Текст книги "Обыкновенные люди"

Последний день и кошка

– Сегодня, – сказала она и начала очередной последний день.

Приняла душ, чтобы быть чистой в такой ответственный и последний момент.

Даже побрила подмышки и немного порезалась. Еще раз проверила родинку на ключице – на месте. Словом, готова к выходу. Увидела родинку – так и хотелось смотреть. Выжать все из этой маленькой просящей родинки. Насмотреться так, чтобы потом не было обидно, что не насмотрелась. Сняла майку и опять смотрела.

– Ладно-ладно, уговорила. Тебя бы я не стала менять по гарантии, – оценивающе произнесла она. – Только не смотри на меня так… Даже немного жалко с тобой расставаться. И почему ты раньше мне не нравилась?

Изучая напоследок и дорожку из выделенных ребер с веточкой из голубых вен и форму небольшой заостренной груди – внимательная и собранная, как и вчера. Решила не прятать ее и бросила в угол растянутый лифчик. Вместо этого черное платье с вырезом, чтобы было видно и ключицу, и родинку. Тут же проступили и маленькие они. Особенный день, если выходить из очереди, то только так.

Улыбнулась девушке в зеркале.

– Знаешь… а все-таки ты классная, надеюсь, я тебя еще увижу.

Та повторила губами с алой трещинкой от зубов.

– Ну, тогда пока! – отвернулась от живого отражения Саша, но, проходя мимо балкона, увидела окно.

Мрачно вздохнула.

– Но сперва, конечно же, ты… Узнаю, что же там внутри, и можно заканчивать, – посмотрела на холодильник. – Пока молоко еще не испортилось.

Непроизвольно щелкнула мизинцем. Раздался настоящий хлопочек. И как же он был хорош. Взяв сумочку, она направилась к дому, где все началось, чтобы все закончить.

– Пора уже освободить место в очереди.

Но от чего она точно не могла освободиться, так это от взглядов. Слишком много голой кожи для одной девушки и одной улицы. Ей даже неловко стало. Она одевалась для себя, а получилось, что для них.

– Вот же отстой, – опять то чувство, когда у школьной доски заставляли гнуть пальцы.

– Людей, что ли, не видели? Перебьетесь.

Вернулась домой, сняла платье и напялила серые спортивные штаны да черную кофту. Лифчик все равно решила не надевать. Стыдно перед судмедэкспертом. Увидит эту пожелтевшую резинку, и тут уже никакая родинка не поможет. Задумавшись об этом, решила еще и трусы поменять, на всякий случай, мало ли.

Наконец, переодевшись, опять начала заканчивать и вышла из квартиры, но вспомнила, что у нее еще осталось кофе на пару кружек – нельзя же так оставлять.

Вернулась домой и сняла кофту (ну чтобы не вспотеть), потом стыдно будет перед судмедэкспертом.

– Подумает, что не моюсь совсем. Пахнуть – отстой!

Если, конечно, речь не идет о запахе кофе.

Саша внимательно смотрела, как со свистом освобождается вода. Воде уже легко. Завидовала воде. Вода уже парила, а она еще нет. Даже та ее опередила, уже пар.

Налив кофе сразу в две толстые кружки, надела футболку с «Пикачу» и вышла на еще утренний балкон.

Там все наладилось. Вернулось к состоянию до голой родинки.

Распустила волосы и глаза.

Небо опустилось и уже касалось самой высокой антенны.

Оно ещё не решило: голубое сегодня или розовое.

А в нем молочный зигзаг до восходящего солнца.

Острый. Такой, что и глазами можно порезаться.

Присмотрелась к летучим хребтам. Вблизи небо старалось, тщательно вырисовывая поле мшистых холмов, дымчатые гребни которых светились и немного пушились под стелющимся серебристым туманом. Захотелось туда и побегать по этими мягким холмам босяком. Они точно выдержат. Нежное состояние, и резинка для волос сложилась в 8.

Выпив первую чашку, принялась за вторую – вторая оказалась даже вкуснее.

Небо тем временем определилось. Голубое. С ним окрасился и белый подоконник. Пластик приобрел призрачный голубовато-зеленый оттенок. Мотыльковая минута. И балкон и cтены туда же и в то же. Тоже в голубое и зелёное. Задумчиво грустное.

Оно было к лицу. И к мыслям. И ко вкусу на языке.

Но с голубым небом не согласились облака. Острый зигзаг распушился, протянув над красным прямоугольником рукав с древесным рисунком. Перевела взгляд. Из-за домика слева выглядывал синий волк. С ушами торчком. Он стремительно двигался пока фантазия не вернула его до состояния облака.

Вспомнив, что еще остался хлеб в хлебнице да остатки сыра в холодильнике, решила употребить и их – не пропадать же. И раз уж накрошила, нужно и крошки собрать.

– Даже если я выхожу, не оставлять же за собой крошки. Особенно на тех, кто позади, у них и свои есть, – рассудила она, допивая молоко, которое все-таки уже начало киснуть.

Но, оглядев комнату, поняла, что крошки – не единственное, что останется тому, кто позади. Бородатая пыль на полках могла рассказывать истории о своем славном прошлом пыли помоложе.

Ничего не поделаешь – намочила тряпку и начала освобождать полки от бороды, вновь открывая для себя их архивное содержание. Знакомые и незнакомые крошки из прошлого, файлы-артефакты: то ли её собственные, то ли её просроченных «я», которые в полной мере могли даже и не быть ей, а быть кем-то другим (например, молоком), похожим на нее, но переставшим существовать. Лишь окно свидетельствовало о том, что просроченное «я» перед глазами ее собственное.

Надо сказать, идентификация «я» – занятное дело. Начала очищать крошки, а сама утонула в просрочке: потускневшие коробочки с музыкальными дисками, скрывающими за собой целое состояние. Каждая со своей совершенно особенной эмоцией. Глядя на некоторые, хотелось грустить, на другие – улыбаться. Такие не похожие и в то же время цельно её, покрытые одной пылью. Какая-то волосатая расческа, глядя на которую становилось больно волосам на голове, затертая обложка с «Маленьким принцем», нашла даже архивную фотокарточку с розовыми волосами – причуда одной из ее непутевых «я».

Порывшись в шкафчике нашла еще парочку фотографий. На одной из них сидела за столиком с кофе (что не удивительно). Справа окно, сверху лампа. Свидание было паршивым, зато кофе было превосходным, выше всяких похвал, а как оно пахло! Принюхалась – не пахнет. То есть совсем. 90% удовольствия от кофе отсутствует. Плоское какое-то выходит, стерильное что-ли. Не понравилось. Даже обидно. Хотела сохранить чувство, а получила картинку. При сжатии потерялась значительная часть информации. На самом деле потерялось то, что делает из кофе кофе. Разочаровалась в сохранении. Что это за сохранение такое, если в нем нет того, что хотел сохранить? Нет уж. Если кофе, то кофе, а не фотография кофе. Перевернула она плоское кофе.

Зато розоволосая «я» сама просилась в руку. Такая яркая и непосредственная. Улыбалась, сидя за компьютером.

«Эх и классная же я тогда была, – подумала Саша. – И в кого я превратилась…» – посмотрела на тонкие с небольшими растяжками ноги.

Вернулась к зеркалу. Присмотрелась, поправила совсем русые волосы, потом снова растрепала их, одна из кудряшек упала на лоб, Саша попыталась ее сдуть, та упала немного левее. Пригляделась к глазам – все еще зеленые. Недоверчиво покачала головой, точно проверяя совершит ли та, вторая такое же движение секунда в секунду и не отстанет ли во времени с задержечкой. Но та притворялась хорошо – не отставала и не выдавала себя. Пытливо прикусив тусклые губы, изучала нос, уши, прожилки в блестящей радужке, сравнивая их с той, другой розоволосой «я».

– Хотя… – снова сняла с себя майку и выпрямилась: бледно-белая кожа, выпуклые, немного горбатые суставы, впалый живот и голубоватые дорожки вен на ребрах, переходящие в тонкую сеточку на шее, точно ветви декоративного дерева. Заостренная ключица и родинка на самом уязвимом гребне. – Ох и повезет этому судмедэксперту, – с завистью вздохнула Саша. – Вот же отстой быть собой. Все лучшее достанется кому-то другому.

После этой мысли решила еще раз принять душ, чтобы быть свежей и не испортить потом то, что видела перед собой.

Но волосы опять застревали в расческе или расческа в волосах. Так или иначе, все шло с сопротивлением. Как лопата в русом снегу. Зажмурилась, приготовившись к боли, и дернула назад. Что-то натянулось, как струна, а потом оборвалось, и после ожидаемого «Ай» Саша потеряла еще несколько волос, а расческа приобрела. Они часто так делали. Менялись волосами. И чем меньше их оставалось у Саши, тем больше становилось у расчески. Однажды эта расческа заберет все. И, напитавшись Сашей, сама станет человеком, а на месте Саши останется лишь пустая расческа на полке. Во всяком случае, так ей всегда казалось. Сначала расческа заберет волосы, потом перекинется на кожу и мышцы. Наверное, поэтому Саша так часто меняла расчески, не допуская перехода с волос на тело, каждый раз прерывая этот цикл двойной трансформации.

Обсохнув, вернулась к непутевой фотографии и, еще раз посмотрев на розоволосую девочку, признала:

– Ты, конечно, классная, но тебе до меня еще далеко.

Фотография тоже захотела посмотреть на себя в зеркало. – Ну уж фигу! Не выросла еще, чтобы собой любоваться! Учись лучше, – сказала ей Саша.

Усевшись на диване, положила перед собой розовые волосы.

– Ох и много же отстоя у тебя впереди, не завидую я тебе, конечно, – усмехнулась она. – Чтобы стать такой классной, как я, тебе придется постараться.

Но фотография все равно с упреком косилась на зеркало. – Что-что? – нахмурилась Саша. – Думаешь, я ненормальная, раз себя рассматриваю. Дурочка. Вот повзрослеешь – поймешь. Кроме тебя самой, у тебя никого нет. Если уж и любоваться собой, то только самой.

– Блин… Точно, – резко прикусила губу, словно пальцем хрустнула. – Вот же отстой. – опять проглотила кусочек. – Судмедэксперт! Он точно пялиться будет, может, даже лапать начнет. Я бы лапала… И что же мне делать?

Она представила себе это, и стало до отстоя противно (точно пальцы опять гнут). «Лучше я достанусь ей, – вспомнила неприличное отражение в зеркале, – чем кому-то еще».

– Нет! – решила Саша. – Не бывать такому. Испорчу ему удовольствие, – надела нестираный спортивный костюм и отправилась на пробежку. – Провоняю вся, да так, чтобы и смотреть не хотелось, а родинку… тоналкой замажу. Моя. Только для личного пользования.

– Где же они? – искала самые заношенные кроссовки, которые почему-то не выбросила. – А вот они, – понюхала. – Самое то.

Представила жадного до тела судмедэксперта и представила, как показывает ему воображаемый средний палец.

– Вонючие. Как и я. Буду.

Завязав хвостик и почему-то залипнув на клумбу с цветами и странными торчащими зелеными штуками, она побежала, чтобы как следует пропахнуть.

Погода была что надо. После первых ленивых ста метров она даже втянулась и поймала ритм. Клумбы еще не завяли, напротив, как-то приукрасились, видно, приготовились.

Возле одного из домов увидела на газоне черный неприглядный силуэт. Подбежав и остановившись, испытала и жалость, и отвращение от неестественной статичности. Маленькая недвижущуюся кошка. Все четыре лапы вытянуты столбняком, как у чучела. Черная и спокойная. Зачем-то посмотрела в глаза – стеклянные пуговицы, в которых потух блеск.

– Ну что за отстой, – от увиденного стало как-то глубоко не по себе. Саша резко отвернулась, чтобы разорвать этот взгляд и сразу стартанула, чтобы не портить себе отстоем последний день.

Перебежала дорогу и устремилась вдоль речки по редкому леску – не то березовому, не то кленовому. Но пахло там единственно травой. Листья еще не спрыгнули, продолжали смотреть с балконов. Но тоже приготовились. Тоже ожидали в вызывающих откровенных платьях. Правда, в отличие от Саши на них никто не пялился.

На первом километре дыхание отключилось, но на втором вернулось, и она обнаружила, что ей это даже нравится. Перерабатывать воздух, то наполняя себя им, то освобождая его, разогревая насос. Даже вспомнила одну из просроченных «я». Та могла пробежать все четыре, а то и пять километров, краснея, как помидор. Но та «я» куда-то безвозвратно убежала. Возможно, окончательно покраснев, действительно обратилась помидором, который Саша незаметно для себя проглотила.

Достигла сосновой рощи. Это означало, что пора разворачиваться. Просроченный норматив выполнен. Да и ковер топтать не хотелось.

Это в детстве она не могла понять эти сосновые иголки.

«Зачем им падать вниз, если оттуда ничего не видно?»

Сосновые иголки начинаешь понимать только с возрастом. Вот и побежала обратно.

На самом деле, она давно уже не бегала, так как смысла в этом деле, по ее мнению, было немного.

«Все бегают для кого-то или чего-то, – размышляла она. – Бегают, чтобы бросить или чтобы их не бросили. Некоторые бегают ради образа, другие – для того, чтобы ему соответствовать. Никто не бегает для себя».

Но сегодня она бежала для себя. Все равно бросать её некому, а завтра уже будет не до образов. Подмышки и спина следовали плану, кожа почувствовала собственное тепло и влагу, и по ощущениям начинала как-то пухнуть. Остановившись, отодвинула горлышко кофты, засунув туда нос и принюхавшись. Пахнет. Вот же здорово.

Глаза увидели покрасневшую грудь с редкой росой. Движущийся, как насос, живот. Внутри этой кофты живого тепла было больше, чем снаружи. Прямо как в том в бессовестном зеркале.

Принюхалась еще раз – даже понравился этот органический пар. В отличие от напрочь клиентоориентированной Саши, такой же настоящий, как и родинка на ключице. Она убедилась. В том выпуклом запахе было больше неё, чем в ней самой. Кто она без него? Снаружи очередная плоская фотокарточка. Стерильное сохранение без запаха и без вкуса. Cканированный документ с паспортными данными, чтобы стоять в очереди. Но запах пота на покрасневшей коже сегодня свидетельствует, что она – это она. Объемная, настоящая, пахнущая как кофе (ну почти) – еще не отсканированная. Может бегать, может промокнуть и потом принять душ, посмотрев на покрасневшую грудь в зеркале и сравнив её со своей обычной бледной грудью. А потом может даже поесть пиццу, которая тоже имеет объемный вкус.

– Точно! Пицца! – ударила себя по лбу. – Куда же ты собралась, не покушав на дорожку пиццы!? Вот же болванка. Бестолочь!

Еще раз залезла в горячую кофту – там запах, то ли сладкий, то ли соленый, но определенно свой. Завтра его уже не будет. Значит, нужно нюхать себя сегодня. Но тут пришло и удручающее понимание.

– Вот же отстой! – в таком виде и в кафе, надулась, она как мяч, и уже готова была пойти туда промокшей, как половая тряпка, но спина уже начала неприятно зудеть и чесаться. То чувство, словно выкипающая кровь просится наружу из тела, но не может выйти и упирается в слой разогретой кожи, раздувая его как парус. Она, одной рукой приподняв кофту сзади, ногтями второй хищно расчесала спину под лопаткой, обнаружив, что в этот момент пробегавший мимо очередной зритель уставился на появившийся кусочек голой оболочки. Опять вспомнила про гибкие пальцы. И даже щелкнула.

– Чего пялишься? Спину никогда не чесал?

(Не в картинную же галерею пришел, в самом деле).

Тот растерялся и лишь ускорил бег.

«Никуда ты не убежишь», – подумала она и побежала следом. Не то чтобы она хотела его догнать, нет, она хотела бежать в хвосте, чтобы он чувствовал на себе постоянный пристальный взгляд, точно сам задрал кофту и публично почесал спину.

Так и бежала за ним до перекрестка, где освободила его от наказания, и уже пешком пошла до дома. И как же чертовски хорош прохладный воздух после пробежки, когда в кофте, как в чайнике, ещё продолжается процесс закипания и тепловыделения, а конденсирующее лицо уже не понимает, нагреваться ему или охлаждаться.

Прошла мимо газона. На месте силуэта осталось только неровное черное пятно. Неприятный отпечаток.

– Выбросили? – подумала Саша, и настроение в очередной раз испортилось. Не с таким настроением она хотела. – Надеюсь, хоть пицца поможет, – представила она жирный кусок.

Так, выбросив кошку из головы и поместив на ее место пиццу, Саша взяла телефон и позвонила в доставку.

– Если я не могу к пицце, пицца сможет ко мне! – декламировала она своему покрасневшему отражению.

Обычно белая, сейчас она была какая-то розовая. С неуверенным румянцем на щеках. Смотрела в зеркало на сомневающиеся годы. Может, это от пробежки годы спутались в волосах, а, может, просто надкусила годы вместе с губой.

– Точно! – оторвалась от налившихся краской ребер. – У меня же еще остались деньги. Не оставлять же их тем, кто позади в очереди. Перебьются. У них и свои есть.

Купила четыре пиццы, две порции картошки фри, луковые кольца и четыре баночки пива, словом, хотела выжать максимум из каждого имеющегося средства. Последний день в очереди – это не обычный день в ней.

Но спина предательски и совсем нестерильно чесалась, да и голова то же начала. Не терпеть же неудобств в такой день! Пошла в душ (сама сбилась со счету, какой уже раз она его принимала), вернулась.

А в голову вернулась неподвижная кошка с тусклыми глазами. Выбросила её еще раз. Вот же отстой. И зачем тогда бегала, если все равно помылась. Подошла к зеркалу и замазала родинку тональным кремом. Чтобы другим не видно.

А тут и доставка уже приехала. Встретила в сорочке, но без родинки.

– Вам уже можно? – изучая её ключицу, спросил очередной, имея в виду известное пиво у себя и неизвестного возраста её.

– Мне не уже можно, мне пока можно, – фыркнула Саша, а сама про себя: «Опять смотрят. Человека не видели, что ли?» – закрыла дверь и показала двери средний гибкий палец, который послал сигнал, что пора им щелкнуть. Так и сделала – полегчало. Как и всегда.

Иногда она, впрочем, пыталась сопротивляться, но это было просто невозможно. Этот позыв ни с чем не перепутать. Точно в суставе собирается свободный воздух, и хочется скорее лопнуть этот пузырек, выпустив его обратно. В этом смысле щелкать пальцами – это как лопать те самые выпуклые кружочки упаковочной пленки. Как же можно себе в этом отказать?

– Неужели я выгляжу на пятнадцать? – посмотрела она на девочку в отражении. – На лбу, что ли, возраст писать, чтобы спрашивать перестали? Посмотрела на свой лоб и на черный маркер. Ну уж нет. Еще чего. Зачем облегчать им жизнь.

Схватила плед, расстелила его на бетонном балконе, взяла свечи и маленький ноутбук. Хотела, чтобы этот вечер был особенным и незабываемым. Подумала еще раз, нет, только особенным.

Зажгла свечи и ноутбук, включила то, что нравилось просроченной девочке с розовыми волосами, и начала.

– А у тебя неплохой вкус, – улыбнувшись, сказала она непутевой фотографии. – Классная ты, хоть и краска была паршивая, – решила вернуться к зеркалу, чтобы помахать рукой, но, увидев эту хулиганку, начала дурачиться с ней, и задержалась. Вспомнила о свечах на балконе, продолжила.

Как ни странно, несмотря на два паспорта, в части неплохих вкусов она не сильно-то изменилась и вместе с розоволосой «я» смотрела на движущиеся картинки. А когда похолодало, взяла еще и одеяло, укутавшись в него, как червячок в яблочко.

– Вкуснооо! – обрадовалась она, проглотив жирный кусок. – Такая пицца. Так хочется, чтобы она никогда не закончилась. Эх, – мрачно вздохнула Саша, подумав о предстоящем.

Облизнулась. Ей так понравился вкус на губах, что она теперь не хотела с ним расставаться, прямо как теплая осень с летом. Так хотелось, чтобы эта сырная пицца была на губах всегда. Собрала языком пиццу с зубов. Как же классно ее чувствовать.

Посмотрела вниз на бесчувственный асфальт.

А пицца еще на губах. Такая вкусная, что ее хочется чувствовать. – Вот же отстой! – вздохнула Саша.

Облизнулась. Хлеб и теплый липкий сыр.

– Как же сочно.

– И как отстойно! Если я перестану чувствовать пиццу, значит, все было зря. Значит, пицца была зря. А зачем тогда я вообще её ела? – сокрушалась она. – А столько денег я на нее потратила! Так не пойдет. Я еще и насладиться-то не успела. Нет. Я должна съесть эту пиццу на все сто. Подожду немного. Ничего страшного.

Оторвала очередной кусок и сделала жадный-прежадный глоток. Чтобы наверняка.

– Все правильно! – размышляла Саша. – Не выходить же на полный желудок.

– Зачем тогда ела, если все выйдет, – испачкала палец. Фу.

Посмотрела на свою правую руку и задумалась. Повернула ладонью к лицу и увидела множественные складки (точно, как на ее кожаной сумке, только немного жирные). Такие складки хироманты воспринимают за судьбу. Подвигала пальцами, потом начала поочередно сгибать их в кулак. Сначала от мизинца до большего, потом в обратную сторону. «Это мои?» – подумала, как же забавно управлять этими штуками одним лишь желанием, одной лишь опьяневшей волей. Стоит только подумать, и мизинец сам сгибается. Ни тебе задержек, ни тебе загрузок, ни усилий. Просто подумал, а мизинец исполнил, точно в нем спрятан маленький пилот. Такое легкое управление. Она раньше и не задумывалась, как же просто пилотировать человеком.

Перевернула ладонь на тыльную сторону. Как же необычно в призрачном свете ноутбука выглядели вены, набухшие и просвечивающие голубовато-зелеными ручьями. И опять задумалась: «Как же это сложно и просто быть мной. Вроде такой пустяк, но сколько вен во мне, которые качают меня, чтобы я двигала пальцами. Столько усилий ради одной меня. Стыдно даже. Могли бы потратить эти вены на голодных детей, а потратили на сытую пьяную меня».

Сжала кулак. Так сильно, как еще не сжимала.

– Значит, тогда до утра? Утром уже точно. Натощак. Как анализы. Это вынужденный перенос, – потянулась Саша и посмотрела в окно.

– Ах точно! Вот же отстой. Помню я о тебе, помню. Сначала ты. Не забыла я о тебе, не беспокойся. Сказала выключу, значит, выключу, – сделала очередной глоток и съела очередной кусок. – И все-таки, как же классно.

– Вот бы это сегодня с пиццей никогда не закончилось, – мечтательно улыбнулась она.

Решила даже не чистить зубы. С пиццей во рту и спится лучше. И вкуснее.

Наев живот, словно у нее двойня, и поместив последнюю коробку в холодильник, Саша с досадой надула щеки.

Ведь сегодня уже закончилось.

– Надеюсь, хоть пицца на утро ещё не испортится.

(Интересно, что произойдет, когда столкнутся абсолютные они: Кофе и Пицца. От такого вкуса, наверное, и умереть можно).