Текст книги "Влюбленные женщины"

Глава тринадцатая. Мино

Дни шли, а Урсула не получала никаких известий. Может, Беркин решил не замечать ее, может, его больше не интересовала заключенная в ней тайна. Тяжелым грузом навалились тревога и горькая обида. И все же в глубине души она знала, что ошибается и он обязательно объявится. Об их отношениях она никому и словом не обмолвилась.

И вот наконец это случилось. Она получила от Беркина записку, в ней он приглашал ее и Гудрун в свою городскую квартиру на чай.

«При чем здесь Гудрун? – недоумевала Урсула. – Хочет на всякий случай застраховаться или боится, что одна я не пойду?»

Мысль, что Беркин хочет застраховаться, была мучительна, но в конце концов она сказала себе следующее:

«Я не хочу, чтобы Гудрун шла со мной, потому что жду слов, обращенных только ко мне. Следовательно, я ничего не скажу Гудрун о приглашении и пойду одна. Тогда мне все станет ясно».

И вот она уже сидела в трамвае, который медленно катился в гору, за пределы города – на окраину, где Беркин снимал квартиру. Урсуле казалось, что она утратила контакт с реальностью и перенеслась в царство грез. Словно некий дух, взирала она на остававшиеся позади грязные городские улицы. Какое отношение все это имеет к ней? Теперь она, трепещущая и бесплотная, обреталась в мире духа. Урсулу уже не волновало, что о ней скажут или подумают. Люди остались позади, она была полностью свободна. Урсула как-то незаметно выпала из материальной жизни, подобно ягоде, падающей с куста – единственного известного ей места – в неизвестность.

Беркин стоял посредине комнаты, когда хозяйка ввела Урсулу. Он тоже был не в себе. Урсула видела, что он взволнован и возбужден; его хрупкое тело, казалось, излучало некую могучую силу, и Урсула, ощутив на себе ее воздействие, чуть не упала в обморок.

– Вы одна? – спросил Беркин.

– Да. Гудрун не смогла пойти.

Он тотчас догадался о ее хитрости.

Они молча сидели, ощущая страшное напряжение вокруг себя. Урсула сознавала, что находится в красивой комнате, светлой и уютной, здесь росло деревце фуксии, все в красно-лиловых висячих цветках.

– Как красивы цветы фуксии, – сказала Урсула, желая нарушить молчание.

– Да? Думаете, я забыл, о чем говорил?

У Урсулы все поплыло перед глазами.

– Я не хочу, чтобы вы вспоминали… если только вы сами на этом не настаиваете, – проговорила она, борясь с предобморочным состоянием.

Ненадолго воцарилось молчание.

– Не в этом дело, – сказал Беркин. – Но если мы действительно собираемся узнать друг друга, нам нужно предельно открыться. В установлении отношений, пусть только дружественных, надо нацеливаться на нечто окончательное и бесповоротное.

В его голосе звучало недоверие и чуть ли не гнев. Урсула молчала. Ее сердце сильно билось. Она не могла вымолвить ни слова.

Видя, что женщина не намерена отвечать, Беркин почти с яростью заговорил снова:

– Не буду утверждать, что готов предложить любовь, – она не то, к чему я стремлюсь. Я стремлюсь к состоянию более объективному, более прочному и более редкому.

Последовало молчание, потом раздался голос Урсулы:

– Вы хотите сказать, что не любите меня?

Ей стоило большого труда выговорить это.

– Можно сказать и так. Хотя, возможно, это неправда. Не знаю. Во всяком случае, я не испытываю к вам любовного чувства… да и не хочу. Любовь ведь всегда кончается.

– Всегда кончается? – повторила Урсула онемевшими губами.

– Разумеется. В конечном счете каждый остается один, вне досягаемости любви. Есть некая подлинная сущность, которая выше любви, выше любых эмоциональных отношений. И во мне она есть, и в вас. Мы обманываем себя, когда говорим, что в основе всего – любовь. Любовь не корень – она лишь ветви. Корень же находится вне любви, он – символ одиночества, изолированного «я», находящегося вне встреч и союзов.

Урсула смотрела на него расширенными, полными тревоги глазами. Его пылающее лицо было серьезным.

– Значит, вы не способны любить? – спросила она в тревоге.

– Можно сказать и так. Я любил. Но есть нечто большее, другой мир, где любви нет.

С этим Урсула не могла смириться. Голова ее по-прежнему кружилась, но она не хотела сдаваться.

– Какое право вы имеете так говорить, если никогда по-настоящему не любили? – спросила она.

– Но все, что я говорю, – правда. И вы, и я способны на нечто большее, чем любовь, – это как те звезды, которые не увидишь невооруженным глазом.

– По-вашему, любви вообще нет! – воскликнула Урсула.

– По большому счету, нет – есть что-то другое. Да, можно сказать, что любви нет.

Урсула некоторое время обдумывала его слова, затем, приподнявшись со стула, решительно заявила:

– В таком случае мне лучше уйти. Что мне здесь делать?

– Вот дверь, – сказал Беркин. – Вы свободны.

Он позволил себе прибегнуть к крайним мерам. Урсула раздумывала несколько секунд, потом снова опустилась на стул.

– Предположим, любви нет, а что есть? – насмешливо поинтересовалась она.

– Что-то, – ответил Беркин, глядя на молодую женщину и изо всех сил сопротивляясь естественному влечению души.

– Что же?

Он долго молчал, ему не хотелось вести диалог, пока ее внутреннее сопротивление настолько сильно.

– Есть, – заговорил он бесстрастно, – некое сущностное «я» – очищенное от всего второстепенного, бесстрастное, лишенное всяческих обязательств. И в вас есть такая сущность. Вот на этом уровне мне и хотелось бы общаться с вами – не на эмоциональном, любовном, но на более высоком, где не говорят и не договариваются. Там мы будем совершенно не знакомыми друг для друга существами, мне захочется приблизиться к вам, вам – ко мне. Там нет обязательств – ведь на этом уровне нет никаких норм поведения и рассудок не присутствует в отношениях. Это нечеловеческий мир, и потому отношения там ни в какой форме не регистрируются – никто ничего никому не предлагает и не принимает. Там следуют только порыву, берут то, что идет само в руки, ни за что не отвечают, ничего не просят, ничего не дают, удовлетворяют только самые основные желания.

То, что говорил Беркин, было так неожиданно для Урсулы и так неприятно, что ее разум отказывался в это верить.

– Это чистейший эгоизм, – сказала она.

– Чистейший, да, но вовсе не эгоизм. Ведь я не знаю, чего от вас хочу. Я переношусь в неведомое и подхожу к вам полностью беззащитным и обнаженным. Единственный приносимый там зарок – отречься от всего, отречься даже от самих себя, перестать существовать, чтобы наши подлинные сущности смогли занять свое место.

Урсула обдумывала собственную тактику.

– Но ведь я нужна вам, потому что вы меня любите? – настаивала она.

– Нет, не потому. Я просто верю в вас – если я действительно верю.

– Выходит, вы до конца не уверены? – рассмеялась Урсула, неожиданно почувствовав себя уязвленной.

Беркин пристально смотрел на нее и вряд ли многое слышал из того, что она говорила.

– Я должен верить в вас, иначе не стоял бы здесь и не говорил бы этого, – сказал он. – Других доказательств у меня нет. И вообще в настоящий момент я не очень способен во что-то верить.

Этот неожиданный рецидив усталости и безверия был Урсуле не по душе.

– А красивой вы меня не находите? – насмешливо спросила она.

Беркин взглянул на нее, как бы проверяя, считает ли он ее красивой.

– Я не вижу, что вы красивы, – ответил он.

– И даже привлекательной? – съязвила она.

Почувствовав внезапное раздражение, Беркин нахмурил брови.

– Неужели вы не понимаете, что дело тут не в визуальной оценке, – воскликнул он. – Я не хочу вас видеть. Я видел много женщин и устал от их созерцания. Мне нужна женщина, которую бы я не видел.

– Боюсь, не могу обещать, что превращусь в невидимку, – рассмеялась Урсула.

– Вы останетесь невидимы, если не заставите меня вас видеть. Мне же не нужно ни видеть, ни слышать вас.

– Зачем же тогда приглашать меня на чай? – насмешливо спросила она.

Но Беркин не обратил на ее слова внимания – он говорил сам с собой.

– Я хочу отыскать в вас «ту», которую вы не знаете и даже не догадываетесь о ее существовании. Мне не нужна ваша красота, не нужны ваши женские чувства, ваши мысли, мнения, идеи – все это пустяки.

– Вы очень самодовольны, месье, – пошутила Урсула. – Что можете вы знать о моих женских чувствах, мыслях или идеях? Вы даже не знаете, что я сейчас думаю о вас.

– Мне все равно.

– По-моему, вы ведете себя глупо. Хотите сказать, что влюблены в меня, а сами ходите вокруг да около.

– Ну хорошо, – сказал он, глядя на нее с раздражением. – А теперь уходите и оставьте меня в покое. Я сыт по горло вашими дешевыми шуточками.

– Какие уж тут шуточки! – Урсула удовлетворенно рассмеялась. Она понимала, что Беркин, по сути, объяснился ей в любви. Но до чего нелепо он это сделал!

Несколько минут оба молчали. Окрыленная победой, Урсула радовалась, как ребенок. Что касается Беркина, он потерял интерес к развиваемой мысли и теперь смотрел на женщину естественно и просто.

– Мне хотелось бы необычного союза с тобой, – тихо вымолвил он, – не встреч с постепенной взаимной диффузией – ты права, – а равновесия, абсолютного равновесия двух отдельных существ – так звезды уравновешивают друг друга.

Урсула подняла на него глаза. Беркин был очень серьезен, а серьезное выражение лица всегда казалось Урсуле смешным и неинтересным. От этого ей стало не по себе. И все же он ей очень нравился. Но при чем тут звезды?

– Довольно неожиданное предложение, – шутливо заметила она.

Беркин расхохотался.

– Всегда лучше прочесть условия контракта, прежде чем его подписывать, – сказал он.

Спящий до этого времени на диване молодой серый кот спрыгнул на пол, высоко потянулся, выгнув спину, и сел, застыв в царственной позе. Потом стрелой метнулся из комнаты через открытую на веранду дверь и исчез в саду.

– Кого это он увидел? – Беркин с интересом поднялся со своего места.

Кот важно шел по дорожке, помахивая хвостом. Обычный кот тигровой окраски, лапы белые, стройный, молодой кот. Пушистая серо-коричневая кошечка осторожно кралась вдоль забора. Мино, не теряя царственной осанки, по-мужски бесцеремонно направился к ней. Кошечка вся сжалась и униженно припала к земле – бездомный пушистый комочек, она подняла на Мино затравленный взгляд зеленых, прекрасных, как драгоценные камни, глаз. Кот небрежно смотрел на кошку сверху вниз. Она отползла немного в сторону, двигаясь, как и прежде, в направлении черного хода и всем своим видом изображая полную покорность.

Мино не оставлял ее, шел следом на стройных лапах, но вдруг, скорее всего от избытка жизненных сил, легонько ударил лапой по мордочке. Словно подхваченный ветром лист, кошка метнулась в сторону и снова припала к земле, внимательно и приниженно ожидая, что последует дальше. Мино притворился, что потерял к ней интерес, и, щурясь, высокомерно оглядывал свои владения. Прошла минута. Собравшись с духом, кошка – пушистый серо-коричневый комочек – снова пустилась в путь и осторожно сделала несколько шагов. Постепенно она убыстряла шаг, уже готовясь улизнуть, но тут юный лорд в серой шубке прыгнул впереди на тропинку и снова влепил ей легкую оплеуху. Кошечка тут же смирилась и приняла покорный вид.

– Это бродячая кошка, – сказал Беркин. – Она пришла из леса.

Кошка подняла голову на голос, и глаза ее полыхнули зеленым огнем. Через мгновение она бесшумными прыжками перенеслась в центр сада. Там замерла и огляделась. Мино повернул голову, горделиво, с сознанием своего превосходства, посмотрел на хозяина и, зажмурив глаза, застыл прекрасным изваянием. Круглые зеленые глаза кошки, не знающей, чего ей ждать, горели зловещим огнем. Через мгновение она легкой тенью скользнула к кухне.

В красивом прыжке Мино настиг ее и дважды хватил по спине белой мягкой лапой. Кошка прижалась к земле и послушно повернула назад. Мино шел сзади и лениво подгонял ее легкими ударами своих очаровательных белых подушечек.

– Что он себе позволяет? – воскликнула Урсула в негодовании.

– У них близкие отношения, – сказал Беркин.

– И потому он ее так колотит?

– Вот именно, – рассмеялся Беркин. – Думаю, Мино хочет, чтобы она этого не забывала.

– Как гадко с его стороны! – Урсула вышла в сад и крикнула коту: – Перестань сейчас же! Не приставай к ней!

Бродячую кошку словно ветром сдуло. Мино посмотрел презрительно на Урсулу и перевел взгляд на хозяина.

– Ведь ты не бандит, Мино? – обратился к коту Беркин.

Красавец кот прищурился, глядя куда-то в даль сада; он, казалось, совсем забыл о пристававших к нему людях.

– Мино, ты мне не нравишься. Ты грубиян, как и все остальные представители мужского пола, – сказала Урсула.

– Нет, – запротестовал Беркин, – он по-своему прав. Мино не обидчик. Он просто хочет, чтобы бедная бродяжка привыкла видеть в нем свою судьбу, свою единственную судьбу: ведь она такая пушистая и своевольная, он боится ее потерять. Я его понимаю. Ему хочется основательности и стабильности.

– Ясно! – воскликнула Урсула. – Ему надо, чтобы все было, как он хочет. И твои прекрасные слова преследуют ту же цель – командовать, вот как я это называю – командовать!

Кот снова посмотрел на Беркина, в его взгляде читалось презрение к этой шумной женщине.

– Полностью согласен с тобой, Мино, – сказал Беркин коту. – Дорожи мужским достоинством и интеллектом.

Мино вновь сощурился, точно смотрел на солнце. И неожиданно, словно решив не иметь с этими двумя никаких дел, пошел прочь с самодовольным, веселым видом – хвост трубой, белые носочки задорно сверкают.

– Теперь он еще раз встретится с belle sauvage[26]26
  Прекрасной дикаркой (фр.).


[Закрыть] и доставит ей удовольствие своей высшей мудростью, – рассмеялся Беркин.

Урсула посмотрела на него в саду – его волосы растрепались на ветру, в смеющихся глазах плясали чертики – и воскликнула:

– Меня просто бесит, когда говорят о мужском превосходстве! Какая гнусная ложь! Будь этому хоть какое-то подтверждение…

– Бродячая кошка ничего не имеет против мужского превосходства, – сказал Беркин. – Она чувствует, что оно имеет основание.

– Вот как! – воскликнула Урсула. – Расскажи это своей бабушке!

– А почему бы и нет?

– У них – то же противостояние, что у Джеральда Крича и кобылы, – жажда самоутверждения, Wille zur Macht[27]27
  Стремление к власти (нем.).


[Закрыть] – низкое и ничтожное.

– Не спорю, Wille zur Macht – низменное чувство. Но у Мино оно выражается всего лишь в желании достичь с этой кошкой устойчивой, сбалансированной, единственной и исключительной rapport[28]28
  Связи (фр.).


[Закрыть]. Не будь его, она так и осталась бы пушистой очаровательной подзаборницей с беспорядочными связями. Это скорее volonte de pouvoir, стремление к действию, в этом случае pouvoir[29]29
  Во французском языке pouvoir имеет значение глагола (мочь, быть в состоянии) и существительного (власть, сила).


[Закрыть] мы используем как глагол.

– Ага! Пошли софизмы. Вспомним ветхозаветного Адама.

– Верно. Адам удерживал Еву в вечном раю – одну-единственную, как звезду на орбите.

– Вот-вот! – воскликнула Урсула, тыча в Беркина пальцем. – Ты и проговорился – именно как звезду на орбите! Спутницей… спутницей Марса – вот кем предназначалось ей быть! Ты выдал себя! Всем вам нужна свита! Марс и его спутница! Ты сам это сказал… сам сказал… ты проболтался!

Беркин стоял и улыбался – сокрушенно, весело, разгневанно, восхищенно и любовно. Как задорный огонек, женщина искрилась остроумием, точно и находчиво наносила меткие удары.

– Я совсем не то имел в виду, – оправдывался он, – но ты не даешь мне и слова сказать.

– И не дам, – заявила Урсула. – Все уже сказано – спутник на орбите, тебе не выкрутиться.

– Теперь ты никогда не поверишь, что я не то имел в виду, – сказал он. – Я не подразумевал, не заявлял, не упоминал ни о каких спутниках и даже не собирался этого делать – ничего такого не было.

– Не увиливай! – воскликнула она с нескрываемым возмущением.

– Чай готов, сэр, – объявила появившаяся в дверях хозяйка.

Оба посмотрели на нее взглядом, похожим на тот, каким совсем недавно на них смотрели кошки.

– Благодарю вас, миссис Дейкин.

Эти слова разорвали повисшее было молчание.

– Пойдем выпьем чаю, – пригласил Беркин.

– С удовольствием, – сказала Урсула, беря себя в руки. За чайным столиком они сели напротив друг друга.

– Я действительно говорил не о спутниках, а о двух равноценных звездах, находящихся в уравновешенном взаимодействии…

– Нет, ты проговорился, выболтал свой секрет, – повторила Урсула, сразу же принимаясь за еду.

Видя, что она глуха ко всем его доводам, Беркин стал разливать чай.

– Как вкусно! – объявила она.

– Сахар положи сама, по вкусу, – сказал Беркин, передавая чашку.

Все в его доме было красивым. Очаровательные розовато-лиловые и зеленые чашки и блюдца, изящной формы вазы, стеклянные тарелки, старинные ложечки – и все это на тканой скатерти в серых, черных и алых тонах. Богатый, изысканный стиль. Урсула понимала: без Гермионы тут не обошлось.

– У тебя здесь очень красиво, – отметила Урсула почти сердито.

– Люблю красивые вещи. Мне доставляет подлинное наслаждение пользоваться в быту предметами, которые хороши сами по себе. Но и миссис Дейкин – чудо! Она считает, что я достоин самого лучшего.

– В наше время квартирные хозяйки нужнее жен, – сказала Урсула. – Они заботятся о мужчинах гораздо лучше. Будь ты женат, тут было бы далеко не так красиво.

– А как насчет душевной пустоты? – засмеялся Беркин.

– Не хочу об этом думать. Завидно, что у мужчин бывают такие замечательные квартирные хозяйки и такое великолепное жилье. Им нечего больше желать.

– По части быта – действительно нечего. Но жениться только ради улучшения быта – отвратительно.

– И все же теперь мужчина гораздо меньше нуждается в женщине, чем раньше, ведь так? – настаивала Урсула.

– Внешне – возможно и так, хотя женщина по-прежнему делит с мужчиной постель и носит его детей. Но в сущностном – потребность остается той же. Однако никто не стремится соответствовать этой сущности.

– Какой сущности? – спросила она.

– Я думаю, что мир держится на мистическом соединении, высшей гармонии между людьми – это цементирующие узы. И самые естественные – между мужчиной и женщиной.

– Старая песня, – протянула Урсула. – Почему любовь должна ассоциироваться с узами? Я не согласна.

– Если пойдешь на запад, – сказал Беркин, – потеряешь шанс пойти на север, восток и юг. Если признаешь гармонию, позабудешь о хаосе.

– Но любовь – это свобода, – заявила она.

– Не надо повторять прописные истины, – отрезал он. – Любовь – направление, исключающее все прочие. Это свобода вдвоем, если угодно.

– Нет, любовь всеобъемлюща, – не соглашалась она.

– Сентиментальная чушь, – возразил Беркин. – Ты просто тяготеешь к хаосу, вот и все. Эти разговоры о свободной любви, о том, что свобода – это любовь, а любовь – свобода, есть чистейший нигилизм. Между прочим, если вступаешь в чистый союз, это уже навсегда: союз нельзя назвать чистым, если он не окончательный. А при чистом союзе есть только один путь – как у звезды.

– Ха! – воскликнула Урсула раздраженно. – Это уже из области допотопной морали.

– Вовсе нет, – ответил он. – Таков закон природы. Один всегда обречен. Необходимо вступить в союз с другим – навсегда. И это не означает потерю личности – ты сохраняешь себя, находясь в мистическом равновесии и цельности по отношению к другому – как звезды.

– Постоянные сравнения со звездами вызывают у меня недоверие, – сказала Урсула. – Если твои слова правдивы, зачем искать параллели так далеко?

– Ты не обязана мне верить, – сказал Беркин сердито. – Достаточно того, что я сам себе верю.

– Опять ошибаешься, – отозвалась она. – Ты не веришь себе. Не веришь всему, что говоришь. И не очень-то стремишься к такому союзу, иначе не говорил бы о нем так много, а уже состоял в нем.

Беркин молчал, пораженный.

– Каким образом? – спросил он.

– Полюбив, – ответила она с вызовом.

Он вспыхнул от гнева, потом, взяв себя в руки, продолжил:

– Как я уже говорил, я не верю в такую любовь. Любовь нужна тебе, чтобы потакать твоему эгоизму, быть на посылках. Для тебя и всех остальных любовь – это процесс подчинения. Мне это ненавистно.

– Неправда, – воскликнула Урсула, откидывая голову назад движением кобры. Глаза ее пылали. – Это процесс расцвета… я хочу испытывать гордость…

– Вот-вот, один гордый, другой смиренный, затем смиренный подчиняется гордому… знаю я таких, знаю и то, как они умеют любить. Тик-так, тик-так – вечный танец противоположностей, – сухо отозвался он.

– Ты уверен, что знаешь, как я могу любить? – спросила она с недоброй усмешкой.

– Да, уверен, – ответил Беркин.

– Какая самонадеянность! – сказала Урсула. – Такая самонадеянность застит глаза. И она же говорит о том, что ты не прав.

Он огорченно молчал.

Они спорили до тех пор, пока оба не почувствовали, что силы иссякли.

– Расскажи мне о себе и своей семье, – попросил Беркин.

Урсула стала рассказывать о Брэнгуэнах, о матери, о Скребенском – ее первой любви и о последующих встречах. Она говорила, а он сидел, боясь пошевелиться, и слушал. Слушал с благоговением. Она рассказывала о том, что ее мучило или ставило в тупик, ее лицо было красиво и полно недоумения, и казалось, его душа от ее рассказов наполняется светом и покоем, согревается теплом этой прекрасной натуры.

«Ах, если б она и в самом деле могла отдать себя полностью мужчине», – думал Беркин страстно и безнадежно. И в то же время у него появилось желание пошутить.

– Мы все ужасно страдали, – насмешливо сказал он. Урсула взглянула на него, лицо ее вдруг осветила вспышка радости, в глазах зажегся озорной огонек.

– А ведь правда! – беспечно воскликнула она. – Как это глупо!

– Глупее не бывает, – согласился он. – Страдание мне наскучило.

– И мне тоже.

Его почти пугала безрассудная отвага ее прелестного лица. Перед ним была женщина, которая могла дойти во всем до конца – и в аду, и в раю. Но он ей не доверял – он боялся женщин, способных на такую импульсивность, обладающих такой опасной разрушительной силой. И при этом внутренне ликовал.

Урсула подошла к нему, положила руку на плечо, остановила на нем взгляд своих удивительных золотистых глаз, в них была нежность, но в глубине плясали чертенята.

– Скажи, что любишь меня, назови любимой, – попросила она.

Он тоже заглянул ей в глаза, все понял, и на его лице заиграла сардоническая усмешка.

– Я достаточно сильно люблю тебя, – сказал он решительно. – Но мне хочется другого.

– Но почему? Почему? – настаивала она, склоняя к нему прелестное светлое лицо. – Разве этого недостаточно?

– Потому что мы можем пойти дальше, – ответил Беркин, обнимая ее.

– Нет, не можем, – проговорила Урсула томным, слабеющим голосом. – Мы можем только любить друг друга. Скажи мне «любимая».

Она обвила руками его шею. Беркин заключил ее в объятия и, покрывая нежными поцелуями, шептал голосом, в котором смешались любовь, ирония и покорность:

– Да, любимая… да, любовь моя. Пусть будет только любовь. Я люблю тебя. Все остальное мне до смерти надоело.

– Вот и хорошо, – прошептала она, прижимаясь к нему все нежнее.