Текст книги "Москитолэнд"

10. Проверка

7:42 – все размыто.

7:43 – чуть яснее.

7:44 —…

Шатаясь, встаю с кровати. Я никогда не была ранней пташкой, но пробуждение во вчерашней одежде заставляет пересмотреть собственный образ. Спотыкаясь, иду к окну и одергиваю занавеску. Что ж. Автобус на месте. Хорошо. Хотя рядом никого нет – значит, все еще, наверное, спят. А это значит, что одна ленивая задница за стойкой позабыла включить сигнал к побудке. Я хватаю трубку, нажимаю «0» и жду. Спустя ровно тридцать два гудка (да, я считаю, и да, всегда жду долго, потому что на самом деле после десятого гудка это превращается в игру «Через сколько гудков кто-нибудь наконец возьмет дребезжащий телефон») слышу легкий щелчок, будто кто-то ответил. Вот только… нет ни «алло», ни чего-то еще. Кто бы там ни был, он не произносит ни слова.

– Эй? – зову я.

– Дза, привет.

У парня сильный акцент неизвестного происхождения. Если б очень понадобилось, я бы предположила, что эстонский.

Я тащу телефон к зеркалу комода и изучаю свою новую стрижку.

– Привет.

– Дза, привет.

Ну… это странно.

– Ох… да, привет. Я, эм-м… была со вчерашней группой около двенадцати человек, которые приехали после аварии автобуса на пятьдесят пятом.

В ответ полная тишина. Этому эстонцу не помешает пара уроков телефонного этикета, хотя, полагаю, их лучше преподать на его родном языке. Слава богу, я родилась с неисчерпаемым запасом мэлоунской настырности.

– И ночью Карл, это наш водитель, попросил разбудить всех в шесть тридцать. У меня сигнала не было.

Молчание.

– Не хотелось бы, чтобы все пропустили автобус, так сказать. Ха.

Молчание.

Я прочищаю горло.

Наконец на другом конце звучит:

– Дза, привет. Хорошо.

И щелчок.

Отвернувшись от зеркала, кладу трубку и мгновение удерживаю руку на телефоне.

Надо позвонить папе. Просто дать знать, что жива. Из любопытства расстегиваю молнию рюкзака и вытаскиваю мобильник. Четырнадцать пропущенных звонков от Кэти. Черт, это много дерьмовой музыки. Боль – может, от ранения или еще от чего – сворачивается в животе, когда вижу единственный вызов от папы. Я исчезла на ночь, а он позвонил только один раз. И оставил голосовое сообщение.

Набираю код и слушаю:

«Мим, это… – Кашель. – Это я. В смысле, папа. – Вздох. – Где ты, Мим? Мы тут все с ума сходим. – Короткая пауза. – Директор Шварц говорит, ты сбежала с уроков. Если ты переживаешь, что мы разозлимся, то…»

Длинная пауза. На заднем плане голос Кэти. Папа отвечает. Он, должно быть, прикрыл трубку ладонью, потому что слов не разобрать.

«Слушай, – продолжает он и снова вздыхает, – о прошлом вечере. Я не рад тому, как закончился наш разговор. Пойми же, что бы ни произошло между нами с твоей мамой, я…»

Захлопываю телефон. Если папа желает обсудить «последние новости», пусть сначала меня найдет. Хотя не поручусь, что Кэти не позвонит копам – это может осложнить ситуацию. Наверное, стоит все же сообщить, что я в порядке, но не говорить, чем занята…

Подобрав слова, открываю браузер на мобильном. Он древний, и хотя к wi-fi подключается, стоит это порядочно. Впрочем, прямо сейчас это лишь служит дополнительным стимулом. Через пару секунд я на связи – открываю свою страничку на Фейсбуке и обновляю статус:

«Не мертва. Не похищена. (Хотя инопланетянам всегда рада.) Услышимся, когда услышимся».

Перечитываю несколько раз, нажимаю «отправить» и бросаю телефон в рюкзак. После быстрого душа натягиваю чистую футболку и нижнее белье, проклиная себя за то, что не захватила запасные штаны. Затем влезаю в ту же толстовку и окровавленные джинсы и внимательно смотрю на шкатулку Арлин. Латунный замок, красноватое дерево, в идеальном состоянии, будто и не задета аварией. Понятия не имею, почему захватила ее, разве что… оставить вещицу посреди разрухи казалось неправильным. Она явно много значила для Арлин, вот только я не могу доставить шкатулку ее племяннику, экстравагантному пловцу Ахаву, превратившемуся в успешного оператора заправки. Я даже не знаю его фамилии. Как и фамилии Арлин, если уж на то пошло.

Сглотнув ком имени Арлин в горле, убираю шкатулку и достаю пузырек «Абилитола». Точно сирена, он соблазняет меня, нашептывая обещания неуловимой Нормальной Жизни. Находись я сейчас дома, это был бы звездный час папы – один из тех, когда он охотно разглагольствует о функциях таблеток. О лекарствах он всегда говорит одним и тем же тоном, будто скользкий комивояжер-наркодилер-ботанопапа – три в одном.

«Они уравновешивают уровень серотонина, Мим. Регулируют выработку химических веществ в мозге. Допамина и прочего. Они просто все стабилизируют, чтобы ты могла жить нормальной жизнью». Я всегда жду, что он закончит фразой: «Да их все глотают, подруга!» Давление со стороны сверстников – это одно, но когда твой отец толкает дурь – уже совсем другое.

Теперь пузырек пялится на меня, как может пялиться только пузырек рецептурных лекарств, выводя искусство соблазнения на новый уровень. Я пялюсь в ответ.

Мэри Мэлоун – Арипапилазон

10 мг – ОДНА ТАБЛЕТКА ОРАЛЬНО ЕЖЕДНЕВНО

Пополнение: нет

Кол-во: 45

Доктор Б. Уилсон

И вновь воспоминания-костяшки-домино опрокидываются: Антуан падает на чернильные пятна, падает на Баха, падает на «Скажи, что ты здесь видишь, Мэри», падает, падает, падает…

Вытряхиваю на ладонь одну розовую таблетку и подношу к здоровому глазу. Маленькая. Мощная. Манящая.

– Одно кольцо, чтоб править всеми, – шепчу я и тут же об этом жалею.

Порой в одиночестве испытываешь еще большую неловкость. Наверное, когда никто не слышит твою чушь, ты вынужден нести на себе всю ее тяжесть.

Хватаю с комода новенькие ножницы и в духе утопического мятежа разрезаю таблетку пополам. Думала, что она раскрошится, но нет. Посередине ровный срез. Взяв бутылку воды, проглатываю половину таблетки, а вторую выбрасываю в ведро.

Собравшись, сажусь у окна и достаю из кармана шестое мамино письмо. Размытые потом и дождем чернила слегка потускнели, но все еще разборчивы.

«Подумай что будет лучше для нее. Пожалуйста, измени решение».

В автобусе за всеми переживаниями я и не заметила нехватку запятой. А теперь представляю, как мама писала это, порывисто, яростно. Она могла допустить такую…

Звонок.

Смотрю на телефон.

Он снова звонит.

И снова.

Да быть не может. Пересекаю комнату, поднимаю трубку с рычага, до конца не веря, что звонит тот, о ком я подумала.

– Ало?

– Дза, привет… эта-а ваше проснутся сигнал.

Щелчок.

Бывают моменты, когда я абсолютно, на сто десять процентов уверена, что обязана над чем-то посмеяться. Иначе позже от той же шутки меня просто разорвет.

Я кладу трубку и хохочу, пока не начинаю плакать.

11. Гиена против газели

Мы загружаемся в новый автобус (куда более комфортный, чем старый), и Карл вручает каждому конверты с ваучерами и купонами. Мало того что в моем распоряжении оказывается целый ряд, так еще и есть розетка прямо под окном. Поставив телефон на зарядку, забрасываю рюкзак на верхнюю полку и следующий час или около того наблюдаю, как мальчишка через проход поедает мясную нарезку прямо из полиэтиленовой упаковки. Сам по себе процесс непримечателен, но, поскольку пацан выглядит в точности как юный Фродо Бэггинс, я нахожу это достойным внимания. (Мы пойдем через шахты Мории! Но сперва давайте пополним энергию тонко нарезанным мясцом. Ешь, пей, веселись! Эльфы! Ветчина! Ура!)

– Вот потому у меня и нет парня, – шепчу я, отворачиваясь к окну.

«Потому что ты дважды за утро вспомнила „Властелина колец“ или потому, что разговариваешь сама с собой?»

Ну да, подловила сама себя.

Через пару часов мы съезжаем на обед в какую-то глухомань. Карл достает микрофон, просит не оставлять ценные вещи в автобусе и сообщает время остановки.

– Если не вернетесь через сорок пять минут, я сделаю вывод, что вы уже укатили дальше. Мы в часе от Нэшвилла, и на сей раз отправимся вовремя. Я вам не мамочка и спокойно уеду без отставших.

Молодчага, Карл.

На выходе из автобуса кто-то спрашивает про ресторан, и Карл указывает на вывеску над автозаправкой по соседству.

У ЭДА: КУРИЦА-И-БЕНЗИН

Мозг тут же наводняют тревожные образы: Эд, обиженный ветеран Вьетнама, стоит у плиты, и с обеих уголков его рта свисает по тлеющей сигарилле, а в гигантской кастрюле он помешивает нефтекуриный суп. И в этом есть смысл, поскольку с Карлами-то мне везло, но еще ни разу не встречалось Эда, которого бы не хотелось заниндзить насмерть. Все мерзавцы до кончиков ногтей. В общем, в забегаловку Эда я шагаю без капли оптимизма, но полная ниндзяизма.

Внутри четыре стола, накрытых бумажными клетчатыми скатертями. Я жду, когда Пончомен усядется, и выбираю самый дальний от него стол. К сожалению, они все стоят чуть ли не вплотную.

– Мим, – шепчет Пончомен и, указывая на мои волосы, оттопыривает большие пальцы. – Отлично выглядишь!

Я отвечаю своей самой саркастичной улыбкой, тоже поднимаю большие пальцы, а потом медленно меняю их на средние. Лысый мужик с байкерской бородой и в фартуке ковыляет к столу Пончомена и приветствует его по имени:

– Здорово, Джо, те как сегда?

Тот кивает с улыбкой, и они с мужиком быстро перебрасываются парой дружелюбных фраз.

«Он уже здесь бывал».

Переварить мысль не успеваю – Лысый Бородач уже у нашего стола, принимает заказы на напитки.

– Какой у вас есть кофе? – спрашиваю я.

– Какой кофе? – не понимает официант, только он говорит скорее «Какай кафе?».

– Да. В смысле, эфиопский, кона… Ведь не колумбийский же?

Челюсть под бородой ходит ходуном, предположительно перемалывая жвачку. После нескольких секунд неловкого молчания я наконец замечаю пришитую к рубашке заплатку с именем: «ЭД».

И все встает на места.

– Неважно. – Я вздыхаю. – Мне просто куриный сэндвич, пожалуйста.

– Не буит куриного сэнча.

Хочется дать ему в челюсть, но я выбираю улыбку.

– На вывеске вашего заведения указано иное.

Бородач поднимает бровь, чавкает, молчит.

– Ладно, отлично, – сдаюсь я. – Бургер?

– Чё бушь пить?

– Апельсиновую газировку. Пожалуйста.

– Есть виноградная. И кола. И молоко.

– Молоко? Серьезно? – Ненавижу эту дыру. – Хорошо, тогда мне… виноградную газировку, наверное.

Эд обходит стол, принимает у всех заказы и плетется прочь. Чтобы избежать неуютной близости незнакомцев, я копаюсь в пачке купонов от «Грейхаунда». Один предлагает массаж за полцены в каком-то торговом центре в Топике. Другой – бесплатную поездку на карте в местечке под названием «Дейтон 500». Из стоящего в конверте только флаер на три бесплатные ночи в гостинице «Холидей Инн», пятнадцатидолларовая подарочная карта в «Кракер Бэррел»[4]4
  Сеть продовольственных и сувенирных магазинов на юге США.


[Закрыть] и несколько ваучеров «Грейхаунда». Что ж, справедливая компенсация за то, что едва нас не убили.

Минут через десять в центр стола обрушивается поднос с едой. Эд перегибается через мое плечо и, царапая бородой мое лицо, толкает тарелки к клиентам и объявляет блюдо.

– И последнее, но не по значимости… – Он смотрит на меня сверху вниз, без искорки в глазах, но с искоркой в голосе. – Изысканный бургер для маленькой леди.

И молоко, чтобы протолкнуть его вниз.

– Я не зака…

– Бон аппетит, – прерывает Эд и хромает прочь с маниакальным хохотом.

Я тыкаю пальцем в бургер, который явно сошел бы за хоккейную шайбу, пробую, захлебываюсь первым же глотком молока и отодвигаю тарелку. Поем в Нэшвилле.

Карл предупреждает, что до старта пятнадцать минут. Я хватаю рюкзак и по длинному коридору иду к задней части забегаловки Эда. В туалете две кабинки, грязная раковина, мутное зеркало и исписанные художественным матом обои. Я закрываю дверь на щеколду, вешаю рюкзак на крючок и, старательно ни к чему не прикасаясь, писаю рекордно быстро. Затем мою руки и открываю рюкзак, собираясь убрать купоны в кофейную банку Кэти. И в этот миг слышу… кто-то кашляет.

Разок. Тихо. Почти робко. Но явно кашляет.

Сжимая в руке наличные, я опускаюсь на колени и заглядываю под перегородку. Там, во второй кабинке, грошовый мокасин и гигантская кроссовка.

«Какого черта?..»

Медленно обувь сдвигается, и дверь распахивается, а оттуда мне улыбается Пончомен, лишь мельком глянув на деньги в моей руке:

– Привет, Мим.

Я так и застываю, не поднимаясь с колен, пониженная до роли Грудастой Блондинки в своем собственном слэшере[5]5
  Слэшер – поджанр фильмов ужасов, для которого характерно, как правило, наличие убийцы-психопата (иногда носящего маску), что преследует и кроваво убивает жертв-подростков в типично случайной неспровоцированной манере.


[Закрыть].

– Что ты здесь делаешь? – спрашиваю.

Задев ногой мое колено, Пончомен шагает к раковине и сует руки под струю воды. А я не могу припомнить, чтобы слышала звук смыва.

– О, по-моему, в дамской комнате куда спокойнее. Ты бы видела мужскую – прям не туалет, а гостиница. – Он вытирает ладони о пончо, затем поворачивается ко мне и наклоняет голову: – Я говорил от души, Мим. Твоя прическа чудесна. И в каком-то роде… неизбежна? Это правильное слово?

«Беги, Мэри. Ну же!»

Вернув способность двигаться, встаю, засовываю свои пожитки обратно в рюкзак и шагаю к двери:

– Я ухожу.

Пончомен преграждает дорогу:

– Не так быстро.

«Дыши, Мэри». Отбрасываю челку с глаз и пытаюсь запихнуть панику поглубже, глубже, глубже…

– Я закричу, – предупреждаю.

– А я расскажу о тебе.

Я вздрагиваю:

– Что?

– Я подслушал вашу с Эдом беседу – ты бы не стала пить «Хилл Бразерс Оригинальный» даже под угрозой смерти. Значит, банка, которую я только что видел, – он указывает на мой рюкзак, – не твоя. Следовательно, и ее содержимое тоже.

Его слова замораживают. Сначала сковывают льдом кишечник, потом корка расползается во все стороны, замерзают мои уши, локти, колени, пальцы ног – все конечности Мим, некогда теплой, а теперь сорокапятикилограммового ледяного чучела. До сего момента неудобную близость Пончомена сдерживали другие пассажиры и замки на дверях. Теперь остались только мы. Никаких девайсов, никаких буферов. Он выше, чем я запомнила, массивнее. Стоит передо мной, блокируя путь к безопасному стаду. Я ощущаю на себе его взгляд, как он скользит по волосам и вниз по телу, задерживаясь в неподобающих местах, и впервые за долгое время я чувствую себя беспомощной девчонкой.

Пончомен шагает ближе:

– А ты красивая, знаешь.

Меня сотрясает дрожь, кости и вены наполняются тревогой – это первобытный инстинкт, Хищник против Добычи, передаваемый тысячами поколений женщин, которые, как и я, боялись неизбежного. Все мы видели кадры свидания гиены и газели, и оно всегда заканчивается одинаково.

– Такая красивая, – шепчет Пончомен.

Я закрываю здоровый глаз. В моих мыслях уборная растворяется в красноватой дымке, углы тускнеют, будто виньетка в старом артхаусном кино. Первым делом меняются ноги Пончомена – носки разномастной обуви рвутся, обнажая короткие острые когти. Брюки на коленях и бедрах трещат по швам, под дешевой тканью отчетливо видна каждая пульсирующая мышца. Пончо застывает, затвердевает, идет рябью и обращается крапчатой шерстью; тусклая и грязная, черно-оранжево-коричневая облезлая шкура отражает красный свет комнаты… И узрите: преображение Пончомена завершено! С единственным дополнением: клыки. Сначала один, а потом и второй прорастают из-под губы, будто молодые дубки в плодородной почве.

– Ничего не случится, – хрипит он. – Ничего такого, чего сама не захочешь.

И по его тону я понимаю – наверняка, – что не первая.

– Уберись на хрен с дороги.

Пончомен хватает меня за руку чуть повыше локтя:

– Зачем ты так говоришь?

«Кричи, Мэри».

– Ты слишком хороша, – шепчет он, склоняя голову ниже.

Чувствую его дыхание – точно такое пепельное и лживое, как я и представляла.

– Я знаю тебя.

Крик зарождается где-то в животе и уже собирается взлететь, вырваться, когда…

– Знаю твою боль, – продолжает Пончомен.

«Моя боль».

– Я хочу стать твоим другом, Мим.

«Меня зовут Мэри Ирис Мэлоун, и я не в порядке».

– А ты моим?

«Я коллекция странностей…»

Хватка Пончомена усиливается.

– Мы можем быть больше, чем друзьями.

«Цирк нейронов и электронов…»

Его теплое дыхание.

«На старт…»

Его холодные губы на моих.

«Внимание…»

Его язык…

«Марш!»

Где-то в глубине мой смещенный надгортанник находит пропитанную молоком хоккейную шайбу и, собрав каждую унцию полусырой говядины и лактозы, с небывалой мощью и точностью запускает рвотную массу прямо Пончомену в рот.

Он давится, задыхается, рычит…

Вырвавшись, я распахиваю дверь и покидаю уборную. На редкость сообразительная газель полной грудью вдыхает свободу.

2 сентября, полдень

Дорогая Изабель.

Быстрая заметка: не уверена, что богатое воображение так уж заслуженно нахваливают. Думаю, у тебя оно точно имеется, но если вдруг нет – благодари богов за чудесный дар и живи спокойно. А ежели ты, как и я, проклята любовью к сказкам и приключениям в далеких-далеких галактиках и мифические существа в вымышленных странах для тебя куда реальнее людей из плоти и крови – короче говоря, настоящих живых людей, – что ж, прими от меня первой искренние соболезнования.

Потому что жизнь редко бывает такой, как ты себе навоображала.

До связи,

Мэри Ирис Мэлоун,

раба сказок

Нэшвилл, штат Теннесси
(До цели 526 миль)

12. Аномалии

В шестом классе учитель английского задал нам сложнейшее задание – найти единственное слово, лучше всего тебя характеризующее, а потом в сочинении рассказать как. Все две недели перед датой сдачи сочинения я копалась в словарях в поисках идеального определения для Мим Мэлоун. И вот наконец остановилась на слове «аномалия». (Выбирала между ним и «дерзостью», но в итоге решила, что мои многочисленные настроения гораздо проще описать понятием, коим обозначают людей, вещи и явления, не поддающиеся описанию. Это, как я думала, была логика во всей ее красе.) До сих пор помню последний абзац своего сочинения, будто все произошло вчера.

«Итак, я на сто десять процентов Аномалия, плюс, может, на тридцать три процента Независимый Дух и на семь – Свободомыслящий Гений. Моя итоговая сумма насчитывает сто пятьдесят процентов, но чего еще ожидать от живой, дышащей Аномалии. Бамс».

В те дни я все сочинения заканчивала вот этим «бамс». Оно добавляло тексту особую глубину – немного высокого класса средь непролазного мещанства. Насколько помню, я получила тройку с минусом.

Но даже сегодня, учитывая, что аномалия обозначает нечто, отклоняющееся от стандартного, нормального и ожидаемого, я не могу придумать для себя более подходящего слова.

Я ненавижу озера, но люблю океан.

Не люблю кетчуп, но обожаю все остальное, что делают из помидоров.

Я бы предпочла и почитать книжку, и пойти на вечеринку. (Хочу всего и сразу, детка.)

И заезд на станцию «Грейхаунда» в Нэшвилле напомнил мне о том, насколько я не выношу кантри-музыку… но, черт, я все же без ума от Джонни Кэша, дедушки этого жанра. И конечно, от Элвиса, но его я к кантри не причисляю. Это два любимых маминых музыканта. Мы часто сидели на ее старом продавленном диване в гараже и слушали без продыху «Man in Black» или «Heartbreak Hotel» – на виниле, разумеется, потому что как еще слушать музыку? – буквально впитывая процарапанную искренность этих двух баритонов, ведь, черт возьми, они прожили жизнь, и если кто и понимал боль, о которой пел, так это Кэш и Пресли. По крайней мере, так говорила мама. По мере взросления мои вкусы изменились, но, если подумать, и то, что я слушаю сейчас, пропитано трагической искренностью. «Bon Iver», «Arcade Fire», Эллиотт Смит – творцы, чью музыку не нужно любить, ей нужно верить.

И я верю.

Верю им.

Карл сворачивает на станцию и хватает микрофон:

– Итак, народ, добро пожаловать в Нэшвилл. Если это ваш конечный пункт назначения… что ж, вы добрались. – Он улыбается, а я гадаю, не результат ли аварии эти сколотые зубы. – Если нет, то вы опоздали на стыковочный рейс. Подойдите к кассе, там все решат. И не забудьте ваучеры, господь свидетель, вы их заслужили. – Он прочищает горло и продолжает: – Как сотрудник «Грейхаунда», я приношу извинения за случившееся на подъезде к Мемфису и надеюсь, что это не помешает вам выбрать нас для следующего путешествия. Как человек, я приношу свои извинения за случившееся на подъезде к Мемфису и не стану вас винить, если вы никогда больше не приблизитесь к «Грейхаунду». А теперь пошли прочь из моего автобуса.

Я взяла за правило никогда никому не аплодировать. Вообще не проблема – учитывая, как мало концертов и спортивных мероприятий я посещаю. Но стоит Карлу закончить речь, и пассажиры словно сходят с ума, и я тоже хлопаю, отбивая ладони, несмотря на собственное правило.

Затем стаскиваю рюкзак с верхней полки и шагаю на выход, здоровым глазом приглядывая за Пончоменом. После – назовем это «рвотный случай в туалете» – я приняла два важных решения. Во-первых, повторный просмотр «Секретных материалов» лучше отложить, потому что моя способность к чудовищным фантазиям теперь и так надолго вырвалась на свободу. А во-вторых, сдавать Пончомена я не стану. На вывод о сериале ушло три секунды. Об укрывательстве-тролля-извращенца-мокасиново-пончастого-ублюдка я размышляла весь оставшийся путь до Нэшвилла. И пусть я бы с огромным удовольствием сдала засранца копам, добраться до Кливленда – цель номер один, важнейшая, непоколебимая. Точка. Только я заикнусь о рвотном случае в туалете, и все. Меня депортируют обратно в Москитолэнд – предательницу в лапы кровососущих падальщиков. И я не только не попаду в Кливленд к маме, когда больше всего ей нужна, так еще и Пончомен расскажет про банку из-под кофе. Кэти выдвинет обвинения, меня арестуют, и День труда я проведу не с мамой, а в колонии для несовершеннолетних.

В итоге: неизвестно, нападет ли Пончомен на кого-нибудь еще. Но если сдам его, то уже достижение моей цели окажется под вопросом.

В общем, да. Паршиво. Но, честно говоря, я понятия не имею, как выкрутиться.

Пончомен маячит впереди. Он кивает Карлу и выпрыгивает из автобуса. Теперь мне нужно просто получить билет, затеряться в толпе и молиться, чтобы здесь все и закончилось. Чтобы он отправился в одну сторону, я в другую, и мы больше никогда не пересекались.

Карл сидит на водительском месте, прощаясь с каждым, кто проходит мимо. Если поначалу у меня и были сомнения в его истинности, то теперь они развеялись, даже более того. Он такой же Карл, как другие Карлы. Я улыбаюсь и даже готова пожать ему руку (что требует от меня колоссальной подготовки), но он вдруг хватает меня за плечо. Затем наклоняется, сверкая полными знакомого озорства глазами, и шепчет:

– Удачи, мисси.

Карл разжимает хватку, подмигивает с усмешкой, а я вдруг четко осознаю, кого он мне напоминает.

И это не Сэмюэл Л. Джексон.

Выбравшись из автобуса, я нахожу ближайшую скамейку и достаю дневник.

2 сентября, после полудня

Дорогая Изабель.

Что ж, давай снимем еще один слой с Гигантского Кочана моих Причин.

Реджи – это Причина № 6.

Там, в Ашленде, он всегда стоял на одном и том же углу. Военные ботинки по колено, всклокоченные волосы, грязное лицо, обаятельная улыбка. Мама сказала, что он стоит именно там (на углу Самэритэн-авеню и Пятьсот одиннадцатого шоссе, если нужна конкретика), потому что это ближайший светофор к приюту для бездомных в центре.

По средам после уроков я играла в соккер в Юношеской христианской ассоциации (самые нежеланные мои внеклассные занятия). От школы туда ехать минут пять – прямиком по Клермонт-авеню до Ист-мейн. Но мы никогда не выбирали этот путь. Нет, в маминых глазах искрилась Беззаботная Юность Прямо Сейчас, и она сворачивала на Смит-роуд, выбиралась на Самэритэн-авеню, затем на Пятьсот одиннадцатое шоссе и оттуда уже на Ист-мейн. Это добавляло к дороге десять минут, но маме было все равно. Каждую среду на том самом пересечении двух улиц она открывала окно и меняла три бакса на улыбку и божественное благословение от Реджи.

Однажды в субботу нам понадобилось купить какую-то ерундовину, и папа оказался вместе с нами в машине на том углу. Он прежде не встречал Реджи и, насколько я понимаю, не знал о маминой щедрости по отношению к бездомным. Когда мы подъехали, мама потянулась было опустить стекло, но кнопку нажать не успела, прерванная папиной речью о кучке бездомных бездельников, отбросах общества и прочем в таком духе.

– Он мог бы найти работу, – сказал он, небрежно ткнув пальцем в сторону Реджи. – Если б не был ленивым пьянчугой.

Мама посмотрела на папу и, не проронив ни слова, спокойно открыла окно.

Реджи тут же подошел:

– Привет, Ив. По-настоящему прекрасное утречко!

– Поистине так, Реджи, – ответила мама, не отрывая глаз от отца. – Вот, держи.

Я переживала, что он скажет, как только стекло поднимется. Полагаю, Реджи ощутил напряжение, потому что, взяв деньги, посмотрел прямо на меня на заднем сиденье и подмигнул. И глаза его сверкнули утешительным озорством. Потом он повернулся к маме и отсалютовал двумя пальцами. Обычно этот салют сопровождался божественным благословением, но в тот раз Реджи сказал:

– Удачи, мисс Ив.

Мама закрыла окно, по-прежнему глядя только на папу:

– И тебе удачи.

(Когда пожелает, она может быть непробиваемо ледяной.)

Позже, перед сном, я спросила, разозлился ли папа за то, что она дала Реджи три доллара. Мама ответила, что нет, но я не поверила. И спросила, действительно ли папа прав и Реджи – лишь ленивый пьянчуга. Мама сказала, что некоторые бездомные именно такие, но вряд ли это относится к Реджи. И добавила, что, даже будь это правдой, она бы все равно дала ему три доллара. Мол, не ей выбирать, кто из них по-настоящему голодает, а кто притворяется.

– Помощь – это когда помогаешь всем, Мэри. Даже если они сами не знают, что попросили.

Я согласилась, что в этом есть смысл, потому что он есть.

И до сих пор ничего не изменилось.

Вот в чем дело, Из, прямо сейчас помощь нужна моей маме. Я знаю это наверняка, даже если она сама не в курсе.

До связи,

Мэри Ирис Мэлоун,

бродяга с Самэритэн-авеню