Текст книги "Робин Уильямс. Грустный комик, который заставил мир смеяться"

5
Шоу Робина Уильямса

Молодой комик с взъерошенными волосами и блестящими глазами, в радужных подтяжках, поддерживающих его висящие штаны, бродил по сцене номер 27 в студии Paramount, где были возведены декорации, напоминающие гостиную в Боулдере, штате Колорадо. Это была его персональная лаборатория комедии, его пространство, где он мог импровизировать и бродить без цели, а также издеваться над всем, что попадало в поле его зрения. Он мог взять несколько бутербродов с колбасой и начать кормить ими колеус. Мог взять антикварную статуэтку и разговаривать в нее как в микрофон или петь сымпровизированную песню под названием «The Beverly Hills Blues»: «Как-то я проснулся/У меня кончилась Perrier/Я реально заплатил все налоги/И вынужден был продать туфли Gucci». Камеры были выключены, но были зрители, и он хотел их веселить.

Робину Уильямсу было двадцать семь лет, и он вел себя совсем не так, если бы выиграл лотерею в Голливуде. Он продолжал жить в своей скромной квартире, украшенной огромными постерами с японской фантастикой, вместе с Валери и их попугаем Кора, который умел говорить три фразы: «Привет», «Отвали» и «Птицы не умеют разговаривать». Он все еще одевался в секонд-хенде, носил шелковые брюки в полоску за пятьдесят центов, бразильский амулет и нагрудный значок 1940 года «Win With Willkie», а по павильону Paramount катался на черных роликах.

Хотя Робин и пытался вести богемный образ жизни, сериал с его участием стал самым успешным проектом телевизионного сезона 1978–1979 годов. «Морк и Минди» уверенно приближался к третьему месту в рейтинге самых популярных сериалов, он был успешнее «Счастливых дней», – и все благодаря нереальной игре Робина в роли комически наивного персонажа.

«Это был хороший сериал, потому что мы не были сильно ограничены, – говорил Дейл Макрейвен, один из создателей «Морк и Минди». – Сюда можно было прийти с такой идеей, с которой тебя бы точно выгнали из другой компании, но у нас можно было все, потому что и персонаж, и сама обстановка были нетрадиционными».

В основном сюжетная линия заключалась в непонимании Морком земного общества, его комментариях относительно человеческой природы и возможности для Робина продемонстрировать весь свой потенциал. Морк мог влюбиться в манекен, случайно напиться имбирного эля или с помощью своих Орканских способностей отключить все свои эмоции, после чего они, правда, возвращались с удвоенной силой. Он делился памятными моментами с Минди, ее отцом Фредом (сыграл Конрад Дженис) и бабушкой Корой (которую сыграла Элизабет Керр), а заканчивалась каждая серия диалогом с Орсаном, которому он докладывал о полученных знаниях о Земле.

Сюжет был настолько пристойным, что «Морк и Минди» признали сериалом для семейного просмотра, который транслировали в 8 вечера, но в то же время в нем допускались моменты, где Робин мог продемонстрировать свои шутки для взрослых. Когда Минди, вернувшись с вечеринки, спрашивает Морка, почему тот описал одного из гостей как чемпиона по игре в прятки, он отвечает: «А разве прятаться двадцать шесть лет в туалете – это не рекорд?»

Робин же считал, что секрет успеха «Морк и Минди» в его простоте. «Это сериал о том, как веселый маленький человечек делал простые вещи – ”Морк покупает хлеб“ или ”Морк сталкивается с расизмом“, – объяснял он. – Морк и Минди были добропорядочными, и притягательность шоу, я думаю, была как раз в том, что Пэм Доубер сталкивалась со мной в ежедневных жизненных ситуациях, где я себя вел чрезвычайно странно. Если сравнивать это с классическим ситкомом «Новобрачные», то все знали, кто такие Ральф Крамден и Эд Нортон, они были лучшими в повседневных ситуациях, и чем проще, тем лучше. И если бы сюжет был запутанней, шоу не стало бы таким популярным».

Слава о Робине, как о единственном в своем роде таланте, распространилась по всей стране и всему Paramount, куда в студию номер 27 приходили и другие звезды, просто чтобы посмотреть, как Робин репетирует и снимается. Однажды приходили Генри Уинклер и Рон Ховард из сериала «Счастливые дни» и Мелисса Гилберт из «Маленький домик в прериях», а как-то сама Джинджер Роджерс.

Понимал это Робин или нет, но он стал центром вселенной. Как объяснял режиссер сериала Ховард Сторм: «Других актеров выбрали для съемок за их способность отвечать на импровизацию, отражать ее. Но каждый понимал, что это шоу Робина Уильямса. Моя задача была удостовериться, что Робин заходит не слишком далеко, и семь человек в студии понимают, что он делает».

Пэм Доубер понимала, что ее обязанность сыграть обычную женщину, приятную, улыбающуюся, но при этом быть опорой, от которой мог отталкиваться Робин. И она была счастлива делать это, потому что Робин никогда не вел себя с ней заносчиво, и они действительно отлично ладили. «Это был самый лучший опыт съемок в моей жизни, – говорила она, – потому что Робин был такой душка. У него было гигантское сердце. Я действительно любила Робина, а Робин по-настоящему любил меня. Мы сошлись как детали пазла».

Но Доубер было не просто найти свое место в сериале. «Сначала я буквально держалась за соломинку, – говорила она. – Думаю, что до четвертого-пятого эпизода создатели сериала не могли окончательно решить, подхожу ли я им. Но потом я поняла, что мне надо делать, если я хочу сохранить эту работу. Я должна быть обыкновенной. Самой обыкновенной, такой же, как сами зрители. Я должна смотреть на Робина их глазами. И должна быть его полной противоположностью, потому что он был абсолютно нереальный».

На площадке Уильямс, как правило, был со всеми приветлив и добр, но иногда мог и поддеть кого-нибудь. «Если Робину казалось, что я грущу или потеряна, – рассказывала Пэм, – он начинал меня подбадривать: ”Доубер, все в порядке?“ ”Добс, ты как?“ ”Добер, Доб, что происходит?“ Но пару раз он меня задел, неосознанно, просто так вышло. Робин неожиданно кинул мне мяч, а я не знала, что с ним делать. На что он сказал: ”Неужели только я здесь отвечаю за импровизацию?“ Я обиделась, после чего он бегал за мной весь день, пытаясь извиниться». Он бесконечно импровизировал на благо зрителя и ожидал этого от других.

Как и Робин, Доубер выросла в районе Детройта и, будучи всего на три месяца старше, стала для Робина старшей сестрой, которой у него никогда не было, и которая ругала его за опоздания на работу (что случалось не редко), а также за нечистоплотность и грубость.

«Он мог пернуть, – рассказывала Доубер. – Садился на меня и пер-дел. ”О Боже, Робин!“ Может, это звучало высокомерно, но я не могла смолчать и возмущалась: ”Черт, тебя кто-нибудь учил манерам? Или тебя вырастила кухарка?" А он отвечал: ”О да!“»

Постепенно Доубер стала понимать закрытый образ жизни Робина, во многом сформировавшийся под влиянием его родителей. «На самом деле он был хорошо воспитан, – говорила Пэм. – Семья была очень богатой. Отец занимал высокий пост, а мать была светской львицей и постоянно развлекалась. Робин считал, что она занималась своими женскими делами и постоянно отсутствовала. А ребенок был маленьким и непонятым гением в этом огромном доме в Блумфилд-Хилс».

Ховард Сторм понимал, что никогда не будет полностью контролировать Робина в «Морк и Минди». «Его невозможно полностью обуздать, – говорил он. – Это как с лошадью, на ней нельзя бесконечно скакать во всю прыть. Ее немного надо отпускать. Так происходило и с Робином».

Сторм, бывший комик стендапа, режиссер таких сериалов, как «Лаверна и Ширли», вспоминал, что когда давал Робину записку или предложение насчет сцены, тот начинал ей заниматься на двадцать минут позже, чем было запланировано. «Робин, чтобы заполнить паузу, может, нальешь себе сока или еще чего-нибудь выпить? Забудьте! Он будет этим соком жонглировать, наливать с расстояния, что угодно, что никто другой сделать не сможет».

У зрителей складывалось впечатление, что Робин, пока работали камеры, на ходу придумывал свою роль – ложное представление, которое всегда складывалось при его выступлениях. Во время пресс-конференции, посвященной первому сезону сериала, он рассказал репортерам, что в сценарии было полно пустых мест и написано лишь одно слово: импровизация.

«Так было примерно в одной трети всего сериала, – рассказывал Робин представителям прессы. – По понедельникам и вторникам мы прорабатывали все пункты, а по средам начинали вырезать большие куски, потому что было очень много материала». Все это оказывало на него большое давление. «Перейти от стендапа к ситуационной комедии – не вопрос, – говорил он. – Но через какое-то время я понял, что повторение одной и той же ситуации может стать проблемой. Поэтому мне приходилось усерднее работать, чтобы постоянно обновлять материал».

Сторм считал, что это абсолютная неправда, просто создатели «Морк и Минди» таким образом указывали звезде направление движения. «Сценарий был написан, – говорил он. – А импровизации были необходимы для того, чтобы привнести в него талант Уильямса». Конечно, бывало, что Робин четко следовал сценарию, а затем они эти сцены адаптировали, чтобы лучше смотрелось. Например, в одной из сцен, где Морк должен был играть пять разных игроков в покер, сидящих за карточным столом, Сторм сказал Робину «перепрыгивать с места на место», но тут же понял, что зрителю будет сложно воспринимать эту сцену и запомнить, кто есть кто. Вместо этого было решено сыграть сценку про старую Осу и старого Еврея, сидящих в парке и играющих в шахматы.

Когда Робину не нравилось, что для него написано, он с трудом конструктивно высказывал свое мнение. Пэм Доубер замечала, что когда Робин расстраивался, то бормотал себе под нос: «Это отстой! Полнейший отстой!» И осознание того, что он несчастлив, разрывало его на две части: человек, чувствовавший себя справедливо неудовлетворенным, и человек, чувствовавший себя виноватым за то, что он чувствовал.

Сторм рассказывал: «В тех ситуациях, когда Робин получал материал, с которым был не согласен, он так по-детски стеснялся, что не задавал никаких вопросов. Но, как только чуть отходил в сторону, то можно было услышать: ”Дерьмо. Кто придумал это дерьмо?“ Поэтому однажды Сторм отвел Робина в сторону и сказал ему: ”Послушай, Робин, я знаю, что в тебе борются двое людей. И тот, второй, мне не нравится. Он мне совсем не по душе. Когда ты получаешь записку с указаниями, которые тебе не нравятся, ты превращаешься в того другого парня, и мне хочется перестать с тобой работать. Если тебе не нравятся эти записки, просто скажи мне об этом. Я могу давать их тебе индивидуально. Или же вообще не буду давать“. Ответом от Робина была лишь фраза: ”Да ладно, Папа, прости“». («Папа» – так Робин называл режиссера, носившего бороду как у Эрнеста Хемингуэя.)

«Во всех ситкомах делают изменения, – объяснял Дейл Макрейвен. – Сценарий – отправная точка. Если появляется что-то, что должно было сработать лучше, мы включаем это в работу. Робин всегда что-то пробовал. Если это срабатывало, он это внедрял. К сожалению, ответственные за общественные связи Робина люди преподносили это так, что будто на протяжении всего шоу Робин импровизировал, и не было никакого сценария. Это была неправда. Остальные должны были знать, что там говорится, чтобы исполнить свою роль».

Как-то МакРейвен вспоминал: «Робин вышел и выдал перед зрителями шутку. Шутка не сработала. И он сказал: ”Стоп, я хочу еще раз попробовать“. Рассказал еще одну шутку, которая еще больше провалилась. Должен заметить, такое происходило не часто, но в этот раз случилось. Робин настаивал: «Попробую еще раз. Это было ужасно». Он вышел в третий раз и произнес строчку из сценария. И она сработала. А все подумали, что это он придумал».

То, как Робин перекраивал сценарий, стало раздражать сценаристов и редакторов «Морк и Минди». Когда они уже больше не могли скрывать свое раздражение, то передали Робину символическое послание, в котором говорили, что они ему нужны так же, как и он им. «На протяжении недели сценаристы передавали Робину пустой сценарий, где говорилось: ”Робин сам знает, что делать“, – рассказывал Гэрри Маршалл. – Робин тут же пришел в офис со словами: ”Это не я! Я такое не говорил! ”Началась суета, после чего ему всегда стали давать сценарий».

Очень часто импровизации Робина носили сексуальный подтекст и были адресованы женщинам из актерского состава. В одной серии Морк пожалел бабушку Минди – Кру, которая старела и наблюдала, как умирают ее друзья, поэтому решил превратиться в пожилого мужчину, чтобы составить бабушке компанию. Сторм вспоминает эту сцену: «Робин подгонял ее тростью, а я стоял и просто хохотал. Все думали, что актриса повернется и скажет: ”Да как ты смел?“ Если бы такое сделал я, меня бы точно поймали работники сцены и устроили выволочку: ”Да как ты мог вставить палку в задницу этой дамы, этой милой старушки“. Но у Робина в голове не было ни капли пошлости. Он просто был сам собой. Он думал, что это будет смешно. Ему, наверное, могло сойти с рук даже убийство».

Пэм Доубер была самой частой мишенью для подобных шуток. «Ему становилось скучно, – рассказывал Сторм. – Он мог сказать целый абзац, а потом повернуться и схватить ее за попу. Или за грудь. Приходилось начинать заново. Я ему говорил: ”Робин, по сценарию ты не хватаешь Пэм за попу“. А он отвечал: ”Ладно, ладно“».

«Бывало, Робин заканчивал играть и уходил со сцены, а Пэм продолжала свою роль, – рассказывал Маршалл. – Он снимал с себя одежду и стоял полностью обнаженный, глядя, как она пыталась играть. Целью его жизни стало заставить Пэм покраснеть». По этой же причине порой Робин вместо диалогов по сценарию выдавал шутки на грани. Однажды Маршалл и сценаристы заранее узнали, какую шутку заготовил Робин для Пэм, и подсказали ей, как себя вести в этой ситуации.

«Робин хотел задать вопрос: ”Что будет, если скрестить лук с ослом?“ – рассказывал Маршалл. – Ответ был: ”Получится задница, которая заставит твои глаза слезиться“. Мы это рассказали Пэм. Заходит Робин со словами ”Что получится, если…“ Пэм превосходно справилась. Она разгромила его. Робин стоял ошарашенный, а ей все аплодировали. Первый раз я видел его таким растерянным, а Пэм это понравилось».

Доубер говорила, что ее не очень тревожило похабное поведение Робина, она считала, что таким образом он проявляет к ней чувство привязанности. «По отношению ко мне он совершал грубейшие поступки, – рассказывала она. – Я никогда не обижалась. Конечно, я могла вспылить, расстроиться, прикрикнуть и цапнуть его. Я думала, он со всеми так поступает. Но он это делал только со мной, потому что я была с ним постоянно на протяжении восьми месяцев. Но это было очень весело. В нем была магия. В какой-то момент он посмотрит на тебя своими открытыми бесхитростными блестящими глазами, как щенок, а потом схватит тебя за сиськи и убежит. И ему это вечно сходило с рук. В конце концов это были 70-е».

Всего через несколько недель с момента выхода «Морк и Минди» в эфир Робин стал самой обсуждаемой звездой в колонках Time, TV Guide и The New York Times, а весной 1979 года появился на обложке Time. Робин подмигивает в камеру и держит в руках маленький телевизор, где транслируют шоу с его участием. Когда он пошутил, что только в Popular Mechanics и Ebony не было его фотографий, его друг Эрни Фосселиус создал муляжи этих журналов, где на обложках был Робин. Они с Валери переехали в восьмикомнатный дом за 200 000 долларов в каньоне Топанга вместе со своим зверинцем: попугаем Корой, аляска-маламутом Сэмом, несколькими черными белохохлыми курами и двумя игуанами по кличке Мистер Ай и Трумен Капоте. Для удобства Робин оставил свою квартиру в Голливуде, чтобы быть поближе к Paramount, и купил себе винтажную спортивную машину Austin-Healey, чтобы ездить по Лос-Анджелесу. Машину вскоре украли, и он заменил ее серебристым BMW. Когда домовладелец сказал Робину, что видел, как угоняли его машину, Уильямс удивился, почему же тот их не остановил. Домовладелец ответил: «Я увидел, как мужчины толкают машину по улице, и подумал, что это ваши друзья-комики одолжили ее у вас».

Каждый раз, когда Робин выходил за пределы студии, он осознавал навалившуюся на него славу. На знаменитом благотворительном турнире по софтболу, который проходил рядом со студией, они с коллегами из «Морк и Минди» пробирались на поле, в то время как звезды «Счастливых дней» оттуда уходили. До тех пор, пока фанаты не заметили, что из машины выходит и идет на поле Робин, они бежали за Генри Уинклером, чтобы с ним сфотографироваться и взять у него автограф.

«Вдруг все кинулись с трибун на правое поле, – рассказывал Сторм, игравший за команду «Морк и Минди». – Было страшно. Сорок или пятьдесят человек бросились за Робином. Мы тоже побежали на поле, чтобы его защитить, потому что не поняли, какого черта происходит. Затем мы их умоляли оставаться по ту сторону штрафной линии и дать ему поиграть. Я только и думал: ”Не бейте Робину. А если и так, то пусть это будет легкий мяч“. Когда игра закончилась, мы встали возле него клином, чтобы Робин мог пробраться в машину. Мы буквально загнали его внутрь, как полицейские, охраняющие особо важную персону».

Доубер, тоже ощутившая вкус славы, признавала, что за пределами студии ее жизнь не была такой захватывающей. «Все происходит именно здесь, – рассказывала она, – и ты к этому привыкаешь. А потом возвращаешься домой и понимаешь, что у тебя ничего нет, даже молодого человека. Мне было так одиноко. Я была нужна только, чтобы играть в ”Морк и Минди“».

«Честно говоря, – добавляла она, смеясь, – я шла домой и смотрела телевизор. Это было совсем не круто».

Каждый раз с полки с журналами ей улыбался Робин, но, как правило, на фотографиях он был без нее. «Я просто боролась за жизнь и не могла скандалить, – говорила она. – У Робина были менеджеры, а у меня просто контракт с АВС. Я понимала, что скоро могу получить коленом под зад. Они создавали Робина, а не команду. Я была девушкой, а Робин звездой. Мы слышали: ”Журнал People хочет, чтобы вы с Робином были на обложке!“ А позже: ”Робин не хочет, чтобы ты тоже там снималась“. TV Guide: ”Нет, хорошо, если Робин будет один“. К счастью, люди говорили: ”Но сериал называется «Морк и Минди», здорово, если они там будут вдвоем“».

Когда Доубер узнала, что ей отказывают в рекламных возможностях, то сказала: «Я пойду к Робину. И он поможет». Робин и мысли не мог допустить, что может чем-то расстроить Доубер. «Он этого не выносил, – говорила она. – Лично я думаю, что в детстве он не дополучил внимания матери. У всех из детства остаются шрамы. Робин расцвел, как только переехал на Западное побережье и стал этим нереальным сумасшедшим человеком. Но каждому пришлось когда-то терпеть боль. А дети злопамятны. Может, он и видел себя вечным неудачником. И шутил над собой в этом духе. Но женщины в жизни Робина всегда играли важную роль».

По мнению Доубер, Робин не осознавал свою нарастающую популярность, хотя жаждал ее и был уверен, что все идет как надо. «Глубоко в душе он знал, что это его судьба, – говорила она. – Он знал, куда движется и говорил: ”Когда у меня будет звезда на Голливудской Аллее славы…“ Не знаю, как это у него получалось, но он всегда точно знал, что делать. Но Робин никогда не защищал меня или мои интересы. Не потому что он плохой. Робин был полон энергии, старался везде успеть и ненавидел конфликты. Он не хотел, чтобы у меня или еще кого-либо были проблемы. Но и не собирался лоббировать мои интересы, потому что уже через десять минут, как мы расходились, он обо всем забывал».

В то время как «Морк и Минди» укреплял статус Робина как одаренного комедийного актера, его репутация в качестве столь же изобретательного комика стендапа подогревалась в телевизионном шоу «Live at the Roxy», съемки которого проходили в ночном клубе на бульваре Сансет, а трансляция по НВО – платной сети, которая только-только становилась популярна у населения. В отличие от ситкома на АВС, рассчитанного на все возрастные категории, где каждую шутку и жест Робина тщательно рассматривал департамент по нормам и практике, здесь не существовало таких ограничений. Шоу дебютировало в октябре 1978 года.

Во вступительной части Робин сыграл все роли в пародии на телевикторину «To Tell the Truth», где известные личности пытались из группы людей найти именно того, за кого этот человек себя выдает. По очереди каждый персонаж, будь то южанин в ковбойской шляпе, латинос с усами и в мягкой фетровой шляпе, русский в спортивной куртке и футболке, делает одно и то же заявление: «Меня зовут Робин Уильямс». Так делают все, кроме русского, который изначально называет себя Хенком Уильямсом.

Его выступление начинается с того, что Робин выходит на сцену из зрительного зала, делая несколько восхищенных замечаний («Здесь все знакомые лица! Все, с кем я не по разу спал!») наряду с шуточками, которые его преданные фанаты уже давно знали – «Я так счастлив видеть вас здесь, что чуть не обосрался» и «Реальность – вот это концепция».

После того, как он забрался на театральный балкон и обратно на сцену, Робин приступает к серии пародий на эксцентричных знаменитостей – Джордж Джессел под кайфом, Лоуренс Оливье под воздействием молодого вина Ripple, – а в это время камеры снимают его известных друзей среди зрителей, в том числе Генри Уинклера, Тони Данза и Джона Риттера. За этим следует череда его известных сценок, в том числе о телепроповеднике Реверенде Эрнесте Ли Синсиа, исцеляющего верой, о советском стендап-комике Никки Ленине и о старом шекспировском актере, который не упускает шанса в то время, как тусовщик громко и без каких-либо на то причин выкрикивает имя «Морк!» Оставаясь в роли, Робин отвечает: «Нет, не Морк. Нет, речь не о телевидении. Благородно или нет заниматься дерьмом в восемь утра и восставать против божественного Нильсена, который, устав от манер, будет потеть в маленьком клубе».

Позже Робин уходит со сцены и возвращается в образе старика в берете и очках, притворяясь, будто он кормит голубей. «Я даю им свой метадон, поэтому они всегда возвращаются», – объяснял он трещащим голосом. Но в основном это на самом деле не комическое выступление, а горькая характерная пьеса, в которой Робин изображает самого себя, старого и слабого, примерно через сорок лет, когда нашу планету захватят пришельцы, не такие добрые, как Морк, и заставят людей прятаться. Обращаясь к зрителям, словно они остались живы в этом противостоянии, Робин учит их, как выжить в это сложное время:

«Вот вам мой совет. Нужно стать чокнутым. Вы же понимаете, о чем я? Стать придурком. А что в реальности? Нужно быть сумасшедшим. Вы должны! Потому что только это помогло мне выжить. Я был комиком. Был, очень давно. Это правда. Нужно быть упоротым придурком. Нам дарована лишь мизерная часть безумия. И если вы это потеряете, то вы погибнете. Нет! Я вот что скажу. Не растеряйте этого, только так вы останетесь живы. Потому что, если вы это профукаете, ф-ф-ф, вас не станет. Это моя единственная любовь – безумие».

В последнем эпизоде шоу Робин вытаскивает на сцену Джона Риттера, и должен начаться второй этап импровизации. Зритель выкрикивает тему о том, как официант обслуживает в ресторане одинокого мужчину, но постепенно эта импровизация перерастает во взаимный обмен непристойными шутками и товарищеские похлопывания по заднице между Робином и Риттером.

В ноябре, имея возможно покапризничать, так как все его капризы исполнялись, Робин решил полетать по стране и посетить съемки «Субботним вечером в прямом эфире» в Нью-Йорке. Путешествовал он вместе с Валери и Стью Смайли и очень стремился посетить выступления некоторых актеров, которые потихоньку становились его друзьями, например Джона Белуши, невозмутимого комика Бака Генри и рок-группу из Сан-Франциско Grateful Dead, которая была музыкальным гостем. Но была одна проблема: вместе с фанатами сочных вибраций и извилистых соло гитар Grateful Dead пришли и члены незаконного рокерского клуба Hells Angels, которые обожали и фанатели от группы. Для Робина это было проблемой, потому что в своих выступлениях он не редко выкрикивал в зал: «Есть ли здесь Hells Angels?» А когда не получал ответа, добавлял: «Эти гомики – подкаблучники».

Неудивительно, что группа Hells Angels во главе с накачанным звероподобным президентом Нью-Йоркского отделения Винсентом «Биг Винни» Гироламо за сценой окружила Робина и Смайли и не давала им уйти. Смайли, скованный татуированными руками Биг Винни, едва смог из себя выдавить: «Могу я вам чем-то помочь?» Байкеры в достаточно грубой форме дали понять, что слышали шутки Робина о них во время его последнего выступления на НВО и просили исключить их из выступления. После чего толпа разошлась, Смайли остался дрожать, а Робин, кажется, даже не понял, что произошло. По возвращении в Лос-Анджелес Робин, смеясь, рассказал эту историю своему юристу Джерри Марголису, хвастаясь, как он сбежал. Но Марголису вся эта история не показалась смешной, он сказал, что один из членов группировки был обвинен, а позже и признан виновным в убийстве посетителя Альтамонтского фестиваля. В результате шутку о Hells Angels исключили из последующих выступлений на НВО.

Хотя Робин старался не принимать свою популярность серьезно, ему пришлось подчиниться некоторым непреложным правилам, которые диктовал Голливуд. Он нанял первоклассного агента по рекламе Эстель Эндлер, которая также представляла интересы Родни Дейнджерфилда и Энди Кауфмана, чтобы она могла помогать и развивать его присутствие в прессе. Обычно перед интервью она составляла для него лаконичные списки того, что надо и не надо делать. Например, перед интервью в New York Times она велела: «Принесите несколько игрушек и импровизируйте. Пожалуйста, постарайтесь быть в своей одежде и без очков. Когда в час дня начнется интервью у вас в вагончике, мне нельзя будет там присутствовать. Но это не значит, что вы забудете об интервью. New York Times – отличная газета, потому что их репортеры самые резкие. И если не хотите, чтобы что-то появилось в печати, не произносите этого».

В декабре Робин подписал контракт на запись своего дебютного комедийного альбома с Casablanca Records, лейблом, поднявшимся на волне популярности Донны Саммер, групп Kiss и Village People. Бадди Морра из Rollins Joffe контролировал процесс записи и решил поставить в пару к Робину Беннетта Трэймера, сценариста, который до этого помогал Робину писать пародию на шоу To Tell the Truth, которое было до Live at the Roxy.

«В обычное время я ему бы и не понадобился, – говорил Трэймер, – но у Робина был такой напряженный график, он был постоянно на съемках ”Морк и Минди“, а материал у него был преимущественно визуальный, им же нужно было нечто более вербальное. В клубе Робин смотрелся великолепно. Но при записи альбома очень важны начала, середины и концовки. Для этого и нужен был я. Мы работали у меня дома, а затем перемещались в Comedy Store или Improv и там это оттачивали».

Трэймера и Робина объединила любовь к винтажному Голливуду и таким актерам, как Джордж Джессел и Петер Лорре, они постоянно переслушивали нелегальные записи выступления Джонатана Уинтерса, который изображал непристойную ссору между своими персонажами Мод Фрикерт и Ленни the Hired Hand, а еще оба обожали игрушечных солдатиков. «Когда я рассказал Робину о своей коллекции, он был на грани нервного срыва, – рассказывал Трэймер. – Он пришел ко мне домой и спросил: ”А где солдатики?“ Мне пришлось достать коробки, которые я не открывал сто лет, там были солдатики, ковбои, рыцари, и Робин был действительно от этого в восторге. В детстве ты такой беспомощный, а у взрослых есть сила. Поэтому у многих детей есть воображаемые друзья».

Из обсуждений их материала для стендапа Трамер узнал, что у Робина часто существует продуманная структура выступления, лежащая в основе того, что выглядело как рассеянные и импульсивные действия. «Даже в том случае, когда все выглядело как вспышка молнии, существовала логика поведения, – рассказывал Трэймер. – Это только казалось неорганизованной сборной солянкой, на самом деле все было последовательно, организовано».

Еще он обратил внимание, как различные персонажи и голоса появлялись в выступлениях Робина – карикатуры на темнокожих, евреев, геев и остальных, которые не были унизительными, но тем не менее это были карикатуры за счет одноразовых акцентов, которые иногда заменяли его собственные естественные, элегантные интонации.

Насколько это мог видеть Трэймер, интерес Робина к этим группам был связан с их маргинализацией, его пониманием того, что в перевернутой иерархии комедии их непохожесть давала ту силу, которой он никогда не будет обладать. «Трудно представить, сколько юмора в низших слоях, наблюдающих за большинством и высмеивающих их, – рассказывал Трэймер. – Робин был Осой, богатой Осой. А Осой быть не смешно. Это могло увлечь, но только в ситуации с евреями, но не в ситуации с черной культурой, которой бы он хотел заниматься».

27 января 1979 года Робин получил Золотой глобус за лучшую мужскую роль в комедийном сериале, опередив своего друга Джона Риттера с фильмом «Трое – это компания», Алана Альду из сериала «МЭШ» и Джадда Хирша из «Такси». Хотя церемония в том году не транслировалась по телевидению, Los Angeles Times сообщила, что Робин принял свой трофей, «повернувшись к зрителям и обняв себя».

Весной «Морк и Минди» возглавлял рейтинг Nielsen, его смотрели почти 26 миллионов семей, Робин отправился в небольшой тур, чтобы записать и собрать материал для альбома, вместе с Rick and Ruby, на разогреве у которых он выступал в авангардном клубе Сан-Франциско, теперь же они были на разогреве у него. Тур начался в Пансионате Сан-Франциско и достиг своей кульминации через пять дней в баре Copacabana в Нью-Йорке. Из турне он привез домой 35 000 долларов, заработав их на шоу, билеты на которые распродавались мгновенно.

«Copa» больше не был элитный местом для живых выступлений, один из писателей описал его как «гламурные декорации из пластика и хрома», где Робин устраивал «шумный балаган», как всегда одетый в гавайскую рубаху, висящие штаны и свои фирменные разноцветные подтяжки. Теперь уже персонажи, которых он изображал, течение монологов и их составляющие были хорошо проработаны: Никки Ленин, советский стендап-комик, телепроповедник Реверене Эрнест Ли Синсиа, постапокалиптический старик, у которого теперь появилось имя Дедуля Фанк. А в промежутках между этими долгими ролями он вставлял разную бессмыслицу: первоклассник Труман Капот, предлагающий за безумные деньги билеты на «See Dick Run» («Это не от руки написано, а напечатано»), сказка «Три медведя» в исполнении Уильяма Ф. Бакли («Голди, арийка, и Локс, еврейская духовная пища, вместе создают буржуазный стереотип, который ставится в контраст трем медведям, темным медведям, может бурым, а может и черным, давайте просто назовем их медведями третьего мира»).