Текст книги "Музыка для спящего соседа"

БЕЛОМОР-БУГИ. АРХАНГЕЛЬСК

Наступило утро. Вставать не хотелось, хотелось сдохнуть. Впереди замаячил Архангельск. Альберт сидел на своём месте. Он как ни в чём не бывало поздоровался со мной и поинтересовался:

– Димон, мы с тобой вчера чуть не подрались что-ли?

– Было дело, – неохотно ответил я.

– Значит не приснилось, – Альберт болезненно поморщился, – Макс говорит, что я сойти хотел?

– И это было.

Альберт рассмеялся.

– Вот я дурак. Совсем крышу снесло. Как бы, интересно я до Уфы добрался?

Был у Альберта помимо музыкального, ещё один талант. Любой свой косяк он умело превращал в шутку, в прикол. Причём, прикалывался над собой, беспощадно себя высмеивая. Это как-то располагало, притягивало и его проступки сами по себе прощались. Простилось и в этот раз. Решили позавтракать. Макс пошёл в соседний вагон за Батей и по дороге зачем-то рассказал про ночную Альбертовскую выходку, так что завтрака у нас не получилось. Батя наорал на Акимова, потом на меня и со словами «спасибо, накормили», ушёл в свой вагон.

– Ну и группа у меня, – с горечью сказал Димон когда мы вышли в тамбур перекурить, – два неврастеника и стукач.

Я рассмеялся. Акимов мог время от времени выдавать этакие словесные шедевры. «Да меня волосатого братва больше уважает, чем тебя стриженного» – как-то в девяностых заявил Димон одному барыге, который решил предъявить ему за длинные волосы.

Наконец-то добрались до Архангельска. Вышли из вагона и опешили. На перроне нас встречала толпа с букетами цветов. «Ничего себе! Вот она – слава!» – подумал я и чуть не прослезился. Но радость моя была преждевременной. Какая-то женщина подбежала к встречающим и крикнула.

– Он не здесь. Он в соседнем вагоне!

Толпа схлынула и мы увидели одиноко стоящего Мезенцева без цветов, но с улыбкой на лице. А из соседнего вагона выходил Михаил Круг собственной персоной. Поселили нас в общежитии от училища искусств.

– Играете завтра, а сегодня можете в Северодвинск съездить, на Белое море посмотреть, – Мезенцев назвал номер автобуса, на котором можно было добраться до места, – а завтра придет Вадим и покажет вам город. Вадима помните?

– Помним. Басист из «Вандалов».

– Ну, вот и хорошо.

Мы бродили по берегу и любовались морем, хотя любоваться, если честно, было нечем. Осеннее, холодное и неприветливое, такое море восхищения не вызывало. Было пасмурно и ветрено, холод неприятно бодрил и заставлял проворнее шевелить конечностями. Единственным развлечением стали морские звёзды, выброшенные волнами на берег. Парни по незнанию набрали их в качестве сувениров. Я был с похмелья, и плевать хотел на звёзды и, как оказалось, правильно сделал. Через сутки эти сувениры запахли и стали разлагаться. Вдоволь налюбовавшись Белым морем и продрогнув как дворняжки, мы добрались до общежития. Не успели расположиться, как в комнату ворвался шумный гость.

– А я всё думаю, приехали наши земляки или нет? – с порога закричал он, – привет!

Это был Юра Абдуллин, лидер группы «Папа Джек». Их так же как и нас, ещё в Магнитке Мезенцев пригласил на фестиваль.

– О! Здорово! – радостно-удивлённо приветствовали мы Юру, – когда приехали?

– Да пару часов назад.

Разговорились. За окном окончательно стемнело.

– Ладно, поздно уже, – Юра поднялся со стула, – спать пора. Увидимся на фестивале.

– Давай до завтра.

Утром пришёл Вадим. Очень высокий, светло-длинноволосый, в широком бесформенном плаще, он на самом деле был похож на варвара-вандала, чьи соплеменники разрушили Римскую империю. Несколько часов мы бродили по городу. Вадим показывал нам достопримечательности. Архангельск был провинциальным, северным городом, спокойным и неторопливым. В таком городе хорошо доживать жизнь, пописывая мемуары. Мне запомнились деревянные мостовые, танк, отбитый красноармейцами у Антанты и превращённый в памятник, и Северная Двина.

Ах, утону я в Северной Двине.

Или погибну как-нибудь иначе.

Страна не пожалеет обо мне.

Но обо мне товарищи заплачут.

Вспомнилось мне тогда. А кто, кстати, написал эти стихи? Не помню. Сейчас погуглю. Погуглил. Геннадий Шпаликов. Хоть какая-то польза от этого бесовского изобретения, под названием интернет. Я вообще считаю, что все эти ноутбуки, смартфоны, планшеты – все они от лукавого, и когда-нибудь эти гаджеты сыграют с человечеством злую шутку. Не говорите потом, что я вас не предупреждал. Но вернёмся к Геннадию Шпаликову. Отличные стихи, только у него не про Северную Двину, а про Западную. Почитайте на досуге. Хотя зачем ждать досуга, читайте сейчас.

Ах, утону я в Западной Двине.

Или погибну как-нибудь иначе, —

Страна не пожалеет обо мне,

Но обо мне товарищи заплачут.

Они меня на кладбище снесут.

Простят долги и старые обиды.

Я отменяю воинский салют.

Не надо мне гражданской панихиды.

Не будет утром траурных газет,

Подписчики по мне не зарыдают.

Прости-прощай, центральный комитет,

Ах, гимна надо мною не сыграют.

Я никогда не ездил на слоне,

Имел в любви сплошные неудачи.

Страна не зарыдает обо мне.

Но обо мне товарищи заплачут.

Что ещё? Самый большой в мире орган, я имею в виду музыкальный инструмент, находится в Архангельске. Мы видели его своими собственными глазами и даже сфотографировались рядом с ним. Вот откуда он там взялся? Тоже у Антанты отбили?

Фестиваль Беломор-Буги поразил меня своей широтой и размахом. Два десятка команд в течение двух дней рвали на сцене свои рок-н-рольные глотки и души. Многим исполнителям после выступления впору было сшивать голосовые связки и ставить заплаты в район сердца. После каждого фестивального дня, в свет выходила одноимённая газета с широким обзором выступивших команд, статьями и рецензиями. Помимо местной прессы была и столичная. Та самая Екатерина Борисова из журнала Fuzz, о которой я упоминал ранее. В общем всё было на уровне.

 
Эй, боцман!
Ты сошёл с ума.
Эй, боцман!
На душе зима.
Эй, боцман!
Петли да тюрьма.
Эй, боцман!!!
 

Хрипел Акимов в микрофон и рвал на груди воображаемую тельняшку. Зал в ответ рокотал на манер беломорского шторма. Я видел, как один здоровенный парень в камуфлированных штанах реально порвал на себе тельник и размахивая полосатыми обрывками, забрался на сцену. Охрана сработала чётко. Сильный и резкий толчок в грудь и парень полетел вниз, прямо на танцующую хрупкую девушку. Она просто исчезла под его большим мускулистым телом. Но её ангелы-хранители, видно, внимательно следили за ней сверху. Очень скоро она поднялась на ноги и как ни в чём не бывало продолжила танцевать. В этой ситуации парень, похоже, пострадал больше. Весь оставшийся вечер он просидел на полу, прислонясь голой спиной к сцене. Поверженный и безучастный. В финале, Димон как всегда, прокатил Альберта на себе и группа закончила выступление. «Иси-Диси, Иси-Диси!» -кричала толпа вслед уходящим музыкантам. Я пробрался сквозь густой частокол зрителей и зашел за кулисы. Бейджик участника давал мне такое право.

У Акимова брали интервью.

– Как вы пишете песни? – спрашивала молодая симпатичная журналистка, – у вас есть лидер, который приносит готовые композиции или присутствует элемент коллективного творчества?

– У нас коллективное творчество, – отвечал Димон, – я считаю, что успешная группа – это группа с сильным коллективным началом, иначе зачем вообще собираться вместе?

«Ну, уж конечно!» – подумал я.

За почти десять лет работы с «Тяжёлым временем» я лично возненавидел коллективное творчество. Каждый тянет одеяло на себя, а на выходе появляются неуклюжие песни, состоящие из вымученных компромиссов. Только лидерство и творческий диктат!

– А как вам творчество Александра Фирсова? – продолжала журналистка?

– Ху из Фирсов? – удивлённо и почему-то на английский манер спросил Димон.

Тут пришла очередь удивляться журналистке.

– Ну, как же, Саша Фирсов – гитарист группы «Blind Vandal».

– А-а-а, Вон вы про кого! – Наконец-то дошло до Акимова, – хороший гитарист, отличный технарь.

Журналистка облегчённо выдохнула и закончила интервью.

К нам подошёл длинноволосый татуированный парень. Худой и жилистый.

– Валера, – представился он, протягивая руку, – группа «Трупный яд».

Мы назвали свои имена.

– Круто вы зажгли! – похвалил нас Валера, – зал на ушах стоял.

– Да вроде неплохо получилось.

– Вы после фестиваля куда собираетесь?

– Домой поедем, – ответил за всех Акимов. Он ещё не отошёл от интервью, поэтому был словоохотлив.

– А то давайте к нам, в Мирный, – предложил Валера, – у нас в городе развлечений никаких, а такую музыку вживую вообще никогда не слышали. Устроим концерт, денег заработаете.

Предложение было лестным и заманчивым, но ехать с края света ещё дальше не хотелось. Не было уже ни сил, ни финансов, да и дома всех ждала основная работа. Поэтому мы поблагодарили Валеру и тактично съехали с темы. Наступала наша последняя ночь в Архангельске.

БЕЛОМОР-БУГИ. ПУТЬ ОБРАТНО

Утром пришёл Мезенцев. Мы уже проснулись и встали. Димон сделал шаг навстречу, чтобы поздороваться, но его предательски закачало и повело в сторону.

– О! Не совсем тверёзый? – Мезенцев рукопожатием выровнял шаткое положение Димона.

Акимов появился в комнате только в пять часов утра. Он тусовался на общежитской кухне среди фестивальных музыкантов. Димон был в ударе и его несло. Вокалистов он научил петь, гитаристов – играть на гитаре, барабанщиков – барабанить. Когда я уходил спать, он объяснял одной молодой скрипачке – что такое скрипка.

Мезенцев принёс деньги.

– Это вам на дорогу, – сказал он, протягивая купюры, – понимаю, что немного, но всё же лучше, чем ничего.

– Да зачем? Не надо! – мы реально были растроганы. Фестиваль – дело убыточное, и деньги были скорее всего, из его собственного кармана.

– Надо, надо, – не терпящим возражения голосом сказал Мезенцев, – вам ещё до дома добираться.

– Спасибо.

– Вам спасибо, что приехали и сыграли, – он присел на стул, – город то хоть успели посмотреть?

– Да успели, – ответил Димон, – городок-то у вас маленький.

– Ну, почему маленький? – мне показалось, что Мезенцев даже обиделся, – для северного провинциального города – триста тысяч населения – это совсем немало.

Батя уничтожающе посмотрел на Димона.

– Так вышло, что Екатерина Борисова ночевала у меня, – продолжил Мезенцев, – до утра почти разговаривали. Она очень хвалила вас, так что делайте выводы насчёт дальнейшего творчества. Пошлите в «Fuzz» свои записи, она послушает. В идеале хорошо бы, конечно студийный альбом, но у вас, насколько я знаю, альбома нет?

Мы опустили головы. Альбома у нас тогда действительно не было, а забегая вперёд скажу, что нет его и по сей день. А группе, на минуточку, почти тридцать лет. «Мистика какая-то» – скажете вы. «Распиздяйство!» – скажу вам я», – и неумение доводить дело до конца». У музыкантов «Тяжёлого времени» было несколько попыток записать альбом, но все они потерпели фиаско. Слава Богу я не имею к этому никакого отношения и душа моя чиста как подвенечное платье невесты.

Мезенцев поднялся со стула.

– Ну, ладно, куча дел ещё. А вам счастливого пути. Может увидимся ещё когда-нибудь.

Мы по очереди обнялись и Мезенцев вышел за дверь.

– Городишко тебе маленький? – накинулся на Димона Батя, – приехал тут столичный хлыщ!

Димон хотел что-то ответить, но не успел, в комнату ввалился «Папа Джек» в полном составе.

– Уезжаете? – спросил Юра.

– Да вот собираемся.

– Счастливого пути! Удачно добраться!

Альберт достал фотоаппарат. Сделали несколько снимков на память, попрощались и вышли на улицу. Пасмурно, сыро и ветрено.

Акимов нервно ходил по вокзалу и в трубку своего транкового телефона давал указания.

– Что? На работу не вышли? Почему? Напились? Увольняй всех!

Телефон в то время был ещё большой редкостью, поэтому народ посматривал на Димона с уважением и страхом, и только мы втихаря посмеивались над грозным Акимовым.

Утром следующего дня мы прибыли в Москву. Самое печальное было то, что нам предстояло сутки проторчать на вокзале, ожидая поезда на Уфу. Так были куплены билеты. Костя, чтобы скоротать время, решил погулять по Москве. Позвал и нас с Альбертом.

– Не хочу, нет желания, – отказался я.

Мне совсем не климатило с небритой похмельной рожей таскаться по Москве и каждому милиционеру показывать документы и билеты на поезд.

– Да езжай, Димончик, прогуляйся, – начал уговаривать меня Акимов, – когда ещё в Москве будешь? Ты же Красную площадь и Арбат не видел?

– Не видел, и если честно, не хочу видеть. Хочу спокойно умереть на грязном полу этого вокзала. Это по рок-н-рольному хотя бы. А сына, у кого родится сын, назовите в честь меня – Иваном.

Я ещё как-то находил силы для шуток. Но меня всё-таки уговорили.

В паршивом расположении духа я бродил по Красной площади и практически ничего не видел. Рядом со мной похмельно кряхтел Альберт. Одному Косте было всё нипочём. Вот что значит трезвый образ жизни. Прогулка по Арбату прошла значительно веселее, а всё потому, что Костя решил нас подлечить.

– Что пацаны, совсем плохо? – сердобольно спросил нас Костя, когда мы остановились отдышаться и покурить.

– Плохо? Да нам, Костя, практически пиздец! – невесело процитировал я один известный анекдот.

Костя рассмеялся.

– Сейчас поправим вам здоровье.

В этой поездке Костя был казначеем. Мы заранее, ещё в Уфе, скинулись на питание и на непредвиденные расходы. Вот из этих денег Костя и выделил нам на чекушку.

– Сейчас закуску какую-нибудь куплю.

– Да какая закуска!

Мы с Альбертом зашли за какой-то киоск, свинтили крышку и по очереди приложились к бутылке.

– А ты говоришь – закуска, – воспряли мы духом, – ну, чего встал? Пошли Арбат смотреть.

К вечеру вернулись на вокзал. Надо было ещё как-то пережить ночь, а ночь обещала быть «весёлой». По вокзалу крысиными стайками шныряли малолетние карманники, какой-то цыган бил свою жену, милицейский наряд зевая, прошёл мимо.

– Да разве так уснёшь? – Акимов поднялся со скрипучего кресла и начал разминать затёкшую поясницу, – может бутылку возьмём? А то невмоготу на всё это смотреть.

– У тебя деньги есть что-ли? – спросил я.

– Ну, на бутылку наскребу.

– Так что-же ты молчишь?

– Вот говорю.

Быстро добыли бутылку, Альберт достал чайную чашку, меньше у нас тары не нашлось. Выпили по первой, – отлегло от души, выпили по второй – захорошело. По третьей выпить не успели. Кто-то из нас уронил Альбертовскую чашку и она вдребезги разбилась, ударившись об каменный пол. С Альбертом случилась истерика. Это была четвёртая по счёту истерика за эту поездку. Первая была в поезде, вторая и третья в общежитии, из-за кровати и из-за статьи в газете, которую я написал ещё в Уфе.

– Зачем ты написал: соло-гитара – Альберт Абдрахманов? – обиженно спросил меня соло-гитарист Альберт Абдрахманов.

– А как надо было? Ангус Янг?

Пацаны засмеялись и это ещё больше взбесило Альберта.

– Надо было написать: Берт.

– Берт? А кто это?

И вот наступило время четвёртой истерики. Я даже и не представлял, что можно так убиваться из-за какой-то чашки.

– Угомонись Альберт, – попытался сгладить я ситуацию, – куплю я тебе новую чашку, еще краше прежней будет.

– Такую не купишь. Это мамина любимая чашка.

– А какого чёрта ты берёшь в поездку такие ценные вещи? – начал закипать Акимов, – взял бы гранёный стакан, или ещё лучше – армейскую кружку и не парился бы сейчас. Но Альберт не унимался. На нас уже начали поглядывать другие пассажиры. Но тут сказал своё веское слово Костя. Всю неделю он, как человек здравый и трезвомыслящий, стойко переносил все тяготы и лишения этой поездки, ни с кем не ругался, ни с кем не спорил, но видно и его стальная терпелка не выдержала и сломалась.

– Заткнись щенок! – угрожающе заговорил Костя, – достал уже всех своими воплями. Рот свой закрой, пока я не прибил тебя!

– А в ответку не боишься получить? – никак не унимался Альберт.

– Не боюсь. Я сильнее тебя.

Позже я узнал причину Альбертовских нервных срывов. Оказалось, что он сидел на героине, и только перед самой поездкой спрыгнул с иглы. Глушил спиртным, но видно не хватало, отсюда и истерики. Кое-как пережили ночь.

Вагон усыпляюще покачивался на рельсах, колёса выбивали стальную дробь. Молодой официант из вагона-ресторана катил тележку с напитками и закусками. Макс остановил его.

– А пиво есть у вас?

– Есть.

– А светлое или тёмное?

– И светлое есть и тёмное.

– А как называется?

Официант перечислил названия.

– А сколько стоит?

Официант назвал цену.

– Что-нибудь будете брать?

– Нет.

– Дебил! – услышал я громкий, возмущённый голос Бати.

Официант испуганно и быстро покатил тележку дальше. Впереди начала прорисовываться Уфа. Наконец-то!

ОДА СОРОК ЧЕТВЁРТОЙ ШКОЛЕ

Если австралийская группа AC/DC была востребована, то её уфимская версия в лице «Тяжёлого времени» была никому не нужной командой. В этом я лишний раз убедился после рецензии Екатерины Борисовой. Мы всё-таки нашли какую-то концертную запись и отослали её в «Fuzz» на суд. Рецензия была хвалебной, и за эту запись Борисова поставила нам четвёрку по пятибалльной системе. «И что дальше?» – спросите вы. «Ничего!» – отвечу вам я. Никто не стал рвать нас на части и одолевать заманчивыми предложениями.

Группа продолжила вариться в собственном соку. Тут ещё и с репетиционной базой у нас начались проблемы. И не зазвездились вроде, но музыканты перестали вдруг платить за аренду помещения. Леонидыч уже не намекал, он впрямую говорил, что пора бы рассчитаться. Ко всему прочему мы отказались выступить на очередном выпускном вечере. Нет, всё-таки зазвездились, дураки.

– А какую сумму мы должны? – спросил я на одной из репетиций.

– Почти пять тысяч, – ответил Костя, – четыре восемьсот, если быть точнее.

Для 2002 года – это была средняя месячная зарплата квалифицированного рабочего. Не так уж и мало, но и не так уж и много для пятерых человек. К слову сказать, я лично за аренду никогда не платил, потому что база как таковая мне была не нужна. Над текстами я всегда работал дома, а на репетиции приходил или по приглашению, или по собственной инициативе.

– Ну, давайте скинемся по восемьсот рублей и рассчитаемся с Леонидычем, -предложил я, – я даже в долю войду.

– Скинемся? По восемьсот рублей? – ни с того ни с сего вдруг взбеленился Костя, – а мою жену ты кормить будешь?

– А причём тут твоя жена? – заорал я в ответ, – это помещение мы с Димоном нашли, если кто забыл, а вы решили его просрать?

– Мы с Олегом два года за него платили!

– Вы репетировали – вы и платили. Нас с Димоном тогда здесь не было. Или ты хотел, чтобы мы вам долю ежемесячно засылали?

– Да ладно, Димон, успокойся, – хватал меня за руку Альберт, – выгонят, другое помещение найдём. Ещё лучше.

– Ну, уж ты-то найдёшь, конечно! – я выдернул руку и начал доставать сигареты, – ты вообще пришёл на всё готовое. Молчал бы лучше. Вот помяните моё слово, не будет помещения, – не будет и группы!

Из школы нас, конечно же, вытурили. Группа начала таскаться по чужим базам, выпрашивая время с почасовой оплатой. Выходило гораздо дороже. Нового ничего не делали, мне стало неинтересно, и я всё реже и реже начал приходить на репетиции. А вскоре у меня появилась Натка, и я вообще забыл про рок-н-ролл. Для меня наступило время любовной лирики.

У Натки приблатнённые повадки.

И взятки гладки, с этой самой Натки.

Но несмотря на эти недостатки,

Я всё-таки люблю её, ребятки.

***

Я без печали не могу.

Нет, не могу я без печали.

В февральской спешке, на бегу.

Нас с ней когда-то обвенчали.

С тех пор мы – не разлей вода.

Я душу ей отдал в аренду.

Что растянулась на года.

Без отпусков и уикендов.

Я как к наркотику привык.

К её присутствию немому.

И в этот наш немой язык.

Не вникнуть никому другому.

Зелёный свет бьёт из-под век.

Ты упрекаешь меня взглядом.

Нет, я не чёрный человек.

Я даже не стоял с ним рядом.

Меня коришь ты за стихи.

Что быть могли бы веселее.

Пропели третьи петухи.

И стало чуточку светлее.

Пропели третьи петухи.

И оскорблённо замолчали.

Восход. Тетрадный лист. Стихи.

Уж извини. Не без печали.

Мы с Римом стояли и молча смотрели на красно-желтую гору, состоящую из битого кирпича и штукатурки. Это всё, что осталось от сорок четвёртой школы.

– Да-а-а, – печально и удивлённо протянул Рим, – оперативно сработали. Как и не было школы.

У меня защемило сердце.

– Пошли отсюда! – фраза прозвучала как-то грубо и зло.

– Чего ты? – удивился Рим.

– Пошли, говорю.

Сорок четвёртая школа простояла на земле восемьдесят два года. Рим отучился в ней восемь лет, я чуть меньше, так что нам было что вспомнить. Одна наша репетиционная база чего только стоила! Сколько народа там перебывало! Заходил и Виталик Муха – послушать да посоветовать. Был и Димон Молодцов, лабал на гитаре, бывал и Стас Ржавый, что-то пел на пару с Акимовым. Заглядывал на огонёк и Савелий Фёдоров. Пришёл, помню, с кучей каких-то пузырьков явно аптечного происхождения.

– Что за медикаменты? – спросил я его.

– Бухать недавно бросил, – признался Савелий, – это физраствор.

Посидел, поговорил, спел пару своих песен и ушёл прокапываться.

«Аннигиляторная пушка» как-то выпросила у нас один репетиционный день. Уж не знаю как они там репетировали, но после них осталось несколько пустых бутылок из-под водки и пробитый пластик на рабочем барабане.

Рим был, Лёха был, был даже Альберт Загиров, делал фотосессию группы. Здесь брали интервью и снимали музыкантов после фестиваля «Фритоника-96». Много чего было в этом бывшем школьном туалете. И вот всё это в одночасье превратилось в большую кучу строительного мусора. Оттого и защемило у меня сердце и захотелось поскорее уйти от этого разрушенного школьного детства и рок-н-рольной молодости. Надо сказать, что через год на месте старой школы появилась новая, раза в три больше прежней, но не услышат её стены ни хард-рока, ни панка, в лучшем случае рэп, но это будет уже совсем другая история.