Текст книги "Вилльям Шекспир. Статья I"

У г. Гервинуса такое кавалерское отношенiе къ трилогiи о Генрихѣ VI тѣмъ болѣе странно, что онъ съ необыкновеннымъ старанiемъ указываетъ на шекспировскiя черты въ такихъ слабыхъ пiесахъ, какъ "Титъ Андроникъ" и "Периклъ"; что онъ подробно разбираетъ "Комедiю ошибокъ" и съ собственнымъ уваженiемъ отзывается о ней, хотя правду сказать, эта комедiя построена на чисто внѣшней интригѣ, на случайномъ сходствѣ двухъ братьевъ близнецовъ; что многiя сцены ея также устарѣли, какъ напр. конецъ мольеровскаго "Скупого".

Мы опускаемъ многiя другiя несообразности, замѣченныя нами у г. Гервинуса, какъ напр. причисленiе "наипрекраснѣйшей и прежалостной трагедiи о Ромео и Джульетѣ" къ числу эротическихъ пiесъ, и остановимся на одномъ весьма важномъ вопросѣ. Именно нѣкоторыя положенiя являются у Шекспира какъ бы искуственно выраженными. Таковые напр. споръ между Тальботомъ-отцомъ и Тальботомъ-сыномъ, разсказъ Тирреля о томъ, какъ онъ убилъ дѣтей Эдуарда IV, слова Макбета о томъ, какъ онъ зарѣзалъ сонъ. Всѣ подобныя положенiя, по самой сущности своей, не могутъ быть выражены иначе. Разберемъ два послѣднiя, извѣстныя по переводамъ рускимъ читателямъ. Тиррель подробно и необыкновенно картинно, даже поэтично, разсказываетъ, какъ спали обнявши другъ друга дѣти Эдуарда, малѣйшее ихъ движенiе. Если мы посмотримъ на это съ внѣшней точки зрѣнiя, то сейчасъ явится вопросъ: могъ ли убiйца разсказывать такъ; но Шекспиромъ дѣло взято гораздо глубже.

Передъ Тиррелемъ неотразимо стоялъ образъ этихъ двухъ малютокъ, онъ съ ужасающими подробностями помнилъ все это страшное дѣло, оно горѣло въ его душѣ; это-то напряжонное состоянiе души, это подавляющее воспоминанiе, изгладившее всѣ другiя воспоминанiя и впечатлѣнiя и служитъ мотивомъ его разсказа; оттого-то разсказъ и производитъ такое ужасающее впечатлѣнiе.

Макбетъ, убивъ Дункана, слышалъ какой-то голосъ;

 
…на весь домъ кричалъ онъ:
"Не спите! Гламисъ сонъ зарѣзалъ; впредь
Не спать ужь Кавдору, не спать Макбету[7]7
  По переводу Вронченки. Странно, что Вронченко, глубокiй знатокъ Шекспира, нашелъ, что эта рѣчь «странная фигура подлинника» и сохранилъ ее не въ текстѣ, а единственно въ примѣчанiи.


[Закрыть].
 

Эта «странная фигура» повидимому ничего не выражаетъ; иной ее, пожалуй, назоветъ реторической. Но вспомните отношенiя Макбета къ доброму старому королю Дункану, его былыя вѣрноподданническiя чувства; все это стукнуло ему въ голову послѣ убiйства; онъ, онъ убилъ короля своего благодѣтеля, по чьей милости онъ сталъ таномъ Гламиса и Кавдора! О, какое ужасное, кровавое дѣло! Не спать человѣку, совершившему его; не спать тому, кто убилъ Дункана. Кто жъ онъ? Онъ Кавдоръ и Гламисъ, по милости имъ же убитаго короля. Не спать больше Кавдору; Гламисъ зарѣзалъ сонъ! Но онъ и Макбетъ, въ душѣ котораго много кровавыхъ замысловъ; передъ будущими злодѣйствами котораго дѣтски-невинны злодѣйства Кавдора и Гламиса, и потому – не спать Макбету!

Можно ли такъ болѣе сжато и кратче выразить эту душевную сумятицу, этотъ звонъ въ ушахъ, этотъ голосъ совѣсти, кричащей на весь домъ: "Гламисъ зарѣзалъ сонъ."

Можетъ быть, иной читатель, прочтя намъ разборъ книги г. Гервинуса, усумнится въ томъ: стоило ли ее переводить? О, безъ сомнѣнiя стоило. Запутанность основныхъ воззрѣнiй г. Гервинуса нисколько не помѣшала ему прекрасно выяснить нѣкоторыя частности, объ одной изъ которыхъ мы уже упоминали. Читатель, кромѣ того, найдетъ много прекрасныхъ подробностей (мы говоримъ теперь только о вышедшемъ порусски томѣ) о состоянiи сцены шекспировское время, весьма тонкiя замѣчанiя о томъ, какъ слѣдуетъ играть комедiю, о томъ, какъ молодой веронскiй дворянинъ Петрукiо укротилъ "злючку" Катерину (Taming of the shrew) и т. д.

Переводъ г. Тимофеева вообще очень удовлетворителенъ; жалъ только, что онъ не посовѣтовался съ кѣмъ нибудь изъ знающихъ англiйскiй языкъ. Тогда бы у него Робинъ Добрый-Малый такъ и назывался, а не Робиномъ Гудфеллоу, и ткачь Основа (Botom) не носилъ бы нѣмецкаго прозвища Цеттеля. Но еще не простительнѣе, не зная подлинника, переводить цѣлую сцену изъ "Сна въ лѣтнюю ночь", тѣмъ болѣе, что эту сцену можно было бы взять изъ оригинальнаго по прiему, но вѣрнаго по духу (и даже буквально вѣрнаго) перевода г. Ап. Григорьева. Или г. Тимофеевъ испугался подобно одному критику, что переводъ г. Григорьева сдѣланъ слишкомъ порусски, но вѣдь чисто порусски и хорошими стихами (а стиховъ г. Тимофеева нельзя читать вслухъ) и надо переводить Шекспира. «Любовь въ бездѣйствiи» порусски ничего не значитъ. «Love-inidleness» можно и должно перевести въ нѣкоторыхъ мѣстахъ «приворотной травой», а въ другихъ назвать этотъ цвѣтокъ «любовью отъ бездѣлья» или «отъ нечего дѣлать». Предлогъ «in» очевидно смутилъ г. Тимофеева. Цѣна чудовищная: выпускъ въ 5 листовъ 50 коп. Положимъ, что изданiе довольно опрятно, но вѣдь это переводъ, а не оригинальное сочиненiе.

Вообще, намъ не слѣдуетъ забывать того, что говорили русскiе люди о Шекспирѣ, и искать "правды у нѣмцевъ". Предисловiя Дружинина къ королю Лиру и Ричарду III, и Ап. Григорьева къ "Сну въ лѣтнюю ночь" гораздо поглубже разборовъ этихъ пiесъ г. Гервинуса. Замѣчу мимоходомъ, что "Троила и Крессиду" лучше можно объяснить пользуясь прiемомъ Ап. Григорьева при объясненiи "Сна въ лѣтнюю ночь", чѣмъ назвавъ ее пародiей Гомера. Точно также и "Тимонъ Аѳинскiй" весьма понятенъ, какъ анекдотическая личность, изображенная англiйскимъ поэтомъ.

Для уразумѣнiя что за человѣкъ былъ Шекспиръ, человѣкъ, посланный для того, чтобы сказать, какъ жили и дѣйствовали люди въ среднiе вѣка, небольшая статья Карляйля, превосходно переведенная г. Боткинымъ (Современникъ, 1856 г.) лучше, чѣмъ многотомный трудъ г. Гервинуса.

Въ заключенiе этой главы, считаемъ не лишнимъ хотя нѣсколько познакомить читателей съ трагедiей о Генрихѣ VI. Вотъ одна сцена въ нашемъ посильномъ переводѣ. Она понятна безъ всякихъ предварительныхъ объясненiй.

ЧАСТЬ III. АКТЪ I. СЦЕНА IV.

Равнина близь замка Сэндэль.

Тревога. Входитъ Iоркъ.

Iоркъ.

 
За королевою[8]8
  Маргаритой, женой Генриха VI.


[Закрыть] осталось поле;
Меня спасая, оба дяди пали;
И всѣ мои предъ пылкими врагами,
Тылъ показали и бѣгутъ,
Бѣгутъ, какъ передъ вѣтромъ корабли,
Бѣгутъ, какъ отъ волковъ голодныхъ стадо!
А сыновья! – что съ ними – знаетъ Богъ,
Яжъ знаю только, что они рубились,
Какъ тѣ, которыхъ жизнь, иль смерть прославитъ.
Мой Ричардъ – трижды прорубалъ ко мнѣ
Онъ улицу, и трижды онъ кричалъ:
«Смѣлѣй, отецъ! пусть мечъ рѣшаетъ дѣло!»
И всякiй разъ, какъ подходилъ ко мнѣ
Мой Эдуардъ – былъ красенъ мечъ его.
Покрытъ до рукояти кровью тѣхъ,
Кто съ нимъ встрѣчался. И когда шатались
Ряды сильнѣйшихъ, Ричардъ мой кричалъ:
«Ломи! не уступай врагу ни пяди!»
Кричалъ: "Корона, или славный гробъ!
Держава, или миръ въ сырой землѣ!"
И мы ломились вновь, и вновь – увы!
Насъ отбивали. Такъ видѣлъ я однажды,
Какъ лебедь съ безполезною отвагой
Противъ прилива плылъ, и тратилъ силу
Въ борьбѣ съ сильнѣйшими, чѣмъ онъ, волнами.
(Тревога).
А, вотъ она, погоня роковая!
А я такъ слабъ, и не могу бѣжать
Отъ ярости враговъ, – но будь я и силенъ,
Ихъ ярости мнѣ все не избѣжать!
Умножились пески – и жизнь засыпятъ.
Останусь здѣсь, и здѣсь же я умру.
 

Входятъ: королева Маргарита, Клиффордъ, Нортумберлэндъ и солдаты.

Iоркъ.

 
Сюда, сюда, кровавый Клиффордъ! Грубый
Нортумберлэндъ, сюда! Я вашу ярость
Неутолимую – сильнѣе раскалю.
Я ваша цѣль, и жду ударовъ вашихъ.
 

Нортумберлэндъ.

 
Плантагенетъ! проси, гордецъ, пощады!
 

Клиффордъ.

 
Пощады – той, какую даровалъ
Онъ моему отцу, рукой жестокой
Ударивши на отмашь. – Фаэтонъ
Теперь свалился съ колесницы: для тебя
Сегодня ночь настанетъ въ самый полдень.
 

Iоркъ.

 
Изъ пепла моего возникнетъ фениксъ;
Онъ всѣмъ вамъ отомститъ. Въ такой надеждѣ
Я очи подымаю къ небу; чѣмъ-бы
Меня ни оскорбили вы – смѣюсь.
Ну, что-же вы? Васъ много, – и боитесь?
 

Клиффордъ.

 
Такъ трусы говорятъ, когда бѣжать
Нельзя; такъ когти голуби клюютъ
У сокола, и такъ, попавшись, воры,
Страшась за жизнь, ругаютъ полицейскихъ.
 

Iоркъ.

 
О, Клиффордъ! Вспомни жизнь мою и въ мысляхъ
Ты пробѣги мое былое время,
И если можешь безъ стыда, смотри
Въ лицо мнѣ прямо; искусай языкъ,
Который въ трусости того порочить,
Чей видъ одинъ донынѣ заставлялъ
Тебя блѣднѣть и обращаться въ бѣгство.
 

Клиффордъ.

 
Я на словахъ съ тобой не стану грызться;
Ударами считаться я готовъ,
И дважды два – на каждый твой ударъ.
 

Маргарита.

 
О, храбрый Клиффордъ! подожди. Хочу,
По тысячѣ причинъ, еще продолжить
Я жизнь измѣнника. Онъ глухъ отъ гнѣва!
Проси его, проси, Нортумберлэндъ!
 

Нортумберлэндъ.

 
Постой-же, Клиффордъ! Что за честь тебѣ
Свой палецъ уколоть, когда ты можешь
Все сердце изъязвить ему. Скажи,
Какая доблесть всунуть руку въ пасть,
Когда собака скалитъ зубы, если
Ее ты можешь отпихнуть ногою?
Всѣ выгоды на нашей сторонѣ,
И можемъ мы, по правиламъ войны,
Воспользоваться ими; и готовъ
Держать я десять противъ одного,
Что въ этомъ нѣтъ безчестья никакого.
(Они накладываютъ руки на Iорка; тотъ отбивается).
 

Клиффордъ.

 
Ай, ай! Такъ вальдшнепъ бьется въ западнѣ.
 

Нортумберлэндъ.

 
Такъ кроликъ порывается изъ сѣти.
(Iоркъ взятъ въ плѣнъ).
 

Iоркъ.

 
Такъ воры торжествуютъ надъ добычей.
Такъ честные разбойникамъ сдаются,
Когда нѣтъ силъ отбиться.
 

Нортумберлэндъ королевѣ.

 
Что теперь
Угодно вашей милости съ нимъ сдѣлать?
 

Маргарита.

 
Вы, рыцари, Нортумберлэндъ и Клиффордъ!
Взведите Iорка вонъ на этотъ холмъ,
Что достигаетъ горъ своимъ отрогомъ,
Но отстоитъ на тѣнь его руки. —
Такъ это ты хотѣлъ быть королемъ
И бунтовалъ въ парламентѣ у насъ?
Ты клялся, что на тронъ имѣешь право?[9]9
  Iоркъ съ своими приверженцами (бѣлая роза на шляпахъ) ворвался въ парламентъ; онъ принудилъ короля (красная роза) признать себя его наслѣдникомъ, но взамѣнъ того поклялся, что дастъ Генриху VI доцарствовать спокойно. Королева Маргарита, неприсутствовавшая при этомъ, вступилась за права своего сына и выступила противъ Iорка. Iоркъ почиталъ себя разрѣшоннымъ отъ клятвы и началъ войну.


[Закрыть]
Гдѣ-жъ сыновья твои? Зачѣмъ тебя
Сегодня не явились поддержать?
Распутный Эдуаръ куда дѣвался?
Гдѣ дюжiй твой Георгъ? и гдѣ уродъ,
Гдѣ храбрый твой горбунъ, твой Дикки[10]10
  Уменьшительное отъ Ричарда.


[Закрыть]
Сынокъ, который поощрялъ папашу[11]11
  Въ подлинникѣ ласкательное «the dad».


[Закрыть]
Своимъ ворчливымъ голосомъ на бунтъ?
И наконецъ, гдѣ твой любимецъ Рутландъ?
Вотъ, Iоркъ, смотри: платокъ. Я намочила
Его въ крови, которую извлекъ
Своею острой шпагой храбрый Клиффордъ
Изъ груди твоего ребенка. Если
О немъ заплачешь ты, – платокъ продамъ.
Чтобъ могъ ты слезы утереть. Ахъ, Iоркъ!
Тебя я ненавижу дотого,
Что о твоей судьбѣ вопить готова.
Ахъ, бѣдный Iоркъ! Развесели меня,
Порадуй-же своей печалью. Какъ?
Или сердечный пламень изсушилъ
Всю грудь твою и ты не въ силахъ
О смерти Рутланда слезинки проронить!
Зачѣмъ ты терпѣливъ? Ты этакъ можешь
Сойти съ ума; и я, чтобы свести
Тебя съ ума, – вотъ такъ смѣяться стану.
Тоскуй, безмолвствуй и ногами топай,
Я стану предъ тобой плясать и пѣть.
Тебя пожаловать, я вижу, надо
За то, что ты забавою мнѣ служишь!
Iоркъ говорить не станетъ до тѣхъ поръ,
Пока не будетъ онъ носить короны.
Корону Iорку! – Лорды, преклонитесь!
Держите за руки его, пока
Я на него корону возложу.
(Надѣваетъ на Iорка бумажную корону).
Онъ смотритъ настоящимъ королемъ!
Взгляните, – это онъ, что захватилъ престолъ!
Вѣдь это онъ, онъ Генриха наслѣдникъ! —
Но какъ-же могъ Плантагенентъ великiй
Короноваться, измѣнивши клятвѣ?
Я думала, онъ будетъ королемъ,
Когда пожметъ нашъ Генрихъ руку смерти?
И какъ, скажи, ты могъ свое чело
Украсить славой Генриха? Сорвать
Корону съ головы его при жизни?
Святую клятву какъ ты могъ нарушить?
Простить нельзя такого преступленья!
Долой съ него корону! и съ короной
И голову долой! Покончимъ съ нимъ,
Пока мы дышимъ.
 

Клиффордъ.

 
Предоставьте мнѣ:
Онъ моего отца убилъ.
 

Нортумберлэндъ.

 
Постой,
Послушаемъ, какъ онъ молиться станетъ!
 

Iоркъ.

 
Французская волчица! Ты свирѣпѣй,
Чѣмъ волки Францiи. О, ядовитѣй
Зубовъ гадюки твой языкъ! Стыдись!
Какъ неприлично женщинѣ, нейдетъ
Торжествовать, какъ амазонской дѣвкѣ,
Надъ тѣмъ, кто случаемъ попался въ плѣнъ.
Твое лицо, какъ маска, неподвижно;
Ты сдѣлалась безстыжей, королева,
Отъ частыхъ преступленiй. Я тебя
Попробую заставить покраснѣть.
Я разскажу откуда родомъ ты,
Я родословную твою раскрою, —
Довольно въ ней стыда, чтобы заставить,
Будь ты совсѣмъ безстыжей, устыдиться.
Хоть твой отецъ и носитъ титулъ,
Хоть онъ король Неаполя, обѣихъ
Сицилiй и король Ерусалимскiй,
Но бѣдный онъ чѣмъ нашъ поселянинъ.
Должно быть, этотъ нищiй научилъ
Тебя ругаться? Гордой королевѣ
Ругательства нейдутъ, не нужны! Или
Ты хочешь доказать, какъ справедлива
Пословица, что посади верхомъ
Оборванца – и онъ коня загонитъ?
Своей красою женщины гордятся,
Но знаетъ Богъ, что тутъ ты ни при чемъ.
Ихъ добродѣтели дивятся люди,
А ты противнымъ удивляешь всѣхъ.
Они божественны, коль правятъ царствомъ,
А ты – такъ отвратительна безъ власти!
Ты такъ противна всякому добру,
Какъ антиподы намъ, какъ сѣверъ югу.
Въ твоей груди должно быть сердце тигра!
Какъ ты могла въ живительной крови
Ребенка омочить платокъ, и дать
Его отцу, чтобъ имъ отеръ онъ слезы?
И ты еще все женщиной осталась?
О, женщины такъ кротки, такъ добры,
Такъ полны состраданья, такъ подвижны.
А ты груба, сурова, какъ кремень,
Безжалостна, ничѣмъ неумолима.
Ты хочешь ярости – на, вотъ она!
Ты хочешь слезъ моихъ – я плачу!
Свирѣпый вѣтеръ нагоняетъ ливень,
Утихнетъ ярость, – и польется дождь.
О миломъ Рутландѣ теперь я плачу
И каждая моя слеза кричитъ
О мщенiи противъ тебя, лукавой,
А также и тебя, о подлый Клиффордъ!
 

Нортумберлэндъ.

 
Меня вы можете проклясть, но я
Едва, едва удерживаю слезы.
 

Iоркъ, показывая на него.

 
Его лицо голодный канибалъ
Не могъ-бы тронуть, кровью запятнать! —
О, вы безчеловѣчнѣй, вы свирѣпѣй,
Вы злѣе въ десять разъ гирканскихъ тигровъ.
Смотри, свирѣпая, какъ горько плачетъ
Отецъ несчастный. Намочила ты
Платокъ въ крови любимаго мной сына,
И я слезами смылъ всю кровь его.
Возьми платокъ, ступай и хвастай всюду.
Когда ты правильно разскажешь повѣсть
О томъ, какъ мучила меня, – клянусь,
Моей душой клянуся, – всѣ плачутъ,
Кто будетъ слушать. Да, мои враги
И тѣ заплачутъ крупными слезами
И скажутъ: «страшное то было дѣло!»
Жестокосердый Клиффордъ, убивай скорѣй.
Душа на небо, кровь моя – на васъ.
 

Нортумберлэндъ.

 
Когда-бы всѣхъ моихъ родныхъ убилъ онъ.
То и тогда я могъ-бы только плакать,
Да, плакать вмѣстѣ съ нимъ; я вижу,
Какъ тайно грусть его терзаетъ душу!
 

Маргарита.

 
Милордъ Нортумберлэндъ! какой ты плакса!
Припомни, сколько зла онъ сдѣлалъ намъ,
И вмигъ осушатся твои всѣ слезы.
 

Клиффордъ.

 
За смерть отца! Я клятву исполняю!
(Колетъ его)
 

Маргарита.

 
За право мягкосердаго супруга!
(Колетъ его)
 

Iоркъ.

 
Прими меня, о милосердный Боже!
Моя душа изъ ранъ къ тебѣ летитъ.
(Умираетъ)
 

Маргарита.

 
Снять голову и на ворота Iорка!
Пусть Iоркъ любуется на городъ Iоркъ.
 

Маршъ. Exeunt.

II. Шекспировское торжество въ Петербургѣ[12]12
  Одно изъ стихотворенiй, читанныхъ на этомъ торжествѣ, именно А. Н. Майкова, извѣстно читателямъ «Эпохи», и потому о немъ не сказано въ этой главѣ ни слова.


[Закрыть].

Et tu quoque!

Et tu quoque! И ты, Брутъ! И мы туда же! Намъ нельзя было отстать отъ просвѣщенной Европы! Безъ насъ вода не освятится.

Въ самомъ дѣлѣ, отчего и не отпраздновать трехсотлѣтнiй со дня рожденiя юбилей Шекспира? Надо было только распорядиться такъ, чтобы торжество это не происходило въ пустой залѣ. Неудавшееся торжество хуже, чѣмъ еслибъ его совсѣмъ не было. Безъ сомнѣнiя, украшенiемъ и настоящимъ дѣломъ этого торжества было чтенiе сценъ изъ ненапечатаннаго еще перевода трагедiи о "Королѣ Джонѣ" покойнаго А. В. Дружинина. Но одна ласточка весны не дѣлаетъ, говоря на иностранно-рускомъ языкѣ.

Но затѣмъ?

Затѣмъ излагались мнѣнiя нашихъ знаменитостей, литературныхъ и учоныхъ, о всемiрномъ значенiи "всепрощающаго" сердцевѣдца вообще и о значенiи его въ Россiи въ особенности. Чего же еще больше?

Если къ этому прибавимъ тѣ нравоученiя, которыя одинъ современный поэтъ вывелъ изъ трагедiй Шекспира, – то кажется, дальнѣйшiя требованiя должны показаться противуестественными.

Да, позабылъ, еще музыка была. Торжество, словомъ, на славу.

Одного ему недоставало, малаго – самостоятельности. Намъ кажется, точно оно составлено по г. Гервинусу. То же холодное почтенiе, то же отсутствiе задушевности, тѣ же нравоученiя.

Вотъ почему, несмотря на нашъ глубочайшiй патрiотизмъ, мы дали г. Гервинусу первое мѣсто въ нашей статьѣ. Къ г. Гервинусу мы отнеслись критически, слѣдуя мудрому правилу Кузьмы Пруткова: "смотри въ корень", – о нашихъ же соотечественникахъ намъ остается только повѣствовать. Разбирать ихъ нечего, потомучто своего, русскаго, они не сказали ничего; въ качествѣ цивилизованныхъ европейцевъ, состоящихъ подъ наитiемъ нѣмецкой мысли, они перевели нѣмецкiя мысли на quasi-русскiй языкъ, и вотъ вамъ петербургское слово о Шекспирѣ! Никакого одушевленiя!

Полно такъ ли важенъ Шекспиръ для русской земли, какъ объ этомъ повѣствовалъ, съ академическою важностью, г. Галаховъ?

Полно точно-ли Шекспиръ "намъ близокъ и родствененъ" и "мы можемъ съ чувствомъ справедливой гордости смотрѣть на того Шекспира, который является у французовъ, подвергаясь превратнымъ толкованiямъ и унизительнымъ сравненiямъ?"

Полно точно-ли "наше участiе въ праздникѣ не есть игра легкомысленнаго тщеславiя и пустой подражательности, а ясное представленiе дѣла, живо сознаваемаго каждымъ образованнымъ русскимъ?"

Если судить по статьѣ г. Галахова, то нѣтъ. Почтенный историкъ русской литературы не сказалъ ничего, чтобы хотя нѣсколько оправдывало его гордыя надежды. Его рѣчь "Шекспиръ въ Россiи"[13]13
  Эта рѣчь, а равно и рѣчь г. Тургенева, читанная по отсутствiю автора адъюнктомъ академiи наукъ г. Пекарскимъ, – напечатаны въ N 89 С. Петербургскихъ Вѣдомостей.


[Закрыть] вѣрнѣе можно назвать «формулярнымъ спискомъ о служебной дѣятельности Шекспира въ Россiи». Жизни, жизни нѣтъ въ рѣчи почтеннаго академика, той жизни, которая ключомъ кипѣла въ великомъ-русскомъ человѣкѣ, «отъ кого можно было отставить академiю, но не его отъ академiи».

Что новаго повѣдалъ намъ знатокъ отечественной литературы? То, что Сумароковъ вставилъ монологъ Ричарда III въ уста своего Дмитрiя Самозванца? Или то, что кто-то другой написалъ "безъ сохраненiя обыкновенныхъ правилъ" двѣ пiесы въ 1786 г. "Историческое представленiе изъ жизни Рюрика" и "Начальное управленiе Олега"? Это Шекспиръ въ Россiи.

Или важно въ рѣчи ученаго академика то мѣсто, гдѣ онъ повѣствуетъ, что Полевой перевелъ Гамлета, а Мочаловъ былъ генiальный актеръ? Что Бѣлинскiй писалъ о Шекспирѣ? Или что Тургеневъ написалъ "Гамлета Щигровскаго уѣзда", и изображая его, "не выпускалъ изъ мысли образъ" настоящаго, заправскаго Гамлета?

Или можно-ли такъ разсуждать по поводу упомянутой повѣсти г. Тургенева: "дѣйствующее лицо помянутаго разсказа смотритъ на себя съ презрѣнiемъ: но развѣ и Гамлетъ Шекспира не называетъ себя презрѣннымъ, ничтожнымъ созданiемъ?" Мало-ли кто ругаетъ себя всяческими словами, – ужь будто онъ и Гамлетъ сейчасъ. Или далѣе: "онъ (Гамлетъ) постоянно казнитъ себя за нерѣшительность и сомнѣнiя: то же дѣлаютъ съ собою и герои слабоволiя, выведенные Тургеневымъ." Гамлетъ – герой слабоволiя! какъ это ново и оригинально! Кто не повторялъ этого избитаго выраженiя?

Или достаточно сказать, что "Шекспировъ генiй былъ родственъ духу нашего Пушкина, и потому легко ему сочувственъ?"

Какъ это старо! Какъ это давно окаменѣло въ нашей литературѣ! Та жизнь, которая скрывалась подъ этими словами, давно выдохлась: и бездушный трупъ этой жизни всякiй спѣшитъ (хотя маленькiй кусочекъ этого трупа) закупорить въ свою баночку со спиртомъ!

Быть можетъ, намъ скажутъ, что объемъ статьи воспрепятствовалъ г. Галахову, что иначе статья вышла бы утомительно-длинна. Она и безъ того утомительно-длинна!

Вотъ вамъ живое явленiе – переводъ Полеваго и игра Мочалова. Вѣдь это совершилось на глазахъ г. Галахова; вѣдь это былъ Шекспиръ, живьемъ проникающiй въ русскую жизнь. И объ этомъ ни слова.

Велика заслуга Полеваго, по знакомству насъ съ Шекспиромъ, также какъ велика заслуга Мочалова, – вѣдь они заставили любить Шекспира, они заставили биться рускiя сердца отъ великаго слова поэта! И свидѣтель этого, самымъ сухимъ образомъ, въ самыхъ избитыхъ выраженiяхъ повѣствуетъ о томъ, "какъ театръ наводнялся слезами,

 
И вопли раздирали слухъ собранья!
 

Поди прочь, несносная жизнь! что намъ, людямъ ученымъ, за дѣло до тебя! Мы изучаемъ; мы кропотливо, какъ Плюшкинъ, всякую дрянь, собираемъ всякiе факты; – живое дыханiе претитъ намъ, какъ Ризположенскому шампанское!

Лучше мы сообщимъ руской публикѣ, что Вронченко прекрасно перевелъ "Гамлета," а г. Катковъ "Ромео и Джульету" (оба перевода по времени образцовые, дѣйствительно), ей это, конечно, интереснѣе. Она этого не знала.

Такъ отнесся къ Шекспиру нашъ маститый учоный. Посмотримъ теперь на литераторовъ.

Г. Тургеневъ написалъ рѣчь о Шекспирѣ, тотъ самый г. Тургеневъ, который нѣкогда такъ унизилъ Гамлета и такъ возвысилъ Донъ Кихота.

Если отъ г. Галахова мы, собственно говоря, и не должны были ожидать ничего особеннаго, кромѣ мелочныхъ фактовъ и водянистыхъ разсужденiй, – то, напротивъ, отъ г. Тургенева вправѣ были ждать задушевнаго слова.

 
Но на счастье прочно
Всякъ надежду кинь,
 

какъ чувствительно распѣвали наши бабушки во дни своей юности.

"Le talent oblige", – это должно быть извѣстно г. Тургеневу; онъ по праву считается однимъ изъ лучшихъ представителей нашей современной литературы. И что-же сдѣлалъ г. Тургеневъ? Онъ написалъ, словно по обязанности, "возьмите молъ, впрочемъ только отвяжитесь", свою рѣчь, нелишенную казеннаго краснорѣчiя и водянистыхъ разсужденiй.

«Безъ преувеличенiя можно сказать», говоритъ ораторъ, "что нынѣшнiй день празднуется, или поминается во всѣхъ концахъ земли. Въ отдаленнѣйшихъ краяхъ Америки, Австралiи, Южной Африки, въ дебряхъ Сибири, на берегу священныхъ рѣкъ Индостана, съ любовiю и признательностью произносится имя Шекспира, также какъ и по всей Европѣ. Оно произносится въ чертогахъ и въ хижинахъ, свѣтлыхъ покояхъ богачей и въ тѣсныхъ рыбачьихъ комнатахъ, въ отдаленiи отъ роднаго края и близь домашняго очага, подъ воинской палаткой и подъ шалашомъ промышленника, на сушѣ и на морѣ, старыми и молодыми, семейными и одинокими, счастливыми, которыхъ оно радуетъ, и несчастными, которыхъ утѣшаетъ…..

Господи! цѣлое море реторики и какъ оно искусно прерывается многозначительнымъ многоточiемъ. Отчего это реторика такъ однообразна, вѣчно повторяетъ однѣ и тѣ же избитыя фразы? Или уже такова участь всѣхъ похвальныхъ словъ? Возьмите напр. «Историческое похвальное слово Карамзину», произнесенное 23 августа, 1845 г., въ Симбирскѣ, въ собранiи симбирскаго дворянства, академикомъ М. Погодинымъ, – и тамъ на стр. 6 вы встрѣтите и дворцы и хижины, и вельможъ и отшельниковъ, юношей и старцевъ, дѣвъ и матерей семействъ, безусловныхъ вѣрноподданныхъ вѣковъ прежнихъ и свободныхъ мыслителей новаго времени. И тамъ есть выраженiе sedant arma togae, разведенное водицей.

И только это могъ сказать Тургеневъ о Шекспирѣ? "Пусть-же сатана одѣнется въ черное, а я стану носить соболью шубу"![14]14
  Слова Гамлета.


[Закрыть]. Если только это могъ сказать г. Тургеневъ, – то лучше-бы вовсе ничего не говорить. Если онъ можетъ сказать больше, но въ данную минуту не высказывалось это большее, то ему-бы тоже вовсе не слѣдовало говорить. И ты, Брутъ! Et tu quoque!

Все повторять однѣ и тѣ же фразы, и потомъ печатать ихъ, – какъ не надоѣстъ это, какъ это не намозолитъ глаза наборщикамъ! "И въ хижинахъ, и въ чертогахъ", – не лучше-ли было-бы сказать "у кого сюртукъ въ 60 рублей и у кого пальтишко въ 5 цѣлковыхъ, "кто куритъ гаванскiя и кто куритъ грошовыя сигары"? это оригинальнѣе было-бы.

За только что выписаннымъ нами мѣстомъ, черезъ нѣсколько строкъ, слѣдуетъ другое: нѣсколько фразъ, начинающихся нарѣчiемъ "сколько"! Сколько именно этихъ фразъ, счесть мудрено.

Такъ привѣтствовала трехсотлѣтнюю годовщину наша литература.

Наша поэзiя вывела изъ Шекспира нѣсколько нравоученiй. Я замѣтилъ наизусть нѣкоторыя изъ нихъ:

 
Но Датскiй Принцъ погибъ – пусть наше поколѣнье
Не долго думаетъ, что «быть или не быть».
Но черный Мавръ погибъ, – да будетъ подозрѣнье
Намъ чуждо!
 

Почему наше поколѣнье не должно думать, потомучто Датскiй Принцъ погибъ, и почему намъ должно быть чуждо подозрѣнье на томъ основанiи, что погибъ Отелло, – предоставляю рѣшить людямъ болѣе ученымъ и цивилизованнымъ. Не нашему носу рябину клевать, и мы можемъ только сказать то же, что отвѣчалъ Гамлетъ на подобныя заключенiя камергера Полонiя: «Одно изъ другаго не слѣдуетъ».

Почему не была играна на этомъ достопамятномъ торжествѣ увертюра Бетховена "Корiоланъ?" Вѣроятно, и тутъ безъ учености обошлось. Откопана была какая нибудь самоученнѣйшая и самоновѣйшая бiографiя Бетговена, гдѣ не мало нѣмецкаго мозга было потрачено на доказательство, что Корiоланъ Бетговена былъ игранъ въ первый разъ передъ какимъ-то другимъ "Корiоланомъ," только не шекспировкимъ. Не мѣшало-бы господамъ, по ученымъ книжкамъ разсуждающимъ, помнить, что Шекспиръ и Плутархъ составляли любимое ученiе Бетговена.

Театръ нашъ не участвовалъ въ шекспировскомъ торжествѣ. Избравъ благую часть, онъ предоставилъ эту честь одной литературѣ.

Кстати о театрѣ. Нѣсколько интересныхъ вопросовъ приходятъ намъ въ голову по случаю театральныхъ приличiй. Почему милая, игривая Бьянка (въ Отелло) не смѣетъ явиться на сценѣ, приличiя ради, – а вдова, весьма сомнительнаго поведенiя фигурируетъ въ одной изъ оглобель (извѣстно изрѣченiе: это не комедiя, а оглобля) г. Дьяченко? Почему также, тогоже приличiя ради, вычеркнута на половину роль Любаши, самаго живаго и любезнаго лица въ "Царской Невѣстѣ" Мея, – а водивили съ канканами, двусмысленными куплетцами и тому подобнымъ приличны?

Что есть театральное приличiе?

А мы еще смѣемся надъ передѣлками Шекспира у его соотечественниковъ англичанъ, хотя и смолчали объ этомъ, когда и знаменитый африканскiй трагикъ поставилъ "Лира" въ Гарриковской передѣлкѣ, съ нелѣпой любовью Корделiи къ Эдгару Глостеру. Впрочемъ, Гаррикъ и не такiя еще пули отливалъ. Онъ заставлялъ Джульету просыпаться въ то время, когда Ромео еще живъ и занимается говоренiемъ "забавныхъ" рѣчей, вмѣсто того, чтобы бѣжать за докторомъ.

Почему также "Ричардъ III" приличенъ на петербургской нѣмецкой сценѣ и неприличенъ на петербургской руской сценѣ? Почему неприлична "Мѣра за Мѣру", содержанiе которой разсказано Пушкинымъ въ его Анджело? Почему… но много книгъ пришлось-бы исписать этими почему, почему. – Генрихъ IV (первая часть его) неприлична, а прилична пошлая передѣлка Шаховскаго Фальстафа.

Но и хитрому Эдипу не разрѣшить этой загадки.

Дм. Аверкiевъ.

(Окончанiе слѣдуетъ).