Текст книги "Москитолэнд"

13. На виниле все звучит лучше

– Прости, время не подскажешь?

Я поднимаю глаза от дневника и едва не наворачиваюсь со скамейки. У незнакомца сросшиеся брови, густые усы, миллион прыщей, очки с толстенными стеклами на носу и чересчур потрескавшиеся губы.

Так. Много. Всяких. Штук.

К горлу подкатывает легкая тошнота, но я сдерживаюсь.

– Простите, я просто…

«…не знаю, на какую часть вашего лица лучше не смотреть…»

Моргаю, сглатываю и наконец могу выдавать:

– Да. – Достаю телефон из рюкзака. – Почти час.

Он уходит, оставляя меня пялиться на мобильник. Двадцать восемь пропущенных звонков. Двадцать шесть от Кэти. Два от папы.

Прогресс.

Урна возле скамейки так и манит. Я могла бы просто выбросить эту глупую штуковину, раз и навсегда избавиться от Стиви Уандера и его завываний. Но все же нехотя убираю телефон вместе с дневником в рюкзак, марширую к билетной кассе и протягиваю в окошко ваучер.

– Путешествуешь одна? – плаксиво тянет дама по ту сторону, чавкая жвачкой.

На сей раз я подготовилась и вооружилась новой стратегией:

– Да, мэ-эм. Понимаете, папа отправил меня в Кливленд, чтоб пожила с матерью. Они развелись в начале года – трагедия шекспировских масштабов, потрясшая меня и толкнувшая на самоубийство. Но вот серьезно, как это сделать?

Ни капли не впечатленная дама продолжает жевать.

– Знаю, знаю, – киваю с улыбкой, – и пока вы не сказали, да, я подумала о снотворном, но сколько нужно таблеток? На свою удачу, я проглотила достаточно, чтобы навредить, но маловато для финальной точки. Обреченная бродить по улицам Кливленда, грустное дитя с половиной мозга, и все при виде меня шепчут: «Вот девчонка, которая облажалась и в жизни, и в смерти». Так что да, с таблетками покончено, но машина в гараже… звучит многообещающе, как по-вашему?

Она выдувает пузырь размером с грейпфрут, затем берет мой ваучер и взамен протягивает билет:

– Рейс шестнадцать семьдесят семь, до Кливленда. Отправление в час тридцать две. У тебя тридцать минут, детка.

– Спасибо, – благодарю я, забирая билет. – Вы просто чудо.

Центр города снаружи гудит от движения и музыки. Туристы, молодые и старые, толпятся в обувных мастерских, музыкальных магазинах и лавках с винтажными гитарами в надежде урвать чуток скидок на День труда. В дюжине витрин вживую играют группы, точно манекены, рекламирующие грохот вместо бархата. И хонкитонки, бог мой, хонки-тонки! Прежде я полагала, что это такие тихие бары, полные странных людей, заговорить с которыми мне бы и в голову не пришло. На самом деле это отвратительно громкие бары, полные странных людей, заговорить с которыми мне бы и в голову не пришло. Я шагаю мимо одного, где группа орет что-то о «грудастой телке» – наверное, своего рода официальный гимн хонки-тонк-баров. Я уже завидую себе пятиминутной давности, еще ничего о них не знающей.

Через дорогу вижу статую Элвиса в натуральную величину, и внезапно все остальное теряет значение. Покрепче сжимаю рюкзак и протискиваюсь сквозь толпу, чтобы посмотреть поближе. Статуя печальная, хотя и совершенно нереалистичная. Впрочем, волосы смотрятся как надо. Как в его поздние годы. И я вдруг понимаю, что мама была бы в восторге. Пусть мое путешествие далеко от совершенства, но я уже посетила Грейсленд и Нэшвилл – два города, напрямую связанных с Кэшем и Королем Элвисом.

Хороший знак.

Еще раз оглядевшись, засовываю большие пальцы в карманы джинсов, цепляю на лицо самую дебильную рожицу и насвистываю и улыбаюсь. Показывайте мне свои шляпы, сапоги, хонки-тонки и грудастых телок. Я Мэри Ирис Мэлоун, экстраординарная туристка.

За статуей находится магазинчик шляп. Собрав каждую каплю мэлоунской целеустремленности, захожу внутрь. Полы деревянные, люди громкие, музыка – что-то-с-чем-то… Первая попавшаяся на глаза шляпа вся в черно-белых пятнах. Из чистого любопытства беру ее и смотрю на бирку: «ИЗ НАСТОЯЩЕЙ КОРОВЬЕЙ ШКУРЫ». Одновременно круто и отвратительно.

Я делаю глубокий вдох.

Надеваю шляпу.

Гляжу на себя в зеркало.

Кладу ее на место.

И ухожу.

Если что, этого никогда не было.

Следующие девяносто секунд я толкусь в соседнем обувном, затем минут десять – в музыкальном магазе. (Серьезно, так и называется – «М-А-Г-А-З». Ничего сложного. Даже проще на целых две буквы.) Любовь к винилу – слабость, которую я унаследовала от матери и которой очень горжусь. У меня был проигрыватель задолго до того, как мои одноклассники решили, что это круто. А когда до них наконец дошло, я никого в это носом не тыкала. На виниле все звучит лучше. Это не модное веяние. Это факт.

Я едва не покупаю альбом «Remain in Light» группы «Talking Heads» в почти идеальном состоянии, но сама же себя отговариваю. Неизвестно, какие еще расходы ждут меня здесь и в Кливленде. Кстати об этом…

Питательный или нет, шайбобургер наверняка полностью из меня вышел во время рвотного случая в туалете. То есть я чертовски голодна. Подхожу к ближайшему лотку с тако, заказываю три карнитас с дополнительной порцией кинзы и съедаю все по дороге обратно к станции. Там, стараясь не поднимать головы (вдруг Пончомен где-то рядом), встаю в очередь на свой рейс у выхода «В». Через пару минут очередь начинает двигаться. Я сую руки в карманы джинсов и стискиваю мамину помаду.

Дерьмо.

Надо было купить пластинку «Talking Heads».

Ей бы понравилось.

2 сентября, 13:32

Дорогая Изабель.

Мама была величайшим будильником всех времен и народов. Каждое утро без исключений она раздвигала шторы, впуская в комнату свет, и говорила одно и то же:

– Узри же мир, Мэри, незамутненный страхом.

Вот так просто. И так чудесно. (Конечно, после Великого Ослепляющего Затмения фраза про незамутненное зрение приобрела новый смысл, но не там и не тогда.) Мама цитировала пословицу чероки, которую узнала от своей мамы, а та от своей, и так далее, вплоть до самой настоящей женщины-чероки, впервые произнесшей эти слова. (Мамин отец был британцем, а вот мать – частично чероки, что, по-моему, прекрасный пример ироничности истории.) Из, я так гордилась этим наследием… и знаешь, что сделала? Начала врать о количестве индейской крови в моих венах. На самом деле я чероки где-то на одну шестнадцатую, но кто нет? Потому я превратила одну шестнадцатую в одну четвертую. Куда весомее. Я была совсем мелкой, еще училась в средних классах и вела себя как любой ребенок того возраста. Чем больше восхищения получала от учителей и друзей, тем ближе ощущала себя к своей древней родословной, родине, племени. Но, как говорится, правду не утаишь. В моем случае она всплыла наружу под заливистый мамин смех, когда директор сказал ей, мол, школа собирается наградить меня почетной грамотой на следующем вручении премии за достижения коренных американцев.

Разумеется, ничего мне не вручили. Но даже сегодня бывают мгновения – особенно когда я наношу боевую раскраску, – когда я действительно чувствую бегущую по моим венам кровь чероки, независимо от ее разбавленности. Поэтому из той самой частички моего сердца, что качает эту подлинную кровь чероки, я передаю тебе фразу: узри мир, незамутненный страхом.

Не знаю, с чего вдруг задумалась обо всем этом. Может, из-за множества ковбойских шляп и сапог вокруг. Политкорректно? Наверное, нет. НО Я НА ОДНУ ШЕСТНАДЦАТУЮ ЧЕРОКИ, ТАК ЧТО ВЫКУСИТЕ.

Как бы там ни было, я только что вспомнила о пачке чипсов в моем рюкзаке, так что собираюсь закончить эту запись еще одной маминой пословицей.

«Когда ты родился, ты плакал, а мир радовался. Живи же так, чтобы, умирая, радоваться, пока мир плачет».

Забавно, в детстве, когда мама это говорила, я не знала, смеяться или плакать. А теперь знаю правду. Можешь и смеяться, и плакать, Из. Потому что это практически одно и то же.

До связи,

вождь Ирис Мэлоун

Я закрываю дневник и сдвигаю щеколду на «СВОБОДНО».

Новый автобус и наполовину не заполнен, так что в моем распоряжении снова весь ряд. Учитывая редкое сборище индивидуумов на борту, отсутствие соседей не может не радовать. Да я будто в цирк уродов угодила. Напоминание о моей жизни в Глубине Юга. Москитолэнд: шип в моем боку, камень в моем ботинке, яд в моем вине. К сожалению, кажется, шип, камень и яд вместе со мной отправились на север.

Место «29B» – кормление грудью.

Пассажир «26А» заснул, пока жевал сырные крекеры.

«24B» и «24А» режутся в морской бой, оглашая окрестности воинственными звуковыми эффектами.

На «21D» тапочки с Багзом Банни и футболка с надписью: «ВСЕМ ПЛЕВАТЬ НА ТВОЙ БЛОГ».

«19А» и «19B», должно быть, мать и дочь, красивый латиноамериканский дуэт. Они спят, склонившись друг к другу, и это так очаровательно. Ладно, эти нормальные.

А еще… черт, «17C» хорош. Как я его раньше не заметила? Прохожу мимо, стараясь особо не пялиться. Он похож на этого парня из «Через Вселенную». (Блин, как его зовут?) Внезапно мои любимые кроссовки и толстовка начинают казаться нелепыми. Конечно, это не лучшие из моих шмоток – джинсы, например, отличные, хоть и слегка окровавленные. Но да, толстовка… хм-м. Утром надо было надеть старую мамину футболку с «Led Zeppelin», облегающую во всех нужных местах. По крайней мере, я мо…

«Какого черта?»

Добравшись до своего места, замираю. Бумажный сверток – коричневый, тонкий, квадратный – прислонен к моему рюкзаку. Я сажусь, беру его и сразу понимаю, что внутри. Я купила достаточно пластинок, чтобы узнавать их на ощупь.

Альбом «Remain in Light» группы «Talking Heads».

В почти идеальном состоянии.

Когда до меня доходит, кровь бросается в голову, приливает к щекам. Я приподнимаюсь и через спинку переднего сиденья оглядываю следующие.

И вот он.

Тролль-извращенец-мокасиново-пончастый-ублюдок, в шести рядах от меня, улыбается, как гиена.

В фильме моей жизни я ломаю пластинку пополам, открываю окно и выбрасываю куски на шоссе. Но поскольку окна в «Грейхаундах» не открываются, остается довольствоваться первым. Безумно жаль, потому что мама любит песни Дэвида Бирна, но ни одна частица Пончомена не осквернит наше совместное прошлое. Я вытаскиваю пластинку из конверта и ломаю надвое.

Улыбка гиены меркнет.

Рухнув обратно на сиденье, я дышу, думаю, адаптируюсь. Возможно, он вовсе за мной не следит. Вдруг у нас просто совпадает маршрут. И что, теперь не ходить в туалет? Весь оставшийся путь оглядываться через плечо? Еще не слишком поздно сдать ублюдка копам, пусть это и поставит крест на моей Цели.

«Соображай, Мэлоун».

Я бросаю обломки пластинки на соседнее сиденье. Полуденное небо снаружи уже заволокло дымкой. Смотрю на него здоровым глазом и размышляю… У меня есть деньги. Есть мозги. И нехилая интуиция.

«Что ж, интуит, на старт».

Достаю карту с отмеченным маршрутом, которую получила вместе с билетом. Следующая официальная остановка – Цинциннати.

«Внимание».

Я могу взять такси или… поймать тачку.

«Бамс».

Вот оно. Как лучше всего добраться до мамы, состоявшей в европейской гильдии автостопщиков?

«Бросить автобус».

Я вытаскиваю из рюкзака пакет чипсов. Они теплые и хрустящие, и, еще не начав есть, я решаюсь.

Я хочу сойти. Сбежать от всего: случайных остановок, странных запахов, неуютной близости Пончомена. Я брошу автобус в Цинциннати. По крайней мере, буду уже в нужном штате. Если честно, план почти без недостатков, разве что…

Сгорбившись, я поворачиваюсь и выглядываю из-за сиденья.

Хрум.

«17C» в трех рядах позади меня, через проход, прижимает к окну цифровой фотик.

Хрум.

Он старше меня – вероятно, чуть за двадцать, так что это не совсем уж исключено… ну, я имею в виду финал, где мы поженились и с тех пор путешествовали по миру вместе. Сейчас пятилетняя разница может показаться огромной, но когда ему будет пятьдесят четыре, а мне сорок девять, пфе, ерунда какая.

Хрум.

В нем есть что-то от кинозвезды, но не совсем. Как будто он мог бы покорить Голливуд, если бы не его гуманитарная деятельность, или волонтерство, или чистая совесть, несомненно до краев наполненная правдивостью, порядочностью и любовью к бездомным.

Хрум.

У него длинные каштановые волосы и прекрасные темно-зеленые глаза. И щетина на его лице совсем не подростковая, а такая… грубая, да, но не только. Она навевает мысли об охотниках и строителях. И плотниках. Говорит, что человек часто находится вне дома. Гребаная необитаемо-островная щетина – вот что это.

Хрум.

Темно-синяя куртка на молнии сидит на нем идеально, плотно облегая торс, как… ну, как что-то. Плечи у него не широкие, но и не узкие; джинсы не в облипку и не свободные, ботинки не чистые и не грязные.

«17C» – ровно такой, какой нужно.

Моя совершенная аномалия.

Хрум.

Очевидно сделав снимки, он убирает фотоаппарат под сиденье и достает книжку. Волосы, ботинки, куртка, камера… он реально именно настолько северо-западный, прехипстерский и постгранжевый, насколько мне нравится. Прищурившись, пытаясь разобрать, какую книгу он читает, хотя не думаю, что…

Черт.

Отшатываюсь на свое сиденье. Он меня видел? Кажется, видел.

Хрум.

Но мне все равно нужно сосредоточиться на игре…

Хрум. (Эти глаза.)

…если хочу осуществить свой новый план.

Хрум. (Эти волосы.)

Мы прибудем в Цинциннати, и моргнуть не успеешь.

Хрум. Хрум. Хрум.

Я переворачиваю пакет, целясь себе в рот, но вместо этого осыпаю крошками лицо и волосы. Слава богу, у сидений высокие спинки.

Независимость, штат Кентукки
(До цели 248 миль)

14. Грамматические безобразия

– Сколько хочешь шариков?

Сквозь стекло я смотрю на дюжину лотков с мороженым.

– А сколько можно?

– Мм… Сколько хочешь.

– Ха, ну да, ладно. Тогда вот что, – я смотрю на бейдж продавщицы, – Гленда, если я возьму сколько хочу, то умру. Вот буквально насмерть. К тому же, у меня правда нет желания перебивать чей-нибудь рекорд в этой области. А потому… каков текущий рекорд по шарикам?

Гленда вздыхает:

– Семь.

Джекпот.

До Цинциннати осталось ехать всего минут двадцать, но наш водитель (чье имя я уже забыла, но, уверяю, оно полная противоположность Карлу) настоял на остановке, дабы все отведали пирога. Да, все верно. Пирога. Он объявил в микрофон, что в «Закусочной Джейн» самые лучшие пироги по эту сторону могучей Миссисипи, и будь он проклят, если проедет мимо, не умяв кусочек, и, дескать, если мы хоть немного соображаем, то тоже попробуем, а позже, конечно, еще и спасибо скажем.

Естественно, я решила, что больше никогда не притронусь к пирогам. К счастью, через дорогу от закусочной я увидела небольшой магазинчик под названием (без шуток) «Мороженое – здесь-с-собой-везде-всегда» и просто не смогла устоять. (Да и с чего мне вообще сопротивляться своим желаниям?)

Гленда наскребает шарики, я расплачиваюсь и вскоре уже шагаю обратно с дважды-шоколадно-кофейно-малиново-мятно-карамельно-лимонным вафельным рожком – самая счастливая девчонка по эту сторону могучего, мать его, Тихого океана.

На парковке перед закусочной мигает огнями патрульная машина. Особой суматохи вроде нет, но на заднем сиденье коп кого-то сурово отчитывает.

Я наблюдаю за происходящим, прислонившись к автобусу, а мои попутчики пялятся из окон забегаловки. Это один из тех трейлеров без колес, которые всегда вызывают у меня недоумение.

Снимать с машины колеса, чтобы превратить ее в недвижимость, так же бессмысленно, как покупать кровать и из ее древесины колотить стулья. Но больше всего в «Закусочной Джейн» меня тревожит даже не это. Больше всего меня тревожит табличка на двери:

«ВХОДИТЕ,» МЫ ОТКРЫТЫ

Лижу мороженое и смеюсь. Некоторые безнадежны, когда дело касается кавычек. Как будто этот конкретный знак препинания вгоняет их в полнейший ступор. Наверное, невелика беда, но, кажется, это довольно широкая сеть кафешек, могли бы и не позориться.

Вглядываюсь в окна в поисках Пончомена, но не нахожу. Плевать. Меньше чем через час мы так и так распрощаемся.

– Я так и знала, Пурье, ты не слушаешь!

Из закусочной вываливается пара в одинаковых ковбойских шляпах, и, судя по голосам, разговор у них серьезный.

– Куды ж я денусь, дорогая, но ежли ты не закончишь здесь, в Независимости, то не закончишь никада.

Лимонное мороженое застревает в горле.

– Ай, чтоб тебя, Пурье, заткнись и послушай хоть секунду.

– Простите, – вмешиваюсь я, – вы сказали, Независимость?

Мужчина вскидывает на меня взгляд, будто револьвер. Изо рта его вылетает комок табака и приземляется в миллиметре от моих драгоценных кроссовок.

Enchanté, Пурье.

– И чё теперь?

«О господи, получилось!» Я здесь. Возле дома Ахава, племянника Арлин, пловца, купившего автозаправку. За эстакадой как минимум четыре заправки – это может быть любая из них.

– Слышь, – начинает Пурье, – эт а-адин из величайших пограничных городов Мерики. Я, блин, лучше чмокну мартышку в зад, чем буду терпеть инсинуации о Независимости.

На мгновение зависаю, пытаясь осмыслить, как человек может одновременно не выговаривать «Америка» и знать слово «инсинуации». Его спутница сует правую руку в карман жилета, и на миг меня охватывает вполне обоснованный страх, что сейчас она пальнет. Но вместо пистолета она вытягивает фляжку и, сделав длинный глоток, передает ее Пурье.

– Конечно, сэр… Я бы никогда не посмела. Независимость кажется очаровательным городком. Я только…

«Свободные земли…»

– Прикалываешься? – оглядывает меня Пурье.

В относительно комфортном автобусе решение его покинуть далось мне довольно легко, а перспектива добираться до Кливленда автостопом прямо лучилась авантюризмом. Но от вида провинции Кентукки ожидающая меня действительность оседает в животе, точно кирпич.

– Чё с ней, на хрен, не так, Пурье? – шепчет женщина.

Пурье качает головой.

Я бросаю на землю остатки мороженого и влетаю в двери автобуса:

– Спасибо, ребят. Продолжайте в том же духе!

Прыгая по ступенькам, я представляю Арлин – гранд-даму старой закалки, законодательницу пенсионной моды и мою подругу, что сжимала деревянную шкатулку так, будто от этого зависела ее жизнь. Может, так и было. Теперь у меня есть шанс доставить посылку, чтобы закончить начатое Арлин и почтить ее память.

У меня есть шанс осуществить ее Цель.

И будь я проклята, если им не воспользуюсь.

Я хватаю рюкзак с верхней полки и несусь к выходу, как вдруг замираю от звука голоса…

– Сваливаешь?

Развернувшись на верхней ступеньке, вижу, что «17С» (все такой же офигенный) стоит на коленях на заднем сиденье пустого автобуса. Он вновь держит возле окна камеру – очевидно, я прервала какую-то фотосессию.

– Что? – шепчу я, а в голове вертится: «О чем ты, черт возьми, думала, обрезая волосы?»

– Я спросил, не сваливаешь ли ты, – повторяет он.

Я делаю шаг в проход и отбрасываю челку с глаз. Это простой вопрос, требующий простого ответа, но язык будто намертво прирос к нёбу. Я почти уверена, что мне нужна пластика носа, и подмышки чешутся, как… что за фигня?

«Соберись, Мэлоун».

Я киваю и улыбаюсь, а «17С» тоже кивает и раздвигает губы в полуулыбке. Господи, если это только половина, даже вообразить не могу, какова же она в полную силу. У него синяк под глазом, которого я раньше не замечала. Но и фингал не портит эти темно-зеленые глаза – яркие, потрясающие, незабываемые. Брови у него густые… не пушистые, а просто толстые, будто нарисованы широкой стороной маркера.

– Что ж, удачи, – говорит «17С».

Полицейская машина за окном прямо в его поле зрения. Он невольно косится туда, потом краснеет и закрывает объектив крышкой.

– Ага, – бормочу я. – И тебе удачи.

Он откидывается на спинку сиденья, смеживает веки и шепчет:

– Спасибо. – И почти не слышно, на выдохе: – Она мне понадобится.

В фильме моей жизни есть сцены и диалоги, а не опыт и дискуссии. Вместо друзей – подобранные актеры. Вместо мест – декорации. И в этот момент – идеальный момент фильма – я моргаю в замедленном темпе. Камера фокусируется на моих глазах, жадно поедающих загадочного «17С». Зрители тихо млеют от восторга, и сердца их сжимаются от надежды, печали и мечтательной тоски по романтике. Увы, девушка уходит, а парень остается – все как всегда. Вероятность того, что их истории снова пересекутся, не делает сюжет правдоподобнее. Хотя, полагаю, все зависит от того, что вы считаете правдоподобным.

Сквозь тысячи метафорических миль в мои уши проникает нежный голос: «Ты удивишься, узнав, во что я готова поверить в наши-то дни».

Ведомая верой Арлин – и ее драгоценной деревянной шкатулкой в рюкзаке, – я схожу с автобуса. Прямо сейчас я отчаянно хочу к маме. Чем бы она ни болела, она нуждается во мне, точно знаю. Но во всех моих любимых фильмах есть нечто общее: особые моменты, когда остро чувствуешь, что режиссер раскрывает не только историю персонажа, но и свою собственную. Эти моменты прекрасны, пронзительны и ужасно редки.

Понятия не имею, что в этом ящичке, но я часть его истории, как и он – часть моей.

Я выхожу на улицу, размышляя о роли «17С» в моем фильме. Трудно представить, как бы наши персонажи могли снова пересечься. Но я пока ничего не сбрасываю со счетов, потому что больше всего на свете ненавижу предсказуемые финалы.