Текст книги "Хроники Дракона в Нижних Подсолнухах"

– СТОЯТЬ!!! – проревела она, становясь как никогда похожей на своего супруга. И добавила себе под нос что-то вроде «За ВДВ!».

Когда виновные замерли, а вместе с ними и, пожалуй, полдеревни, Анника строевым шагом прошлась по дому и, подняв кота за шиворот одной рукой, понесла его к двери. Распахнув ее, она вытянула руку с котом и, отвесив ошалевшему кошачьему изрядного пинка, отправила в полет. Шерстистый носорог, ощутивший сопротивление воздуха и стремительно приближающуюся землю, был сравним с ньютоновским яблоком, и только вмешательство высших сил позволило коту миновать не на шутку разгоревшийся костер. Рухнув в снег, кот продолжал сидеть, глядя в одну точку. Что и говорить, шок от первого полета был очень сильным.

Захлопнув дверь со звуком пушечного выстрела, Анника промаршировала обратно и стала помогать стоящему на коленях Филиппу собирать осколки. Корбл, благоразумно включившийся в наведение чистоты со всем свойственным его народу энтузиазмом, ползал где-то под лавкой, бубня что-то в духе «а чего вы переживаете, дело-то житейское». Вскинувшаяся было для гневной отповеди хозяйка увидела еле сдерживающего смех дракона и сама залилась, расхохоталась во весь голос. Им дребезжащим тенорком вторил спасенный домовой. Кот был прощен где-то через полчаса и даже реабилитировался, поймав здоровую мышь. Но украшение елки пришлось отложить на утро.

Новый год в подсолнухах

В канун Рождества народ в Подсолнухах был счастливо пришибленный (по наблюдениям дракона). Все носились как угорелые: наряжали елки, шили ботиночки и занимались прочей тому подобной ерундой (Филиппу действительно так казалось). У драконов в традициях не было празднования Рождества (потому что язычники, говоря терминологией пастора), как и встречи Дня святого Николая (все по той же причине).

Когда елку нарядили общими усилиями, дракон посчитал, что все приготовления окончены, но не тут-то было. Анника, закатав рукава, встала у печи, несмотря на мешающий живот, и принялась готовить яблочный штрудель. От этого запаха рот Филиппа вмиг наполнился слюной. И не только у него. Корбл утирался огромным, с парус, носовым платком, а кот хоть и не любитель яблок (до последнего момента в поедании фруктов замечен не был), но тоже чего-то ждал. Чего, стало ясно немного позже. А пока запах штруделя немилосердно бил по носам всех собравшихся.

– Все! Не могу больше! – взвыл Корбл и выскочил во двор.

– Чего это он?! – удивилась Анника.

– Не знаю, дорогая, – пожал плечами Филипп, – мне кажется, он не вынес этого запаха. Который от яблок.

– Хм, странно. Я думала, домовым он, наоборот, нравится.

– А может, у него эта, – дракон прищелкнул пальцами, вспоминая слово, – алигерия. Вот!

– Чего?! Аллергия? У домового? На яблоки?! – Анника зашлась смехом, аж слезы выступили. – Не может быть, – совершенно серьезно сказала она, взяв себя в руки. – Пойду позову Корбла.

Ходить, однако, никуда не пришлось, домовой вернулся сам, с поспешностью, которой при других обстоятельствах можно было бы и позавидовать. Захлопнув дверь, он в изнеможении прислонился к стене:

– Все! Не могу больше. Там по всей деревне такие же запахи.

– Ну да! Сегодня же Рождество, все готовятся. А если уж так хочется пирога, стоило попросить.

– Дык, я, это… – Корбл вновь воспользовался платком. – Стеснялся.

– А ты, Филипп, тоже штруделя отведаешь? – Анника, достав нож, отрезала домовому изрядный кусок. – Или стесняешься?

– Да чтоб я да стеснялся! – возмутился дракон. – Режь! Чем я хуже домового?!

Заняв таким образом всю мужскую часть семьи, Анника продолжила готовить. Кот, будучи убежденным противником вегетарианства, отирался возле блюда с мясом и колбасками, делая вид, что его эти кушанья совсем не интересуют. Однако Анника была в курсе кошачьих пристрастий, поэтому молча показала коту кулак, в котором для пущей убедительности была зажата скалка. Кот, изобразив оскорбленное в лучших чувствах достоинство, молча, но быстро удалился.

На некоторое время в доме воцарилась тишина, которую нарушал дружный треск. Кажется, трещало за ушами. Добив остатки штруделя, Филипп решил помочь супруге и попросил дать ему работу. Анника задумалась. Кот сделал вид, что смеется. Филипп хотел бросить в него кочергой, но Анника не дала.

– Любовь моя, нам бы карпа, тогда бы мы разбогатели, – она мечтательно прикрыла глаза.

– А без карпа никак?! – спросил ошарашенный дракон. – Это ж сколько можно за рыбой-то меня гонять?! И прошу заметить – не в первый раз! Если окажется еще одна ваша дурацкая традиция, воистину я спалю всю реку! – Филипп не на шутку рассердился. – Дурь какая-то!

Видя, что супругу идея с рыбой очень уж не понравилась, Анника вовремя прикусила язык, чтобы не брякнуть о традиции, и решила зайти с другого боку, предварительно прижавшись к супругу и состроив глазки.

– Ну что ты, он же вон какой.

– Какой?

– Шустрый. И с чешуей, похожей на монетки, – но видя искреннее непонимание в глазах супруга, Анника махнула рукой. – Просто достань его, пока не поздно, а я успею приготовить. Будет вкусно! Очень вкусно!

Кот, внимательно слушающий беседу с умным видом, мявом выразил свою солидарность с хозяйкой. Но едва Филипп сделал шаг в сторону двери, как она распахнулась и на пороге показался староста Пантус.

– А я к вам по делу.

– По какому, – прищурилась Анника, – такому делу? Да еще в канун Рождества! Не пущу!

– Дак мы ж корягу хотели попросить супруга твоего помочь принесть.[31]31
  В деревнях Германии существовала традиция: в лесу находили огромную корягу, которую затем бросали в костер. Вокруг костра люди проводили празднования и обряды. Коряга символизировала наступающий новый год. После того как костер сгорал, золу собирали в мешок, а когда наступал день «трех королей», золу рассыпали по полям.


[Закрыть] Тяжелющая она, сволочь!

Неожиданно Анника смягчилась, причем эта перемена осталась для Филиппа загадкой.

– Мой дорогой, нужно помочь старосте добыть корягу.

– Корягу?!

– Да.

– Простую корягу?!

– Да.

– Вы меня разыгрываете?

– Нет, – кротко отвечала Анника, все теснее прижимаясь к Филиппу. – Это традиция такая.

– Какая такая-растакая традиция?! – Филипп снова стал заводиться. – Люди, вы хоть один праздник можете без всяких там традиций отметить?!

– Мы приносим перед Рождеством корягу из леса и сжигаем ее на костре на счастье.

– Серьезно?!

– Абсолютно.

– Люди, вы ненормальные.

– И карпа не забудь, любимый!

– Ты вьешь из меня веревки, женщина!

– Это потому, что я тебя люблю, сердце мое!

– А…

– Все потом! Когда прибудет карп и все помоют руки.

Надев теплую куртку, выправленную ему Анникой, дракон отправился следом за старостой и группой таких же страдальцев прямиком в лес. Благо дорожка была протоптана, иначе пришлось бы еще и вездеходом работать. Не прошло и четверти часа, как все они оказались на полянке, посреди которой располагался здоровенный выворотень.

– Вот он-то нам и нужен, – радостно потирая руки, произнес староста, а мужики, вздыхая и охая, достали веревки, топоры и пилы. Предстоял рождественский трудовой штурм. По краям поляны, как заметил Филипп, было множество заснеженных кустов малины, именно в ту сторону по нужде и отбежал один из селян. Дракон сосредоточился на происходящем и поэтому не сразу разобрал, кто кричит и почему все разбегаются.

– Медведь! Медведь! – орал потерпевший, с ходу запрыгнув на сосну и проворно вскарабкавшись до середины ствола. Остальные, как только вышли из ступора, с криками чаек бросились разбирать деревья. Такой прыти дракону давно не представлялось возможности увидеть. Поляна наполнилась шумом и гамом, так что если бы медведь спал, то проснулся бы обязательно.

На поляну, косолапя, вывалился медведь. Здоровый, злой и агрессивный! Сразу перешел от угроз к делу, завидев одиноко стоящий обед. Наконец, рассмотрев вблизи огромную пасть, Филипп мигом взлетел на соседнюю свободную сосенку. Между тем медведь с неким удивлением рассматривал, как его законная добыча расселась по веткам, словно тетерева. Когда первый миг неловкости прошел, косолапый вспомнил, что тоже неплохо лазает по деревьям и двинулся к тому самому, на котором разместился староста. Пантус взвыл от отчаяния.

– Что тебе, ироду, в берлоге не сиделось?! Я, это, старый уже, иди вон… – тут он обвел взглядом соседние деревья, на которых разместились односельчане и дракон, – оленя, что ли, поймай!

Медведь внимательно выслушал предложение старосты и, утробно урча, стал забираться наверх. Пантус полез еще выше на зависть белкам и к облегчению всех товарищей по несчастью. Но на третьей ветке раздался страшный хруст, и мишка свалился на снег, да так и остался лежать с задранными лапами и безмерным удивлением во взгляде. Спустя минут десять медвежий ступор закончился, и косолапый вновь решил попытать счастья героическим штурмом. Только теперь он выбрал деревце потоньше, то, где примостился дракон, и стал его трясти. Концовка этой истории могла быть и печальной, если бы на дереве сидел кто-нибудь другой. Но в тот момент, когда руки Филиппа разжались, он вспомнил, кем является, и превратился в падении в дракона. Косолапый, ожидая манны небесной, уже раззявил пасть, когда на него рухнула многотонная туша мифического существа.

Прокомментировал случившееся только Седрик-ткач, когда спустился с соседнего дерева:

– Эк его, беднягу, расплющило. Охотникам нашим скажу, они его завтра и освежуют. Будет знать, как народом честным закусывать.

Ситуацией воспользовался находчивый староста, который, завидев эпическое приземление дракона, тут же сообразил, как им дотащить корягу. Одним взмахом крыльев дракон взмыл в зимнее небо, волоча ее в лапах.

«Счастья вам после этого должно хватить лет на десять, не меньше!» – подумал Филипп, сбрасывая груз в центре Подсолнухов, где жители уже складывали большой костер. – А ведь еще карпа искать».

По правде говоря, рыбу дракон начал есть только здесь, среди людей, раньше он об этом способе питания даже не задумывался. И в принципе не отличил бы карпа от, скажем, леща или уклейки. Если бы Анника знала об этом раньше, в жизни бы не просила его достать именно карпа. Но ее тяга к соблюдению традиций пока не находила в душе Филиппа нужного отклика. А так, довольный тем, что внес свою лепту в обустройство деревни к празднику, дракон отправился к реке. На ледяном полотне замерзшей речки виднелись лунки клуба любителей рыбалки, и только тут Филипп понял, что не взял удочку и прочие снасти. Плюнув в сердцах, он собрался уже обратиться ящером, чтобы вновь провернуть любимый трюк с огнем и рыбой, но тут из самой большой полыньи показалась голова водяного. В принципе, как признал позднее сам дракон, мужик неплохой, только скользковат немного.

– Чего это ты задумал, истребитель средневековый? – с ходу полез в бутылку водяной. – Опять хочешь нам тут апокалипсис устроить своими плевками?!

– Ты, эта, борода, давай без хамства, а то я вам еще и не такое устрою. Слышал про Кракатау, нет? Так вот, у вас тут такое же будет, только поменьше.

– Ладно, ладно. Вижу, нрава ты крутого, чего хотел-то, говори.

– Карп мне нужен, и чтоб чешуйки – как монетки.

– Да на кой он тебе, ящерице, сдался?! – искренне выразил удивление водяной.

– Традиция у нее, понимаешь, такая. Нужен карп, хоть ты тресни.

– Женщины! – сочувственно кивнул водяной, и между ними проскользнула та искра мужской солидарности, которая может перерасти в настоящую дружбу. – Меня русалки своими причудами аж до белого каления доводят.

– И не говори, – поддакнул дракон. – Так что с карпами?

– Сейчас проверю, – буркнул водяной, ныряя. Спустя какое-то время (Филиппу даже не успело надоесть ожидание) показалась голова водяного, а затем шея и плечи. Речной повелитель тащил из-под воды что-то тяжелое.

– Да не стой ты камнем, помоги лучше, не видишь, карп твой каких размеров вымахал, мне одному не совладать.

И действительно, при ближайшем рассмотрении карп оказался совершенно героических размеров, но совместными усилиями рыбина была извлечена на лед. Еще раз оценив размеры и сопоставив с расстоянием до дома, Филипп вздохнул и, попрощавшись с водяным, обратился в дракона.

На Подсолнухи тем временем уже опустились сумерки. Когда Филипп уже заходил на посадку возле своего дома, он увидел странного мужика в красных тряпках и с белой бородой, который старательно подкрадывался к окошку, в котором мелькал силуэт Анники. Тылы незнакомца прикрывала малолетняя сообщница в не менее странной золотой одежде, отличительной чертой которой были дрожащие прозрачные крылья. Злоумышленники были так увлечены процессом, что не заметили происходящее у них за спиной. А стоило бы!

Филипп приземлился как никогда тихо и осторожно и, отложив злосчастного карпа в снег, двинулся по следам странной парочки.

– Добрый вечер! – проникновенно произнес он почти в ухо белобородому, для чего пришлось вытянуть драконью шею. Не ответив, дед подпрыгнул на просто неприличную высоту, едва не задев облака, а девчонка издала такой визг, что у дракона заложило уши, после чего совсем неизящно брякнулась в обморок. Приземлившийся любитель красного ненамного от нее отстал и тоже, кажется, резко уснул. Неожиданно из-за оградки раздался ослиный крик:

– И-а-а!

– Что тут, ради всех святых, происходит?! – раздался голос Анники, стоявшей на пороге дома со скалкой в руке. Из-за ее спины осторожно выглядывали кот и домовой.

– А я тут двух проходимцев встретил, – пожал плечами Филипп.

– Проходимцев?!

– Ну да, крались к нашим окнам, не иначе стырить что-нибудь хотели. У них и осел там привязан.

– Осел?!

– Ага!

– Ну-ка, дай ка я на них взгляну, – Анника, тяжело переваливаясь, подошла поближе, но, когда увидела нежданных гостей, впала в ступор.

– Да… это ж… как же это… Филипп, что ж ты… Да-а, – закончила она, глубокомысленно качая головой. – Ты только что убил Вайнахтсмана[32]32
  Вайнахтсман (нем. Weihnachtsmann), или «Рождественский дед», – это символическая фигура, приносящая детям подарки на Рождество. В его основе – все те же легенды о святом Николае. Рождественский дед представляется как дружелюбный старик с длинной белой бородой, в красной шубе с белым мехом, с мешком с подарками и розгой. В рождественскую ночь он одаривает «хороших» детей и наказывает «плохих», объединяя, таким образом, в своем лице функции св. Николая и его наказывающих помощников.


[Закрыть] и Кристкинд[33]33
  Кристкинд – это изобретение Мартина Лютера. Протестанты не признавали католических святых. Обычай же дарить детям подарки Лютеру хотелось сохранить. Поэтому он заменил Николауса на Кристкинда, которому «поручил» раздавать подарки, но не на 6 декабря, а в Рождество, 25 декабря. Кристкинд представляется обычно в качестве девочки или ангела женского пола, который дарит детям подарки на Рождество.


[Закрыть].

– А кто это такие? – с детской непосредственностью поинтересовался дракон.

– Ну ты даешь, душегуб, – позлорадствовал Корбл, – даже я знаю, что эта парочка дарит подарки на Рождество.

– Да-а, – Филипп закивал головой как китайский болванчик и посмотрел на супругу. – Может, я их пока в лесу прикопаю, а на медведя свалим?! Вон он какой злющий был!

После этих слов, казалось, даже кот переменился в морде. Анника испуганно замахала руками и пихнула дракона кулачком в живот:

– Да без сознания они просто. Сейчас в тепло их перенесем и оклемаются! Понесли давай, пока наши не рассмотрели, кого мы тут прячем.

Вздохнув, дракон взвалил на себя деда, а его соратницу засунул себе под мышку. Белая борода стелилась по земле, заметая следы. Так и дотащил до комнаты, где Анника уже освободила скамью.

– Складывай! – скомандовала она, видя, что Филипп не знает, что делать с грузом. – Будем их в чувство приводить. Мне тут Одилия своего снадобья налила, ну того, ты помнишь, от простуды.

– Да уж, такое не скоро забывается, – дракона аж передернуло. – Старая ведьма, – прошептал он в сторону, чтобы Анника не услышала.

Тем временем Анника достала небольшой пузырек чудодейственного средства и поднесла его ко рту Вайнахтсмана. Но так как дед был в отключке, она зажала ему нос и быстрым движением, говорящим об опыте, влила в рот приличную порцию «лекарства». Секунду ничего не происходило, затем лицо длиннобородого приобрело цвет его же одежды, и с криком «а-а-а, дракон!» Вайнахтсман вскочил на ноги, будто юнец. Анника тут же сунула ему в руки ковш с водой, который дед осушил в один глоток. Но видя, что Анника с «чудо-зельем» направляется к его помощнице, с трудом выговорил:

– Ребенка не отравите, изверги!

Анника пожала плечами и посмотрела на Филиппа:

– Дорогой, а где карп?

– У-а-а! – ответил дракон, бросаясь на улицу, а кот, чуя поживу, следом. Кончилось тем, что дракон занес карпа в дом, волоча кота, который вцепился в рыбий хвост и, прикрыв глаза, отдался на волю Провидения.

– Скрипач… тьфу, что это я! Хвост не нужен! – И тут же перед носом ошалевшего от такой радости кота вонзился небольшой топорик. Кот икнул, Вайнахтсман истово перекрестился, Кристкинд не отреагировала, дракон пожал плечами и с улыбкой привлек Аннику к себе:

– Это лучшая женщина в мире! Правда, старик?!

– Я не старик, я – Вайнахтсман!

– С кем не бывает, – подмигнул ему Филипп.

В это время Кристкинд открыла глаза:

– Дра… – но домовой успел закрыть ей рот ладошкой. Девчонка перевела взгляд и завопила снова: – Домовой!!!

– Ну и?! – Корбл обиженно засопел. – Чего орешь? Я что, страшнее дракона?!

– Нет, – ответила опешившая спутница старика. Было видно, что домовому хочется еще поскандалить, но ситуацию, как всегда, спасла Анника:

– А садитесь-ка, гости дорогие, кушать!

Дед с помощницей оживились и быстро заняли места за столом.

– Мы только по кусочку и пойдем. Дела, понимаешь! Дела.

На прощание Анника положила гостям своей знаменитой кровянки, не замечая неодобрительных взглядов дракона и кота. Едва за гостями закрылась дверь, на улице раздались радостные крики. Дракон с Анникой выскочили во двор, ожидая, что их гостей застукал кто-то еще, но нет, это кузнец поджег ту огромную корягу, которую с таким трудом добыли «Дракон и Ко». Все это буйство сопровождалось ударами молота по наковальне и всеобщим ликованием.

– А сейчас чему все радуются? – недоуменно спросил дракон, глядя на веселящихся подсолнушцев.

– Тому, что наступает Новый год и он принесет нам много счастья, добра и хорошего урожая!

– А ты уверена? – в голосе Филиппа сквозило сомнение.

– Конечно, милый! Ведь ты же со мной, а скоро нас станет еще больше! Я уверена, этот год будет особенным!

– Ну раз так, то давай праздновать! Йо-хо!!!

Весна пришла в подсолнухи!

Весна пришла в Подсолнухи под веселую капель, яркое солнце и лошадиное ржание. А также невероятный шум и гам. Филипп, ловивший последние крохи сна, был безжалостно вырван из морфеева царства, поставлен на ноги и отправлен за калитку, чтобы посмотреть на виновников беспорядка. Анника со дня на день должна была родить, поэтому большую часть времени проводила в доме. А все домашние хлопоты обрушились на дракона с домовым. Вчера допоздна придумывали малышу имя и… так и не придумали.

Максимилиан – длинно. Энджельберт – слишком вычурно. Ганс – как-то просто. Вольфганг – излишне музыкально. Арнольд. Арнольд – хм, заманчиво. Бонифаций. «Да что, он на какого-то льва будет похож?!» – не выдержал Филипп. С тем и легли спать, чтобы утром начать заново решать эту проблему. «Хилдебрандт!» – напоследок выкрикнул Филипп и тут же притворился спящим. Кот принимал самое деятельное участие: издавал противный мяв каждый раз, когда звуки имени ему не нравились. Едва не попал под брошенный Анникой сабо и взял самоотвод.

Филипп, щурясь, зевая и почесываясь, вышел на крыльцо, когда пласт снега, с самого утра томившийся на крыше, коварно съехал прямо за ворот его рубашки:

– Уа-а-а! – пронеслось над крышами петушиным криком. Содрогаясь в припадке болезни святого Витта[34]34
  Первые упоминания о необычном заболевании, именуемом сейчас болезнью Гентингтона, встречаются еще в западноевропейских исторических документах XVI–XVIII веков. Многие обращали внимание на самое яркое внешнее проявление заболевания – непроизвольные движения рук, ног, туловища больных, нередко напоминающие своеобразный танец. Неврологи называют подобный вид насильственных (то есть не поддающихся произвольному контролю) движений хореей, откуда и пошло распространенное синонимичное название – хорея Гентингтона. Из глубокого Средневековья до наших дней дошло еще одно название заболевания – «пляска святого Витта». Этот необычный термин известен многим людям, не имеющим отношения к истории медицины и неврологии. Святой Витт был историческим персонажем и жил на Сицилии во времена начала упадка Римской империи. Этот юный христианин был замучен римлянами в 303 году во времена гонений на христиан, развернутых императором Диоклетианом. Спустя 1200 лет (с XVI века) его имя стало ассоциироваться с «пляской». Тогда по неизвестным причинам по всей Германии распространилось поверье, что всякий, кто спляшет перед статуей святого Витта в его день (15 июня), получит заряд бодрости на весь год. Тысячи людей толпились вокруг статуй святого в этот день, и их пляски нередко носили весьма эмоциональный характер. В конце концов хорею стали называть «пляской святого Витта» и даже пытались прибегать к помощи этого святого, чтобы излечиться.


[Закрыть], дракон выковыривал истекающие водой пригоршни снега. Тем временем небольшая процессия дворян, ехавшая через Подсолнухи, остановилась. Все они оказались невольными свидетелями «катастрофы». Чем и не преминули воспользоваться, смеясь до упаду. Дракон на миг прекратил извлекать снег и с прищуром воззрился на процессию. «Не местные, – с ходу определил он. – Городские, что ли?!» Особенно ему не понравился паренек в сутане семинариста, что заливисто хохотал, без стеснения показывая в его сторону пальцем.

Сначала Филипп не собирался обращать внимания на обидный смех, все-таки беседы с пастором о всепрощении не прошли даром, но, когда он расслышал фразу, явно направленную в его адрес, – «тупая деревенщина», кровь дракона взыграла. Спустя миг перед воротами стоял огнедышащий дракон, загребая лапой землю, словно бык. Половина дворян сразу попадала в подтаявший снег, стремясь превзойти других в ползании на скорость, вторая половина пришпорила лошадей, хотя бедных животин не было нужды уговаривать – неслись сами. На месте остался лишь молодой священник, что прыгающими губами пытался произнести молитву. Однако под пристальным взглядом драконьих глаз сделать это было нелегко.

– Laus cantici David Qui habitat in adiutorio Altissimi in protectione Dei caeli commorabitur…[35]35
  Первые строки Псалма 90 (91).


[Закрыть]

Филипп не смог отказать себе в удовольствии подойти ближе и плотоядно облизнуться. Мальчишка зашатался и брякнулся в обморок. Похихикав, дракон вновь стал человеком и тут же встретился с осуждающим взглядом пастора. Тот на удивление тихо подошел посреди всего этого безобразия:

– Что ж ты творишь, аспид ты пучеглазый?! – вздохнул он, пытаясь поставить на ноги мальчишку в сутане. Но тот, театрально закатывая глаза, валился как куль с мукой обратно на уже порядком утрамбованный снег. – Мальчонку вон совсем замучил.

– Кто?! Я?! – дракон едва не плакал от обиды. – Если хотите знать, они первые начали надо мной смеяться! Да еще обидно так!

– Будет тебе, Филипп, слезы лить, эвон уже Анника смотрит, а ей волноваться ни к чему. Помоги-ка мне лучше паренька до кирхи донести, авось в доме Божьем быстрей очухается.

Согласно кивнув, Филипп одним рывком вздернул мальца на ноги и как тот приснопамятный куль забросил на плечо.

– Это мне на практику прислали из самого Магдебурга.

– Что за практика? – насторожился дракон. – Вы еще ого-го!

Дракон от избытка чувств потряс кулаком, но пастора это заявление все равно не приободрило, хотя было видно, что старику слова приятны.

– Ого-го я был, когда ты еще невинных дев пачками ел, язычник! – по привычке огрызнулся старик, но тут же ласково потрепал плечо Филиппа. – Одна радость – деток твоих крещу.

– Деток?! – насторожился дракон. – Не детку?

Пастор в ответ лишь развел руками:

– Все в руках Его, Филипп. Но сдается мне, повитухи не ошибаются.

– Не ошибаются, – словно попугай, повторил дракон, сбрасывая в снег перед кирхой пригревшегося семинариста. Тот пискнул и открыл глаза:

– А-а-а! – понесся над Подсолнухами отчаянный вопль. – Пресвятая Богородица! Заступница наша, – заблажил юнец. – Спаси нас от силы адской, от…

Что там хотел еще сказать практикант, осталось неизвестным, так как подзатыльник, выданный ему пастором, вмиг отрезвил беднягу.

– Хватит блажить, сын мой! – менторским тоном, как мог делать только он один, произнес пастор. – Успеешь еще потревожить Богородицу своими воплями. А впредь тебе будет наука не насмехаться над незнакомцами, а то, не ровен час, и схарчат оголтелые язычники.

На юнца было жалко смотреть. Словно собачонка побитая, он мялся, пытаясь что-то сказать, но поднимал глаза на Филиппа и тут же опускал их долу. Дракона это все забавляло, и он произнес:

– Ладно, не переживай, малец, жрать я тебя не буду. Сегодня. Муа-ха-ха! – издавая злобный смех, он удалился.

Анника на удивление не разделила его веселого настроения и нахмурила брови:

– Не знаю, Филипп, – произнесла она, задумавшись. – Не нравится мне эта история с дворянами. Мы-то, простые селяне, знаем, что добра от них ждать не приходится. Злопамятные они все как один. Еще смотри, чтоб не вернулись с подмогой. Мы-то с тобой отобьемся, а остальные? Будем надеяться, что они слишком испугались, чтобы вернуться.

– Я же говорила, – печально улыбаясь, произнесла Анника, придерживая живот, словно оберегая еще не родившееся дитя от всех опасностей в мире, – что они вернутся.

В это время за окном на холеных откормленных конях гарцевала вчерашняя братия. Минус семинарист, плюс двадцать громил в рыцарских доспехах. Деревенские, охочие до дармовых зрелищ, уже занимали места на заборах и крышах сараюшек. Вытаскивали приготовленные на такой случай орешки и свежую выпечку. Дракон радостно осклабился. Развлечений в Подсолнухах не то чтобы не было, но в драку с Филиппом местные лезть наотрез отказывались. Печальный опыт первого знакомства сделал свое дело, а последнее приключение было уже давно. К тому же он не понимал, почему Анника расстроилась из-за непрошеных гостей, но списав все на беременность, дракон пожал плечами и вышел во двор, насвистывая услышанную где-то мелодию.

Рыцари забеспокоились, но, видимо, были тщательно проинструктированы и не стали разбегаться. Сразу. Как того требовали приличия, ровно половина сбежала после превращения, остальные ретировались после выплюнутого сгустка пламени. Визжащих дворян дракон ловил по одному и, выдав хорошего пинка, отпускал восвояси. Только с последним вышла заминка, дурачок не бежал и не прятался, а, гордо выпятив подбородок, ожидал дракона посреди улицы.

– Я жених принцессы Скорбург-Пассуанского королевства Эрмелинды. И не намерен бежать от ящерицы-переростка!

– Да что ты говоришь! – радости дракона не было предела. Он уже в предвкушении потирал лапы, когда увидел идущего по улице пастора. В руке тот держал бутыль с мутной жидкостью. Дракон сглотнул. Следом за пастором, не иначе как на мученическую смерть, тащился семинарист. В руках у него вместо привычной хоругви была корзинка, и острый нюх ящера сразу опознал грудинку. – Продолжайте, продолжайте, милостивый сударь. Так вы, говорите, жених?!

Запах грудинки стал невыносим. Не кровянка, но вкусом уступала ненамного, особенно пасторская. Где ушлый старик ее брал, оставалось загадкой. Может, эльфы ему готовили?!

– Да! – юноша хотел выглядеть мужественно перед лицом превосходящих сил противника, но голос в конце подвел и дал петуха. Меч, сжатый дрожащей рукой, выписывал баварские кренделя в воздухе. Филипп, обернувшись человеком, собирался уже отобрать железяку, но остановился, вспомнив слова Анники о злопамятности дворян и проповеди о всепрощении. В голове у него созрел коварный план. Отобрав все-таки меч, он сгреб юнца в охапку и под ручку с пастором проследовал к себе домой, неся беднягу под мышкой. Анника, которая наблюдала за действом с крыльца, накрыла стол, когда только заметила шествующего пастора с бутылью самогона.

Сбросив ношу на скамью, Филипп помог пастору раздеться и учтиво пригласил за стол даже практиканта. Так как Анника не слышала начала разговора, он решил ей подыграть.

– Так вы, говорите, жених принцессы Эрмелинды?! – издалека начал он, сделав знак Аннике. Услышав знакомое имя, лицо у той вытянулось, затем его осветила та же улыбка, что всегда появлялась перед тем, как сделать что-нибудь эдакое.

– Да, – простодушно ответил тот, гипнотизируя взглядом накрытый стол и бутыли с квасом и шнапсом. Пряча улыбку, дракон разлил пасторского зелья, другими словами суть этого винтажного напитка было попросту не передать.

– Ага! И как поживает наша дорогая принцесса?!

– С чего бы ящеру интересоваться здоровьем моей нареченной?! – нахмурил брови будущий принц.

– Как там говорил этот московит, Василий, кажется, «после первой не закусывать»?! – пастор понял, куда клонится дело, и показал из-за спины дворянина кулак. Филипп прикинулся внезапно ослепшим, подливая еще.

– Мы старинные друзья. И давно уже не виделись. А тут вы и такие обстоятельства. Хотелось передать с вами пару слов нашей обожаемой принцессе. Скажите, что у Филиппа и Анники все в порядке. Вот увидите, она очень обрадуется…

Уезжал будущий маленький принц, нетвердо держась в седле, но все же держась. В дорогу Анника положила ему кровянки и наказала передать Эрмелинде прямо в руки. А когда парень скрылся за поворотом, Анника с пастором дружно покачали головами:

– Шутка, конечно, знатная, Филипп, но вдруг парень до Эрмелинды не доберется? Тут ехать-то путь не близкий. Его смерть будет на нашей совести, да еще и перед рождением дитя. Ни к чему злить Бога.

Начал накрапывать дождик. Филипп хотел уже пойти в отказ, но, прикинув все «за» и «против», решил проследить за будущим принцем, проклиная про себя избыток человечности, вызванный любовью к Аннике.

Когда он вернулся, Анника решила, что Филипп сошел с ума. Он хохотал так, что не смог даже приземлиться с первого раза. Лишь после того как Анника окатила его водой, истерический смех прошел. Вот что она сумела из него выудить.

Едва ворота замка опустились и кавалькада ободранных и униженных дворян въехала в замок короля Пассуанского, дракон, кружащий за тучами, увидел принцессу на ступенях центральной лестницы. Она ничуть не изменилась, лишь складки, залегшие в уголках рта, говорили о том, что чаще хмурилась, чем улыбалась. Когда же нетвердой рыскающей походкой Герман (так звали «счастливца») двинулся к своей невесте, тучи над его головой сгущались со страшной скоростью. Глаза Эрмелинды метали зевсовы молнии. В последний момент жених споткнулся и буквально повис на женщине своей мечты, протягивая сверток с кровянкой. От вопля принцессы с насиженных мест сорвались все птицы в округе. От неминуемой расправы Германа, как ни странно, спас ретивый конь. Повиснув на стременах и с великим трудом уместившись в седле, несостоявшийся принц уходил от своей истинной любви на всех рысях. Ярость принцессы приобретала поистине эпические масштабы, не снижая накала, а, вопреки всему, изрядно прирастая.

В конце концов Анника, хоть и хмурилась весь рассказ, с улыбкой сказала:

– Не знаю, Филипп, как там на небесах все устроено, но одно дело нам с тобой точно зачтется. Уберегли мы паренька от неминуемой смертельной ошибки. Ох, уберегли! – и засмеялась.