стороны на уровень военно-политического союза. Хотя именно об этом, судя по данным В. Н. Татищева, просило булгарское посольство в 1232 г.: «Того ж году приидоша татарове на Волгу и зимоваше, не дошед Великого града. Болгоре же прислаша послы своя ко князю великому Юрию, рекуще, яко «прииде род силен, откуду невемы, языка его же никогда слышахом», и просиша помощи противо има, [обесчевая все его (Юрия) убытки заплатить]. Князь же великий, гадав со братиею и слышаще, яко сила татарская тяжка, не даша има помощи. А татаре поплениша и покориша многу нижнюю землю Болгорскую и грады разориша»[188]188
  Татищев 1995. С. 370. В квадратных скобках дополнение из второй редакции: Татищев, 1994. С. 227.


[Закрыть].

В Ростовском летописце вся эта статья, за исключением первого предложения, отсутствует. Для современников особенно неприятным могло быть упоминание среди участников княжеского совета «братии». Ведь ответственность за такой эгоистический поступок лежит на всех Всеволодичах.

Юрий не заключил с булгарами союза и не стал защищать их от монголов. И нельзя сказать, что такая позиция была неоправданной. Возможно, упорное противодействие на юго-восточных границах Булгарии, на Волге и Яике могло заставить хана Бату быть более осторожным при наступлении на запад, но вряд ли оно могло предотвратить его. В конце 1220-х гг. такие рассуждения еще были уместны, но в 1230-х их уже можно было счесть странными. Скорее всего, русские полки лишь распылили бы собственные силы в далеких походах, но не остановили бы монгольских ханов в предгорьях Урала… Прагматизм князя Юрия требовал жертв заграничных союзников.

С обреченным положением булгар можно сопоставить и ситуацию в Рязанском княжестве. Растерзанное внутренними усобицами, лишенное инициативы влиянием могучего северного соседа, оно также было оставлено один на один с Батыем.

Сведения, которые мы черпаем из летописи, составленной при ростовском дворе, не могут в достаточной мере описать обстоятельства монголо-рязанского противостояния, а тем более указать на неблаговидную роль великого князя Юрия, бросившего верного вассала на неминуемую гибель. Ростовская редакция Повести о монгольском нашествии на Северо-Восточную Русь, сохранившаяся в Лаврентьевской летописи (далее – ростовская повесть), очень кратко повествует о падении Рязани и ни словом не отмечает какую-либо роль в этих событиях владимирского князя, его имя вообще не упомянуто[189]189
  ЛЛ, 460–467.


[Закрыть]. К счастью, в новгородских и связанных с ними летописях сохранился более подробный вариант этого повествования (далее – новгородская повесть)[190]190
  НПЛ, 286–289.


[Закрыть]. Д. С. Лихачев считал, что он восходит к несохранившейся Рязанской летописи. Его же использовали при составлении в 1270-х гг. «Повести о разорении Рязани Батыем», вошедшей позднее в комплекс сказаний о чудотворной иконе Николая Зарайского[191]191
  Лихачев 1949. С. 257–281.


[Закрыть]. Кроме того, летописец Даниила Галицкого, использованный в источнике Ипатьевской летописи, сохранил южнорусский извод рассказа о нашествии Батыя на Северо-Восточную Русь (далее – южнорусская повесть)[192]192
  ИЛ, 778–781.


[Закрыть]. Ростовская повесть составлена участником событий вскоре после 1238 г. Новгородская – близким наблюдателем произошедшего и также практически синхронно. Только южнорусский вариант появился несколько позднее, лишь во второй половине 1240-х гг. Во всех случаях автор отстоит от событий не более, чем на десятилетие, и тем самым заставляет относиться к своему изложению с исключительным доверием.

Сопоставление имеющихся источников позволяет достаточно полно реконструировать события. Проведя часть зимы где-то в лесостепи около Дона, Бату вместе с основной частью армии в ноябре-декабре 1237 г. подошел к границам Рязанского княжества: «Зимоваша окаанныи Татарове подъ Чернымъ лесомъ, и оттоле приидоша безвестно на Рязаньскую землю лесомъ, съ царемъ Батиемь ихъ; и прьвое приидоша и сташа о Нузле, и взяша ю, и сташа ту станомъ»[193]193
  ТЛ, 366. Ср.: НПЛ, 286; ЛЛ, 514.


[Закрыть].

Обращает на себя внимание то, что «татары» подошли к русским границам «безвестно», то есть неожиданно. Вероятно, это было связано с тем, что они прошли «лесом», то есть не через тот степной коридор, у которого их, очевидно, ждали. Ясно, что они хотели запутать русских. Кроме того, имея возможность напасть неожиданно, они не стали ее использовать и куда-то спешить. Наоборот, Нузла (Нужа, или Онуза) был, судя по всему, небольшим городком, расположенным на границе лесостепи где-то на берегах Воронежа (возможно, в устье Лесного и Польного Воронежа). Захватив этот городок, Бату остановился нарочито на границе рязанских владений и направил к русским вполне лояльное посольство, якобы для того, чтобы избежать лишнего кровопролития. Должно было создаться впечатление, что монголы вовсе не желают двигаться на север и, если русские их не спровоцируют, далее не пойдут. Вина за вторжение в любом случае должна была лечь на непокорных русских, а не на представителя универсальной империи. История показывает, что в других частях света монголы всегда поступали точно так же: предложения о мире были подчинены целям дезориентации противника, разведки и оправдания экспансии в глазах собственных воинов.

Послы Батыя, которых князья предусмотрительно не подпустили к укреплениям своих городов, предложили рязанцам мир в обмен на десятину, вероятно ежегодную: «И оттоле посла послы своя, жену чародеицу и два мужа с нею, ко княземъ Рязаньскым, прося оу них десятины во всем: во князех и в людех и в конех, десятое в белых, десятое в вороных, десятое в бурых, десятое в рыжих, десятое в пегих. Князи же Резаньстии Юрьи Инъвгорович, брат его Олег [и Роман] Инъвгорович, и Муромскии и Пронскии, не пустячи к городом, [выидоша противу им в Воронаж]»[194]194
  ЛЛ, 514. В квадратных скобках реконструкция текста по НПЛ, 286.


[Закрыть].

Требование десятины с земледельцев является вполне традиционным для монголов и считалось не очень обременительным. Однако, со скотоводов, согласно Ясе, взимали только одну сотую стада. В «Юань ши» воспроизведен указ великого хана Угэдэя 1229 г. о налогах, согласно которому: «Тем из монгольского народа, кто имеет 100 лошадей, – отдавать одну кобылу»[195]195
  ЗОИ, 3. С. 163. Также см.: ЗОИ, 3. С. 164; Juvaini, 1997. P. 600.


[Закрыть]. То есть требование десятины с коней – форменный грабеж.

О результатах монгольско-рязанских переговоров судить сложно. О дальнейших действиях князей источники содержат противоречивую информацию, лишенную порою даже внутренней логики. Летописец представляет дело таким образом, что рязанцы сразу и наотрез отказались вести какой-либо диалог с монголами, но предложили им решить дело на поле брани («хотеша съ ними брань сътворити»): «И ркоша им князи: “…аще нас не будет всех, то все то ваше будет”. И оттоле пустиша их к Юрью в Володимерь, и оттоле пустиша от Нухле Татары в Воронажи. Послаша же рязяньстеи князи к Юрью к Володимерьскому, просяще у него помоце, или самому поити»[196]196
  НПЛ, 286. Ср.: ЛЛ, 514; ТЛ, 366.


[Закрыть].

Остается непонятным, почему, если война признавалась неизбежной, необходимо было отсылать вражеских послов во Владимир, а за ними вдогонку направлять собственные просьбы о помощи. И по какой причине в таком случае князья вдруг разрешили («пустиша») татарам переправиться через Воронеж и вступить на рязанскую территорию – от Нузлы, занятой татарами ранее, в «Воронажи», то есть туда, где они встречались с татарскими послами (по некоторым предположениям, междуречье Лесного и Польного Воронежа)? Тактическим ходом это назвать нельзя. Скорее всего, перед нами следы позднейшей модернизации, направленной на прикрытие неуклюжих действий князей. Рязанцы, находившиеся фактически в вассальной зависимости от Суздаля, должны были действовать в рамках проводимой их сюзереном политики, то есть уступать, замирять и соглашаться с татарами. Вероятно, Юрий Ингваревич, встретив послов за городом, что могло быть признано дружеским жестом, немедленно согласился с требованиями Батыя и позволил его войскам переместиться для зимовки от Нузлы на Воронеж, где ждать послов от великого князя. Так как в Рязани считали, что самостоятельно (без согласия сюзерена) мирный договор с монголами они заключать не могут, то отослали парламентеров во Владимир, где и принимались важные внешнеполитические решения. Однако расчет на заступничество со стороны Суздаля не оправдался. Великий князь Юрий предал рязанцев, хотя и сделал это перед лицом нависшей над всеми его землями угрозой, что в глазах летописца служит ему некоторым оправданием: «Юрьи же сам не поиде, [ни посла к ним,] ни же пакы послуша князь рязаньскых молбы, но сам хоте особо брань сътворити. Но уже бяше божию гневу не противитися, яко же речено бысть древле Исусу Наугину господомь; егда веде я господь на землю обетованую, тогда рече: “Аз пошлю на ня преже вас недоумение и грозу и страх и трепетъ”. Також и преже сих отъят господ от нас силу и храбрость, а недоумение и грозу и страх и трепет вложи в нас за грехы наша»[197]197
  НПЛ, 286; ЛЛ, 515. В квадратных скобках дополнение из ТЛ, 366.


[Закрыть].