Текст книги "Обыкновенные люди"

«Я»

На следующий день Саша вернулась на двенадцатый этаж, где наклеила на пыльную дверь стикер-записку:

Здравствуйте, я сломала вашу дверь.

Мне очень стыдно. Я очень виновата.

Пожалуйста, простите меня.

Я готова помочь с ремонтом.

Номер телефона, Александра.

Александра надеялась, что бабушка прочтет сообщение.

Надавив на стикер еще два или три раза, чтобы наверняка, она отвернулась и повернулась к адресату – бабушке в зеленом сарафанчике и круглых очках.

Саша надеялась, что бабушка прочтет сообщение, но не думала, что это случится так скоро… Прямо сейчас.

Выпрямилась и замерла.

– А, это ты внучка, – добродушно сказала старушка.

– Я… – виновато кивнула Саша.

– Что-то случилось? – старица сблизилась, прошуршав маленькими шажочками, и посмотрела снизу вверх не по годам ясными глазами.

Саша опять чуть не заплакала, но вернула речь и, лишь причастно повесив голову, произнесла: – Я сломала вашу дверь. Простите меня, – и вот снова года пошли куда-то назад, а воздуха на поддержание лет перестало хватать. – Я сделаю все, чтобы исправ…

– Не расстраивайся, внучка, – как ни в чем не бывало произнесла бабушка, взяв Сашу за неизвестного возраста ладошку, а потом, как-то изучающе, но по-доброму посмотрев, точно читая мысли, спросила: – Скажи внучка, а зачем ты трогала эту дверь?

– Понимаете… – начала Саша, после чего почувствовала притяжение и села на корточки, еще больше поникнув и спрятав свои преступные глаза взломщицы от совсем искренних и беззлобных ясных глаз старушки. «Я не имею права в них смотреть. И не заслуживаю такой доброты. Я ей дверь сломала, а она так смотрит…» – сжалась в маленький комочек Саша.

– Ну же, внучка, все хорошо, я не обижаюсь на тебя, – присела рядом старушка. – Но все-таки почему ты сломала дверь?

– Свет, – выдавила из комочка Саша.

– Свет? – удивилась старица, но продолжала искать ясными глазами, точно пересчитывая все Сашины «я» в поисках той, которая хочет ответить на ее вопрос.

И кажется нашла.

– С самого детства… я видела свет в том окне… И мне всегда было интересно. Для кого он там горит и почему? Знаете… я иногда… думаю о плохом… а потом… посмотрю и… в общем не делаю.

– О плохом… – задумчиво произнесла старушка и немного приблизилась к Сашиному комочку.

– Да, – кивнула Саша.

– Одна девочка, – вдруг начала старушка. – Очень боялась темноты и никогда не выключала свет, даже когда ложилась спать… И просила свою маму никогда не выключать его. Семья их была не богатая, но мама любила девочку и никогда не выключала свет.

Саша оторвалась от пола и посмотрела в ясные, но грустные глаза.

– Но девочка запуталась и однажды выключила его. И больше уже не смогла включить. И хотя девочка забыла о своей просьбе, мама не забыла о ней. Мама девочки, оставшись без своего света, оставила свет для своей дочки. Свет, который дочка не смогла уберечь.

Маленькие слезы на щеки. Комочек дрожал и искал свой возраст, но не мог найти.

– Простите… меня, – бросилась умолять Саша. – Я… нажала на выключатель… выключила свет… Тот, который… вы так долго…

Но ясная старушка, словно не услышав этого, тихо обняла комочек и погладила девочку по голове.

– Не переживай внучка. Той девочке уже давно пора спать. Ты, внучка, главное не торопись, – улыбнулась она.

– Спасибо, бабушка, – сказала Саша.

– Не за что, – ответила старушка. – Иди-ка ты, внучка, лучше домой. И не думай о двери.

– Хорошо, – протерев слезы, сказала Саша и, привстав, помогла привстать старушке.

– Можешь мне кое-что пообещать? – напоследок сказала старица.

– Да, конечно… – ответила Саша.

– Пообещай мне, что больше не притронешься к тому выключателю.

– Обещаю, – сказала Саша.

Крыша и шаги надежды

В очередной раз с баночкой пива поднялась на крышу и почесала спину под кофтой.

Увидела девочку лет тринадцати.

– Привет, – сказала ей.

– Тётя, уйди, не мешай, – жалобным голосом сказала девочка.

– Не советую я тебе прыгать, – демонстративно безразлично произнесла Саша, открыв баночку и сделав глоток.

– Это ещё почему? – удивилась девочка.

– Потому что ты ещё не видела окно.

– Какое еще окно? Вот они повсюду, – нахмурилась девочка.

– Совершенно особенное окно. Там, где всегда горит свет, – ответила Саша.

– Прямо всегда? – удивилась девочка. – Даже ночью?

– Даже ночью.

– Даже в 6 утра?

– Даже в 6 утра.

– Интересно. А зачем оно там горит? – почесала волосы девочка.

– Вот и я так думала. Зачем? – сделала глоток Саша и, подойдя к краю, посмотрела в окно, в котором больше не горел свет.

– Ну и зачем тогда? – спросила девочка. – Расскажи!

– Не скажу! – самодовольным тоном произнесла Саша, точно не желая делиться каким-то важным секретом.

– Почему? – обиженно пропищала девочка. – Ну, пожаалуйста, тётя, скажи! Мне же теперь интересно!

– А вот возьму и не скажу! И не проси! – усмехнулась Саша.

– Но как же так, – топнула девочка. – Вот же отстой! Я же потом уже не смогу. Я же хочу… Ну, вы поняли… Это нечестно. Мне же теперь интересно стало…

– Я вообще нечестная, – равнодушно сказала Саша. – Ну, тогда бывай. Прыгай на здоровье! – бойко отвернулась и пошла обратно, затаив дыхание.

Надеялась на шаги.

А перед глазами пролетела маленькая бабочка.

Услышала шаги.

– Тётя, а ты меня не обманываешь? – шаги остановились. – Оно существует, такое окно? Там, где всегда горит свет.

– Да, – кивнула Саша. – Однозначно.

– А где оно? Как мне его найти?

Пожала плечами. – Кто знает? – сделала очередной глоток. – Тебе придётся самой его поискать. Вот как найдешь своё, тогда сразу поймешь! – улыбнулась своей искренней улыбкой.

– Тётенька, а ты-то зачем сюда пришла?

– Я-то… – Саша посмотрела на ряд из одинаковых баночек на самом краю. – Я просто хотела прийти сюда в очередной раз, а пришла в Последний.

Света

– Как это ремиссия?

– Так бывает иногда…

– Почему же тогда это «иногда» случилось именно со мной?

– Разве важно почему? Вам радоваться надо. Вы избавились от нее. Теперь вы здоровы.

– Я хотел ее похоронить.

– Кого ее?

– Её.

– Вы в своем уме?

– Точно не в вашем. Мне важно почему.

Отжимания

Однажды у меня заболело сердце. Я удивился тогда и еще подумал: «Как же это? Никогда не было, а тут появилось, и сразу болеть!»

В то время я иногда отжимался ради того, чтобы добавить в жизнь немного отталкивающих движений, но вместо этого добавил много сгибательных. Локти мои тогда меня не поддерживали, да, впрочем, как и прочие. Никто не понимал прелести отжиманий от пола, им больше нравилось по нему ходить, смотреть и мыть иногда, когда ходить и смотреть становилось неприятно. Однако я находил в отжиманиях абсолютное спасение и абсолютный противовес. Отжимания – это как грузик, который всегда при мне. Когда у меня оставалось все меньше чего-то, я всегда мог добавить немного отжиманий, сбалансировав утраты парочкой отжиманий сверху. Этот нехитрый прием позволял, теряя раз за разом, не чувствовать себя в убытке. Что бы я ни потерял, я всегда мог восполнить это двумя отжиманиями и восстановить равновесие.

Совокупность этих движений отталкивала от меня не только потери, но и прилипающие ко мне годы, но они все равно прилипали к ладоням и груди, когда я при очередном повторении касался 30-летнего паркета (возможно, нужно было просто чаще мыть пол). И все же мне казалось, что чем больше раз я толкаю паркет вниз, тем дальше половые годы отталкиваются от меня и, возможно даже, после очередного удачного повторения, они окончательно вытолкнутся вниз, перейдя на 20-летних и еще шумных соседей, а у меня появится простор для новых отжиманий и того, что однажды станет отжиманиями.

Определенно в отжиманиях больше смысла, чем в жизни. Возможно, жизнь вообще придумана только ради отжиманий. Придумана, чтобы отжиматься до смерти. В конце концов, отжимания – всеобщий эквивалент: у тебя могут кончиться деньги, но отжимания никогда. И, как любая осмысленная вещь, отжимания не открывают свой смысл любому отжимающемуся. «Это, наверное, талант, – думал я, – Или, может быть, даже более того – призвание! – расшифровать смысл этого тайного причастия».

Вот я и отжимался в поисках смысла, однако этот смысл отжимался от меня так же быстро, как я отжимался от пола. И чем чаще я отталкивал пол от себя, тем чаще пол приближался ко мне обратно. Таков уж закон сохранения пола. Иногда мне даже казалось, что я отжимался не от пола, а от самого себя, только с обратной стороны, или тот обратный я отжимался от меня – в отжиманиях так сразу и не разберешь, кто кого отжимает. Здесь без потерь не разберешься. А коль скоро любая потеря неизбежно оборачивается отжиманиями, то разобраться и вовсе невозможно, ведь сколько бы я ни добавлял повторений, тот снизу, которого отталкиваю я, добавит столько же, чтобы оттолкнуть пол обратно, возвращая обратно и все усилия, что я толкнул вниз.

И все равно, даже несмотря на закон сохранения пола, я толкал его.

– Каждому нужно что-то толкать, – решил я. – Когда начинаешь толкать, останавливаться уже нельзя, иначе все полы, что так старательно отталкивал, вернутся обратно. Кто-то толкает курсы по мотивации, кто-то толкает других, а я всего-навсего себя. В этом смысле я совсем безобидный толкатель. А еще я подумал, что отжиматься в поисках смысла лучше, чем не отжиматься вовсе. В конце концов, ведь не исключено, что однажды после сто девяноста девятого повторения завеса мысли приоткроется, и отжимания, наконец, расскажут мне свое скрытое значение. И тогда мне больше не придется толкать; тогда все само собой оттолкнется. Тогда мои локти смогут спать спокойно.

Впрочем, отталкивать немытые полы оказалось больно. Иногда болело под ребрами, а иногда прямо в грудине. «Это нормально, – думал я. – Если болит – значит, получается. Значит, не зря толкаю пол». Так я и привык к половой боли, которая стала неотделима от меня и моих отжиманий. Я думал, что половая боль болит, но половая боль оказалась всего лишь очередным отжиманием, когда у меня заболело сердце.

Сердце

«Странный орган, – подумал я тогда, слушая стук электрички. – Никогда не было, и тут на тебе. Сидело бы себе как всегда и не высовывалось? Что за орган-то такой. Когда все есть и все нормально, сидит себе да помалкивает, словно его и нет вовсе. А когда ему что-то надо, сразу напоминает о себе. Болеть начинает».

Я не понял смысл отжиманий, зато я понял смысл сердца. Да, понять сердце оказалось проще, чем замысловатые отжимания. Сердце вовсе не сложное. Напротив, примитивное в свой простоте. Принцип тот же, что у кредитной карты. Когда деньги есть, ее нет, но стоит только деньгам закончиться, как кредитная карта сама находит тебя.

Вот и получается, что когда у тебя все есть, сердца нет. Сердце появляется, только когда чего-то не хватает.

– Не поздно ли? – спросил я тогда у сердца. – Где же ты было раньше? Где же ты было до этого? Верно, тебя все устраивало. Нормально так было, прикольно даже? Жить во мне и не платить, натурально зайцем.

– Меня тут нет, а значит, и платить не буду, так что ли? – передразнивал я его. – Классно же ты, сердце, все придумало. Здорово! Никогда не платило, а теперь я должен платить за тебя? Ну уж нифига.

Но платить приходилось.

– Что за односторонние отношения? Я тебе не муж. Я тебя, сердце, не выбирал, тебе ничего не обещал и ничего не должен, так что сделай одолжение – спрячься обратно, словно тебя и нет. Не нужно ты мне. Зачем мне то, что болит? У меня есть отжимания, большего мне и не надо.

Но сердце все равно болело.

Это словно шутка какая-то. У сердца определенно плохое чувство юмора. Не думал я, что со мной случится сердце. Никогда не жаловался на него. Никогда же не было и не болело.

И почему мое никогда закончилось именно сейчас?

Признаться, я всегда с каким-то пренебрежением и даже завистью смотрел на сверстников, у которых было сердце. И еще бы! Бессердечные работают, пока те, у кого сердце, отдыхают. Да, бессердечным быть нелегко. Бессердечным приходится работать больше – и за себя, и за тех, у кого оно есть!

Они использовали сердце как универсальный предлог и универсальное оправдание. То у них сердце болит, то, наоборот, перестало. Все с таблетками в сумках и бегали. А когда нужно, показывали таблетки, как пропуск, и проходили куда нужно. Или наоборот, не проходили, а уходили домой в обед под сочувствующие взгляды.

– У нее сердце… бедняжка.

Помню, как я злился.

– Это мне сочувствовать надо, а не ей! – рассуждал я, когда она в очередной показала белый пропуск с таблетками и потопала домой, а на самом деле в бар. – Она ушла пить, а мне за нее работать… потому что у нее, видите ли, сердце, а у меня его, видите ли, нет!

«Как же, наверное, классно иметь сердце! – думал я, когда у меня сердца не было. – Все двери открыты тем, у кого оно есть, даже двери с работы после обеда. Такие особенные двери закрыты для бессердечных».

– Вот же несправедливость! – высказывал свое мнение полу, когда отталкивал мысли о сердцах, что не работают, но пьют вино. – И почему у них есть сердце, а у меня его нет? – совершал я очередное повторение моего уравнивающего упражнения, выравнивая таким образом соотношение рабочего времени и времени отдыха. – Чем эти колеса запивать и катиться с ними куда-то, лучше бы пол потолкали. Половая жизнь еще никому не навредила, естественно, если правильно выбирать пол. А то и занозу поймать можно. Пол должен быть ровным, мытым и желательно гладким.

Пол абсолютно безвреден. А сердце еще какое вредное. Сердце одних вредит другим.

Надо сказать, что отжимался я часто, но когда дело доходило до чужих сердец, я все никак не мог перееотжимать свое раздражение, часть его возвращалась обратно при каждом сгибании. Впрочем, с отжиманиями так всегда. В них так и не разберешь кто кого. То ли я положил свое мнение на пол, то ли пол положил на мое мнение.

Сперва я думал, что им просто повезло, а мне нет, но, когда однажды один человек с сердцем заставил меня помыть пол, а сам выглядел как здоровая версия меня, я засомневался. То оказался пол сомнения. И в ту бессердечную пору это сомнение лишь росло. А сердечная коллега уходила все чаще и чаще.

– Это же надо! – отжимался я от переработки. – У нее сердце, а у меня работа! Классно же она придумала! Не хочу я работать на сердце!

Точно. Слово-то какое – «придумала».

Тогда-то я и перестал верить в сердца. Я, не задумываясь, перенес этот орган из разряда «повезло» в разряд «выдумка» и негласно нарек всех его обладателей лгунами.

Сердцемеры – так я их называл. Надевают сердце, когда им нужно. Притворяются, что у них сердце, чтобы я за них полы мыл. И приходилось же! – отжимался от сердца я. – Да не нужны мне ваши полы! У меня и свой есть. И его тоже нужно мыть, хотя и не хочется.

Я начал думать, что сердце выдумали только с одной целью – чтобы не работать и не мыть пол. Потому что, по моим скромным наблюдениям, заниматься сексом сердце еще никому не мешало. Оно и понятно, работать с сердцем нельзя, а вот трахаться с сердцем можно.

Примерно так, анализируя чужие сердца, я пришел к выводу, что их нет. Как нет снежного человека, несмотря на все уверения свидетелей и очевидцев.

Безусловно, те свидетели всего-навсего очень сильно не хотели мыть пол, вот и выдумали это антиполовое создание. И теперь вместо пола они толкают сувениры и экскурсии.

«Сердце – выдумка. Оно как Дед мороз», – так думал я.

Думал, пока у самого не заболело.

Вафельная слюнка

Я засыпал с сердцем и просыпался с ним. И с каждым днем сердца в моей жизни становилось все больше, а пола все меньше.

«Мне же еще даже не пятьдесят, – призадумался я. – Зачем же я толкал этот пол, если все равно сердце?»

Я же толкал его как раз для обратного, для того, чтобы в моей жизни сердца не появилось, а оно все равно возьми да появись – так я и перестал отжиматься.

Не помогло.

Зато потянуло на сладкое. Тортики там всякие да трубочки с вареной сгущенкой или кремом. Да что там, даже чай начал пить, и тот с сахаром. Как говорится, сорвался. Целый год сдерживался, следуя рекомендациям интернет-диетологов, заменяя вкусное сладкое отжиманиями и брокколи, а вместо здоровья получил боль под ребром. Я подумал, есть ли смысл себя ограничивать, если все равно не помогает, а еще и невкусно в придачу? Определенно нет. Есть нужно все, что хочешь – все равно однажды с тобой случится сердце. Так что я остался без ограничителя, и кондитерский поток хлынул в мой рот без всяких препятствий.

Стоило мне только увидеть пряный козырек маленькой пекарни на углу, как сразу во рту собиралась слюнка. А перед глазами появлялась она – вафельная корочка. Она имела вкус, даже находясь в моей голове.

Как знать, возможно, я по старой привычке просто искал способ уравновесить убытки (в данном случае сердце) и, разочаровавшись в отжиманиях, нашел в сладком новый противовес. Даже если и так, съедобный противовес оказался ничуть не хуже. Но сердцу трудно что-то противопоставить – все равно чувствовал себя в минусе.

Правда, совсем недолго. Выяснилось, что сердце – это не только убыток, но это еще и замечательное приобретение. Немного попрактиковавшись, я вскоре научился им пользоваться. Освоил этот инструмент и удивился тому, как долго я был невежественно бессердечным.

Поражает, насколько же бессердечная жизнь качественно уступает сердечной. Сколько работы можно пропустить, сколько полов можно не мыть и со скольких диванов можно не вставать, отправляя с дивана другого: «У меня сердце, детка, ничего личного!»

А еще стоило мне получить свое сердце, как я поверил во все остальные. Я даже немного подобрел. Я перестал злиться на сердцемеров, но стал одним из них, и зауважал как равных. Переименовал их в почетных сердценосцев. Тогда же я испытал это гордое чувство причастности к чему-то ограниченному и привилегированному. Это как принадлежность к сверхэлитному обществу – обществу сверхлюдей со сверхвозможностями. Мне оставалось только пойти в аптеку и приобрести наш общий партийный билет.

– Так вот почему! – сердечное откровение открылось и мне. – Все показывали эти белые пропуски, – с опозданием, но дошло и до меня (как обычно). – Так сердценосцы отличают своих.

Всё, что меня раньше бесило в других, теперь бесило других во мне. Я даже узнал в некоторых бессердечных прежнего себя. Они, морщась, оставались и что-то бессердечно ворчали, когда я уходил в обед. Но что вообще значит мнение обычного бессердечника? Если тебе не повезло с сердцем – завидуй молча и терпи. Своего нет, нечего на чужое претендовать.

– Так вот почему ей всегда было все равно, – вспомнил я уже уволившуюся сердценоску-Екатерину, которая в свое время добавила мне ой как не мало отжиманий.

И, право, когда ты принадлежишь к привилегированному классу, у которого «есть», мнение класса, у которого «нету», кажется незначительным, убогим и даже каким-то непутевым. В этом смысле Екатерину можно понять. Я понял и даже сам отчасти стал Екатериной. Наверное, в каждом коллективе должна быть своя Екатерина. Потому что Екатерина с сердцем – это как печать. Если ее снять, одному богу известно, какие врата могут открыться. Я решил не рисковать.

И даже вообразить сложно, какое же это сердце удобное! Не хочешь идти – сердце. Хочешь идти – сердце! В любой ситуации используй сердце, и тебе посочувствуют (или притворяться, что тоже не плохо), а главное, не заставят мыть очередной пол. Эх… страшно представить, сколько же полов я мог пропустить в своей жизни, появись оно на парочку лет пораньше.

Так я на личном опыте убедился в абсолютной истине. Сердце нужно, чтобы не мыть пол! И перестал мыть. Сердце не любит пол. Как только подумаю про пол и тряпку, так сразу болеть начинает. Интересно почему?

Кто его, сердце, разберет.

А еще, имея сердце, можно занимать лучшие места в электричке, не опасаясь, что кто-нибудь с сердцем сгонит тебя оттуда. Закроешь глаза и наслаждаешься рельсами, что уносят твое тело куда-то.

– И с каких пор мне это нравится? – изучал я оттенки этого обычного, но необычного состояния. Я даже подумал, что это движущийся ритм напоминает мне отжимания, в том смысле, что скрывает за своим скрипом тайну, доступную только посвященным.

Как сейчас помню, как впервые пошел в аптеку за своим первым пропуском. Все в тот день было задорно-безработным. Это, наверное потому, что я ушел с работы в послеобеденную дверь. Когда такое происходит в пространстве открывается четвертое измерение, и все плоскости начинают вибрировать волнами пульсирующей свободы, а воздух становится легче, точно из него удалили какой-то вредный наполнитель. И чем легче воздух, тем больше в легких настроения. Проходил мимо лицея №372 и подумал: «Осталось найти всего 371, и будет полная коллекция! – Посмотрел в окно напротив, а там скачущие полуодетые женщины. – Наверное, фитнесс придумали мужчины, – подумал я, доедая вафельную трубочку. – Иначе зачем заставлять их так прыгать. Не хотел бы я так. Определенно один мужчина когда-то постарался за многих. Спасибо тебе, неизвестный герой. Не знаю, было ли у тебя сердце, но глаза у тебя точно были на месте. – Немного посмотрел на прыжки и пошел за пропуском. – Теперь-то я точно смогу почаще на них смотреть!»

Я стоял и улыбался, гордясь своим сердцем, а фармацевт с сочувствием работал. Я заметил даже, что пол в той аптеке был какой-то грязный и немытый. В иной ситуации я бы, без сомнения, попросил его помыть этот пол – ведь у меня-то сердце! – но подумал, что в таком случае я могу остаться без заветного пропуска, а оставаться без пропуска от работы мне совсем не хотелось.

Помню, как фармацевт достал его. Мой первый белый пропуск.

– Вот он-то мне и нужен!

Придя домой, я выпил сразу четыре пропуска, чтобы попробовать, как это вообще – проходить в любые двери.

И прошел в больницу.