Текст книги "Миссия России. Первая мировая война"

А в феврале до партизан дошли известия о том, что созданная генералом Корниловым Добровольческая армия успешно дерется на Кубани и возвращается на Дон.

Вот тогда в голове Николая и родились первые строки будущей поэмы:

 
Давно оплеванным призывом
Серели мокрые листки,
С тоской кричали и надрывом
Внизу вокзальные свистки
В тумане сумрачно темнели
Бульваров мокрых тополя,
А партизаны шли и пели:
«Увидим стены мы Кремля».
Гудели пушки недалеко,
И за грехи своих отцов
Шли молодые одиноко,
И впереди их Чернецов.
 
 
Кружились вихри снеговые
Над свежей глиною могил.
Каледин знал, кого впервые
Он на кладбище проводил.
Мела метель. Покорно ждали
Неотвратимого конца,
Но эти дни зачаровали
Снегами юные сердца.
И стало тесно и немило
В глухих родительских домах,
Когда свой знак нашил Корнилов
Добрармии на рукавах.
 

В конце февраля наступление германских и австрийских войск еще продолжалось. 53-й корпус германской армии без всякого сопротивления взял Псков вечером 24 февраля. При вступлении в город небольшой отряд красноармейцев взорвал пироксилиновый склад, от взрыва которого немцы потеряли около 500 человек. Затем южнее и восточнее Пскова на пути наступавших германских частей встал отряд 6-го Тукумского латышского стрелкового полка. Другой отряд Красной Армии занял Лугу. Немецкое наступление в этом направлении остановилось. Командование красных подтягивало на этом участке фронта новые отряды, сформированные в Петрограде, стабилизировало фронт. К 23 февраля части 8-й германской армии вышли к Ревелю, угрожая Балтийскому флоту. Советское руководство еще 17 февраля отдало директиву о переводе всех боевых и вспомогательных судов в Кронштадт и Гельсингфорс. Эвакуация флота началась 22 февраля и проходила в условиях сложной ледовой обстановки, при непрерывном обстреле ревельской гавани артиллерией и бомбардировках авиации противника. Последний российский крейсер «Адмирал Макаров» покинул Ревель вечером 25 февраля, когда город и порт уже были захвачены немецкими войсками. Захватив Ревель, немцы продолжили наступление на Нарву. В своем приказе от 26 февраля германское командование категорически потребовало овладеть городом. В конце февраля развернулись бои под Нарвой, которые продолжались в течение нескольких дней, и только в ночь с 3 на 4 марта рабочие красногвардейские отряды, части Красной Армии и моряки Балтийского флота, понеся большие потери, оставили окрестности города и отошли к Ямбургу, где им удалось закрепиться. Дальнейшее продвижение 8-й германской армии на этом направлении было остановлено. Заняв линию Нарва – Псков, немцы сами собой остановились. Для дальнейшего наступления не было ни сил, ни средств. Солдаты германской армии устали от войны не меньше русских. Недаром на Восточном фронте в 1917 году прокатился период «братаний». Не раз велась среди них и революционная пропаганда. Немецкое командование понимало это и не собиралось рисковать положением, бросая своих солдат в сражение с новой революционной армией Советской России. Немецкие войска встретили сопротивление новой армии и на других направлениях – под Оршей и Ровно. В итоге к 3-4 марта наступление германских войск остановилось. Но уже 28 февраля возобновились переговоры о мире. Ленину и его сторонникам удалось вывести Советскую Россию из войны путем заключения 3 марта 1918 г. в Брест-Литовске сепаратного мира со странами Четверного союза. По его условиям Российская Советская Федеративная Социалистическая Республика (РСФСР) признавала отторжение Балтии (Литвы, Латвии, Эстонии) и части Белоруссии. Украина, Финляндия, Литва признавались независимыми государствами. Согласно 5-й статье договора Советское правительство должно было демобилизовать (полностью распустить и ликвидировать) русскую армию, в том числе и только что сформированные части Красной Армии. Но кто в то время мог проконтролировать эту статью? Корабли военно-морского флота должны были войти в русские порты и находиться там до заключения всеобщего мира, либо немедленно разоружиться. Так или иначе, но новая российская политическая элита марта 1917 – марта 1918 гг. в очередной раз доказала, что Балтия в любом случае будет принесена в жертву в ходе развернувшихся политических комбинаций. Правда, большевики смогли сохранить для России Петроград и Кронштадт.

* * *

Залитые потоками мартовского весеннего солнца, еще седые, но уже пробуждающиеся для жизни и цветения степи. Теплый, дурманящий ветер гуляет и шумит на воле, несет запах сохнущих трав и просыпающейся земли. Над курганами, в ветвях раскидистых акаций, струится и дрожит теплый прозрачный воздух. Небо синее, прозрачное, глубокое.

Небольшой, затерянный в бескрайних просторах русского юга городок – Мелитополь. Маленький вокзал. Дальше на юг железной дороги нет. «Чугунка» здесь уходит на юго-запад – в Крым: на Геническ, Джанкой, Симферополь. Туда же ведет и тракт. Другой тракт устремился на восток – на Бердянск, Мариуполь, Таганрог, Ростов-на-Дону, Новочеркасск. Езжай, хочешь – на запад, хочешь – на восток. Тихая, поросшая ракитами, кустарником и камышом река – Молочная. Местами – брод по пояс, местами – глубокие омуты. До северо-западного побережья Азовского моря рукой подать – и пятидесяти верст не будет.

Город: на окраинах – хаты, крытые соломой и камышом, в центральной части – дома из кирпича или из желтого известняка под черепицей. Редко увидишь дома в два этажа. Кое-где возвышаются две-три трубы – это небольшие заводики. Улицы – прямые, ровные. Там и тут еще дымят трубы печей. Это уже не столько для тепла – пекут и готовят в печах. Ароматный, сладковато-резкий, непривычный для носа горожанина с севера дымок горящего кизяка. Лица людей – улыбчивые, теплые, глаза веселые, хитрые, бойкие. Таких лиц и глаз не встретить ни в Питере, ни в Москве, ни в Воронеже, ни в Курске, ни даже в Киеве или в Харькове. Такие лица у людей только на юге. И какую только речь тут не услышишь! Население пестрое: русские, хохлы, греки, армяне, татары, евреи, немецкие колонисты, но все говорят по-русски, когда дела касаются торговли или работы. Одно слово – Новороссия.

Кирилл остановился здесь потому, что не знал, куда дальше направлять ему свои стопы: на запад – в Крым, или на восток – в земли Всевеликого войска Донского, а там и на Кавказ. В городе вроде и была власть – советская, но никто этой власти по большому счету не замечал. Город жил своей тихой, провинциальной жизнью. По слухам, в Таганроге, Ростове и Новочеркасске в январе-феврале прошли бои. Там Красная гвардия разбила и потеснила из городов казаков и прочих недовольных Советской властью. Добровольческая офицерская армия, которой командовали генералы Корнилов, Алексеев и Деникин, где-то на Кубани дралась с красными (так стали именовать сторонников советской власти). Кирилл, естественно, не хотел ехать на восток, тем более что он искал Соню.

– Скорее она в Крыму, вдали от этих событий, – думал он.

Но что-то удерживало его от отъезда в Крым. А 8 марта серьезные и потрясающие известия взбудоражили город. Общаясь с беженцами из Киева, Екатеринослава, Ростова-на-Дону, Москвы и даже из Петербурга, которых в Мелитополе скопилось к весне уже несколько тысяч человек, Космин узнал и осознал многое.

* * *

Революционная столица подавила и разгромила контрреволюционную и консервативную Москву. Но древняя столица не погибла. История России во многом парадоксальна, прерывиста, противоречива. Не прошло и полгода, как новая политическая, властная элита, казалось, неожиданно перебралась в Москву. Ретроградная первопрестольная столица, приняв новую радикально-политическую элиту в свое лоно, неотвратимо повела ее путем консервации, восстановления и сохранения государственности. Любая более-менее разумная политическая партия так или иначе стремится к стабильности, определенной консервации, реализации своего положения. В той ситуации революционный, всегда готовый к переменам политической моды, видавший виды, переживший немало политических и государственных переворотов Петроград не мог обеспечить новой, во многом рациональной, хотя и жестко-радикальной политической системе эту стабильность. Имеющая многовековой опыт политического противостояния, дипломатической и культурной работы, двести лет назад породившая Петербург, Москва способна и готова была принять, переварить и перенацелить новую властную систему, порожденную Петроградом (Петербургом).

Вместе с тем, сразу после разгрома консервативной первопрестольной Москвы старая политическая и культурная элита стала оставлять город и перемещаться на окраины России – на запад, на восток и особенно на юг. Москва же стала центром притяжения и для тех, кто смирился с новой властью, и для новой политической и культурной системы, представители которой потянулись в первопрестольную со всех концов и со всех провинций России.

* * *

В Мелитополе известие о том, что Россия вышла из войны, заключила с Германией и ее союзниками сепаратный мир, потрясло многих беженцев из центральных городов страны. Но еще страшнее казалось известие о том, что немецкие и австро-венгерские войска развернули свое наступление на Украине и вошли в Киев. 1 марта (по новому григорианскому календарю) они установили власть Центральной Рады во главе с гетманом (бывшим генералом царской армии) Скоропадским. По сути это означало превращение Украины в сателлита Германии и государство, враждебное России. Германские и австрийские войска продвигались все дальше в южном и восточном направлениях: на Одессу, Николаев, Херсон, Полтаву, Екатеринослав – и было неизвестно, чем все это могло закончиться.

Как удар молнии, поразили эти известия Кирилла. Все он мог понять: и отпадение Украины от России с последующим предательством ее и переходом на сторону Германии; и победу Германии, Австро-Венгрии и Турции в войне с Россией (хоть и был заключен с ними сепаратный мир); и победоносное продвижение германских войск вглубь Российских земель. Но никак не укладывалась в его голове мысль о том, что Советы и большевики распустили русскую армию, что не существует более той могучей силы, что создана была великим царем-реформатором более двухсот лет назад, что увенчала себя тысячами славных побед…Середина марта. В окна большой, просторной хаты льются потоки весенних солнечных лучей. Светло и тепло в доме, из печи щекочет ноздри чем-то пахучим, вкусным, но на душе у многих тревоги, сомнения.

– Как вы думаете, Кирилл, долго ли удержатся немцы на Украине? – спрашивал Космина за утренним чаем пожилой, седоусый сосед-квартирант по хате.

– Думаю, что германцы и австрийцы вцепились в Украину крепко и будут высасывать из нее все соки, ведь ресурсы Германии и Австро-Венгрии на исходе. Но руководство Антанты прекрасно понимает ситуацию. Мне кажется, точнее, я надеюсь, что вмешательство войск Антанты рано или поздно положит этому конец, – отвечал Кирилл с чувством оптимизма.

– Боже, мы бежали из Киева, бросив все: дом, одежду, домашний скарб. Наши дочери со своими мужьями неизвестно где. Сколько продлится еще эта смута, Бог весть. И когда соберется эта Антанта. Но под немцами мы жить не станем, – всхлипывая, запричитала жена соседа-квартиранта, кругленькая сердобольная женщина.

– Может быть, мы еще и сами силами соберемся, есть же у нас в России патриоты, – с горечью и надеждой в голосе произнес седоусый сосед.

– А мне кажется, господа, что немцы – не самое страшное зло сейчас. Страшнее большевики со своими советами, – высказался еще один знакомый – купец, бежавший из Ростова от красных, квартировавший в соседней хате, подружившийся с киевлянами и с Косминым. – Вы-то, Кирилл Леонидович, верно, уж насмотрелись на большевистские дела в первопрестольной? Иначе чего сюда, в такую глушь, приехать изволили? – с хитрой улыбочкой спросил он.

Тут хозяйка хаты – пышная молодая хохлушка в переднике, в платке, завязанном по-украински на лбу, с улыбкой поставила на стол крынку топленого молока.

– Прощенья просимо. Поишьте, добри люды, мией варэници[9]9
  Топленое молоко.


[Закрыть], – с поклоном произнесла она, с открытой улыбкой и с затаенным чувством глядя на Космина.

– Дякуемо тоби, хозяюшка, – по-украински отвечал за всех хитрый купец.

Хозяйка еще раз поклонилась и ушла по делам. Горьковато-дымный, но приятный, сытный запах заблагоухал над столом.

– Я, видите ли, Гордей Гордеевич, супругу свою ищу. А она на юг уехала, – негромко произнес Космин.

– Да полноте, Кирилл Леонидович, не сочтите за обиду или за подвох вопросик-то мой. Ясное дело, что от вас, молодого, интересного да образованного, жена просто так на юг не убежит. Тут, батенька, дело в другом. Женщина она, вероятно, умная, видная. Вот потому в Москве при большевистской власти и побоялась жить-то. А вы, верно, все в армии были-с. Ведь опытному глазу-то видно, что вы из офицеров…

– Как и все, знаете ли, я мобилизован был… – негромко оправдался Кирилл.

– Да и слава Богу, Кирилл Леонидович! Скоро это и зачтется вам. Слыхали, господа, новость? – спросил купец, переходя на полушепот. Он хитровато обвел взглядом всех сидевших за столом, отхлебнул из кружки чаю. – Узнал я это от верных людей из местных. Идут на Мелитополь наши войска. Немалый офицерский отряд. Есть там, конечно, и солдаты, но по большей части – все офицеры-добровольцы, как у генерала Корнилова на Кубани. А немцы-то с австрияками их не трогают, пропускают. И хохлы – гетмана Скоропадского войска тож к ним не подступаются. Боятся верно. Дня два-три – и возьмут они Мелитополь, и местную советскую власть – под зад коленом…

* * *

Разные слухи ползли по городу. Прошло не два дня, а неделя-другая, и действительно, ранним утром 3 апреля (по юлианскому календарю) в городе раздались винтовочные выстрелы, а откуда-то с окраины донесло бой пулемета. Затем раз, другой, третий ударили орудия, дрогнули стекла в оконных рамах, и в центре города послышались разрывы. Космин проснулся на своем скромном ложе в маленькой комнатке, услышав сполох начинавшегося боя. Быстро встал, умылся, одел офицерскую гимнастерку, галифе, офицерские сапоги. Залез в свой вещмешок, нашел и развернул сверток с погонами, проверил спрятанные документы. Бой в городе разгорался, крики людей, выстрелы винтовок слышались все громче и отчетливее. Проснулись и испуганно забегали в исподних рубахах женщины – молодая хозяйка и беженка-киевлянка. Вот вновь уже ближе ударили орудия. Где-то недалеко раздались разрывы гранат. Космин накинул какой-то хозяйский кожух и вышел во двор. Прохладный утренний воздух с легким восточным ветерком освежил лицо. Затем потянуло с юга, и ветерок принес знакомый запах порохового дыма. Солнце встало и заиграло в оконных стеклах. Кирилл подошел к невысокой каменной ограде и во все глаза смотрел вдоль улицы на северо-запад. Вышел седоусый сосед-квартирант, поздоровался, молча закурил и так же, как Кирилл, стал сосредоточенно смотреть вдоль улицы. С той стороны вся явственнее слышались звуки боя. Вскоре неизвестно откуда появился возбужденный Гордей Гордеевич. Глаза купца блестели, и от него попахивало самогоном.

– Ура, господа! Наши взяли Мелитополь! Несколько тысяч офицеров… Сам полковник Дроздовский во главе! Советы под зад сапогом! Побежали большевички…Теперь всю эту рвань к стенке! – радостно повизгивал и потирал руки купец. – Бог мой, Кирилл Леонидович, форма-то вам к лицу! Догадывался я, что вы – офицер. Своих-то чего ж бояться?! – с улыбкой приговаривал Гордей, покачивая головой.

Около одиннадцати часов утра несколько тысяч горожан и беженцев собрались близ базарной площади города и православного собора, освященного в память святого благоверного князя Александра Невского. Нарядный, красивый храм, построенный в русско-византийском стиле, сиял внутри сотнями свечей, а из распахнутых врат неслось торжественное песнопение. Колокола на высокой колокольне вызванивали торжественным малиновым звоном, как на Пасху. Слаженно играл маленький военный оркестр. Особенно выделялись флейта, кларнет и барабан. И под звуки военной музыки, чеканя шаг по брусчатке центральной Александро-Невской улицы Мелитополя, шли офицерские роты. Шли по четыре человека в шеренге, с примкнутыми штыками, винтовки на плече. На фуражках и папахах офицерские кокарды, на шинелях – погоны…

Кирилл стоял в первом ряду радостной толпы горожан и беженцев в такой же офицерской фуражке, с погонами на гимнастерке, держа в руках полушубок, и с восторгом и болью смотрел и не верил своим глазам. Перед ним стройными рядами шла та самая русская армия, казалось, разгромленная немцами и австрийцами, по слухам, упраздненная большевиками. Опытному глазу было видно, что шинели и сапоги потрепаны, а то и перепачканы в грязи, На лицах бойцов порой видна усталость, но глаза многих горели внутренним боевым огнем и задором. Этот огонь не раз приходилось замечать Космину в глазах людей перед боем или в победном наступлении, когда враг бежал, оставляя позиции и бросая оружие. Внутренним чувством великоросса Кирилл угадывал, что этот огонь зажегся в сердцах русских очень давно, вероятно, еще шестьсот, а то и семьсот лет назад, в те заветные времена, когда зарождалась Россия. Этот огонь разгорался и превращался в пламя в самые лихие годины и времена… И Кирилл быстро зажигался этим еле заметным, но очень ощутимым огнем, разгоравшимся в душах людей, и становился частью чего-то общего, великого… И в этот раз, когда по Мелитополю, чеканя шаг разбитыми сапогами, шла, казалось, погибшая, но вдруг воскресшая русская армия, и Кирилл вновь в который раз вспыхнул этим пламенем… Оркестр, окончив марш, на какое-то время замолк.

Неожиданно молодой заливистый голос залихватски заводит:

– Солдатушки, бравы ребяту-ушки! А кто ва-а-ши же-о-оны?!

И сотнями мощных мужских глоток гремит запевале в ответ:

– На-а-ши же-о-оны – ружья заряже-о-ны! Вот кто на-а-аши-и же-о-оны!

Молнией ударяют Кирилла эти слова. Он вдруг совсем по-иному понимает их первозданный, воинский смысл…

А тот же молодой заливистый голос еще громче вопрошает:

– Солдатушки, бравы ребяту-ушки! А кто ва-а-ши се-о-о-стры?

– На-а-ши се-о-стры – это штыки о-остры! Вот кто на-а-аши се-о-остры! – пронзают как штыком слова припева сердце Кириллу.

И Космин понимает, что он гибнет в могучей волне залихватской песни, в волне новой и страшной, внутренней русской войны, которая началась в Москве и так не похожа на ту, что шла на австро-германском фронте. Он погибает как муж Сони, он нескоро увидит жену, да и увидит ли… Он вновь становится солдатом и офицером…

– Космин! Молодец! Вот ты где! Откуда ты тут взялся? – радостно крикнул, окатив его крепким самогонным духом и дружески ударив по плечу ладонью левой руки, какой-то усатый и небритый поручик в серой потертой шинели. Вырвавшись из поющего и дружно идущего строя, он стоял рядом и радостно улыбался. Несколько секунд Кирилл не узнавал его…

– Боже мой! Алексей! Это ты? – спросил он, поправляя пенсне и не веря своим глазам.

– Я – живой, здоровый, как видишь! – громко, пытаясь перекричать строй, в ответ ему вторит Пазухин. – Молодец, погоны и форму не снял. А почему без винтовки и не в строю? Почему не идешь с нами? – с поддельным удивлением спрашивает он.

– Надеюсь, винтовка найдется? А в строй я уже встаю… – веселея, отвечал Кирилл.

– Для вас, прапорщик, не жалко и пулемета! – кричит ему в ответ Алексей и, обняв за плечо, ведет его за собой в строй шагающих и поющих офицерских рот…

А роты поют:

 
– Так за Корнилова, за Родину, за Веру!
Мы грянем громкое: «Ура! Ура! Ура!»
 

За пехотой идут небольшие кавалерийские отряды, за ними тяжело катятся орудия, несколько броневиков и автомобили.

* * *

– Да, Кирилл, насмотрелся ты в первопрестольной на большевистские дела. Давай выпьем за многострадальную Москву и помянем всех соратников наших, погибших за белое дело, – промолвил Пазухин, поднимая стакан с самогоном и обращаясь к Космину и соседям по застолью. А за столом сидели все знакомые Космину офицеры, кого он знал уже с весны шестнадцатого года. Здесь был нестареющий, «вечный» ротмистр Гаджибеклинский. Рядом с ним сидел уже ротмистр Новиков, отпустивший усы и ставший более сдержанным и серьезным. Напротив Кирилла расположился незнакомый ему капитан, довольно еще молодой, но успевший рано поседеть. Когда все чокнулись и пили глотками, капитан лишь пригубил. Справа от Космина восседал друг – поручик Пазухин, который с неудовольствием поглядывал на капитана. Офицеры заседали в просторной кухне одноэтажного каменного дома, в большие окна которого лился оранжевый вечерний свет. Хозяева еще не зажгли свечи и лампы, но перед иконами, что располагались на массивном поставце в красном углу, горела праздничная лампада темно-синего стекла.

– Большие были потери в Москве с нашей стороны? – спросил Гаджибеклинский, медленно и пьяно, словно с болью, проведя по лысине рукой.

– Я не знаю точно, Руслан Исаевич. На моих глазах погибли десятки наших: офицеры, юнкера, кадеты, студенты и даже гимназисты. При обороне дома градоначальника на Тверском бульваре в здании после того, как отдали приказ отступить, осталось около двухсот тяжелораненых и убитых. Легкораненым мы помогли отойти с нами в штаб округа. Что стало с тяжелоранеными, мне не известно. Наши потери в других местах исчислялись десятками человек. Но и после до утра 3 ноября в городе шли бои, и красные обстреливали и разрушали Кремль. Оставался ли кто в Кремле?… Думаю, что наши потери в Москве исчислялись в две – две с половиной тысячи человек, и ранеными в том числе…

– А ведь это все офицеры и добровольцы – цвет России… Страшно сказать! – обронил Пазухин, опрокидывая последний глоток самогона. – А вот капитан Туркул почти не пьет. Вы, капитан, в белом движении не случайно?

– Судите сами, поручик… В декабре прошлого года в Ялте начались окаянные убийства офицеров. Матросская чернь ворвалась в лазарет, где лежал мой брат. Пьяная толпа глумилась над ранеными, их пристреливали в койках. Брат Николай и четверо офицеров его палаты, все тяжелораненые, забаррикадировались и открыли огонь из револьверов. Матросня стала бить из винтовок и изрешетила палату. Все четверо погибли. «Великая и бескровная революция»!.. В дыму, в крови озверевшие матросы набросились на сестер милосердия и на сиделок, бывших в лазарете. Чернь надругалась и над той, которую любил мой брат. Выжив, снеся это унижение и позор, она добралась до Ростова и все пересказала мне. Уже даже потому я в белом движении. Про себя говорить не стану… – рассказал капитан.

Космин перекрестился. Гаджибеклинский вслед за ним. Остальные молчали. Кто-то скрипнул зубами.

– Рассказывают, что матросня топила флотских офицеров под Севастополем живыми. Скручивали руки за спиной, вешали камень на шею, другой привязывали к ногам и сталкивали с обрыва на глубину. Покойники и по сию пору стоят там под водой на глубине метров пять-шесть, – добавил Туркул.

– Господи, упокой души убиенных, – тихо произнес кто-то из хозяев.

– Помните, господа, как на вокзале в Черновцах пьяная солдатня срывала с нас погоны, била и плевала в лицо? – негромко спросил Пазухин, обратясь к Гаджибеклинскому и Новикову. – Ведь хотели и к стенке поставить, благо нашлись среди этой вшивой пехоты кавалеристы, не дали им нас, заступились, – добавил он.

– Оставь, ради Бога, Алексей! Мы все теперь сами пехота, точнее, егеря офицерского сводного стрелкового полка – морщась, словно от зубной боли, негромко остановил Пазухина ротмистр.

– Да, Кирилл, я завтра веду тебя к начальнику штаба бригады полковнику Войналовичу, и ты заполняешь бланк подписки о твоем добровольном вступлении в Белое движение и к нам в бригаду, – дружески прихлопнув Космина по плечу, сказал с улыбкой Пазухин, – Хватит прятаться от большевиков, пора заявить о себе открыто, – добавил он.

– Я всю дорогу от Москвы ехал переодетым, боялся, на станциях обыскивать будут. Но пронесло, – сказал Кирилл.

– А если бы обыскали и нашли погоны и удостоверение офицера? – спросил Пазухин.

– Вот, со мной! – достал и показал свой револьвер Космин. – В Москве еще поручик Ивашов подарил. Он ранен был. Мы его до дома дотащили, и когда расставались, он мне и вручил «на память», – с волнением, переживая нахлынувшие и не отболевшие воспоминания, сказал Кирилл.

– Спрячь, пригодится еще, – с улыбкой молвил Алексей. – Нальем еще, господа?!

– Наливай…

Забулькало и полилось по стаканам.

– А кто руководил или командовал вашим комитетом безопасности в Москве? – спросил с интересом Гаджибеклинский.

– Я слышал и сам видел полковника Рябцева – командующего штабом МВО, полковника Трескина – одного из руководителей сопротивления большевикам, подполковника Баркалова, что командовал артиллерией, были и гражданские руководители комитета, кажется, доктор Руднев. Но, что касается Рябцева, то о нем все наши отзывались не очень хорошо. Говорили, что разыгрывает из себя либерала и нерешителен, – отвечал Космин. – А что-нибудь известно о Горсте, о прапорщике Власьеве и моей 1-й батарее?

– Про вашу батарею ничего неизвестно, но слышал я, что капитан Горст после того, как начались переговоры в Брест-Литовске, отправился домой в Екатеринштадт, в Саратовскую губернию. Ведь немцы, по правде говорить, победили Россию. У этого педантичного немца хватит ума, чтобы не влезать в нашу междоусобную мясорубку, – ответил на вопрос Космина немногословный доселе Новиков.

– Какую Россию, ротмистр? Большевистскую, советскую? – с долей злости и удивления спросил Туркул.

– А что, сейчас есть какая-то другая? Другую мы пока еще не заслужили. Извините, не завоевали, не отняли у большевиков. В Москве-то и в Петрограде их власть.

– Валентин Николаевич, все в наших руках! – обращаясь к Новикову, воскликнул захмелевший Пазухин.

– Молчи лучше, Алексей. Мы еще пока сталкивались с толпами пьяной, опустившейся солдатни, с подонками и кучками черни, взявшей оружие, но не умеющей воевать. Настоящие, жестокие бои впереди. Посмотрим, что ждет нас под Ростовом. А вот Космин видел их боевые силы в деле и, верно, не даст соврать. А ведь в Москве был сильный офицерско-юнкерско-кадетский гарнизон, с добровольцами – четыре-пять тысяч бойцов. А чем все закончилось? – резюмировал Новиков.

– Валентин Николаевич, неужели ты не веришь в полковника Дроздовского – этого патриота и талантливого военачальника? Неужели ты не веришь в наши силы? В Яссах в нашей бригаде было всего восемьсот человек добровольцев – все опытные, боевые офицеры. Сейчас нас уже более двух тысяч, и наше число будет расти, – отбивался Алексей.

– Если бы не верил, не шел бы с вами, господа, от Румынского фронта сюда, вглубь России, сотни верст. Но наша сила в единстве. Надо быстро продвигаться на Дон, Кубань и Терек, объединить нашу бригаду с добровольческой армией Корнилова. Надо поднять казачество и соединиться с генералом Красновым, несмотря на то что он получает помощь, оружие и деньги от немцев и австрийцев.

– Да, господа, недооценивать большевиков и советскую власть нельзя. Это серьезный враг. Они умеют собирать силы в кулак и вовремя ударить там, где решается исход схватки. Уважаемый Валентин Николаевич совершенно прав. Московская трагедия показала это, – соглашаясь с ротмистром, подтвердил Космин.

– Медлить нельзя. Выжидать и скапливать здесь силы тоже нельзя. Надо скорее идти на Ростов. Взятие Ростова откроет нам дорогу на Северный Кавказ, в Поволжье, центральные губернии страны. Я думаю, Дроздовский понимает это, – резко и категорично высказался ротмистр и влил в себя стакан самогона.

– А как вам, господа, эта выдумка большевиков с введением в России католического, западного календаря? – спросил ротмистр Новиков.

– Белая гвардия и Белая Россия не примут это новшество, – категорично отрезал Гаджибеклинский.

– А мне кажется, все разумно. Будем жить со всей Европой и с союзниками в ногу. А то ведь постоянно отставали от них на 13, кажется, дней, – заявил сильно захмелевший Пазухин.

– В этом веке уже на 13 дней. А ранее разница была в 12 суток, а триста лет назад в 11, и так далее. Прежде всего, это внесет путаницу в церковную жизнь. Но наше священство быстро сообразит, что делать. Думаю и слышал, что будут указывать две даты, – отметил Космин.

– Руководство Белого движения не пойдет на это. В наших рядах сохранится старый календарь, – сказал Туркул.

«Подписка.

Я, Космин Кирилл Леонидович, поступая добровольно в Национальный Корпус Русских Добровольцев, имеющий целью воссоздание порядка и организацию кадров по воссозданию российской армии, причем за все время пребывания в Корпусе обязуюсь:

1) Интересы Родины ставить превыше всех других, как-то – семейных, родственных, имущественных и пр. Поэтому защищать с оружием в руках, не жалея своей жизни: Родину, народ ее без различия классов и партий, его имущество от всякого на них посягательства.

2) Не допускать разгрома и расхищения каких бы то ни было складов.

3) Всюду стоять на страже порядка, действуя против нарушителей всеми способами до применения оружия включительно.

4) Быть внепартийным, не вносить и не допускать в свои ряды никакой партийной розни, политических страстей, агитации и т. д.

5) Признавать единую волю поставленных надо мною начальников и всецело повиноваться их приказаниям и распоряжениям, не подвергая их обсуждению.

6) Всюду строго соблюдать правила дисциплины, подавая собою пример окружающим.

7) Безропотно и честно исполнять все обязанности службы, как бы тяжелы временами они ни были.

8) Не роптать, если бы случайно оказался недостаток обуви, одежды, пищи или она оказалась бы не вполне доброкачественной.

9) Также не роптать, если бы оказались неудобства расквартирования, как-то: теснота, холод, грязь и пр.

10) Не употреблять спиртных напитков и в карты не играть.

11) Без разрешения своих начальников от своих частей не отлучаться.

12) В случае неповиновения, дезертирства, восстания, агитации против дисциплины подлежу наказанию по всей строгости законов военного времени.

Космин К. (подпись)

4 апреля 1918 г.».

В Мелитополе дроздовцам посчастливилось найти склад ботинок и сапог, а из захваченного там же материала – пошить новое обмундирование. Все участники похода нашивали на рукава шевроны в виде летящей птицы из трех национальных цветов: белого, синего и красного. Отличившиеся в ходе боев за время похода награждались Георгиевскими крестами.

* * *

Северное Причерноморье, хотя Черное море и неблизко от этих мест. Бескрайняя южнорусская степь словно обрывается, обламывается у берегов Азовского (как говорили в древности, Сурожского) моря. Глина и порой желтые известняки выходят наружу обломов. А под обрывами и откосами лежит песок и мелкий-мелкий бело-розовый ракушечник. Он и выстилает прибрежье и дно моря. Порой откосы круты и высоки – так что бакланы и чайки парят у их кромки. А в отдалении берегов, на той же высоте, сторонясь человека, вольно пролетают над морем стаи диких гусей и лебедей. Море здесь медленно, из века в век, метр за метром наступает на сушу, подмывает и обрушивает крутые берега, хоронит прошлое. Две с половиной тысячи лет назад море начиналось почти в полете стрелы, пущенной древним кочевником на юг или на запад. Местами, когда берега осыпаются, то обнажаются битые черепки и даже целые амфоры или кувшины – деяния рук человека-творца античной эпохи. Эти памятники прошлого, обросшие ракушками и водорослями, часто хранит и морское дно…