Текст книги "Мечи Дня и Ночи"

Он быстро вылез наружу и вернулся к себе. Служанка с испуганными глазами принесла ему ужин и кубок с красным вином. Эта девушка еще не прислуживала ему и не знала, что он ничего спиртного не пьет.

За едой он вспоминал события минувшего дня. Желание Вечной видеть Скилганнона живым оставалось для него тайной, и он не одобрял этого. Некоторые пророчества со временем оказываются ложными, но они могут быть и правдивыми, и глупо позволять врагу разгуливать на свободе. Он, Мемнон, сохранит гибель Скилганнона в секрете. Вечной когда-нибудь надоест его разыскивать, и все пойдет по-прежнему.

Все, да не все, надеялся он.

Неспособность его Возрожденных дожить до взрослости огорчала и пугала Мемнона. Почему создания, выращенные из его собственных костей, оказываются такими хилыми? Ведь он-то сам в детстве не умер?

Он зажег лампу и принялся разбирать бумаги Ландиса Кана. Он находил там множество интереснейших мыслей, но ничего такого, что проливало бы свет на стоящую перед ним задачу. В конце концов он прервал чтение и лег на диван, глядя в лепной потолок.

Начиная впадать в забытье, он освободил свой дух из усталого тела. Тот полетел по пустым коридорам вниз, где женщины готовили еду для охранявших дворец солдат. Не слушая их скучных разговоров, он спустился еще ниже, в подвал, где стояли машины. Два его помощника занимались тем же, чем и он – читали записи Ландиса Кана. Лысый Патиакус прилежно корпел над столом. Оранин, моложе его, потер глаза и промолвил:

– Умная голова.

– Слишком умная, – отозвался Патиакус. – Его пепел развеяли по здешнему саду.

– Почему он все время рисовал какие-то ожерелья?

– Ожерелья?

– Они тут на каждой странице. Строение, несовместимость, недостаточность. Я и десятой доли не понимаю.

– За разъяснениями обращайся к господину Мемнону.

Оранин встал и запустил пальцы в рыжие, коротко остриженные волосы.

– Их тут сотни, этих тетрадей. За месяц не управиться.

– У тебя другие планы?

– Есть одна пухленькая служаночка с озорными глазками. По-моему, я ей нравлюсь.

– Значит, у нее дурной вкус, – проворчал Патиакус. – Не мешай мне.

Оба вернулись к работе. Мемнон уже не впервые замечал, что они дружат, и это по непонятной причине расстраивало его. Сам он ни с кем никогда не дружил, ни к кому не питал привязанности. Сначала он думал, что все люди такие же, как и он, – они общаются, потому что это необходимо, знают, когда улыбаться, а когда сохранять серьезность. Но сделавшись старше и мудрее, он стал понимать, что во многом отличается от других. Он старался убедить себя, что неспособность чувствовать так, как они, – это его достоинство, но иногда, вот как сейчас, эта уверенность в нем слабела.

Он вернулся в свое тело, сел и выпил воды.

Все думают, что он предан Вечной. Во время одного своего духовного странствия он слышал, как Унваллис сказал кому-то: «Это его единственное хорошее качество».

Но и это неправда. К Вечной он относится, как к красивой одежде – на нее приятно смотреть.

«Ты тоже думаешь, что я злая, Мемнон?» – спросила она.

«Понятие зла незнакомо мне», – ответил он.

Тут он немного солгал. Зло – это то, что мешает его жизни и его планам. Добро – то, что способствует осуществлению его желаний.

Чувствуя усталость, он решил снова покинуть тело. В своем духовном облике он не ведал усталости. Он взлетел в покои Джианы и посмотрел, как она и молодой офицер извиваются в постели с блестящими от пота телами. Сердитый Унваллис расхаживал по коридору перед их дверью.

Это зрелище успокоило Мемнона. Кому это нужно – мучиться ревностью? Кому нужно ерзать в потных объятиях первого встречного? Дух Мемнона вылетел из дворца и взмыл над горами.

Машины древних невероятно сложны, их части – великая тайна. Нечего и пытаться понять, из чего они сделаны. Должно быть, это необычайно легкие сплавы золота с неизвестными ныне металлами. При наличии движущей силы они работают без участия человека, по образцу, вложенному в них древними мудрецами, чьи познания были неизмеримо выше познаний Мемнона. В сравнении с их совершенством негодность его собственных творений еще сильнее язвила его. Возрожденные должны быть точными копиями его самого. Загадка раковых опухолей, поражающих их всех в детстве, мучила его беспрестанно. Сам Мемнон, насколько он помнил, не болел никогда – его тело противостояло любой хвори, любому поветрию.

Он замедлил полет, поняв, что находится невдалеке от затерянного храма. Два перевала вели туда, где некогда стояла Гора Воскрешения. Теперь на месте горы в земле была впадина, поросшая корявым кустарником. Облако, повисшее над ней, тут же исчезло.

Скилганнон придет в уныние, увидев это.

Мемнон хорошо помнил человека, которого встретил в грезах Гамаля. Джиана права. В его глазах светится дьявольский ум, и нет сомнения, что духом он непреклонен. Девушка вложила мечи в его руки, и он пробудился слабый, не понимающий что к чему – однако нашел в себе силы, чтобы убить бегущего на него зверя.

Мемнон повернул на юг, задержался над рекой Ростриас и полетел обратно к далеким горам. Он мчался над долинами и холмами, над лесами и потоками, ища своего врага. В пути он увидел нелепое зрелище – маленького человечка в красном вместе с толпой джиамадов. Двое Смешанных тащили повозку. В другое время это разожгло бы его любопытство, но сейчас он, не останавливаясь, полетел дальше.

В лесистой долине под ним замигал огонек костра. Огонь развели с умом, и с земли его не было видно. Мемнон слетел к трем сидящим у костра людям. Скилганнон выглядел суровым и отчужденным. Девушка, двойник Вечной, не сводила с него глаз. Третьим был могучий крестьянин со старинным боевым топором.

– Как ты умер тогда… в первый раз? – спросила девушка.

– Я умирал долго и трудно, – сказал Скилганнон и посмотрел на крестьянина: – Как ты, Харад?

– Есть хочется. Ты видел в Пустоте Друсса, когда был там?

– Не помню. Теперь это все как в тумане.

– Почему ты не дошел до Золотой Долины, о которой он говорил?

– Этому помешало зло, совершенное мной при жизни. Мне вспоминается, что я там был не таким, каким ты видишь меня сейчас. Мои руки покрывала чешуя. Зеркал там нет, но я чувствовал, что и лицо у меня в чешуе. Грешникам путь в Долину заказан.

– Что же они делают? – спросила девушка.

– Борются за свою жизнь.

– Но ведь они и так уже умерли, – сказала она. – Что еще может с ними случиться?

– Этого я не знаю. Когда убиваешь там одно из чудовищ, оно просто исчезает. Может быть, перестает существовать.

– А на тех, кто… не в чешуе, эти чудовища тоже нападают? – спросил Харад.

– Да.

– Нечестно как-то, – заметила девушка. – Хороший человек умирает, попадает в Пустоту, а там демоны убивают его заново.

– Нечестно? – засмеялся Скилганнон. – В прошлой жизни я это часто слышал. Хотел бы я поглядеть на того, кто первый сказал, что жизнь может быть честной или нечестной. Неправда это. Жизнь – это просто жизнь. Одним везет, другим нет. Честность тут ни при чем. И если на этом свете дело обстоит так, почему в Пустоте должно быть иначе?

– Ты боишься вернуться туда?

– А если и так? Какой прок бояться неизбежного?

– Друсс сказал, что проводит Чарис в Золотую Долину, – сказал Харад.

– Раз сказал, значит, так и сделает, – подтвердил Скилганнон. – Будь уверен.

– Жаль, что я не погиб вместе с ней. Тогда бы мы и там были вместе.

– Когда-нибудь вы встретитесь, – сказала девушка.

И очень скоро, подумал Мемнон. Судя по расстоянию, которое пролетел его дух, Теням понадобится не более трех ночей, чтобы добраться до них. Он хотел уже вернуться в тело, но тут девушка снова задала Скилганнону вопрос:

– Ты жалеешь о том, что любил Вечную?

– Одному меня жизнь научила: о любви никогда не надо жалеть, – улыбнулся он. – Это она во многом определяет, какими мы станем. Тут мне посчастливилось. Я любил, и меня любили. В конечном счете только это и имеет значение. Рано или поздно все мечты человека обращаются в прах. В прошлой жизни я еще не знал этого, а теперь знаю. Мира, который я знал, не осталось даже в истории. Только мифы, только тени.

– Но Вечная остается, – сказала она.

– На время.

– Ты в самом деле веришь, что сможешь покончить с ней?

– Аскари, я далеко не всех высот достиг в своей жизни. Многие люди были – и есть – сильнее или мудрее меня. Но я ни разу не терпел поражения – ни в жизни, ни на войне. Устарте, которую вы называете Благословенной, сказала, что в моих силах изменить этот мир. И я доверяюсь ее мудрости.

Какая самонадеянность, подумал Мемнон. Но когда он заглянул в эти сапфировые глаза, его кольнул страх.

Гильден, выехавший на разведку, спустился по склону на ровное место. Отряд следовал за ним на небольшом расстоянии. Впереди лежал густой лес, где мог скрываться враг. Гильден приближался к нему медленно, держа в левой руке лук с приготовленной стрелой. У самого леса ветер переменился. Конь насторожил уши и прянул влево. Гильден успокоил его и стал присматриваться. Вскоре в подлеске что-то зашевелилось. Оттуда вылез джиамад и уставился на него. Крупный зверюга, ростом около семи с половиной футов, широкий в плечах. Гильден подал коня назад, увеличив пространство между собой и чудищем. С короткого расстояния джиамад мог прыгнуть и загрызть лошадь. Рядом с первым появился второй, потом третий. Они не проявляли враждебности, но смотрели на всадника пристально. Ни на одном не было портупеи или какого-либо другого обмундирования. Беглые скорее всего.

– Это ты, Гильден? – позвал вдруг знакомый голос, и из леса, нисколько не опасаясь зверей, вышел молодой купец Ставут. – Рад тебя видеть. Алагир с тобой?

Сержант готов был поверить, что все это ему снится.

– Ты что здесь делаешь? – спросил он.

Купец давно не менял одежды – Гильдену показалось, что он видит на ней засохшую кровь – и зарос бородой, но был, как всегда, весел.

– Это долгая история. Да ты не бойся. Мои ребята тебя не тронут.

– Твои ребята?!

– Я ж говорю, это долгая история. Я научил их охотиться.

Джиамадов стало еще больше, и конь Гильдена попятился. Сержант насчитал больше сорока зверей.

– Это что ж, все твои?

– Ну не то чтобы мои. Они вольные, видишь ли.

– Как же, как же! Я смотрю, на тебе кровь – это чья же, оленья?

– Нет, – вздохнул Ставут. – Мы побывали в бою. Расправились с солдатами, которые перебили мирных крестьян. Зрелище было не из приятных.

– Может, сядешь со мной на коня, Ставут? – предложил Гильден. – Я бы отвез тебя к Алагиру.

– Нет, ребят я одних не брошу. Ты знаешь, что с юга сюда идет целая армия? Мы видели. Тысяч двадцать или тридцать, должно быть. Вот мы и подались на север, чтобы уйти подальше от них.

Гильден, еще не оправившись от удивления при виде Ставута с кучей зверей, увидел нечто еще более удивительное. Два здоровенных джиамада вывезли на опушку принадлежащий Ставуту фургон.

– Моих лошадей зарезали волки, – объяснил купец.

– Ничего не понимаю, – признался Гильден. – Ты бы все-таки поехал со мной. Ты, верно, думаешь, что эти звери ручные, но им доверять опасно. Это подлые твари.

– Подлые? А знаешь ли ты, что людей они убивают с большой неохотой? – рассердился Ставут. – Мы ведь невкусные. Они это делают по приказу и потому, что их на это натаскивают. Подлые твари – это мы, Гильден. Мне от них ничего не грозит. Поезжай и скажи Алагиру, что нам надо поговорить. Мы подождем его здесь.

Гильден шумно перевел дух.

– У тебя в голове помутилось, парень. Наша работа – убивать эту нелюдь. Что, по-твоему, будет, когда сюда явится Алагир? Думаешь, он будет с тобой разговаривать? Он ненавидит зверье не меньше, чем я. Приди в себя, Ставут, и едем со мной.

– Я был бы рад повидать Алагира. Он мой друг, как и ты, Гильден. Я хотел рассказать ему о неприятельской армии, но это можешь сделать и ты, а я останусь с ребятами. – Ставут хотел уйти, но обернулся. – Мы не причиним вам вреда. Мы просто идем на север. Но если вы погонитесь за нами, то пожалеете.

– Так ты переметнулся на их сторону? Против нас? Нет, ты и вправду спятил.

– Убери свой лук, Гильден, и поезжай.

– Ты же знаешь, что мы вернемся.

– Я знаю, – процедил Ставут. – Знаю, что ваши дозоры насчитывают обычно пятьдесят человек, а у меня тут пятьдесят джиамадов. Вы, Легендарные, конечно, герои, и каждый десятерых стоит. Но мы только что прикончили примерно столько же солдат Вечной, а сами не потеряли ни одного. Не связывайтесь с нами, если не хотите своей погибели.

– Ты натравишь зверье на своих друзей? – ужаснулся Гильден.

В глазах у Ставута появился недобрый блеск.

– Троньте только моих ребят, и я сам вырежу тебе сердце!

– Я тебе это припомню, предатель, когда встретимся снова, – сказал Гильден и поскакал обратно к холмам.

Увидев коня, Скилганнон не поверил своим глазам. Это был белоснежный красавец с крепкими ногами, мощным крупом, длинной шеей и гордыми огненными глазами. С ним было еще шестеро лошадей, все оседланные, но всадники подевались куда-то.

Велев Аскари с Харадом оставаться на месте, чтобы не вспугнуть лошадей, Скилганнон стал потихоньку спускаться в ложбину. Он не отрывал глаз от белого скакуна, в котором сразу признал вентрийского чистокровку. Таких он в этом мире еще не видел. В его время кони этой породы стоили несколько сотен золотых рагов. На них ездили короли, принцы и полководцы.

Видя, что все кони, прижав уши, смотрят на него, он медленно опустился на траву и заговорил с ними тихо и ласково:

– Как вы здесь очутились, красавцы мои? И что за счастливцы на вас скакали? – Нарвав два пучка длинной травы, он встал и все так же медленно двинулся к лошадям. – Вас, поди, овсом кормят, но что ж поделать, больше ничего нет. – Лошади немного успокоились, но большой белый жеребец, высотой чуть ли не в семнадцать ладоней, поглядывал настороженно. – Вот, поешь, Храброе Сердце, – сказал Скилганнон, протягивая ему траву. Конь тряхнул головой и взял угощение. Скилганнон, поглаживая его стройную шею, увидел запекшуюся кровь на красивом, с серебряной отделкой седле. На двух других конях виднелись мелкие раны, у третьего в боку торчала сломанная стрела. – Э, да вы в бою побывали. А хозяев ваших убили или выбили из седла. – Продолжая оглаживать белого, Скилганнон взялся за повод и поставил ногу в стремя. Конь тут же взвился и помчался во весь опор. Скилганнон, успевший перекинуть другую ногу через седло, нашаривал ею второе стремя. Скорость, с которой мчался белый, изумляла и пьянила его. В прошлой жизни у него было несколько великолепных коней, и этот занял бы среди них достойное место. Он пока еще не раскусил нрав этого жеребца, но мощь скакуна просто ошеломляла. Ласково, но твердо Скилганнон стал разворачивать его обратно к холму, где остались Харад и Аскари. Конь, послушавшись натянутого повода, замедлил бег и встал, но, как только всадник ослабил бдительность, поддал задом. Скилганнон едва удержался в седле. Белый понес опять, подскакивая и взбрыкивая. Когда он снова пошел медленнее, Скилганнон, чуя неладное, вынул ноги из стремян и спрыгнул. В тот же миг белый хлопнулся наземь. Скилганнон, дав ему подняться, тут же снова вскочил в седло.

– Ох и штукарь же ты, Храброе Сердце! Ну, теперь-то мы познакомились?

Белый опять помчался галопом, что, видимо, значило «нет».

Аскари смотрела на них, не отрываясь, завороженная красотой коня и почти сверхъестественным мастерством седока. Она ездила верхом всего два раза, и ей это очень понравилось, но лошадь, которую она брала у Киньона, была ездовой клячей, не слишком пригодной, чтобы ходить под седлом. Никакого сравнения с этим дивным животным.

– Видел ты когда-нибудь такое чудо? – спросила она Харада.

– Большой коняга, – сказал тот.

– А верхом ездить тебе приходилось?

– Раз только, мальчонкой, – улыбнулся Харад. – Не для меня это. Никак не мог приладиться. Через час у меня задница на плечах оказалась.

Аскари засмеялась и поцеловала его в щеку.

– С чего это ты?

– Приятно видеть, как ты улыбаешься.

Харад помрачнел, и она испугалась, что он обиделся. Потом она заметила, что он смотрит вниз. Всадники в тяжелых доспехах выезжали из леса и двигались, разворачивая ряды, к Скилганнону.

Алагир переоделся в свои старые латы. Бронзовые Доспехи, завернутые в одеяла, везли на одной из запасных лошадей. Эту кольчугу, в которой он был сейчас, носил еще его дед в битве при Ларнессе и отец при осаде Рабоаса. Наголовник и ворот подарил ему дядя Элингель, проносивший их всю Четырехлетнюю войну, которая покончила с готирской династией. Сабля, самая старая из его снаряжения, помнила войну Близнецов, отошедшую уже в область преданий.

В старых доспехах Алагир чувствовал себя гораздо уютнее, но это относилось скорее к его душе, а не к телу. Бронзовые Доспехи, как и обещал голос, сидели на нем как влитые и были куда легче его собственных. По правде сказать, он просто не считал себя их полноправным владельцем. Князь Регнак впервые надел их в Дрос-Дельнохе, во время войны, на которой пал Друсс-Легенда. После него их носили другие герои. То, что теперь они достались сошедшему с гор крестьянскому сыну, казалось почти кощунственным. Отношение к этому солдат смущало Алагира ничуть не меньше: люди, которых он знал с детства, взирали на него прямо-таки благоговейно и с невиданным прежде послушанием ловили каждое его слово.

Оказалось вдруг, что он стоит на особицу, и это вовсе не радовало его.

После второго землетрясения все ждали, какое решение примет новый князь. Вернется в лагерь или поведет их к каким-то иным свершениям? Он находил такую ответственность слишком большой для себя.

Потом он вспомнил о белом коне. Быть может, это был знак? Быть может, скакун предназначался для нового Бронзового Князя? Алагир не знал этого, но поиски убежавшего коня по крайней мере давали Легендарным занятие, а ему самому – время для раздумий.

Он так ничего и не придумал, когда из разведки вернулся Гильден. Сержант отдал командиру честь, чего на памяти Алагира ни разу не делал.

– Что там, Гил? Какие-то препоны?

– Возможно, и так. Я только что встретил вашего друга Ставута.

Алагир повеселел. Ставут – умная голова и может подсказать ответ на пару трудных вопросов.

– Что ж ты не взял его с собой? Для купца эти места опасны.

Гильден снял шлем, откинул кольчужный капюшон и расчесал пятерней седые, промокшие от пота волосы.

– Я предлагал. Но он, было бы вам известно, путешествует теперь вместе с большущей стаей беглых джиамадов. Называет их своими ребятами. Я сказал, что в нашу работу входит их истреблять, а он мне знаете что ответил? Я сам, говорит, тебе сердце вырежу, если вы вздумаете на них напасть. Что вы на это скажете?

– Ставут так сказал? Мы говорим об одном и том же парне? Маленький такой, ездит на пароконной повозке и боится джиамадов, как огня?

– Он и есть. Только теперь он их не боится. Этих зверей с ним около полусотни. Он сказал, что научил их охотиться.

Алагир расхохотался.

– Чего вы смеетесь? – сердито спросил Гильден.

– Славная шутка, Гил. И ты хорошо ее продал. Не знал, что ты можешь быть таким остряком. Так где же он? Едет за тобой следом?

– Ничего себе шутки! У него одежда вся загваздана кровью. А его фуру возят двое зверей – и только попробуйте опять засмеяться. Это все правда. Что делать-то будем? Насчет джиков нам дан ясный приказ.

– Наши приказы, Гил, больше не имеют силы. С тех пор, как мы нашли Доспехи.

– Не годится, чтобы эти звери гуляли на воле. Ставут, сдается мне, умом тронулся. Они сожрут его, как только проголодаются.

– Я этих тварей ненавижу не меньше твоего, Гил, но при тебе они вроде бы на него не покушались. Что он еще говорил?

– Сказал, что с юга идет многотысячное войско. Похоже, что близится решающее сражение.

– Найдем коня и сразу двинем на север.

– Как скажете, – угрюмо проронил Гильден.

Они ехали еще около часа и увидели небольшую долину, а в ней белого коня. На нем сидел человек. У Алагира дух захватило от этого зрелища. Чудо-конь скакал во всю прыть, пытаясь сбросить всадника, но тот предугадывал все его уловки. Когда он спрыгнул с падающего коня и тут же снова вскочил в седло, Алагир едва не захлопал в ладоши. Весь отряд, затаив дыхание, наблюдал за поединком, где схлестнулись две воли. Наконец конь признал, что нашла коса на камень. Всадник то сдерживал его, то пускал вскачь, то заставлял поворачивать. В какой-то миг он поднял глаза, увидел Легендарных и направил коня прямо к ним. Алагир, не отрываясь, смотрел на его чеканное лицо с ярко-голубыми глазами. Присутствие конных солдат незнакомца, похоже, ничуть не смутило. Алагир выехал ему навстречу.

– Спасибо, что нашел моего коня.

– Он не твой. – В словах незнакомца не было ни злобы, ни вызова – он просто говорил то, что есть.

– Из чего ты так заключаешь?

– У вас у всех седла одинаковые, – он с улыбкой кивнул на Легендарных, – одинаковые стремена, одинаковые рога, на которые вы вешаете свои луки. На этом седле ничего похожего нет. Зато на нем была кровь – значит, всадник скорее всего убит.

– Верное рассуждение, – признал Алагир. – Этот конь мой по праву победителя, поскольку всадника убил я.

– Вот как. Любопытная ситуация. Не хочешь ли победить и меня заодно?

– По-твоему, нам это не под силу?

– Дурак бы я был, думая, что смогу побить сорок человек разом. В конце концов они, конечно, одержат победу и заберут коня. Но тебя, – голос незнакомца стал жестким, – среди победителей не будет. Как и тех двоих, что рядом с тобой. Не уверен, скольких еще мне удастся увести с собой по Лебединой Тропе. Думаю, трех или четырех. Однако конь, спору нет, того стоит.

– Итак, нам все-таки следует попытаться? – со смехом спросил Алагир.

– Зависит от того, как сильно он тебе нужен.

К ним подошли еще двое – ослепительно красивая девушка с гнутым луком и громадный чернобородый воин с большим топором.

– Стойте на месте, – сказал им всадник, – и не делайте ничего.

Алагир, во все глаза глядя на девушку и на ее лук, спросил:

– Вы – Аскари?

– Да, а ты почем знаешь?

– Я сам выбирал этот лук по просьбе Ставута. Вам в подарок.

– Так ты Алагир?

– Он самый, прекрасная дама, – с низким поклоном ответил он.

Она рассмеялась.

– Ставут говорил, что ты горбатый урод и у тебя не осталось ни единого зуба.

– Видите этот топор? – спросил, подъехав к Алагиру, Гильден.

Капитан перевел взгляд на оружие в руках силача и на мгновение онемел, а потом спросил:

– На топорище есть руны?

– Есть, серебряные.

– Можно мне посмотреть?

– Сначала сойди с коня, – сказал бородатый. – Конному я свое оружие в руки не дам.

Алагир спешился, а воин повернул рукоять топора так, чтобы видны были руны.

– Там написано то, что я думаю? – спросил Гильден.

– Да. – Алагир вернулся в седло и сказал человеку с голубыми глазами: – Нынче день неожиданностей. Не будешь ли ты столь любезен показать мне оружие, которым собирался отстаивать свое право на владение этим конем?

Всадник сделал быстрое движение, и в руках у него сверкнули два меча – один золотой, другой серебряный, как луна.

– Мечи Дня и Ночи, – сказал Алагир. – Мы пойдем за тобой, куда ты нас поведешь.