Текст книги "Небо, под которым тебя нет"

Улица кукол
パペット通り

Мирай

С балкона наших апартаментов открывался красивый вид на Tokyo Station. Черные силуэты небоскребов тонули в багрянце заката, пока ветер медленно разгонял розовые облака. Еще неделя, и погода изменится.

Был обычный спокойный вечер. Один из тех вечеров, который ты бы и не запомнил, если бы потом в твоей жизни не произошло что-то странное. Что-то, из-за чего у тебя закончатся слова, хотя захочешь кричать о случившемся на весь мир.

Мне всегда хотелось вернуться на наш балкон в час, когда солнце уже зашло за горизонт, но до сих пор освещает часть неба. Когда кровь заката стекает по балконам и крышам домов. Уже не день, но еще не ночь – kataware-doki.

– Я наконец нашел работу, – сказал мой друг после затянувшегося молчания.

Небо наполняется чернеющей синевой. Видны первые звезды. Вдыхаю остатки вишневого табака.

– Что за работа?

– Ничего серьезного, так, подработка на первое время. Что-то вроде доставщика, знаешь… – Его взгляд был направлен в сторону императорского дворца, который едва был виден с нашего балкона.

– Все лучше, чем ничего, – пожав плечами, ответила я.

– Да, ты права. Все лучше, чем ничего, – он эхом повторил мои слова, но голос его звучал несколько иначе.

Он стал пропадать на работе сутками. Объяснял все тем, что заказов очень много, едва успевает сделать все, поэтому берет ночные смены. Поэтому почти все время я проводила с тобой.

Хидео

В глубине души я испытывал неприязнь к твоему другу. Что-то мрачное зарождалось во мне при мысли о том, как он счастлив. В чем заключается его счастье? У него впереди целая жизнь, чтобы прожить ее так, как ему захочется. А еще он с тобой провел больше времени, чем я. Он знал тебя с малых лет и будет рядом до старости. У меня же только твоя юность – очень маленький отрезок времени. А ведь мне ты нужнее.

Можешь называть это синдромом жертвы, но в глубине души я и правда жалел себя. Я хотел, чтобы ты всегда была рядом. Но ты не вещь, которая принадлежит мне. Твоя любовь – это летний ветер. Ты проявляешь ее, но мне хочется большего. Я не могу обладать тобой, хотя это мое единственное желание.

Я помню тот вечер, когда ты позвонила мне посреди недели. Твой голос звучал взволнованно. Ты попросила меня встретить тебя на улице кукол, так как тебе показалось, что за тобой кто-то увязался. Конечно, я сразу бросился туда.

Мирай

Я снова рисовала в одиночестве в парке. День был плодотворный, наполненный вдохновением и старанием, – я закончила пять глав. К вечеру захотелось увидеть тебя, поэтому соврала о том, что за мной кто-то увязался. Просто так захотелось, понимаешь? Интересно было узнать, насколько я не безразлична тебе.

И ты пришел. Пришел так быстро, что на мгновение я подумала, уж не следил ли ты за мной и знал, где я. Мою ложь выдавала улыбка.

Такая дура.

Меня никто и никогда не любил по-настоящему. А ты любил до самого конца…

Каллиграфия чувств
感情書道

Мирай

Мы продолжали идти от улицы кукол в сторону твоих апартаментов. Изредка проезжал полицейский патруль. Неоновые вывески бледно мигали, сопровождая все это электрическим треском. Ты иногда щурил глаза или закрывал их ладонью, они были слишком чувствительны – я видела, как слезы стекают по твоим бледным скулам. Резкий свет доставлял тебе боль, мне же, наоборот, нравился сверкающий неон Токио. Кажется, тогда у меня уже было чувство, что совсем скоро я окажусь в туманном мраке, где единственным цветным элементом будут голубые бабочки, парящие над темной лесной травой, поэтому я так ценила каждый момент, проведенный в городе.

Ты впервые привел меня к себе домой. Оказавшись в этом небольшом темном пространстве, я словно переступила какую-то грань в наших отношениях. Будто мы стали ближе, и сейчас ты откроешь мне какую-то тайну, которую больше никто не знает.

Я ошиблась. Время еще не пришло.

Хидео

Мои апарты – небольшая студия на четвертом этаже. Тихие соседи, с которыми я изредка пересекаюсь в лифте, всегда автоматически отводят глаза. В холле стопки манги на кофейном столике, автомат с напитками, десяток зонтов у выхода и шумный кондиционер. Когда за окном плюс тридцать пять градусов, у ресепшена всегда пусто, лишь манэки-нэко машет рукой, рассекая воздух и издавая едва уловимый бархатный звук. Он встречает постояльцев, призывая своей фарфоровой лапкой то ли деньги, то ли удачу.

В помещении творческий хаос. Все стены заклеены рисунками, изрисованы иероглифами. Всюду валяются таблетки. Не успел убраться. Да, в общем-то, и не собирался.

– Я практиковал каллиграфию, – попытался оправдаться. Я тоже всегда оправдываюсь за то, что так люблю.

Не о том заговорил. Снова пришлось сочинять глупые истории о том, как мучаюсь от аллергии на все. А может, моя болезнь – и правда просто аллергия? Аллергия на жизнь.

Ты неуверенно, но с интересом осмотрелась. Я был взволнован. Давно хотел пригласить тебя к себе, но все никак не решался. Мой маленький изолированный и дикий мир. Только тебе я смог показать его.

Мирай

На книжной полке стояла небольшая стеклянная статуя Будды, которая плавно переливалась разными цветами. Как оказалось позже, это самодельный светильник. Ну до чего же красиво!

На столе две банки: в одной – светлячки, в другой – большая голубая бабочка, еще живая.

– Где ты поймал такую? – спросила я, рассматривая ее.

– На водопаде Окутама их много, разных цветов, – спокойно ответил ты.

– Никогда не видела таких огромных бабочек.

– Можем как-нибудь поехать туда, посмотришь, – улыбнулся ты.

Я задумчиво кивнула, а потом вновь уставилась на банку.

– А зачем ты их тут держишь? Они же умрут.

– Люблю коллекционировать красивые вещи, – спокойно ответил ты.

– Но это же не вещи, а живые существа, – включилось мое подсознательное лицемерие. Я никогда не была веганом, не выступала в защиту животных, но почему-то мне было очень жалко эту бабочку и светлячков. И к чему это я вообще? Как же стыдно.

Ты присел на край кровати, неловко окинув взглядом пол.

Я вышла на балкон. Прохладный ночной воздух немного освежил меня. Улица была очень шумной: бары, клубы, притоны с проститутками в школьной форме, постоянное мигание неоновых вывесок.

Теперь я понимаю, почему в твоей квартире не было ламп. Тебе они попросту не нужны. Здесь достаточно света из внешнего мира.

Ты вышел на балкон вслед за мной.

– Шумно тут, да? – вздохнул ты, стараясь избавить нас обоих от неловкого молчания.

– Я думала, что тебе нравится жить в тишине. Даже у нас дома тише, – заметила я.

– Мне нравится тишина в меру, иначе я чувствую себя совершенно одиноким. И пусть мне не очень комфортно среди людей, я должен слышать их, знать, что рядом кто-то есть, – сказал ты.

– А чего ты боишься больше всего? – вдруг спросил ты, взглянув на меня.

Я посмотрела с балкона вниз, а затем, наоборот, на ночное небо. Где-то вдали были слышны полицейские сирены. Пролетел самолет. Проститутки смеялись у входа в бар вместе с якудзами средней руки.

– Смерти, наверное, – не особо задумываясь, ответила я.

Ты усмехнулся, но усмешка твоя была доброй. Неоновые вывески продолжали мигать, отбрасывая свет на твои покрасневшие глаза, отчего казалось, что ты не человек, а робот.

На секунду ты зашел обратно в квартиру и вернулся с той банкой в руках. Бабочка внутри билась о стекла. Ты снял крышку и выпустил ее. Мы остались стоять на балконе и смотреть, как она неуверенно взлетает и растворяется в цветной дымке ночного Токио.

Бессонница
不眠症

Мирай

Однажды мой друг не вернулся домой.

В ту ночь мне плохо спалось. Неспокойно как-то было. Я все списывала на двойной кофе, от него, наверное, сердце колотилось и волнение накатывало.

Несколько раз пыталась уснуть, пила снотворные, снова просыпалась. Шум, всюду был какой-то раздражительный шум. Я со злостью захлопнула окно, дверь на балкон, гневно опустилась на колени и чуть ли не в истерике зажала уши ладонями. Я все равно слышала шум.

Что-то странное происходило со мной. Я решила позвонить другу и спросить, когда он придет. Чтобы не сойти с ума, нужно было с кем-то поговорить. Как раньше. Сидеть вдвоем на балконе, слушать музыку из колонки и обсуждать все, что только можно.

На часах было четыре утра. Нет, вру, половина пятого. На звонок ответил не мой друг, а полицейский. Он не сразу понял, на каком языке говорить со мной (я знала лишь базовые фразы на японском), и тут уже другой голос, на ломаном английском, видимо помощник его или еще кто: «Да. Задержан. Продавал наркотики иностранцам. А вы не знали? Что будет? Сядет. Насколько? Пока неизвестно. Будет расследование. Пока ничего не могу сказать».

Опять закрыла балкон, вернулась в комнату.

Легла на пол и начала беззвучно рыдать, находясь в окружении огромных мягких игрушек, которые мы вместе с ним выигрывали в автоматах на Акихабаре. Все эти голубые пингвины, зайцы в цветных рубашках, цыплята и котята, радужные медведи и щенки. Они смотрели на меня своими глазами-пуговками (это те, кому повезло, у кого-то просто ниточки-крестики вместо глаз), а мне было нечего сказать. Самой себе, конечно же.

Тогда внутри меня что-то умерло. Словно кто-то резко повернул жизнь в другую сторону, и из своего беззаботного подросткового мира я выпала в жестокую реальность. Как будто какое-то хорошее детское воспоминание черной краской испачкали. Мрачный осадок…

И что мне оставалось делать? Я позвонила тебе.

Хидео

В ту ночь я не спал. Специально оделся, даже кроссовки зашнуровал. Принял таблетки, чтобы дышалось легче. Ожидал твоего звонка, волновался. Понимал, что тебе потребуется утешение. А через полчаса был уже у тебя дома. В этой квартире все вещи еще напоминали о том, что здесь жили два человека. Теперь ты осталась одна.

В твоей комнате немного места, но очень мило и уютно. Над кроватью висел блестящий самурайский меч с заплетенным в узел сагэо, подсвечивающийся хорошо скрытой под ним светодиодной лентой. Изящное и хрупкое изделие, явно дорогой подарок, подобранный специально под твой рост и вес. Там же игрушки. Краски и мольберт. Скетчбук и тушь. Твои сладкие карамельные духи и цветущие комнатные розы цвета вина.

С тобой приятно засыпать. Это именно то, чего мне так не хватало. Наши ноги переплелись, а твой маленький нос идеально прижимался к моей челюсти. Я чувствовал твое легкое дыхание на моей шее. Мягко стискивал хрупкую кисть твоей руки, а твои тонкие пальцы нервно постукивали по моей груди, пока ты не уснула. Я попытался угадать мотив.

Вспомнил о том, что сделал, и мне стало страшно. Очень страшно.

Что заставило меня так поступить? Ревность? Знал же, что вы просто друзья, и все равно выслеживал его. А потом сдал полиции. Может, правильно? Нет, не правильно.

Даже не знаю, что отвратительнее – мой анонимный звонок или желание оказаться единственным рядом с тобой? Как ты думаешь?

Впрочем, неважно, ничего уже не вернуть.

Это было начало конца.

Мальчик с мятного цвета волосами
ミントボ—イ

Хидео

Я уже давно все спланировал. В тот самый день, когда узнал, что обречен. Когда последняя искра надежды была погашена, как догорающий на асфальте бычок от сигареты.

Я оборвал оставшиеся связи, избавился от всего ненужного, составил план и приступил к его осуществлению. Я показал тебе это место, еще когда мы вместе выезжали на природу к вулкану. Тебе понравилось.

Тогда я начал исполнять свое желание.

Мирай

Мальчик с волосами мятного цвета. Он пропал в районе Аокигахары как раз в то время, когда сакура начала свое цветение. Я не была знакома с ним близко, но каждый раз, приходя в небольшой coffee shop, покупала у него кофе. Не такой, как везде – с пенкой, карамельным узором и сиропом, – а самый обычный, который он заливал холодным молоком и мешал с двумя кубиками тростникового сахара. Очень просто, но мне нравилось.

Бледный мальчик с мятного цвета волосами и черными глазами. Они были огромными, потому что он носил специальные линзы, которые визуально делают глаза больше. Я знаю это, так как спрашивала его о них. Мне самой хотелось купить такие линзы, только другого цвета. Голубые или зеленые. Может быть, серые, хотя глаза у меня и так светлые.

Мальчик был стильным и манерным, приветливым и дружелюбным. Когда я сидела в кофейне, он делал мне комплименты, но не как мужчина.

Мне нравилась музыка, которую он ставил в свою рабочую смену. Кажется, это песни Nicole Dollanganger. Я пишу об этом, поскольку, несмотря на то, что эту музыку открыл для меня погибший мальчик с мятного цвета волосами (его имени я так и не узнала), ассоциируются песни у меня с тобой. На первый взгляд они как детская колыбельная. Сладкий, почти сказочный голос и мягкий аккомпанемент арфы или акустической гитары, мотивы очень светлые, но когда включишь эти песни, начинаешь слышать, о чем они на самом деле – о боли. Как ядовитая конфета в красивой обертке. Прямо как ты.

Когда в провинции появились листовки с фотографией пропавшего мальчика, я впервые восприняла лес серьезно. Возможно, он и правда пошел туда покончить с собой. Но что, если он просто потерялся? Это национальный парк с туристическими маршрутами. Он мог просто пойти гулять. Мой друг рассказывал, что лес устроен очень странно. Деревья изогнуты, как в страшной сказке, нет определенного направления. Заблудиться там проще простого.

Когда близкие и друзья мальчика решили найти его собственными силами, они собрали группу волонтеров. Полиция же разводила руками, мол, в лесу его уже не отыскать, это не имеет смысла: «Если человек уходит в этот лес, значит он не хочет, чтобы его искали». Тот, кто сказал эту фразу, не был на моем месте. Пусть горит в аду за свои высказывания.

Мне хотелось помочь людям, которые искали мальчика с мятного цвета волосами. Я могла пойти с группой волонтеров, но ты убедил меня поступить иначе.

– Я часто бываю в лесу. На самом деле, там сложно заблудиться, если хорошо знаком с туристическими маршрутами. Мы можем пойти отдельно от группы, – сказал ты.

У меня не было оснований не верить тебе, ведь ты и правда часто бывал там. Собирал какие-то листья, обломки деревьев для своих фигурок, фотографировал, играл на флейте. Мне не казалось это странным. Помнишь же, что я говорила про уединение?

– Какая разница, идти с группой или же отдельно? Мы все равно пойдем по тем же тропинкам, – ответила я.

– Нет. Я знаю несколько других. Вход для туристов в ту сторону перегорожен лентой, но я не раз гулял там. Это будет интереснее, чем ходить по одному маршруту.

Ты убедил меня.

Равнина синих деревьев
青木ヶ原

Мирай

Прежде я никогда не была в этом лесу. Интереса он у меня не вызывал, хоть и являлся достопримечательностью Японии.

Тем утром я испытывала странное волнение. Но когда я встретилась с тобой на станции, все улетучилось. Мы выглядели так, словно просто идем в поход или на пикник, не более того.

Мы ехали несколько часов, иногда меняя линии и поезда.

– Чего такая угрюмая? – спросил ты, выключая музыку в наушниках.

– Неспокойно как-то. Я не боюсь, но идти туда не особо хочу, вряд ли в этом есть смысл.

Ты поправил маску на лице, но ничего не ответил. Значит, решено – едем дальше.

На входе смотрители предупредили нас, чтобы мы не сворачивали с тропы и не перелезали через ограждения, иначе потеряемся. Ты кивнул, хотя знал, что мы будем нарушать правила.

Сходить с туристической тропы – своего рода самоубийство. Редко можно найти дорогу обратно, даже если ты уйдешь всего на пару деревьев вглубь. Этот лес – проклятая яма смерти. Он словно заколдованный.

– Ты взял все, что нам нужно? – спросила я.

– Да. Не отходи от меня ни на шаг, – ответил ты.

С собой у тебя была красная лента. Когда через пару километров мы свернули с главной тропинки в чащобу, ты стал перевязывать ею деревья, мимо которых мы проходили. Верный способ не потеряться. Прям как золотая нить Ариадны.

Ты хорошо ориентировался в лесу и крепко держал меня за руку, оттого меня окутывало чувство безопасности. Я ведь и подумать не могла, что главная опасность – это ты.

Мы продолжали идти. По пути развлекались легкой болтовней ни о чем, ты говорил, что тут нечего бояться.

– Это второе место в мире по количеству самоубийств. Ты настроен оптимистично, – мрачно пошутила я.

– Для кого-то это может и будет местом смерти, но точно не для нас. Здесь скорее жизнь и все, что с ней связано, – улыбнулся ты.

Но тогда я не поняла, что ты имел в виду.

Мы часто останавливались. Осматривались, подбирали какой-то мусор, а затем кидали его обратно. Я пыталась сосредоточиться на том, чтобы найти хоть какие-то следы мальчика с мятного цвета волосами, но все безуспешно. Да и глупо было рассчитывать на что-то подобное. Множество групп волонтеров не нашли ничего, что могло бы быть хоть как-то связано с пропавшим человеком, а тут мы вдвоем и сразу что-то отыскали? Это даже нелепо. Отчасти мне казалось, что мы пошли сюда не столько, чтобы помочь, а просто за острыми ощущениями. Да, неохота признавать, но все так и было.

Но как умело ты играл свою роль. Как внимательно осматривал каждое дерево, каждый куст, словно тебя и впрямь интересовала судьба незнакомца.

Я всегда считала себя человеком, крепко стоящим на ногах. Мои суждения были адекватными, психика здоровой, я могла думать и анализировать, обладала критическим мышлением, и мне всегда казалось, что меня почти невозможно обмануть. Какой же глупой я оказалась, попавшись на твой крючок. Ты не брал меня силой, не угрожал, не использовал особые приемы. Ты просто взял меня за руку и увел вглубь леса.

– Думаю, нам нужно возвращаться, – сказала я, когда увидела чей-то старый сгнивший ботинок.

– Боишься?

– Нет, просто неприятно здесь находиться, – честно ответила я.

– Если бы не дурная слава, ты бы и не подумала, что с этим лесом что-то не так. Пойми уже, все, чего ты так боишься, – это выдумки людей. Глупых и бесхарактерных. Они поддались стадному чувству. Один повесился тут, и все: волна пошла. Люди – ведомые существа. Они сами все портят. Не верь их сказкам о том, будто бы в этом лесу голоса или древние духи шепчут им убить себя. Ничего такого тут нет, – убеждал меня ты. И в чем-то был прав.

– Я немного читала про это место вчера вечером. Сюда с древности привозили старых и немощных людей, оставляя их умирать.

– И что с того? Боишься мертвых? – ты открыто насмехался надо мной.

– Нет, я ничего не боюсь, мне просто тут не нравится. Такое ощущение, что я перестаю слышать.

– Это особенность расположения леса. Он как бы вдавлен в подножие горы. Из-за вулканического извержения деревья выросли плотной стеной, это и создает эффект оглушающий тишины. Все вполне объяснимо. Крикни что-нибудь, – сказал ты.

Я закричала. Но звук моего голоса словно был съеден этим лесом.

– Вот видишь. Особенность природы. Тут смертельно тихо.

– Давай вернемся.

– Еще немного пройдемся и пойдем обратно к спуску, хорошо? – предложил ты.

Я нехотя согласилась.

– Вообще здесь живописно. Ты так не думаешь? Вековые деревья, дикие лисицы, волки. Змеи тут тоже, конечно, есть, но думаю, нам не стоит их опасаться. Я захватил свою флейту, в крайнем случае, попробуем их приручить, – отшутился ты, чтобы хоть немного подбодрить меня.

Запах сырой почвы и хвои начинал действовать мне на нервы. Становилось темнее. Туман медленно опускался на горы.

И тут я обратила внимание на то, что ты перестал перетягивать деревья лентой.

– Ты что, забыл? Как же мы теперь назад пойдем? – взволнованно спросила я.

– Не переживай, – коротко ответил ты.

И все?

Мне было страшно заблудиться здесь. Страшно не только за себя, но и за тебя. Тогда я подумала о том, что нас, как и мальчика с мятного цвета волосами, никто, кроме группы волонтеров, искать не будет. А так далеко они уж точно не зайдут. Мы же сгинем здесь, если и вправду потеряемся.

Но ты продолжал идти и тянуть меня за собой.

– Подожди. Давай посмотрю, где мы примерно находимся. – Я остановилась, чтобы открыть рюкзак.

Достав оттуда компас и взглянув на него, я опешила. Он сломан. Стрелка ходила ходуном, крутилась без остановки. Я постучала по компасу несколько раз, попробовала повернуть его в другом направлении.

А ты стоял и смотрел на меня, не пытаясь помочь.

– Он сломан, – едва слышно сказала я.

– Нет, он не сломан. Компасы перестают работать в Аокигахаре, – спокойно ответил ты.

– Почему?

– Тут под землей очень большие залежи железной руды. – Ты пожал плечами и улыбнулся.

Я раздраженно вздохнула.

– Как ты мог забыть про ленту?

– Да не забыл я ничего.

В тот момент я ничего не понимала.

– Что за глупые шутки? Чем же тебя так забавляет эта ситуация? Тут умирают люди, на днях пропал парень, которого теперь все считают самоубийцей! Ты хоть понимаешь, что с нами может произойти то же самое? – Я была на пределе.

Ты крепко сжал мое запястье:

– Что «то же самое»? Он себя убил. А мы будем жить.