Текст книги "Скифия–Россия. Узловые события и сквозные проблемы. Том 2"

Д. А. Мачинский
Скифия – Россия
Узловые события и сквозные проблемы
Том II

Научный редактор В. Т. Мусбахова

Издано при финансовой поддержке Федерального агентства по печати и массовым коммуникациям в рамках Федеральной целевой программы «Культура России (2012–2018 годы)»

На обложке: фрагмент фрески «Чудо Георгия о змие» из Георгиевской церкви в Старой Ладоге (XII век)

© Д. А. Мачинский (наследники), 2018

© В. Т. Мусбахова, вступительная статья, 2018

© Государственный Эрмитаж, Санкт-Петербург, 2018

© Н. А. Теплов, оформление обложки, 2018

© Издательство Ивана Лимбаха, 2018

* * *

Русское протогосударство и Ладога

«Дунай» русского фольклора на фоне восточнославянской истории и мифологии[1]1
  Русский Север: Проблемы этнографии и фольклора. Л., 1981. Здесь и далее под звездочкой примеч. ред.


[Закрыть]

Есть известная доля правды в пословице: «Новое – это хорошо забытое старое».

В XVIII в., когда первым ученым-славистам стали известны различные списки «Повести временных лет» (далее: ПВЛ), бесхитростный и убедительный рассказ летописи «о расселении словен с Дуная» был в основном воспринят с простодушным доверием и гипотеза о «дунайской прародине славян» надолго стала краеугольным камнем славянской истории. В первой половине XIX в. собиратели русского фольклора обратили внимание на широко распространенную в русских песнях и былинах лексему дунай и, не задумываясь, поставили ее в связь с древнейшей славянской прародиной на Дунае и с восточнославянским наименованием этой великой европейской реки. Однако к концу XIX в. знакомство славистов со всей суммой сведений античных авторов по истории Подунавья, достижения языкознания, успехи археологии, данные топонимики и ономастики убедительно показали зыбкость гипотезы о «дунайской прародине». Было установлено, что с VI в. до н. э. по середину II в. н. э. среднее и нижнее Подунавье (где ПВЛ помещает славян) занимали неславянские этнические общности; лишь с конца II в. н. э., а особенно в IV–V вв. появляются основания говорить о проникновении в Подунавье отдельных групп славян, однако массовое появление и доминирование славян на левом берегу нижнего Дуная становится реальностью с рубежа V–VI вв. (в другие области Подунавья славяне проникают еще позднее).

Поэтому начиная с конца XIX в. прародину славян обычно ищут в пределах лесной области между Эльбой и Десной, Карпатами и Балтикой, исходя уже в основном из чисто лингвистических соображений. Однако в 1876 г. В. Ягич публикует свою превосходную статью о «Дунае» в славянском фольклоре, в которой он на основе анализа собранного материала приходит к выводу, что фольклорный «Дунай» безусловно обязан своим происхождением Дунаю-реке (Jаgič 1876: 289–333). Более того, В. Ягич, не пользуясь изживавшим себя к тому же времени представлением о «дунайской прародине», все же ставит фольклорный «Дунай» в непосредственную связь, с одной стороны, с сообщением ПВЛ о том, как «сели суть словени по Дунаеви» и «разыдошася» оттуда «по земли», которое он считает записью народного предания, а с другой – с отмеченным рядом греческих и латинских авторов натиском славян на дунайскую границу Восточной Римской империи в раннем Средневековье. Только одного небольшого (но сколь важного!) шага не хватило В. Ягичу, чтобы замкнуть треугольник и поставить в непосредственную связь сообщение летописи и греко-латинских писателей VI–VII вв.

В более позднее время, насколько нам известно, тема Дуная в славянском фольклоре (а также в гидронимии, в народных говорах и представлениях), продолжая привлекать внимание, не вызвала, однако, к жизни исследования, сопоставимого по широте охвата материала со статьей В. Ягича.

К сожалению, некоторые работы последнего десятилетия (1968–1978 гг.) отличаются слабостью общеисторической базы, неглубоким знанием источников по древней истории Восточной и Юго-Восточной Европы. Так, в интересной статье Д. М. Балашова, основанной на проецировании результатов фольклорного анализа на славянскую историю, единственной исторической работой, на которую автор, судя по аппарату, опирается, является книга В. П. Кобычева, построенная на ничем не стесненном жонглировании вырванными из контекста историческими, археологическими и лингвистическими фактами и снова возвращающая нас к гипотезе «дунайской прародины», только аргументированной значительно слабее, чем это имело место у историков и фольклористов XIX в. (Кобычев 1973; Балашов 1976).

На фоне всего этого особо плодотворными представляются до сих пор не оцененные по заслугам идеи и наблюдения И. И. Ляпушкина, показавшего, что известный рассказ ПВЛ о поселении славян на Дунае и расселении оттуда повествует отнюдь не об изначальной славянской прародине и происхождении славян (как понимали этот рассказ ранее), а о древнейшем историческом периоде, сохранившемся в этнической памяти славянства, существовавшего, как это явствует из текста ПВЛ, задолго до дунайского этапа его истории. Кроме того, И. И. Ляпушкин убедительно сопоставил дунайский этап славянской истории по ПВЛ со сведениями византийских авторов и Иордана об активном выступлении славян в Подунавье в VI–VII вв. в тех самых местах, где отмечает их первичное расселение ПВЛ (Ляпушкин 1968: 5–22, 170–171). Автор настоящей статьи в ряде работ развил и уточнил идеи своего учителя, включив их в собственную концепцию догосударственной истории славянства (VIII в. до н. э. – VIII в. н. э.), основанную на анализе доступных ему письменных и археологических источников, освещающих историю тех земель, которые оказываются занятыми славянами к IX в. н. э. (Мачинский 1965б; 1971; 1973а; 1973в; 1974; 1981; Mačinskij 1974; Мачинский, Тиханова 1976).

Ниже автор пытается рассмотреть некоторые собранные им материалы по употреблению лексемы дунай в восточнославянском фольклоре на фоне современных представлений истории, языкознания и этнологии о судьбах, а также языческих верованиях и обрядности древнейшего единого славянства, а позднее – его восточной (русской) ветви.

Автор стремился в рамках статьи охватить в сжатой форме бо́льшую часть тех разнородных источников и материалов, привлечение которых необходимо при серьезной постановке темы, а также изложить свою систему взглядов на «дунайскую проблему». При этом пришлось отказаться от изложения и рассмотрения тех плодотворных идей и наблюдений по исследуемой теме, которые содержатся в работах Б. Н. Путилова, К. В. Чистова, В. Н. Топорова, О. Н. Трубачева, В. В. Иванова, Д. М. Балашова, Ю. И. Смирнова, В. Г. Смолицкого, К. Мошиньского, И. Бартминьского, В. Н. Петрова и других. Темы и положения, разработанные в других работах автора, даются тезисно, и внимание сосредоточивается на заострении еще слабо затронутых аспектов проблемы.

I. Дунай в общеславянской и ранней восточнославянской истории

Предлагаемый очерк является сжатым изложением результатов исследования, в котором предпринята попытка независимого анализа и суммирования данных о древнейшем прошлом славянства в рамках каждой из трех основных изучающих его наук – языкознания, истории, археологии, с последующим сопоставлением полученных результатов. При этом мы старались выявлять не только отмечаемые обычно преемственность в цепочке фактов и вероятностей и случаи совпадения данных различных дисциплин (что зачастую приводит к созданию подозрительно стройных концепций), но и отмечать зияющие лакуны в фактическом материале каждой отдельной науки и противоречия между показаниями различных отраслей знания. Картина, вырисовывающаяся в итоге, представляется нам приемлемым (при современном состоянии знаний) приближением к изучаемой реальности.

Не позднее рубежа III и II тыс. до н. э. (а возможно, и много ранее) некое население, говорившее на одном (или нескольких) из индоевропейских диалектов (или близкородственных языков), проникает с юга (или юго-запада, или юго-востока) в южную часть лесной зоны Центральной и Восточной Европы. Невозможно пока установить, откуда именно пришло это население, и Карпато-Дунайский бассейн также называется в числе одной из возможных промежуточных его прародин. В лесах пришельцы, возможно, вступают в контакт с иным, неиндоевропейским населением, которое, однако, вскоре ассимилируется в языковом отношении.

Примерно со II тыс. до н. э. где-то в лесной области между Эльбой и Десной, Карпатами и Балтикой складывается та языковая (а возможно, и культурная) общность, которая известна в науке под именем балто-славянской общности. Неясно, существовало ли внутри этой общности изначальное тяготение к окраинным центрам (праславянскому и нескольким прабалтским), или же окраинные диалекты объединялись вокруг общего центрального ядра, игравшего роль генератора лингвистических и культурных импульсов.

С течением времени группы населения, тяготевшие к южной части очерченной территории (и, возможно, изначально отличавшиеся определенной самобытностью), под влиянием контактов с более развитыми и родственными индоевропейскими общностями (иранской, фракийской, иллирийской и т. д.) на юге в результате спорадических проникновений в благодатную лесостепь стали развиваться в культурном и языковом отношении несколько быстрее, нежели их северные соседи, образуя основу праславянского этнического массива.

С конца IV в. до н. э. (начиная с вторжения сарматов в Поднепровье) в степной и лесостепной зоне Северного Причерноморья устанавливается своеобразный ритм жизни, когда периоды расцвета оседлой жизни на черноземах лесостепи каждые 200–300 лет прерываются разрушительными вторжениями кочевников с востока, приводящими к временному потрясению устоев оседлой жизни, гибели и отливу большой части населения. Этот своеобразный ритм жизни создавал для праславян возможности вклинивания (в период затишья степи) на отдельные участки опустошенной лесостепи, хотя от берегов Черного моря и нижнего Дуная их отделяли мощные союзы племен во главе с кочевыми ордами. Естественное движение на благодатный юг затруднялось еще и тем, что несколько позднее, чем в степи, в лесной зоне Европы (примерно с конца III в. до н. э.) также устанавливается своеобразная волнообразная пульсация населения, сердцем которой является Западная Прибалтика и особенно Скандинавия. Идущие отсюда волны иногда распространяются на юго-запад (кимвры), но дважды (не считая более мелких передвижений) они обрушиваются и на юго-запад Восточной Европы, достигая Нижнего Подунавья (бастарны и скиры, продвигающиеся сюда в конце III в. до н. э. из области между Эльбой и Западным Бугом под натиском германцев с севера и запада, и гото-гепиды, двигающиеся из нижнего Повисленья в конце II – первой половине III в. н. э.). Упорное стремление праславян, двигаясь по лесным массивам Волыни, Подолии и Восточных Карпат, проникнуть на юг могло увенчаться успехом только тогда, когда оно осуществлялось в благоприятных условиях, при известном затишье в деятельности обоих вулканов – центральноазиатского и западнобалтийского.

Видимо, первое удачное проникновение праславян в Прикарпатье и к северу от нижнего Дуная происходит во второй половине II в., одна-ко движение гото-гепидов (и части вандалов) приостанавливает этот процесс, и в III–IV вв. славяне (известные германцам под именем вене-тов) не играют сколько-нибудь существенной роли в бурных событиях в Подунавье.

Если для более раннего времени трудно установить конкретную область обитания праславян внутри обширного региона между Одером и Десной, то для периода между серединой II в. до н. э. и 380 г. н. э. можно уверенно утверждать, что основная масса праславян безусловно обитает восточнее Западного Буга, занимая южную часть лесной зоны Восточной Европы и временами распространяясь на всю северопричерноморскую лесостепь; отдельные группы славян, вероятно, проникают в это время в левобережное Подунавье и обитают в поречье Вислы.

Важно отметить, что обе этнические группы, проникавшие в Подунавье с севера раньше основной массы славян, переживали ярко выраженные «дунайские периоды» в своей истории. Так, бастарны, в момент первого их натиска, между 220-ми и 168 г. до н. э., активно выступают в Подунавье и даже пытаются осесть там, затем расселяются в лесостепи от Дуная до Днепра и кончают свое самостоятельное существование на северо-восточных склонах Карпат, позднее включаясь в готские племенные союзы.

Такой же «дунайский период» отмечается и в истории готов в момент их первого появления в Причерноморье в первой половине III в. н. э. С большим трудом Римской империи удается остановить готов на нижнем Дунае, отражая их многократные вторжения к югу от римской границы. Позднее активность готов на «дунайском фронте» ослабевает, и с середины III в. н. э. они расселяются на лесостепных и частично степных черноземах от Дуная до левобережья Днепра, смешиваясь здесь с различными группами иранцев, фракийцев, праславян-венетов, включая в свой состав остатки германизированных бастарнов и новые группы германцев, проникающих с северо-запада.

Второй «дунайский период» в истории гото-гепидских племен начинается с 376 г., когда уже не добровольно, а под натиском мощного гуннского союза племен с востока сначала везиготы (376 г.), а позднее остроготы (ок. 453 г.) переселяются на какой-то срок в Подунавье.

Первое достоверное событие в истории праславян-венетов – это их война с могущественным готским рексом Германарихом (ок. 350–370 гг.). Для этого периода основная масса праславян-венетов локализуется в пределах области, ограниченной с запада Западным Бугом, с востока – линией, соединяющей верховья Псла и Оки, с юга – северной кромкой лесостепи и черноземов. Отдельные группы праславян-венетов существуют в то время и в причерноморской лесостепи, а также, возможно, в Прикарпатье и Повисленье, куда они начинают продвигаться большими массами с V в., после ухода ряда германских группировок на запад и юг.

Вскоре после двух грандиозных «битв народов» – на Каталаунских полях (451 г.) и несколько лет спустя на р. Недао – в Подунавье и Северо-Западном Причерноморье наступает затишье. Остроготы около 453 г. уходят из Причерноморья на Балканы, затем на средний Дунай, а в 467 г. еще дальше – в Италию. Утомленные длительными войнами, потерпев поражение на р. Недао, гуннские орды отходят на восток, в степи Приазовья. Западная Римская империя прекращает свое существование (476 г.), а Восточная Римская империя ограничивается пассивной обороной своих границ по Дунаю.

Именно тогда, заполняя образовавшуюся относительную лакуну, массы праславян устремляются из лесов и лесостепей Восточной Европы, из занятого ими Среднего и Верхнего Повисленья на юг, в Нижнее Подунавье, где они и фиксируются как значительная сила с начала VI в., разделяясь на две близкородственные группировки – собственно славян («склавинов») и антов. Благоприятные условия жизни на черноземах Нижнего и заселенного славянами позднее Среднего Подунавья приводят к своеобразному демографическому взрыву, между антами и «склавинами» начинается борьба, в результате которой анты к середине VI в. отступают на восток, в причерноморскую лесостепь, принимая после этого лишь незначительное участие в подунайских событиях, и позднее (в конце VII – начале VIII в.) подвергаются сокрушительному удару хазар. В Подунавье остаются в основном «склавины», среди которых выделяются сильные и достаточно независимые племена на левом берегу нижнего Дуная. Их ожесточенная борьба с Восточной Римской империей (романоязычную армию которой, а также вообще романцев Балканского п-ова славяне именовали «волхами») после ряда побед, одержанных «ромеями», кончается тем, что, воспользовавшись неурядицами, возникшими в связи с государственным переворотом в Константинополе в 602 г., славяне и авары в начале VII в. прорывают дунайскую границу и расселяются на юг до Эгеиды, сокрушая позднеантичную цивилизацию на большей части занимаемой территории.

Именно в Прикарпатье и в Подунавье с середины V по середину VII в. в условиях некоторой обособленности и удаленности от родственного и довольно аморфного балтославянского массива на северо-востоке, в условиях консолидации праславянских племен в борьбе с сильными иноязычными и инокультурными противниками и происходит окончательное оформление наиболее активных юго-западных групп праславян в самоосознающее свое единство историческое славянство, что и нашло свое отражение в сообщении ПВЛ о дунайском этапе истории славян и о борьбе их с «волхами».

Прорыв римской границы приводит к катастрофическому упадку византийской городской культуры южнее Дуная и к заселению этой области славянами. В связи с этим области к югу от Дуная становятся менее привлекательны для славян, оставшихся севернее Дуная и в Прикарпатье; система военных походов в Подунавье с целью захвата богатств, пленных, а иногда и земель для поселений оказывается нарушенной. В 623–631 гг. происходит подрыв могущества авар, приведший к нарушению сложившегося аваро-славянского симбиоза; возникает относительная перенаселенность, выражающаяся в попытке всех сербских племен между 610 и 641 г. переселиться обратно на север, за Дунай; консолидируется отрезанное от Византии и предоставленное самому себе романское население Подунавья и Адриатики («волхи»), отмечаемое под именем «влахи», как самостоятельная группа в связи с событиями конца VII в.; византийские армии вновь начинают успешные войны против славян (658 г.); с 660-х гг. начинается наступление с востока теснимых хазарами болгар, которые в 679 г. переходят Дунай и производят ряд перемещений в среде славянских племен. В итоге Подунавье перестает быть центром притяжения всего славянства (в том числе повисленского и восточноевропейского), и поэтому отдельные группы славян Подунавья и Прикарпатья начинают с середины VII в. мигрировать в северном и северо-восточном направлении, возвращаясь на свои более древние прародины (встречая там и праславянское, и праславяно-балтское, и балтское население), что и нашло отражение в повествовании ПВЛ о «расселении славян с Дуная».

Уход группы славянских племен с Дуная на северо-восток не прервал их связей с Подунавьем. Несмотря на постоянное движение степняков с востока, особенно усилившееся в IX – начале X в. (угры и печенеги), еще долго сохранялся, а после разрушений вновь восстанавливался славянский «мостик» в области, прилегавшей с севера к нижнему Дунаю и соединявший восточных славян с южными. Эта область до начала X в. была заселена тиверцами, отличавшимися пограничным многоязычием, а позднее – выходцами из Галицкой земли, сосуществовавшими здесь с половецкими ордами. Мечта о благодатных дунайских землях, память о них как о «земле предков и изобилия» постоянно сохранялась в народных преданиях восточного славянства и до начала XII в. постоянно освежалась различными событиями его политической и культурной жизни.

Первым отражением этой обратной «тяги на Дунай» является рассказ ПВЛ о попытке Кия снова осесть на Дунае и основать там городок.

Затем, скорее всего в первой половине X в. (и, во всяком случае, не позднее 971 г. – года разгрома дунайской Болгарии), некий славяно-христианский писатель записывает бытовавшее в народе предание о поселении «словен по Дунаеви» и изгнании их волхами и делает эту легенду отправным пунктом рассказа о том, «откуда есть пошла Русская земля», что способствовало укреплению и развитию общенародных представлений о «дунайской родине» в сознании русской аристократии и великих русских князей X – начала XI в., по заказу которых, вероятно, и создавался древнейший текст, лежащий в основе ПВЛ. И когда Святослав, в 967 г. приглашенный за деньги Никифором Фокой разгромить дунайскую Болгарию, через год, будучи вынужден вернуться в осажденный Киев, оставив в Болгарии небольшой гарнизон, вдруг заявляет, что в Переяславле на Дунае «есть середа земли» его, то вряд ли это знаменитое речение опирается лишь на зыбкие успехи 967–968 гг. и не имеет под собой более глубоких оснований, коренящихся в легенде о пришествии славян, в том числе и полян («еже ныне зовемая Русь»), с Дуная.

Наряду с этими представлениями о Подунавье как земле «своей», благодатной и желанной, возникает важное представление о Дунае как о границе. Нижний Дунай стал границей между Римской империей и варварами еще в I в. до н. э. и сохранял это свое назначение с небольшим перерывом до V в. н. э. Еще в VI в. Дунай являлся границей между славянами и Византией, и переход через него был опасен, хотя и притягателен. С начала VII по начало X в. Дунай теряет свое пограничное значение, так как земли по обе его стороны занимают сначала славяне, а потом подчиняющие славян и ассимилируемые ими болгары. Болгарское царство, владевшее землями по обоим берегам нижнего Дуная, достигает апогея своего могущества при царе Симеоне (893–927 гг.). Однако уже при его сыне Петре земли к северу от Дуная занимают печенеги, а когда в X в. Киевская Русь прокладывает регулярный торгово-военный путь к Константинополю, Дунай вновь приобретает (для Руси) значение границы. Описывая торговое путешествие русов, начинавшееся на севере в областях Ладоги, Новгорода и Полоцка и объединявшееся в единую «экспедицию» в Киеве и Витичеве, Константин Багрянородный, дав картину трудного плавания по Днепру до Черного моря, далее сообщает: «Они… приходят к Селине, так называемому рукаву реки Дуная. Пока они не минуют Селины, по берегу за ними бегут печенеги <…>. От Селины они никого уже не боятся и, вступив в Болгарскую землю, входят в устье Дуная» (De adm. 9).

Когда князь Игорь после первого неудачного похода 941 г. предпринимает в 944 г. новый поход на Царьград, то, сомневаясь в его успехе, он останавливает свой флот у устья Дуная, где и вступает с греками в переговоры, завершившиеся заключением договора. Первая битва Святослава с болгарами произошла также в низовьях Дуная, у Переяславца; здесь же через год, прижатый в Доростоле к Дунаю, он мужественно и безнадежно отстаивал свои права на землю, где «вся благая сходятся». После ухода Святослава землями по берегу Черного моря до Дуная вновь овладевает Византия, ведущая, однако, до 1018 г. упорную борьбу с Западно-Болгарским царством за преобладание на Балканах. Борьба эта кончается полной победой Византии и утверждением ее государственной границы по Дунаю. И когда в 1043 г. сын Ярослава Мудрого Владимир ведет Русь в последний поход на Царьград, то русский флот вновь останавливается на границе, у устья Дуная, где и решается вопрос: начинать ли здесь, в Подунавье, сухопутную войну (как хотела «русь» – жители Среднего Поднепровья) или же плыть на кораблях морем к Царьграду (как советовали варяги). Принятие второго решения приводит к поражению русского флота в морской битве, и остатки разбитых русских высаживаются на территорию прежде болгарской, а в то время «гречьской» земли, где их захватывают в плен и ослепляют греки.

Думается, что хорошим знакомством с этой некогда славянской, потом болгарской, а в XI в. «гречьской» землей по Дунаю объясняется и известное, внешне довольно непонятное обращение киевлян в 1069 г. к князьям Святославу и Всеволоду в связи с угрозой захвата Киева польскими войсками Болеслава и Изяслава: если вы не поможете нам, говорят киевляне, то мы, «зажегше град свой, ступим в гречьску землю» (ПВЛ 1950а: 116). Вряд ли киевляне понимали под «гречьской» землей Константинополь или малоазийское побережье, где даже русских купцов встречали с известной опаской и предосторожностями. И наоборот, угроза киевлян становится понятной и реально исполнимой, если предположить, что под «гречьской землей» подразумевалось принадлежавшее с 1018 г. грекам Подунавье, где некогда хотели обосноваться и Кий, и Святослав, где было известно городище Киевець и жило родственное славянское население.

О том, что киевские князья никогда не оставляли надежды на возвращение земель по Дунаю, говорит тот показательный факт, что, когда во главе Древнерусского государства в 1113 г. становится мудрый и осмотрительный Владимир Мономах, то первой его крупной внешнеполитической акцией становится неудачная попытка захватить в 1116 г. подунайские города, воспользовавшись внутренними неурядицами в Византии. Примерно в то же время (не позднее 1119 г.) из княжеских архивов, видимо, извлекаются договоры Олега, Игоря и Святослава с греками, а также текст первоначальной «Повести временных лет», содержащей рассказ о «дунайском этапе» общеславянской истории. Эти документы и сочинения включаются в официальный киевский летописный свод, редактируемый под непосредственным присмотром Мономаха и его сына Мстислава.

В начале XII в. заканчивается первый период общерусской заинтересованности в Подунавье; в дальнейшем здесь действуют лишь отдельные (преимущественно галицкие) князья и русская вольница – «берладники». Татарское нашествие прерывает непосредственные военно-экономические контакты Руси с Подунавьем, которые возобновляются только в начале XVIII в.

На основе предложенного очерка можно выявить некоторые устойчивые соотношения, связывающие Дунай с определенными историко-географическими ситуациями, представлениями, реалиями. Они оказываются небезынтересными при сопоставлении их с семантическим полем лексемы дунай в восточнославянском фольклоре, а также в народных говорах и топонимике. Эти соотношения таковы:

1) в VI в. славяне и анты «имеют свои жилища по ту сторону реки Дуная, недалеко от его берега» (Прокопий), а «их реки вливаются в Дунай» (псевдо-Маврикий), и позднее (VII–XII вв.) на Руси сохраняется память о том, как славяне «сели по Дунаеви»;

2) Дунай – граница для славян в VI в., важный рубеж для Руси в X–XII вв.;

3) за Дунаем – добыча и опасность (VI, X–XII вв.);

4) Дунай – благодатная земля, принадлежавшая славянам (VI – сер. VII в.), впоследствии – «земля устремлений» (VIII–XII вв.);

5) Дунай – море: а) Дунай ассоциируется с морем, в которое он впадает (VI–XII вв.); б) морской путь из Руси в Царьград отчетливо делится устьем Дуная на две части – путь по морю до Дуная и затем по морю за Дунай (IX–XII вв.).