Текст книги "Обретение мудрости"

Визит казался почти бессмысленным с точки зрения Уолли, хотя, вероятно, Хонакура выяснил кое-что о том, когда и как Сен был захвачен колдунами.

– Мне совсем не жаль покидать этот город, – заметил Уолли. – Он производит гнетущее впечатление.

Ннанджи согласно кивнул.

– И обед запаздывает.

Первый из двух трапов с грохотом поднялся.

4

Ощутив прикосновение колдуна, Катанджи подскочил, словно кролик, и у него невольно вырвался слабый писк ужаса. Изо всех пор его кожи начал обычно сочиться пот. Он повернулся, все еще тупо глядя в пол, в любой момент ожидая увидеть, как все его внутренности вываливаются из-под его набедренной повязки.

Он попытался сказать: «Адепт?», но издал лишь квакающий звук. Сам его страх выдавал его с головой.

– Не слишком-то много мяса на его костях, – заметил Второй.

Они что, хотят его зажарить?

– Мне не нужно мясо, – глухо прорычал Четвертый. – Выносливость – вот что нам требуется.

Они собирались его пытать? О, Богиня !

Никто из колдунов не обращался к Катанджи, и он продолжал стоять, весь дрожа. Другие рабы проходили с мешками мимо и выходили из шкафа без них. Затем Четвертый тронул за плечо еще одного: «Ты!» Тот был не намного старше Катанджи, выше его ростом, но такой же жилистый, и издал такой же дрожащий вопль, даже громче. Катанджи видел, как трясутся его колени. Значит, все рабы боялись колдунов, и его собственный страх не мог его выдать. Но когда они посмотрят на лица…

– И ты! – сказал Четвертый, выбрав еще одного. – Идем со мной.

Оставив Второго следить за разгрузкой, Четвертый повернулся кругом и пошел впереди, между большой железной раскаленной плитой, на которой кипели два больших котла – запах был просто невыносим – и штабелем дров, за которым находилась груда мешков. Один из них был открыт, и оттуда сыпался уголь. За мешками располагался длинный стол, уставленный большими и маленькими горшками и гигантскими бутылками из зеленого стекла, а еще там были три больших медных котла со змеевиками наверху, подобные тем, что видел в Аусе Шонсу, помятые и почерневшие от долгого употребления. А за плитой находилась печь, вроде кузнечной, только больше, и почти обнаженный юноша яростно работал мехами, блестя от пота. Он взглянул на проходившего мимо Катанджи, и тот увидел единственное перо у него на лбу. Очевидно, быть колдуном-Первым было не столь весело, как воином-Первым, и он выглядел по крайней мере не моложе Нанджа.

Затем они подошли к лестнице. Посреди стоял большой деревянный чан с водой, а по стенам спиралью уходили вверх ступени. Ступени были металлическими, большей частью бронзовыми.

Когда Катанджи подошел к чану и уже собирался поставить ногу на первую ступень, следом за шедшим в трех или четырех шагах впереди колдуном, чан внезапно зашипел и выплюнул струю пара. Катанджи подскочил, в ужасе взвизгнул и чуть не утратил контроль за своим мочевым пузырем.

Колдун рассмеялся. Он протянул руку и пробормотал короткое заклинание из незнакомых Катанджи слов.

– Теперь тебе ничего не угрожает, – сказал он. – Идем!

Дрожа, Катанджи начал подниматься по лестнице, а двое других рабов – следом за ним. Потом чан снова зашипел, и рабы тихо застонали, так что, видимо, они были столь же напуганы, как и он сам. И у них не было воинских меток на лбу.

Лестница совершила два оборота, прежде чем они добрались до следующего уровня, и чан за это время прошипел внизу пять раз. Снова лестница… они поднялись на три этажа и тяжело дышали. Колдун прошел по длинному коридору, мимо двух закрытых дверей, а затем свернул в большое помещение. Катанджи с тревогой взглянул на дыру в полу, со свисавшими в нее веревками, и большую деревянную штуковину, напоминавшую длинный барабан на подставке, опутанный веревками и колесами. Одна стена была каменной, и в ней было окно – сутры гласили, что размер окна имеет значение – а две стены были деревянными, четвертая же была почти скрыта грудами мешков. Там ждали четверо колдунов, двое Первых и двое Вторых. Катанджи с нарастающим ужасом смотрел на барабан. Пытки?

Четвертый показал на барабан.

– Быстрее! Пошел! – сказал он.

Катанджи не понял, но остальные двое рабов схватились за перекладину наверху и вскарабкались на барабан, вокруг которого были приделаны лопасти. Он последовал их примеру, и барабан начал медленно поворачиваться с громким скрипом и грохотом веревок и колес. Какие-то большие штуковины начали опускаться в дыру.

– Проклятье! – пробормотал Четвертый. Он выхватил откуда-то хлыст и громко щелкнул им в воздухе. – Работайте, или я шкуру с вас спущу!

Рабы крепче ухватились за перекладину и сильнее заработали ногами. Барабан начал вращаться быстрее, издавая более громкие звуки, скрип и грохот. Катанджи был посередине, глядя на свои худые руки между двумя парами крепких рук, а дальше была большая дыра в полу и движущиеся веревки. Вскоре он уже бежал, стараясь поспевать за другими и думая о том, не собираются ли его загнать до смерти. Когда он увидел, что веревки поднимаются наверх, он понял, что это не колдовство – веревки наматывались на барабан. Он и двое других рабов, вероятно, должны были собственными ногами поднять наверх тот самый шкаф. Это была дьявольски тяжелая работа.

Снова щелкнул хлыст, и он вспомнил, что у него нет шрамов на спине. Обратят ли на это внимание колдуны? Почти у всех настоящих рабов были шрамы. Не возникнет ли у них искушения разукрасить ими и его спину, просто из принципа?

Все быстрее и быстрее – он задыхался, и по его лицу и подмышкам струился пот. Он чувствовал в воздухе запах пота. Сердце бешено колотилось, во рту пересохло. Двое других тоже тяжело дышали, а ведь они были крепче его. Потом постепенно прямо на полу выросла гора мешков, и Четвертый дернул за ручку. Барабан резко затормозил, и трое рабов чуть не перелетели через перекладину. Все колдуны рассмеялись, словно только этого и ждали.

Двое рабов подняли руки и вытерли лица. В последний момент Катанджи сообразил, что ему этого делать не следует. Здесь было светлее, чем внизу – вдруг кто-то взглянет поближе на его полосу раба? Жир и сажа… не расползлись ли они вместе с потом по всему лицу? Опустив голову, он стоял, опираясь руками об ограждение, и тяжело дышал. Двое других рабов были заняты примерно тем же самым. Младшие колдуны разгружали мешки и аккуратно и осторожно их укладывали. Вероятно, каким-то образом они отличали одни от других, поскольку складывали их в разных местах возле стены, но для наблюдавшего за ними воина все мешки казались одинаковыми.

– Готово! – крикнул Четвертый, когда шкаф опустел; он снова повернул ручку, и барабан сдвинулся под ногами Катанджи. Рабы снова начали переступать ногами, но опустить шкаф вниз оказалось не легче, чем поднять его наверх – и это казалось не вполне честным. Потом он услышал, как в него загружают новые мешки.

Катанджи с ужасом представил себе размеры фургона и его груз.

Он подумал о «Сапфире». Что он станет делать, если они уйдут без него?

Снова щелкнул хлыст, и снова началась пытка…

Чтобы полностью опустошить фургон, потребовалось не меньше двадцати ходок вверх и вниз. К этому времени Катанджи изнемогал от усталости, и его уже не слишком интересовало, заметят ли они, что он воин, если бы только они позволили ему где-нибудь прилечь. Во рту ощущался отвратительный вкус, и ему казалось, что его сердце вот-вот разорвется. Иногда ему чудилось, что вокруг становится темнее, и все куда-то плывет; потом он понимал, что близок к обмороку. Однако если бы он упал, они увидели бы его лицо.

Четвертый часто щелкал хлыстом, но не пользовался им, хотя последние несколько раз погрузка шла очень долго. Один из младших сказал, что, возможно, стоит сходить за свежими силами, но Четвертый ответил, что уже почти все закончено, и можно не беспокоиться.

Наконец, он снова повел их по коридору. Катанджи медленно плелся сзади, несколько отстав, и ему это было вовсе не трудно. Было трудно просто идти. Его ноги подгибались. Две двери теперь были открыты, отбрасывая пятна света, и он задержался, проходя мимо каждой из них, стараясь запомнить увиденное. В первой комнате за столом сидела колдунья, Вторая, с откинутым капюшоном. Она что-то делала с блюдцем, двигая его по кругу – вероятно, совершала какое-то заклинание. В основном он заметил лишь ее лицо, не увидев ничего позади ли вокруг нее. Ей было лет двадцать пять, и она была довольно красива, но у нее было три метки на лбу, а не две, как полагалось при ее желтой мантии. И это были не перья! Он не был уверен в том, что именно это было, но они явно не имели формы перьев.

В другой комнате никого не было, лишь пара столов и несколько стульев. Один из столов, похоже, был каким-то ритуальным местом, так как на нем в серебряных держателях стояли длинные перья – по-видимому, это имело какое-то отношение к меткам. У дальней стены виднелся ряд полок, уставленных сотнями коричневых ящичков разной величины, по-видимому, сделанных из кожи. Потом он оказался на лестнице.

Спускаясь, он изо всех сил цеплялся за перила, поскольку ноги почти его не держали. Нечто, находившееся в чане, шипело и плевалось, но он не обращал внимания. Он попытался увидеть что-либо еще, но было темно, а его глаза не успели приспособиться к полумраку. Это было очень большое помещение, вероятно, размером в половину всей башни. Вдоль одной длинной стены было два окна, и еще по одному на каждой из более коротких стен, так что, скорее всего, зал действительно занимал пол-башни. Вдоль всей его длины тянулись подставки и полки, на которых стояли бутылки и свертки – как можно было все это запомнить? Парень у печи все еще накачивал меха. Другой Первый, в мантии, толок что-то в ступке размером с ванну.

Ему хотелось рассмотреть все внимательнее, но он не осмеливался остановиться. Голова его не соображала, он слишком устал. Сквозь серый туман он заметил медный змеевик в дальнем конце – намного крупнее всех тех, что он видел до этого – и точильный камень, а также уменьшенный вариант барабана, что был наверху, под чем-то, что никогда не смогло бы ускользнуть от его взгляда: большим золотым шаром на колонне возле двери, достаточно большим, чтобы в нем мог стоя поместиться человек, если бы он был пуст внутри. Вероятно, это было очень большое колдовство, или, может быть, идол солнечного бога? Вокруг извивалось множество труб и свисали веревки… еще несколько столов с всяким хламом, и еще две груды мешков… а потом он оказался на разгрузочной платформе, и фургона там уже не было. Снаружи в ожидании стояли два отряда рабов.

Он оказался в ловушке! Катанджи остановился на площадке, пытаясь привести мысли в порядок. Двое его потных спутников, хромая, спустились вниз и направились к разным группам. Куда идти ему? Колдуны ждали, собираясь закрыть дверь. Он потер глаз, словно что-то туда попало, и на него закричали; он неуклюже сполз вниз на все еще отчаянно дрожащих ногах.

Он стоял на бронзовой решетке, не зная, что делать. Однако обе группы рабов были в сборе, так что все повернулись и пошли прочь – начальник каждой думал, что последний раб из другой группы. Облегченно вздохнув, Катанджи пошел следом за одной из групп, и большая дверь с треском захлопнулась за ним. На его разгоряченную кожу пролился восхитительно холодный дождь. Он начал отставать от рабов, все дальше и дальше, а потом пристроился за дородной матроной-Третьей, следуя за ней, словно за своей хозяйкой, пока они не достигли домов, и он не смог идти дальше сам. Он начал дрожать от холода.

«Сапфир» наверняка уже ушел, и они могли еще несколько часов его не хватиться. Он был воином, оказавшимся в ловушке в городе колдунов. Вероятно, придется идти в храм, решил он…

– Катанджи?

Он подскочил. Это была Лаэ, старуха Лаэ, и ее морщинистое лицо по-матерински смотрело на него.

– С тобой все в порядке? – спросила она.

Он едва сумел заставить себя перестать стучать зубами, чтобы сказать:

– Да, все в порядке. Я как раз возвращался.

У него защипало в глазах, и он опустил голову, как подобает рабу.

Она нахмурилась.

– Шонсу и твой брат с ума сходят в рубке. Ты чуть не остался на берегу! Я догадалась, что ты должен быть где-то возле башни. Идем!

Он пошел рядом с ней, потом вспомнил, что он раб, и отстал на шаг. Она несколько раз оборачивалась в его сторону.

– Похоже, у тебя сегодня был трудный день, – более мягко сказала она.

Он сумел улыбнуться, начиная чувствовать себя лучше.

– Я был внутри башни.

Она остановилась как вкопанная, так что другим прохожим пришлось их огибать; улица была узкой.

– О боги, мальчик! У тебя больше отваги и меньше мозгов, чем у твоего брата! Я не думала, что такое возможно.

Мозгов у него было все-таки больше, но он не стал об этом говорить. И – да, возможно, ему хватало отваги.

– О, это было нетрудно. В самом деле, очень интересно. Я столько всего увидел… – Он почувствовал, что начинает болтать лишнее, и у него возникло идиотское желание рассмеяться, так что он прикусил губу и заставил себя замолчать.

– Попасть туда, может быть, и просто, – сказала Лаэ, – но тебе удалось оттуда выйти! У тебя совершенно побитый вид. Идем же.

Они вышли на пристань и пошли вдоль кораблей. Двое патрулировавших колдунов прошли мимо, даже не взглянув на него. Лаэ снов остановилась и внимательно посмотрела на Катанджи.

– Сейчас я отведу тебя на корабль, – твердо сказала она, – ты примешь душ и ляжешь спать в моей каюте. Шонсу и Ннанджи не могут выйти из рубки, пока мы не покинем порт, и я прослежу, чтобы они тебя не трогали.

– Спасибо, – сказал он. Брота любила считать себя матерью всего корабля, но каждый, у кого возникали какие-то проблемы, шел к Лаэ. Поспать было бы хорошо, но сможет ли даже Лаэ удержать разъяренного Седьмого?

Когда он поднялся на корабль, его встретили как улыбками, так и сердитыми взглядами, но Лаэ никого к нему не подпустила. Она стояла за дверью, пока он принимал душ. Его мускулы начали отчаянно болеть, пока он качал насос. Теперь он дрожал еще сильнее, проклятье! Потом она подала ему его килт, и он, шатаясь, пошел следом за ней к каютам.

Ее каюта ничем не отличалась от других, маленькая комнатка со шкафом и постелью на полу, но у иллюминатора висели яркие занавески, на полу лежал маленький коврик, а постель была покрыта вышитым покрывалом. В воздухе пахло лавандой, словно в спальне у его матери. Он расстелил постель, неуклюже лег и посмотрел на нее.

– Хочешь чего-нибудь еще, новичок? Поесть?

– Немного воды, моряк Лаэ, – сказал он, – и спасибо тебе.

Она улыбнулась тонкими губами.

– Я вижу, ты не очень расстроен.

Он думал, что сразу же заснет, но сон не шел, и его все сильнее била дрожь. Он снял килт и натянул на голову одеяло, но это не помогло. Он решил, что подхватил простуду.

Нужно произнести несколько молитв, решил он. В этот момент дверь открылась, и появилась вода, но принесла ее Дива. Она закрыла дверь и заперла ее на засов.

Когда он отставил чашку, она села и начала забираться в постель рядом с ним.

Он судорожно сглотнул.

– Нет! Тебя станут искать!

Она хихикнула.

– Не беспокойся – они про нас знают. Оооо! Ты холодный как рыба! Лаэ сказала, что это может помочь.

Это в самом деле помогло. Это в высшей степени помогло. Она крепко обняла его. Он сдвинул подбородком полоску ткани с ее груди и уткнулся в нее головой. Ее груди были большими, мягкими и теплыми, и пахли свежим хлебом; они были просто восхитительны. Он пролил над ними слезы, настолько восхитительны они были, и лишь надеялся, что она этого не заметит.

В конце концов он перестал дрожать, и ему стало тепло. Он подумал о том, что следовало бы подарить Диве то, что подобает мужчине, поскольку для него это могла быть последняя возможность, но было уже слишком поздно, потому что он заснул…

5

Конечно, это Дива задержала отход «Сапфира». Разъяренная Брота втолкнула ее, причитающую и дрожащую от страха, в рубку, чтобы он повторила свое признание воинам и объяснила им, что Катанджи на берегу. Томияно стоял сзади, с потемневшим от гнева лицом. Начали подходить другие, и темное помещение заполнилось мокрыми, сердитыми людьми. Занавески из мокрого белья были сорваны, чтобы освободить место; голоса звучали все громче.

В третий раз корабль заходил в город колдунов. В четвертый раз он подвергался опасности. Моряки были напуганы и потому разозлены. Уолли ужаснулся тому, какому риску подвергал себя Катанджи. Ннанджи испытывал отвращение к тому позору, когда воин прикидывается рабом. Малоли – коренастый, крепко сложенный человек, лицо которого в лучшие времена было румяным – пылал от гнева. Лишь успокаивающее влияние его жены Фалы удерживало его от слов, которые Ннанджи бы воспринял как оскорбление; и даже невозмутимая Фала горько сжимала тонкие губы. Катанджи побывал в каюте их дочери, и тем самым скомпрометировал ее. Все кричали и спорили.

– Тихо! – прорычал Уолли, и наступила тишина.

Затем он спокойно сказал:

– Госпожа, мы можем обсудить его вину позже. Сейчас я прошу тебя послать людей на поиски. Если его схватили, нам придется быстро уходить. Сколько человек ты можешь выделить?

– Если его схватили, то демоны могут быть здесь в любую минуту!

– Это так. Но вспомни колдунов в каменоломне – они ничего не сделали, чтобы помешать нашему отплытию, так что их могущество простирается не слишком далеко над Рекой. Если его поймали, то мне придется предложить взамен себя…

– Седьмого за Первого? – воскликнул Ннанджи.

– Это моя вина. Спокойно, брат, прошу тебя. Госпожа?

Если бы это был кто-то другой из пассажиров, кроме Катанджи, Брота бы тут же отдала швартовы. Уолли это знал. Но у Катанджи было свое обаяние. Они все любили Катанджи. Начиная понемногу остывать, моряки стали вспоминать истории о колдунах и о пытках. Брота неохотно согласилась задержаться и поискать его, по крайней мере, пока не станет ясно, что колдуны объявили тревогу. Если им придется быстро уходить, то все, кто остался на берегу, должны были встретиться в полночь у храма и ждать шлюпку…

Моряки разошлись.

Уолли было не по себе. Если он не смог уследить за одним новичком, как он справится с целой армией?

– Я же приказал ему не сходить на берег!

– Ты приказал ему не ступать на трап! – огрызнулся Ннанджи. Он оскалился. – Тоже мне, маскировка! Раб!

– Я сам подал ему пример, – признал Уолли.

– По крайней мере, ты никогда не подделывал метки на лбу.

Это считалось невообразимым грехом среди Народа; вся их культура основывалась на метках на лбу.

Но тут их прервали, так как несколько членов команды пришли укрыться от дождя, и они больше не могли говорить.

– Время, казалось, остановилось. Проходивший мимо таможенник поинтересовался, почему они еще не отчалили, если закончили торговлю. Требовалось свободное место у причала. Брота сочинила что-то о неожиданных спазмах в желудке и необходимости побывать у лекарей.

Дождь опять усилился.

Раздражение Уолли стало почти невыносимым.

Сколько потребуется времени для того, чтобы колдуны вытянули правду из мальчишки?

И что потом? Корабль подвергался опасности ради ничтожных шансов на спасение одного неопытного рекрута. Холодный расчет требовал, чтобы «Сапфир» отчаливал, пока это возможно. Хороший генерал произвел бы подобный расчет и поступил в соответствии с ним. Уолли мог произвести расчет, но поступить в соответствии с ним не мог.

– Прибежала маленькая Фиа, крича от радости – по дороге шли Лаэ и Катанджи.

Уолли издал глубокий вздох облегчения и мысленно помолился Богине и Коротышке.

– Я шкуру с него спущу! – пробормотал Ннанджи. Однако глаза его сияли.

Несколько минут спустя бледный Катанджи с трудом поднялся по трапу, словно побитая собака, и двинулся следом за Лаэ. Моряки поспешно заняли свои места, и воинов наконец оставили в покое – двоих воинов и одного старого одетого в лохмотья жреца, который сидел на сундуке и самодовольно ухмылялся.

Теперь вину можно было распределить между несколькими людьми.

Уолли направил обвиняющий перст на Хонакуру.

– Ты знал, что он собирается делать!

Старик самодовольно кивнул.

– Ты позволил мальчику подвергнуться опасности…

– Опасности? – воскликнул Ннанджи. – Это его ремесло! Но никто не дал ему права нарушать законы!

– В самом деле? – Хонакура поднял брови. – Законы весьма мудрены, адепт. В отличие от сутр, их нельзя четко выразить словами. Какой в точности закон Сена нарушил твой подопечный?

– Я… в точности?

– А! Ты не знаешь? – издевательски усмехнулся Хонакура. Ннанджи покраснел от ярости.

– Все законы запрещают менять метки!

– Он не менял свою. Она там, где и была. Он нарисовал поверх нее полосу, но ее можно смыть.

– Значит, он нарушил запрет менять гильдию!

– Рабы не принадлежат ни к какой гильдии.

Уолли постепенно начал оценивать весь юмор создавшегося положения. Старый жрец, похоже, заманил Ннанджи в ловушку. Сам же он не видел ничего особенного в переодетом воине; это и был ответ, которого он искал. Катанджи мог помочь ему обрести знание, «дать ум», как предполагала загадка, так что все это было частью божественного плана. Он вновь ощутил надежду.

– Всегда считалось незаконным менять свой ранг! – настаивал Ннанджи.

– Позволь не согласиться. Все законы, которые я слышал, запрещают повышать свой ранг. Твой брат понизил свой.

Ннанджи что-то неразборчиво пробормотал в ответ.

– Катанджи понял это, старик? – спросил Уолли.

– Возможно, не сразу, – признал Хонакура. – Но я все ему объяснил.

– Ты испортил моего подопечного, ты…

– Спокойно, Ннанджи! – сказал Уолли. – Он прав. Похоже, никакой закон не был нарушен. Кто может запретить воину носить полосу раба? Однако одно меня все-таки беспокоит…

– Честь!

Дверь распахнулась, и вбежал юный Матарро, с большими, словно шпигаты «Сапфира», глазами.

– Он ходил в башню, милорд!

– Он… что ?

Мальчишка отчаянно кивнул.

– Он был в башне у колдунов! Лаэ говорит, он столько всего там видел!

И новичок Матарро снова исчез, вернувшись к своим обязанностям. «Сапфир» отходил от причала.

«От другого – ум возьмешь». Уолли повернулся к Ннанджи – и даже Ннанджи был ошеломлен.

– Адепт, поздравляю: твой подопечный продемонстрировал достойную подражания отвагу!

Не было высшей похвалы, которую мог воздать один воин другому, поскольку среди воинов считалось, что отваге и чести можно научиться лишь на примере других.

Ннанджи несколько раз молча открыл и закрыл рот. Затем его принципиальность и гнев взяли верх.

– Оправдывает ли отвага сама по себе бесчестие, милорд брат?

– Я не вижу никакого бесчестия! Он еще не может служить Богине своим мечом. Он пытается служить Ей всеми средствами, на какие способен. Я восхищен его самоотверженностью. Я аплодирую его героизму.

Ннанджи несколько раз глубоко вздохнул, с видимым усилием успокаиваясь. Он неуверенно улыбнулся.

– Что ж, я полагаю, он храбрый маленький дьяволенок…

– Он хочет стать достойным своего наставника.

Лицо Ннанджи снова покраснело. Он что-то пробормотал и отвернулся. Уолли и Хонакура улыбнулись друг другу.

Но теперь пора было подумать о восстановительных работах. Отношения внутри команды понесли существенный ущерб.

– Скажи мне, подопечный! – сказал Уолли. – Не велел ли ты ему держаться подальше от девушек?

Ннанджи снова повернулся к нему с удивленным видом.

– Ну да! Но, конечно… – он пожал плечами.

– Конечно – что ?

Ннанджи ухмыльнулся.

– Конечно, он знал, что я вовсе не имею этого в виду. Ни один воин не воспримет подобный приказ всерьез, милорд брат!

– Зато я имел в виду! Я воспринял это всерьез!

Ннанджи, казалось, был озадачен.

– Почему? Воин? Это же честь…

– Моряки могут так не считать!

– Что ж, придется!

«Боги, дайте мне силы!» – подумал Уолли. Каким-то образом Ннанджи удавалось сочетать пуританскую этику с моралью уличного кота.

– Я говорил тебе, мы не свободные меченосцы. Даже если бы мы ими были…

Дверь снова распахнулась, на этот раз пропустив Томияно. Он подошел прямо к Ннанджи и протянул руку. Томияно улыбался ?

– Ты должен гордиться своим братом, адепт! – сказал он. – Он побывал в башне!

Ннанджи нерешительно пожал ему руку, а затем изобразил саму скромность.

– Это был его долг, моряк.

– Может быть, но это потребовало немалой смелости…

«Сапфир» выходил на середину Реки. Новости о подвиге Катанджи разлетелись по кораблю, словно стая чаек. В его отсутствие мужчины, женщины и дети толпой ввалились в рубку, поздравляя вместо него Ннанджи. Он начал надуваться, словно индюк. Уолли и Хонакура снова обменялись улыбками.

Затем появился Малоли, и внезапно наступила напряженная тишина.

– Адепт, – пробормотал он, – прошу прощения за все, что я говорил раньше… Мы все гордимся твоим братом. Мы рады, что Дива… смогла ему помочь. Он отважный парень – и человек чести!

– Конечно! – Ннанджи бросил самодовольный взгляд на Уолли – мол, а я что говорил?

– Он оказал хорошее влияние на Диву, мы уверены, – сказала Фала. – Теперь мы понимаем, почему он оказался в ее каюте, и мы рады, что она смогла оказать ему услугу.

Ннанджи с трудом сохранял беспристрастное выражение.

– Естественно, он знает, что истинный воин должен оказывать честь женщине.

– Естественно, – неуверенно сказала Фала и покраснела.

Уолли сдался. Не все из них говорили об одном и том же виде чести, но он подозревал, что все они знают, что имеют в виду – а он был здесь чужим. Кто сможет теперь хоть в чем-то проявить недовольство Катанджи?

– К вечеру дождь прекратился, и Катанджи к ужину появился на палубе. Он все еще нетвердо держался на ногах, и с трудом мог идти, но являл собой совершенный образец Юного Героя. Уолли и Ннанджи, получив разрешение Томияно обнажить мечи на борту, отдали ему Салют Герою. Он широко улыбнулся и крепко обнял Диву за талию.

Однако их отношения с командой все же понесли определенный ущерб. Брота многозначительно заявила, что Тау – это предел их путешествию. «Сапфир» продолжит свой путь до Ча, чтобы выгрузить мрамор, но не дальше. Если лорд Шонсу не сможет набрать себе воинов в Тау, ему придется вернуться обратно в Каср. Затем семья вернется к своей обычной торговле, вероятно, между Дри и Касром. Они утверждали, что их обязательства перед Богиней выполнены. Согласна ли с этим богиня, конечно, могло показать лишь время.

– Вернулась хорошая погода, и Река текла теперь с востока. Горы Реги-Вул лежали на юге. В течение нескольких дней Уолли и Хонакура извлекали информацию из Катанджи, слой за слоем, словно очищая луковицу. Ннанджи сидел рядом в качестве секретаря и регистрировал все это в своей памяти.

Катанджи старался помочь, чем мог. К его наблюдательности нельзя было придраться, и даже под гнетом надвигающейся опасности он продолжал смотреть и запоминать. Однако все, что он видел, проходило через фильтр его собственного опыта, прежде чем могло быть сказано, и через фильтр опыта Уолли, прежде чем могло быть им понято. Где-то на этом пути факты превращались в предположения.

Колдуны были явно не всемогущи. Их определенно можно было одурачить, и это было самым важным. Но золотые шары? Перья в серебряных держателях? Уолли начало казаться, что он разглядывает сумасшедший дом сквозь кривое стекло. Что было результатом кипучей деятельности в башне? Что толклось в ступе – приманка для демонов? Что находилось в чане? Сколько существовало разновидностей молний, и почему огненных демонов вызывали только в Ове? Как он жалел, что Катанджи не мог взять с собой в опасную экспедицию внутрь башни фотоаппарат!

Что имели колдуны против кожевников и красильщиков? Что в их поведении действительно имело смысл, а что было лишь обычным знахарством? Некоторые вещи были столь же бессмысленны и нелогичны, как средневековая алхимия, или пристрастие Хонакуры к священному числу семь, и чем больше Уолли узнавал, тем меньше, казалось, было в этом смысла.

Так продолжалось несколько дней, пока наконец «Сапфир» не оказался вблизи Тау.

Хотя Уолли еще не вполне уверенно держался на ногах, однажды утром он взял рапиру и маску. Он еще не осмелился бы сразиться с высокопоставленным, но мог справиться с Ннанджи. Когда счет достиг двадцати одного на ноль, даже вспотевший рыжеволосый воин признал, что Шонсу теперь полностью здоров и более не нуждается в опеке.

– А я, милорд брат? – нетерпеливо спросил он.

– Да, – согласился Уолли. – Ты успешно продвигаешься.

– Пятый?

– Очень близко к тому. Определенно стоит попытаться.

Солнечный бог во всей своей красе не мог бы светить более ярко. В маленькой армии лорду Шонсу не был нужен Шестой, так что если адепт Ннанджи сможет стать мастером Ннанджи, он наверняка будет вторым после него.