Текст книги "Миссия России. Первая мировая война"

«Пусть же послужит… нам примером, что только смелость и твердая воля творят большие дела, и что только непреклонное решение дает успех и победу… Еще много и много испытаний, лишений и борьбы предстоит нам впереди, но в сознании уже исполненного большого дела с великой радостью в сердце приветствую я вас, доблестные добровольцы, с окончанием вашего исторического похода».

Следом, не медля, Дроздовский отправил донесение командующему Добровольческой армией генералу А. И. Деникину:

«Отряд… прибыл в Ваше распоряжение… люди утомлены непрерывным походом… но в случае необходимости готовы к бою сейчас. Ожидаю приказаний». А на следующий день на площади у Войскового Свято-Вознесенского собора состоялся парад отряда, который принимал донской атаман генерал от кавалерии Петр Николаевич Краснов. В тот же день пришло радостное известие, что Ростов без боя был взят авангардной дивизией 1-го германского корпуса. Перед лицом немцев командование Красной армии бежало в Царицын, оставив в Ростове сотни своих солдат. Германцы разоружили и отпустили их. Так закончилось существование Донской Советской Республики.

* * *

После парада добровольцы вместе с казаками бурно отмечали освобождение столицы Войска Донского. Человек десять офицеров роты Сводного стрелкового полка, в которой служил Космин, сидели за столом, поставленном и накрытом на вольном воздухе в саду богатого казачьего дома. Распустившиеся и зазеленевшие яблони и вишни ветвями своими касались людей, роняли белые и розовые лепестки на погоны, на стол, на землю. Офицеры пили коньяк. Благо его оказалось немало в подвалах городских складов и магазинов.

– Слушайте, подпоручик, когда вы успели приобрести такой новенький китель? – спросил Усачева Пазухин, разливая коньяк по рюмкам и осматривая новенькую, хорошего светло-зеленого сукна форму подпоручика.

– Батюшка ссудил денег, еще прошлой осенью, вот я и пошил. А как уходили, я успел обмундирование с собой прихватить, – отвечал Усачев.

– Так ваш батюшка – богатый купец, а вы выходит – купеческий сын! И хватка в вас видна, есть! Как же вы от армии-то не откупились? – с интересом спросил ротмистр Новиков.

– Батюшка мой на паях с братом своим Николаем Михайловичем. Они еще лет двадцать пять назад образовали компанию. А от армии и фронта я откупаться не думал. Брат мой старший Николай, тот откупился, но Бог ему судья. Я ж сам на фронт добровольцем подписался. И с унтер-офицерского звания до подпоручика дослужился, – с некоторой обидой отвечал Усачев.

– А чем же компания вашего батюшки-то занимается, то есть на чем барыши делает? – спросил заинтересованный Пазухин.

– У них флотилия. Пять рыболовецких судов. Три парусных, да два паровых. Рыбу ловим на Каспии, в низовьях Волги. И рыборазделочная фабрика с магазином в Астрахани, – с долей гордости отвечал Петр Петрович.

– А рыбка-то какая? Чаю, не вобла и лещ только? – спросил ротмистр Новиков.

– Есть и лещ, и вобла. Эту рыбу вялим и коптим. Но главный доход на сельдях астраханских делаем, на стерляди, на осетрах, да на черной икре, – отвечал Усачев.

– Да уж, самый ходовой, можно сказать, кабацкий и ресторанный товар. На таком товаре можно бо-ольшой капитал сделать! – с уважением произнес Пазухин.

– На каком же вы фронте служили, Петр Петрович? – спросил с интересом Космин.

– Христос Воскресе! Господа! – торжественно произнес Новиков, поднимая рюмку и призывая этим офицеров выпить.

– Воистину Воскресе! – в голос отвечали все, поднимая и поднося рюмки к губам.

Многие сотворили крестное знамение. Выпили…

– Направлен я был вольноопределяющимся в звании унтер-офицера, после окончания реального училища и курсов в пулеметную роту 1-й бригады 2-го Сибирского стрелкового корпуса весной 1916 года, – отвечал Усачев, слегка поводя плечами после рюмки крепкого коньяку.

– Так вы в Рижской операции участие принимали в конце августа прошлого года? – с интересом вновь спросил Космин.

– Так точно, прапорщик. Принимал. И даже контузию там получил. После чего в отпуск домой и уехал в Кадом. А оттуда уже к батюшке в Астрахань подался. Подальше от большевиков.

– А как же вы с батюшкой и Евгенией Петровной, пардон, сестрой вашей в Ростове оказались? – спросил Пазухин.

– Батюшка из-за сложностей доставки бочек для соленья сельдей и осетров поехал в Ростов к своему знакомому подрядчику – Гордею Гордеевичу Сватову. Он всегда нам бочки из Ростова или из Симбирска поставлял. Ну и мы с Евгенией за батюшкой увязались. Ну а я еще про Корниловскую армию слышал, вот и решил добраться до Корнилова, – рассказывал Усачев, хмелея.

– Выпьем, господа за взятие Новочеркасска и за Ростов! – торжественно произнес Новиков.

Все подняли и, чокаясь, выпили. Коньячный хмель придал смелости Космину, и он, пьянея вслед остальным, спросил:

– Петр Петрович, отчего же сестра ваша все с батюшкой ездит и замуж не идет?

– Да, забавная история. У нас в семье уже младшие сестры – невесты. А Женя, поди ж ты, все капризничает. Первый жених купеческого звания, богатый, из Кадома, вроде бы и нравился ей. А она ему уж очень. Ну, он посватал. Приехали они с матушкой и батюшкой. Все чин чином. Казалось, сговорились. Застолье. Выпили хорошо. Сваты и жених домой собираются в полпьяна. А жених – трезв. Так вместо того, чтобы с невестой пообщаться, поухаживать, ручку поцеловать, встал от стола, перекрестился, поблагодарил и… пошел на двор коней своих запрягать. Ну, Женя и отказала тут же! – рассказывал сильно повеселевший Усачев.

– Ха-ха-ха-ха, – первым закатился Пазухин.

– Ох, го-го-го-го, – загоготали многие собеседники.

Космин прыснул в ладонь, и ему стало приятно и тепло на сердце. Офицеры выпили по третьей. Закусили медом, свежим хлебом, крашеными яйцами, куличом.

– Другой раз, – продолжал Усачев, – приехал жених их Нижнего Новгорода – знакомец дядюшки нашего. Богатый купчина, умный, видный, но в летах. Опять, казалось, сговорились. Опять застолье, хмельное на столе пошло – только наливай. Пришло время чай пить. Внесли самовар. Он дома у нас большой – трехведерный! Жених чай в блюдце налил, подул и стал тянуть. В варенье же десертной ложкой залез, и прямо из вазочки начал есть. Женя наша встала, отвернулась и ушла. Больше из своей комнаты и не выходила, как ни звали. Жених так и уехал ни с чем…

– Га-га-га! Го-го-го! Хо-хо-хо! – покатывалась уже хмельная компания офицеров. Смеялся от всей души повеселевший Космин.

– Выпьем, господа, за воспитанных и благородных женщин и девиц! – сквозь слезы смеха кричал Пазухин.

Все наливали, чокались, пили… Теплая, солнечная, но шумная, бурная, весна 1918 года стояла на дворе.

* * *

Страшные слухи и вести о зверствах большевиков и советской власти на Дону всколыхнули ненависть в сердцах и умах добровольцев 1-й добровольческой бригады Дроздовского и казаков. Сначала люди отказывались верить в это. Но потом многое увидели своими глазами…

ОСОБАЯ КОМИССИЯ ПО РАССЛЕДОВАНИЮ ЗЛОДЕЯНИЙ БОЛЬШЕВИКОВ, СОСТОЯЩАЯ ПРИ ГЛАВНОКОМАНДУЮЩЕМ ВООРУЖЕННЫМИ СИЛАМИ НА ЮГЕ РОССИИ, СООБЩАЕТ:

ДЕЛО № 27

АКТ РАССЛЕДОВАНИЯ

по делам о злодеяниях большевиков в 1918 году в г. Новочеркасске и других местностях Донской области

12 февраля 1918 года, после самоубийства выбранного в революционное время Донского войскового атамана генерала Каледина, в г. Новочеркасск вступили большевистские казачьи части под командой войскового старшины Голубова, а вслед за ними красноармейцы и матросы. Вечером Голубов с вооруженными казаками ворвался в зал заседаний избранного казачеством войскового круга (краевое законодательное учреждение) и закричал: «В России совершается социальная революция, а здесь какая-то сволочь разговоры разговаривает». Вслед за тем Голубов и его спутники сорвали офицерские погоны с войскового атамана Назарова и председателя круга войскового старшины Волошинова.

Большевики арестовали их и при криках и насмешках уличной толпы и звуках музыки отправили на гауптвахту, где посадили в темный подвал и где их морили голодом. В городе начались произвольные обыски и аресты. При этих обысках, часто повторных, похищались разные вещи, преимущественно золотые, а также и деньги, и иногда квартиры подвергались полному разгрому (Могилевского, Цыкунова, Щедрова, Бояринова, Авдюховой и многих других). Не избежали той же участи и некоторые казачьи учреждения, как, например, офицерское собрание и кадетский корпус, откуда были расхищены мебель, белье, музыкальные инструменты, обмундирование и книги…

14 февраля банда матросов и красноармейцев, человек в пятьдесят, частью пьяных, прибыли вместе с подводами к лазарету № 1, где лежало около ста офицеров и партизан, тяжело раненных и больных. Большевики ворвались в палаты и, нанося раненым оскорбления, начали выносить их на носилках в одном нижнем белье на улицу и грубо сваливать друг на друга в сани. День был морозный и ветреный, раненые испытывали холод и попросили позволить им одеться, но большевики, глумясь, заявляли: «Незачем, все равно расстреляем», причем ударили одного раненого по переломленной ноге шиною. По уходе большевиков в лазарете было обнаружено пустыми 42 койки. Часть больных скрылась, откупившись у большевиков за деньги, а остальные в тот же день были заколоты, изрублены и застрелены за городом и брошены без погребения. Из числа погибших установлены фамилии 11 лиц – Видов, Марсов, Череншанский, Агапов, Попов, Бублеев, Антонов, Кузьмичев, Белосинский, Матвеев и Соловьев, в возрасте от 14 до 22 лет, офицеры, юнкера, кадеты и добровольцы. Тогда же большевики разграбили не только вещи раненых, но и имущество лазаретного цейхгауза.

Политику террора проводили в жизнь созданные большевиками в Новочеркасске учреждения – Совет пяти и железнодорожный военно-революционный трибунал. Совет пяти заменил собою городскую милицию, избранную населением уже во время революции, и исполнял, кроме того, функции суда. Этот Совет, руководствуясь, согласно директивам центральной Советской власти, «революционной совестью», но не законами, выносил постановления об арестах и расстрелах жителей. Сам же приводил в исполнение свои приговоры. Палачами выступали иногда находившиеся в его распоряжении вооруженные рабочие, а иногда отдельные должностные лица из его состава, например, секретарь председателя Совета Карташев. Отряды рабочих задерживали арестуемых от имени Совета пяти без предъявления каких-либо письменных документов и уводили к Васильевской мельнице или к керосиновым бакам, что по дороге к Кривянке, и там их убивали без следствия и суда. Таким путем были расстреляны до 20 профессиональных преступников, отпущенных из тюрем, а затем задержанных по указанию сыскной полиции, матросы, обвинявшиеся в грабежах, партизаны и мирные жители, навлекавшие на себя гнев большевиков…

В конце февраля 1918 года в Персияновке, дачной местности близ г. Новочеркасска, было убито 6 мальчиков-партизан в возрасте от 14 до 18 лет, преимущественно учеников средней школы. Большевики-красноармейцы раздели их донага, выстроили в ряд на улице и тут же расстреляли, а их одежды, пререкаясь, поделили между собой.

В мае того же года близ станции Каял Владикавказской железной дороги по приказанию комиссара большевистского чрезвычайного штаба красноармейцы арестовали и в тот же день расстреляли у полотна железной дороги семидесятилетнюю помещицу Садомцеву. Ее не спасло ни то обстоятельство, что крестьяне отобрали все ее земли и разграбили ее инвентарь, ни то, что она покинула свой дом и проживала у соседа Занько, ни заступничество за нее ее слуг, считавших ее за хорошую и добрую женщину и пытавшихся спасти ее через местные земельные комитеты, которые «с сожалением» отказали в этой помощи, как безоружные.

На станции Морозовской красноармейцы убили помощника начальника этой станции Константина Чубарина за то, что им были недовольны железнодорожные служащие, а в хуторе Гребцовском Черкасского округа расстреляли в феврале содержателя земской почты казака Федора Васильева только за то, что в домашней беседе он неодобрительно отозвался о красноармейцах…

Все вышеизложенное основано на данных, добытых Особой Комиссией со строгим соблюдением Устава Уголовного Судопроизводства.

Составлено мая 20 дня 1919 года. Екатеринодар.

АКТ РАССЛЕДОВАНИЯ

по делу о злодеяниях, учиненных большевиками в городе Таганроге за время с 20 января по 17 апреля 1918 года

В ночь на 18 января 1918 года в городе Таганроге началось выступление большевиков, состоявших из проникших в город частей Красной Армии Сиверса, нескольких тысяч местных рабочих, по преимуществу латышей, и преступного элемента города, поголовно примкнувшего к большевикам.

…20 января юнкера заключили перемирие и сдались большевикам с условием беспрепятственного выпуска их из города, однако это условие большевиками соблюдено не было, и с этого дня началось проявление «исключительной по своей жестокости» расправы со сдавшимися. Офицеров, юнкеров и вообще всех выступавших с ними и сочувствовавших им большевики ловили по городу и или тут же на улицах расстреливали, или отправляли на один из заводов, где их ожидала та же участь.

Целые дни и ночи по городу производились повальные обыски, искали везде, где только могли, так называемых «контрреволюционеров». Не были пощажены раненые и больные. Большевики врывались в лазареты и, найдя там раненого офицера или юнкера, выволакивали его на улицу и тут же расстреливали его. Но смерти противника им было мало. Над умирающими и трупами еще всячески глумились.

Большинство арестованных «контрреволюционеров» отвозилось на металлургический, кожевенный и главным образом Балтийский завод. Там они убивались, причем «большевиками была проявлена такая жестокость, которая возмущала даже сочувствовавших им рабочих, заявивших им по этому поводу протест». На металлургическом заводе красногвардейцы бросили в доменную печь до 50 человек юнкеров и офицеров, предварительно связав им ноги и руки в полусогнутом положении. Впоследствии останки этих несчастных были найдены в шлаковых отбросах на заводе.

По изгнании большевиков из Таганрогского округа полицией в присутствии лиц прокурорского надзора с 10 по 22 мая 1918-года были вырыты трупы погибших, причем… произведен медико-полицейский осмотр и освидетельствование… о чем были составлены соответствующие протоколы. Всего было обнаружено около 100 трупов, из которых 51 поднят из могил… Эти люди, далеко не все убитые большевиками, так как многие из них были, как сказано выше, сожжены почти бесследно, многие же остались не зарытыми… Некоторые ямы, в которых были зарыты убитые, не были найдены, так как оказались совершенно сровненными с землей. Большинство вырытых трупов принадлежало офицерам и юнкерам. Среди них, между прочим, оказались также несколько трупов учеников-добровольцев, мальчиков в возрасте 15-16 лет, одного рабочего, а также бывшего полицмейстера города Таганрога Жужнева…На многих трупах, кроме обычных огнестрельных ранений, имелись колотые и рубленые раны прижизненного происхождения – зачастую в большом количестве и на разных частях тела; иногда эти раны свидетельствовали о сплошной рубке всего тела. Головы у многих, если не у большинства, были совершенно размозжены и превращены в бесформенные массы с совершенной потерей очертаний лица; были трупы с отрубленными конечностями и ушами.

В то же время, когда шли описанные расстрелы, по городу производились массовые обыски и внесудебные аресты. Мирное население г. Таганрога не было оставлено в покое. Интеллигенция, купцы, состоятельные люди, простые чиновники, вообще все граждане, кто только не принадлежал к избранному классу рабочих или бедноты, подверглись обыскам и арестам. Все аресты сопровождались отобранием разного имущества, начиная с драгоценностей и кончая платьем, съестными припасами и т. п., т. е. вещами, ничего общего с «контрреволюцией» не имеющими, издевательствами, насилиями, угрозами лишить жизни, невероятной грубостью и площадной бранью.

В квартиру одной местной жительницы явились красноармейцы с «мандатом» на ее арест. Не застав хозяйку дома, арестовали 7-летнюю ее дочь, сказав при этом: «Ну, матери нет, так возьмем дочь, тогда мать приедет». Когда же эта женщина поехала за дочерью, то последнюю освободили, а мать арестовали опять же без всякой вины и постановления. Допрошенная при расследовании, эта женщина показала, что в день ее ареста в штабе военного комиссара Родионова находились безвинно арестованными свыше 100 мирных жителей г. Таганрога. Всех их перевезли затем из штаба на вокзал и заперли в арестантских вагонах, откуда поодиночке выводили на допрос и каждому за освобождение назначали особую сумму выкупа, налога или контрибуции, которая колебалась от 10 до 30 тысяч рублей.

…Главными носителями власти и проводниками большевистской политики явились в г. Таганроге за кратковременное владычество там большевиков, длившееся с 20 января по 17 апреля 1918 года, люди, не только не соответствующие по своему нравственному и умственному уровню занимаемым ими должностям, но зачастую и с уголовным прошлым. Так, военным комиссаром города и округа был Иван Родионов, отбывший наказание за грабеж; помощником его – Роман Гончаров, также осужденный за грабеж; комиссаром по морским делам – Кануников, бывший повар-матрос, отбывший каторгу за убийство; начальником контрразведывательного отделения – Иван Верстак, зарегистрированный с 16-летнего возраста вор; начальником всех красноармейцев города, заведующим нарядами на производство обысков и расстрелов – Игнат Сигида, осужденный за грабеж; и, наконец, начальником пулеметной команды бронированного поезда, а затем председателем контрольной комиссии по перевозке ценностей из Ростова-на-Дону в Царицын – мещанин гор. Таганрога Иван Лиходелов, по кличке Пузырь, судившийся и отбывший наказание за грабеж.

ДЕЛО № 56

СВЕДЕНИЯ

о злодеяниях большевиков в гор. Евпатории.

Вечером 14 января 1918 года, на взморье вблизи Евпатории показались два военных судна – гидрокрейсер «Румыния» и транспорт «Трувор». На них подошли к берегам Евпатории матросы Черноморского флота и рабочие севастопольского порта. Утром, 15 января, «Румыния» открыла по Евпатории стрельбу, которая продолжалась минут 40. Около 9 часов утра высадился десант приблизительно до 1500 человек матросов и рабочих. К прибывшим тотчас присоединились местные банды, и власть перешла в руки захватчиков. Первые три дня вооруженные матросы с утра до позднего вечера по указанию местных большевиков производили аресты и обыски, причем под видом отобрания оружия отбирали все то, что попадало им в руки. Арестовывали офицеров, лиц зажиточного класса и тех, на кого указывали как на контрреволюционеров. Арестованных отводили на пристань в помещение Рус. Общ. Пароходства и Торг., где в те дни непрерывно заседал временный военно-революционный комитет, образовавшийся частью из прибывших матросов, а частью пополненный большевиками и представителями крайних левых течений г. Евпатории. Обычно без опроса арестованных перевозили с пристани под усиленным конвоем на транспорт «Трувор», где и размещали по трюмам. За три-четыре дня было арестовано свыше 800 человек.

…Всех предназначенных к убийству перевозили на катерах с «Трувора» на «Румынию», которая стояла на рейде неподалеку от пристани. Казни производились сначала только на «Румынии», а затем и на «Труворе», и происходили по вечерам и ночью на глазах некоторых арестованных. Казни происходили так: лиц, приговоренных к расстрелу, выводили на верхнюю палубу и там, после издевательств, пристреливали, а затем бросали за борт в воду. Бросали массами и живых, но в этом случае жертве отводили назад руки и связывали их веревками у локтей и у кистей, помимо этого связывали и ноги в нескольких местах, а иногда оттягивали голову за шею веревками назад и привязывали к уже перевязанным рукам и ногам (подобный случай был с утопленным на «Румынии» капитаном гвардии Николаем Владимировичем Татищевым). К ногам привязывали «колосники». Казни происходили и на транспорте «Трувор», причем, со слов очевидца, картина этих зверств была такова: перед казнью по распоряжению судебной комиссии, к открытому люку подходили матросы и по фамилии вызывали на палубу жертву. Вызванного под конвоем проводили через всю палубу мимо целого ряда вооруженных красноармейцев и вели на так называемое «лобное место» (место казни). Тут жертву окружали со всех сторон вооруженные матросы, снимали с жертвы верхнее платье, связывали веревками руки и ноги и в одном нижнем белье укладывали на палубу, а затем отрезали уши, нос, губы, половой член, а иногда и руки, и в таком виде жертву бросали в воду. После этого палубу смывали водой и таким образом удаляли следы крови. Казни продолжались целую ночь, и на каждую казнь уходило 15-20 минут. Во время казней с палубы в трюм доносились неистовые крики, и для того, чтобы их заглушить, транспорт «Трувор» пускал в ход машины и как бы уходил от берегов Евпатории в море. За три дня, 15, 16 и 17 января, на транспорте «Трувор» и на гидрокрейсере «Румыния» было убито и утоплено не менее 300 человек.

24 июня 1919 года, г. Екатеринодар.

(Все даты приведены по юлианскому календарю, который использовался в Белом движении.)

* * *

«Пещерный медведь проснулся и вышел из логова на волю. Все увидели его хищные, полные ненависти глаза, звериный, оскал и клыки, окрасившиеся кровью», – виделось и чудилось Кириллу, когда он слышал об этих и подобных деяниях. Вся человеческая грязь, копившаяся десятилетиями и веками в низах народа, в среде деклассированных люмпенов и маргиналов, поднятая, как пена, грозной, безумной волной русского бунта, разлилась по России.

Зверства, произвол большевиков и представителей советской власти вызвали небывалую поддержку добровольцев и казаков-ополченцев среди мирного населения. В Новочеркасске в бригаду Дроздовского ежедневно записывалось так много желающих отомстить большевикам, что через 10 дней офицерский Сводно-стрелковый полк развернулся из одного батальона в три, а общая численность бригады возросла до 3 тысяч человек. В Новочеркасске казаками был созван и организован «Круг спасения Дона». К началу мая численность казачьих войск, объединенных под командованием походного донского атамана генерал-лейтенанта П. Х. Попова и общим командованием генерала от кавалерии П. Н. Краснова достигла 10 тысяч сабель. Но казаки были верны своему сепаратизму. Их вожди видели будущую Донскую область по меньшей мере автономной республикой, по большей – независимым от советской России государством. Примерами для них, как говорил позднее генерал Краснов, были Финляндия, Эстония, Грузия. Задавался ли тогда кто-то из этих вождей вопросом о том, может ли стать таковым вольный Дон-Батюшка, навеки ставший частью единого организма России уже в XVI веке? Но генерал Краснов и донское командование всячески поддерживали дружественные отношения с немцами и австрийцами, получали от них помощь и считали их надежнейшими союзниками.

Тем временем Добровольческая армия генерала Деникина завершила свой «Ледяной поход» по казачьим землям Кубани и, возвратившись назад, подошла с юга к границам Области Войска Донского. В первой декаде мая в станице Манычской состоялось совместное совещание командования Добровольческой армии и представителей «Круга спасения Дона» во главе с П. Н. Красновым. Генерал А. И. Деникин в резкой форме высказался против взаимодействия с немцами, заявив, что армия не может иметь ничего общего с врагами России. Казачьим генералам предложено было выступить общим фронтом против большевиков, для чего донские части необходимо было включить в Добровольческую армию. Краснов ответил отказом. Единый фронт борьбы, по его мнению, мог быть создан лишь при условии наступления добровольцев на Царицын, а донцов на Воронеж. Деникин и Алексеев, напротив, полагали что сначала нужно укрепить тыл, освободить от большевиков Кубань. В их расчетах сквозила надежда на скорый разгром Германии и Австро-Венгрии на фронтах Европейского театра войны и помощь Белому движению со стороны Антанты. И уж затем, по их планам, предстояло предпринять наступление на советскую власть к северу от Донских земель. Деникина явно раздражало германофильство Краснова. Общего плана действий выработано не было. Но в результате совещания было решено, что Добровольческая армия снова пойдет вместе с кубанскими казаками, примкнувшими к ней, на Екатеринодар. И уже только после взятия столицы Кубанского казачьего войска окажет помощь донцам в наступлении на Царицын. Так Донская и Добровольческая армии расходились в противоположные стороны. Вопрос о едином командовании отпал. Каждый остался при своем. Никто не хотел уступать. Но, когда совещание подходило к концу, одним из условий дальнейшего взаимодействия с «Кругом спасения Дона» Деникин потребовал от Краснова передачи из Донской армии в Добровольческую бригады полковника М. Г. Дроздовского. Краснов не имел права отказать и обещал не препятствовать. Следом 1-я русская добровольческая бригада оставила Новочеркасск и двинулась на юго-восток к станице Мечетинской. Туда же подходили части Добровольческой армии.

В Мечетинской при стечении большого количества народа состоялся парад 1-й русской добровольческой бригады. Верховный руководитель Добрармии генерал М. В. Алексеев перед построением частей и парадом, сняв кубанку и поклонившись дроздовцам, сказал:

«Мы были одни, но далеко в Румынии, в Яссах, билось сердце полковника Дроздовского, бились сердца пришедших с ним нам на помощь. Спасибо вам, рыцари духа, пришедшие издалека, чтобы влить в нас новые силы… Примите от меня, старого солдата, мой низкий поклон!»

Затем приказом генерал-лейтенанта А. И. Деникина № 288 от 12 мая 1918 года бригада русских добровольцев полковника М. Г. Дроздовского была включена в состав Добровольческой армии. Части бригады недолго задержались в станице Мечетинской и двинулись на расквартирование в станицу Егорлыцкую. Значение присоединения бригады Дроздовского к Добровольческой армии переоценить трудно. С Дроздовским пришло около 3000 бойцов. Они были прекрасно вооружены, снаряжены, хорошо одеты и обуты. Они доставили в армию 13 орудийных стволов (6 легких, 4 горных, два 48-линейных, одно 6-дюймовое) с 14 зарядными ящиками. В бригаде было около 70 пулеметов различных систем, два броневика («Верный» и «Доброволец»), аэропланы, автомобили, телеграф, оркестр, около 800 артиллерийских снарядов, более тысячи запасных винтовок, около 200 тысяч ружейных и пулеметных патронов. Бригада имела при себе оборудованную санитарную часть и обоз в отличном состоянии. На три четверти она состояла из офицеров-фронтовиков. К этому времени обескровленная во время Первого Кубанского похода Добровольческая армия насчитывала в своем составе лишь немногим более 2 тысяч штыков и 2,5 тысяч сабель, имела всего 7 орудий и небольшое количество пулеметов. Броневиков в армии не было ни одного, ощущался дефицит артиллерийских снарядов и патронов. Санитарная и интендантская части отсутствовали. В результате присоединения дроздовцев Добрармия почти удвоилась численно, значительно пополнилась и ее материальная часть.

* * *

В Егорлыкской бойцы бригады отдыхали после утомительных переходов и маршей…

– Так вот, господа, познакомился я под Ростовом с неким нашим контрразведчиком, оставленным Корниловым еще зимой в Таганроге для саботажа среди красных, поручиком Николаем Сигидой. Я с ним встретился дня два спустя, после того, как наша бригада от Ростова отступила к селу Чалтырь. Через несколько дней мы вместе с казаками и немцами участвовали во взятии города, – рассказывал Гаджибеклинский, отпросившийся ранее у полковника Лесли, чтобы вновь побывать в Ростове по своим делам.

– Подошли мы к немцам уже за Чалтырем. Те готовились атаковать Ростов. Их пехота сняла ранцы, аккуратно расставила на землю, причем около имущества каждой роты был оставлен часовой. Их цепи с бугров, стройно и чинно, точно автоматы, спустились вниз. Мы же подошли к буграм и наблюдали за боем. Немецкие орудия ударили по пулеметным гнездам большевиков и сбили многие со второго выстрела, – с уважением и долей зависти, словно стрелял сам, рассказывал Руслан Исаевич.

– Да, аккуратно и чисто воюют, колбасники, – промолвил Пазухин.

Космин и Усачев слушали с полным и понятным вниманием. Ротмистр Новиков был как-то рассеян и невнимателен.

– Мы с поручиком и казаками вошли на улицы Ростова вслед за немцами. Что ж вы думаете, господа? Улицы были пусты, точно вымерли. По дороге ни одного трупа. Зато патронов и оружия сколько хочешь. Большевички драпанули без всякого сопротивления. Наши входили в город налегке со стороны Таганрогского проспекта. В колонне по отделениям шли немцы, за ними небольшим отрезком шли мы, одетые по-походному, запыленные. Путь-то неблизкий был. За нами двигался наш обоз из двух телег, взятых в Чалтыре. Все оружие и патроны, что были по пути нашего движения, мы собирали в телеги, которые вскорости были полны. Да и каждый из нас нес по 4-5 винтовок, брошенных красными. Как только продвинулись мы к центру Ростова, стали появляться силуэты в окнах, потом стали выходить люди, по двое, по трое к калиткам, к парадным подъездам. Лица у всех испуганно-радостные. С легкой тенью недоверия к случившемуся.

– Чего бы вы хотели, Руслан Исаевич, после того, как Ростов уже раз пять из рук в руки переходил. Не забыли, чай, господа, как мы в город входили на Пасху!? – отметил Новиков и посмотрел на Усачева.

– Да уж, памятный денек был. Точнее, ночка и утро, – согласился подпоручик и слегка покраснел.

– Но вот конец Таганрогского проспекта. Там нас буквально уже засыпали цветами. Каждый считал своим долгом остановить кого-либо из нас и приколоть к шинели букетик цветов. Поверх же винтовок в телегу клали нам куличи, пасхи и яйца. В руки, в карманы совали папиросы, иногда коробками в целую сотню. Ну а наливали нам на каждом шагу. Сколько коньяку было!

– Да уж коньяку-то и мы перепробовали, Руслан Исаевич, когда без вас Новочеркасск взяли. Жаль, вас там с нами не было! – укорил Гаджибеклинского Пазухин.

– Да, славный был бой за Новочеркасск, и хорошо нас там принимали, – мечтательно подметил Усачев, показавший себя в том бою смелым, сметливым офицером и хорошим пулеметчиком.

– Лирик ты, Петр Петрович! – подчеркнул Космин, бывший на «ты» с Усачевым уже с Новочеркасска.

– Кто бы говорил! Только не ты, Кирилл, – отвечал Усачев.

– Да, интересно. А ведь вложили немцы большевикам, несмотря на Брестский мир, – вдруг подметил ротмистр Новиков.