Текст книги "Скифия–Россия. Узловые события и сквозные проблемы. Том 2"

Этносоциальные и этнокультурные процессы в Северной Руси
(период зарождения древнерусской народности) [5]5
  Русский Север. Проблемы этнокультурной истории, этнографии, фольклористики / Ответственные редакторы Т. А. Бернштам, К. В. Чистов. Л.: Наука / Ленинградское отделение, 1986. С. 3–29.


[Закрыть]

Под Северной Русью VIII–X вв. мы подразумеваем часть территории Древней Руси, границы которой на севере проходили по южному побережью Ладожского озера, на юге – несколько севернее поречий Западной Двины, Днепра и средней Оки, на западе – по Чудскому озеру, а на востоке достигали нижней Оки. Территория эта, лежащая на водных торговых путях из Балтики на верхнюю Волгу, в IX в. в результате сложения здесь Русского протогосударства объединяется и политически. При этом Северная Русь отчетливо делится на две области, одна из которых расположена в бассейне озерно-речных систем, впадающих в Балтику, а другая – в бассейне верхней Волги, что и находит в X–XII вв. свое политическое выражение в сложении двух субгосударственных организмов: Новгородской и Ростово-Суздальской земель. Ядро первой из них составляют Приильменье и Поволховье, где (по данным письменных источников, археологии, топонимики) на скрещении различных торгово-военно-сакральных путей, в зоне соприкосновения и взаимодействия славян, балтов, скандинавов и финнов, в середине VIII – начале IX в. и зарождается первое Русское протогосударство (Шахматов 1919; Мачинский 1981; 1982; 1984а).

Первые сведения об окраинах интересующей нас области относятся к I–IV вв. н. э. По Тациту (I в.), зона военной активности венетов (убедительно сопоставляемых с праславянами) простиралась на севере до феннов (отождествляемых с предками средневековых саамов). Фенны-саамы, по Тациту, – бедные и мирные охотники (Tac. Ger. 46), вероятно, обитали в пределах распространения остаточной финской гидронимии, т. е. к северу от среднего течения Западной Двины. Еще в XIII–XVI вв. южные районы их обитания располагались к югу от Ладоги, а в начале нашей эры постоянно оттесняемые на север саамы должны были обитать еще южнее. Видимо, где-то в верховьях Великой, Ловати и Западной Двины и происходило их соприкосновение с венетами. Последних Тацит отличает от прибалтийских эстиев (балтов?), земли которых с I в. посещались римскими купцами, достигавшими ко II в. низовий Западной Двины (Турунт) и Перновы (Хесин), а к IV в. получившими сведения об истоках этих речных систем[6]6
  Турунт и Хесин на карте Птолемея являются крайними реками на северо-востоке, впадающими в Венедский залив (Ptol. Geog. III 5, 2), см. также Europa, 8. Karte в: Ptolemaios Handbuch der Geographie. Basel, 2006. 2. Teilband.


[Закрыть]. Вероятно, набеги венетов продолжались до IV в., так как Иордан (VI в.), повествуя о событиях этого времени, вновь называет венетов-славян, локализуемых между готами лесостепного Поднепровья и эстиями Прибалтики (Iord. Get. 28, 117–119) (Macinskij 1974; Мачинский, Тиханова 1976).

У Иордана сохранились также и отголоски готских преданий, повествующих о «народах» Скандинавии («Скандзы») и о ее восточных окраинах. Особо отметим свидетельство Иордана о том, что Скандза «имеет с востока обширнейшее озеро в глубине земного круга, откуда река Ваги, словно каким-то образом из материнского лона порожденная, волнуясь, извергается в Океан» (Iord. Get. 17). Речь, видимо, идет о Ладоге и Неве, берега которых и в дальнейшем были восточными пределами тех земель, на обладание которыми претендовали скандинавы. За это говорит и то, что называемый Иорданом в связи с событиями IV в. народ thiudos (чудь, от готск. thiuda – «народ») помещен в местности Aunksis (финск. Auinsma или Aunuksenmaa – название р. Олонец), локализуемой в Восточном Приладожье (Браун 1899: 255).

С праславянами-венетами I–IV вв. из археологических культур можно соотносить (но необязательно приписывать только им) так называемые «постзарубинецкие памятники», культуру штрихованной керамики в Белоруссии, днепро-двинскую культуру и продолжающую ее тушемлинскую культуру, а также слагающуюся во II–III вв. на базе этих культур (при воздействии черняховской культуры) киевскую культуру поречья среднего Днепра и днепровского левобережья. Зона военной активности венетов на юге отмечена огромным пятном «археологической трудноуловимости» по обоим берегам Припяти и на среднем Немане (Macinskij 1974; Мачинский, Тиханова 1976: 67–82; Мачинский 1981: 32–37). Подобная зона «трудноуловимых» и плохо изученных памятников I–V вв. существует и на севере, в Приильменье.

Бурная эпоха конца IV – начала VII в. приводит к переселению большого количества праславян-венетов на запад и юг, за Вислу и в Подунавье. С конца IV в. из праславянского массива выделяется противостоящая готам антская группировка (пеньковская культура), а позднее (V–VII вв.) от Эгейского моря до южной Балтики складываются различные группировки славян, переживающие период кристаллизации своего самосознания и заметного социально-экономического развития.

В период 650–775 гг. отдельные группировки славян вновь возвращаются из Прикарпатья и Подунавья на северо-восток, иногда занимая лидирующее положение в среде праславяно-балтского населения лесной зоны. Их расселение улавливается в распространении подунайского женского убора, в изменении конструкции печей и техники изготовления посуды в конце VII в. в Среднем Поднепровье, в распространении подунайских пятилучевых (и производных от них семилучевых) височных колец и сельскохозяйственных орудий прогрессивных южных типов вплоть до верхнего Поднепровья в VIII–IX вв. (Мачинский 1981; Щеглова, доклад 13.12.1984; Минасян 1982). Этот процесс, завершающийся выходом южных переселенцев в Приильменье, и создает к концу VIII в. от Подунавья до Поволховья ту относительно однородную и развитую этносоциальную среду, в которой и начинается (при участии иных этносов) вызревание раннегосударственных структур.

* * *

Наиболее подробные сведения по истории Северной Руси IX–X вв. содержатся в русских летописях, которые можно разделить на три группы. Первая – это Новгородская первая летопись младшего извода (НПЛм), сохранившаяся в нескольких списках XV–XVIII вв. и содержавшая в начале своем свод, начатый (как принято считать после исследований А. А. Шахматова) в 1090-х гг. в Киеве (так называемый Начальный свод) и позднее, в 1110-х гг., легший в основу различных редакций киевско-переяславского свода «Повести временных лет» (ПВЛ). НПЛм сохранила в своем составе, так же как и старший ее извод (НПЛс), фрагменты более раннего новгородского свода, составленного около 1050 г. и вобравшего в себя как собственно новгородскую письменно-устную историко-фольклорную традицию, так и данные первого киевского свода 1037–1039 гг.

Вторая группа – это различные списки ПВЛ: древнейший Лаврентьевский 1377 г. (Л), Ипатьевский (И), Радзивилловский (Р), Московско-Академический (А), Троицкий (Т), Летописец Переяславля Суздальского (ЛПС) и др. ПВЛ базируется на Начальном своде, но, кроме того, содержит сведения о Северной Руси, отсутствующие в НПЛм.

Третья группа – это различные списки типа Софийской первой (CI), Новгородской четвертой (HIV) и Новгородской пятой (HV) летописей, содержащие в начале своем текст ПВЛ, в который, однако, вкомпоновано и вступление к НПЛм. Эти летописи также содержат ряд оригинальных сведений по новгородской истории IX–XI вв., восходящих к весьма архаичной новгородской устной и письменной традиции.

Кроме того, бесценные данные по русской истории IX–XI вв. содержатся в «Истории Российской» В. Н. Татищева, пользовавшегося несохранившимися списками (Раскольничий – PACK, Иоакимовская летопись – ИО и др.).

ПВЛ дает весьма подробную и подтверждаемую иноземными свидетельствами этнокарту Центральной в Северо-Восточной Руси. На Северо-Западе же мы имеем зияющую пустоту вокруг «словен», которые пришли с Дуная и «седоша около езера Ильмеря <…> и сделаша град и нарекоша и Новъгород»[7]7
  ПВЛ 1950а: 11. Есть основания считать, что рассказ ПВЛ о расселении славян с Дуная, «где есть ныне Угорьска земля и Болгарска», был записан не позже начала XI в. (так как в 1018 г. «Болгарска земля» надолго вошла в состав «Греческой земли») и содержался уже в раннем новгородском летописании, поскольку в этом рассказе о словенах ильменских сказано больше, чем о других этногруппах славян, а в ПВЛ по CI, HIV, HV еще и прибавлено: «и посадиша собе старейшину Гостомысла».


[Закрыть]. Правда, не любящие пустот историки часто понимают свидетельство ПВЛ расширительно, щедро отводя словенам ильменским все пространство от верховий Западной Двины до Ладоги и от Чудского озера почти до Белого. Однако смысл и стиль историко-географических экскурсов ПВЛ не дают никаких оснований для такой трактовки. Создатели ПВЛ, отмечавшие расселение этногрупп по одной или нескольким большим или малым рекам, в их низовьях или верховьях, не забывшие указать, что второстепенная этногруппа меря жила на двух малых озерах – Клешине и Ростовском, не могли бы не отметить (если бы это имело место в действительности), что словене поселились по всему течению таких известных им рек, как Ловать и Волхов, по берегам таких озер, как Чудское и Ладожское. Поэтому свидетельство ПВЛ следует понимать буквально: словене первоначально, т. е. до середины IX в., жили именно около Ильменя, причем, как давно стало ясно из исторических и физико-географических данных, в основном заселяли его западное и южное побережье (Насонов 1951: 75). Видимо, верхний Волхов и нижняя Ловать были восточной границей их плотного расселения и словене не занимали сколько-нибудь значительного пространства по их течению, иначе это было бы отмечено. Ближайшими соседями словен при этом оказываются кривичи верхней Волги, весь на Белоозере, чудь на побережье Балтики и летьгола западнее Великой. Кто же населял Южное Приладожье[8]8
  Единственный текст, помещающий словен в Приладожье в IX в., – это вариант ПВЛ по И, Р, А: Рюрик, Синеус и Трувор «приидоша к Словеном пьрвое и срубиша город Ладогу и седе старейший Ладозе Рюрик <…>. По двою же лет <…> прия Рюрик власть всю один и пришьд к Илмерю и съруби город (городок) и прозваша и Новъгород». Текст этот, как считал А. А. Шахматов, появился при последней редакции ПВЛ, последовавшей после поездки ее автора в 1114–1116 гг. в Ладогу, где он и услышал ладожский вариант «сказания о призвании князей». Этот вариант противоречит утверждению НI м и первых редакций ПВЛ об изначальном основании Новгорода словенами и о том, что Рюрик изначально «сел» в Новгороде. Естественно, в 1114–1116 гг. среди населения Ладоги уже преобладали потомки словен, что и позволило летописцу считать, что Рюрик «сел» в Ладоге среди словен. В любом случае текст говорит не о первоначальном заселении, а о ситуации после изгнания насильников-варягов в 862 г., когда Ладога действительно могла быть захвачена словенами.


[Закрыть], Восточное Причудье, бассейны Великой, Ловати и Мсты – из ПВЛ неясно.

Правда, среди называемых ПВЛ этногрупп Северо-Запада, платящих дань Руси, имеется одна, с трудом поддающаяся локализации. В наиболее древнем списке Л этногруппа эта именуется норова. Список Т дает этноним морава, возникший под влиянием книжных ассоциаций с дунайской моравой, но в целом, если учитывать обычное смешение м и н при передаче финских топонимов, подкрепляющий реальность варианта Л. Списки Р, А дают чтение нерома. Поскольку речь явно идет о северо-западной этногруппе, авторитетными могут считаться варианты новгородских летописей. CI, HIV, HV дают формы морова, морева, морава. Видимо, этноним этот реально бытовал в вариантах норова, морова, морева (и близких к ним), находящих подтверждение в этнотопонимии Северо-Запада XII–XV вв. Форма нерома также правомочна. По А. И. Попову, этот этноним образован от финского noro, «низкий», «низменный», «болотистый» (Попов 1973: 97). В ЛПС читается: «нерома сиречь жемоить». По мнению А. И. Попова, это перевод с одного языка на другой, так как финское noro однозначно с балтийским žemas («низкий», «низменный»). Однако из текста ЛПС, который «имеет вставки на основании иногда домыслов летописца, а иногда на основании фольклорных данных» (см. комментарий Д. С. Лихачева к ПВЛ 1950б: 159), нельзя заключить, что под именем таинственной норовы/моревы/неромы скрывается литовская жмудь. Ни в одном известном мне источнике жемаить/жмудь не именуется нерома/норова, да и непонятно, зачем славянам называть финским именем группу балтов, живущую в окружении других балтов. Жмудь вообще не упоминается в связи с русской историей IX–XIII вв., и есть основания считать, что в русских летописях и жемайты (нижние) и аукшайты (верхние) скрываются в это время под общим именем литва. Отождествлению неромы со жмудью в ЛПС следует придавать не больше значения, чем синонимическому употреблению в ЛПС имени татары по отношению к печенегам и половцам.

Таким образом, норова/морева – этногруппа, рано переставшая быть самостоятельной силой в русской истории, может быть локализована в первую очередь путем анализа того «списка народов», в котором она упомянута, и сопоставления этого «списка» с другим, близким ему и также помещенным во вводной части ПВЛ. Вот эти «списки»:

«В Афетове же части седять русь, чюдь и вси языци: меря, мурома, весь, моръдва, заволочьская чюдь, пермь, печора, ямь, угра, литва, зимегола, корсь, летьгола, любь»;

«А се суть инии языци, иже дань дають Руси: чюдь, меря, весь, мурома, черемись, моръдва, пермь, печера, ямь, литва, зимигола, корсь, норова, либь».

Оба перечня чрезвычайно архаичны и явно севернорусского происхождения. В числе данников не упомянуты хазары, платившие дань Киеву после русских походов 965–968 гг. Очень показательно, что в обоих перечнях не упомянуты ятвяги, ставшие данниками Руси не позднее похода Владимира в 983 г. из Киева, но известные на Руси и раньше (см. имя Явтяг в договоре Руси с греками 945 г.), но названа корсь (курши), о прямых отношениях которой с Русью неизвестно ничего. Перечни восходят к реальности IX – сер. X в. и имеют точкой отсчета, видимо, Ладогу или Новгород. Перечень этногрупп в первом «списке» начинается с северо-запада Северной Руси, где сидела чудь (а рядом с ней, видимо, русь), затем перечисляются народы Верхнего Поволжья (меря, мурома, весь, мордва), затем – дальнего севера и северо-востока (заволочская чудь, пермь, печора, ямь, угра) и после этого, минуя южное пограничье, заселенное смоленскими кривичами, не подчинявшимися Руси до 882 г., обзор переносится на юго-запад от Северной Руси. Здесь с востока на запад перечислены три этногруппы, жившие к югу от Западной Двины и на Балтике, – литва, зимегола, корсь. В заключение перечня, как бы завершая описанный круг, перечисляются (вновь с востока на запад) живущие на запад от Руси, по Западной Двине и севернее ее, летьгола, любь, соседящие с юга с чудью.

Того же порядка (если отвлечься от некоторых частных расхождений) придерживается и второй «список». Только в нем после литвы, зимеголы, корси названы норова, либь, т. е. норова названа на месте летьголы. Поскольку вся область по Западной Двине и южнее была занята другими этногруппами (кривичи, полочане, селы, литва, зимегола), то остается предположить, что норова – то же, что летьгола (для чего нет оснований), либо что она жила восточнее либи (ливов) и летьголы (которые к западу от Великой, по археологическим данным, жили чересполосно) (Седов 1982: 48–49, карта 8) и по соседству с чудью; иными словами, норова населяла этнически «пустую» (по ПВЛ) область в бассейне Великой и в Восточном Причудье. На северном пограничье этой области существует река, известная с XIII в. под названием Норова/Нерова/Нарова, а у истоков всей озерно-речной системы Причудья имеются р. Неровка (приток Исы), озеро Нарова в верховьях Великой и несколько севернее – озеро Норовец[9]9
  Приношу благодарность А. С. Герду и А. А. Александрову, указавшим мне на эти топонимы.


[Закрыть]. Видимо, этноним норова в одинаковых формах отпечатался в гидрони-мии на северных и южных границах древнего этноса. Остаточные следы присутствия этого этноса улавливаются вплоть до XV в. Речь идет о норовлянах – рыболовах, отмечаемых на Норове с XIV в. псковскими летописями (ПСЛ) и получившими вторичное территориальное наименование, производное от названия реки. Летопись повествует о смуте, охватившей Псковскую землю на два года (1484–1485 гг.), когда были арестованы посадники и казнены смерды, похитившие очень важные грамоты. В 1485 г. «прилучися некоему попу у норовъскых смердов чести грамоти; и наиде тую грамоту, како смердам из веков вечных князю дань даяти и Пскову и всякии работы урочныи по той грамоте им знати. А о тои грамоте смердьм всей земли смятенье бысть, что они, потаивше грамоты, не потягнуша на свои работы, а псковичам не сведущим о них, како от начала бысть» (ПЛ 1941: 99–100). Эти «норовъские смерды», «от начала» и «из веков вечных» обязанные «дань даяти» Пскову и князю, видимо, прямые потомки «норовы» ПВЛ. Реальность существования потомков «норовы» в XV в. и на Новгородчине, в верхнем Полужье, подтверждается тем, что в Новгородской писцовой книге 1498 г. в Петровском и Передольском погостах упомянуты «волостка за ним Родивоновская Норовова», «великого князя деревни Алексеевские Норовова», «деревни… Гавриловские Норовова», «деревни – Богдановские Норовова», «деревня Госткина Гавриловское Есипова сына Норовова» (НПК 1905: 23, 25, 29).

Отметим, что в треугольнике, означенном истоками р. Нарвы (Норовы), верховьями Великой и верхним Полужьем, в VI–IX вв. распространена одна археологическая культура – культура псковских длинных курганов; видимо, именно с этой культурой, соседящей с востока со словенами, а с запада – с летьголой, ливами и чудью, и следует сопоставлять летописную норову.

Широко распространено основанное на недоразумении мнение, что новгородские летописи называют жившую в Эстонии чудь ереву – неревой. На самом деле древнейшие новгородские (НПЛс, НПЛм) и псковские летописи согласно сообщают о походе Мстислава в 1214 г. «на чудь на ереву», жившую, видимо, в той области Эстонии, которая у Генриха Латыша и в немецко-ливонских актах называется Jerwia, Jerwa (от эст. järvi – «озеро») (Попов 1973: 70; 1981: 99). Лишь в некоторых летописях сообщается о походе «на чудь на нереву». Однако эта путаница имеет свой смысл: она отражает общее представление о том, что этноним нерева норова связан с областями к западу от Новгорода. Наличие западнее Новгорода, в верхнем и среднем Полужье, д. Неревицы, д. Моровино, оз. Мерево и д. Мерево (Мериво) говорит о том, что нерева/мерева – это лишь вариант этнонима норова/морева.

То, что такой вариант этнонима был издревле известен в Новгороде, подтверждается топонимом «Неревский конец» (с XI в.), а также тем, что НПЛм, НПЛс под 1145 и 1167 гг. упоминают новгородского воеводу Неревина и его детей, новгородского посадника 1175–1180 гг. Завида Неревиница и Гаврила Неревиница. Имя Неревин явно образовано от этнонима нерева, как Чудин от чудь, Торчин от торки. По происхождению эта знатная новгородская фамилия могла быть связана с верхнелужской норовой/неревой, но необязательно, так как подобные этнотопонимы известны и к востоку от Ильменя. В частности, неожиданное появление воеводы Неревина, в 1145 г. удачно возглавившего поход новгородцев в Галичскую землю, возможно, связано с событием, происшедшим за два года до этого. Приглашенный в 1142 г. на новгородский стол князь Святополк в 1143 г. «оженися… Новегороде, приведе жену из Моравы межи Рожеством и Крещением» (НПЛ 1950: 27). Этот факт начиная с С. М. Соловьева обычно трактовался как брак с княжной из подунайской Моравии. Один В. Н. Татищев резонно заметил: «Княжна из Моравии какая бы была, неизвестно, ибо тогда в Моравии князей не было» (Татищев 1963: 268). Известно, что многие князья, княжившие в Новгороде в XII в., были женаты на дочерях новгородских бояр. Биография Святополка делает крайне маловероятным его брак на княжне с Дуная. Отсидев год в заточении в Берестове, приглашенный новгородцами Святополк был наконец отпущен к ним великим князем Всеволодом, но на пути к Новгороду узнал, что там уже княжит Ростислав. Он остановился в Торжке и лишь по изгнании Ростислава сел в Новгороде, переживавшем тогда трудности с подвозом продовольствия (Татищев 1963: 153, 154, 156, 158). В этих условиях естественным представляется брак на дочери кого-то из земских бояр, обладавших особыми возможностями по части подвоза хлеба. В данном случае это мог быть боярин из волости, именуемой Норова/Морева/Нерева, превратившейся в книжной интерпретации в Мораву. Не в связи ли с этим в Новгороде появляется воевода Неревин, сын которого в 1175 г. становится посадником? Из Торжка Святополк мог ехать либо волжским, либо Мстинским путем, и на обоих путях в XII–XV вв. еще существовала своя Морева.

На пути с верхневолжья на текущую в Ильмень р. Полу существовала волость Морева, впервые упомянутая под 1229 г. и хорошо известная по писцовым книгам конца XV в. как «волость великого князя Морева», или «рядок Морева Руса», во главе которой стоит «волостель». Расположена она на впадающей в р. Полу р. Морева/Моревка; населенные пункты именуются Усть-Марево, Верх-Мирева, погосты Никольское и Успенское Морево, деревня на Выдомере и т. д. В «Списке русских городов», составленном в конце XIV в., упомянут г. Морева, – вероятно, г. Морево или Новая Руса в этой же «волости» (НПЛ 1950: 275, 477; НПК 1862, т. II: 703, 723; Неволин 1883: 177; НПЛ 1950: 455; Тихомиров 1932). Не отсюда ли родом жена Святополка?

На Мсте существовало селение Белая, впервые названное под 1200 г., а к XIV–XVII вв. превратившееся в г. Белая. В «Списке русских городов», наряду с г. Морева, имеется г. Белая Морева, видимо соответствующий г. Белая и находившийся при впадении в Мсту р. Белая, на которой расположено с. Моревское (НПЛ 1950: 45, 239, 423, 463, 476; НЛ 1879: 359, 360, 409, 415; Седов 1970: 252). В круг ранней «норовско-моревской» топонимии с осторожностью включим и г. Моравиин на Ловати, упомянутый в НПЛ под 1234 г.

Итак, этногруппа норова/морова/морева/нерева/мерева/нерома, платившая дань Северной Руси в IX в., оставила заметные следы как в этнотопонимии XII–XV вв., так и в топонимии современной. Ее локализация на р. Великой и в Восточном Причудье несомненна. Если же нанести на карту все этнонимы и топонимы, выявленные выше в источниках, отражающих реальность IX–XV вв., можно увидеть, что они широким полукругом охватывают оз. Ильмень с запада, юга и востока, нигде не подходя к нему вплотную. Все топонимы ложатся в зону распространения классических памятников той культуры V–VIII в., которая сейчас выявлена в бассейне Мсты вплоть до окрестностей г. Боровичи не менее ярко, чем на Великой (Носов 1981: карта на с. 48), и которую поэтому целесообразно называть культурой длинных псковско-боровичских курганов; отдельные памятники продолжают эту традицию и в IX–X вв. Видимо, первичное формирование и распространение этой культуры в V–VII вв. не захватило по каким-то причинам собственно Приильменье. Когда в VIII в. Приильменье заселили пришедшие с юга словене, оказалось, что носители культуры длинных псковско-боровичских курганов, известные словенам под именем норова/морева, как бы полумесяцем окружают зону расселения словен с запада, юга и востока. Более того, небольшая группа курганов этой культуры возникает около V в. и севернее Ильменя, в микрорайоне Ладоги (Лебедев, Седых 1985: 20–23). Потомки норовы позднее славянизировались, а отдельные ее группы существовали под собственным именем до XV в. (рис. 1).

* * *

По мнению А. А. Шахматова, разделяемому большинством исследователей, в начальной части НПЛм сохранился самый архаичный вариант рассказа о начале русской государственности (Шахматов 1908). Среди разнообразных сведений по истории Киева и Руси там имеются два отрывка явно древнего новгородского происхождения: первая фраза летописи и рассказ о призвании Рюрика в Новгород и о захвате его сыном Игорем Киева.

Проанализируем вводную фразу:

Временник еже есть нарицается летописание русских князей и земля, и како избра бог страну нашу на последнее время, и грады начата бывати по местом, преже Новгородчкая волость и потом Кыевская и о поставлении Киева, каково имя назвася Киев (НПЛ 1950: 103, 431, 511).

Очетливое сопоставление Новгородской и Киевской «волостей» как главных в Русской земле, временно́й приоритет Новгородской, где раньше «грады начаша бывати», при признании значения Киева, – все это указывает на княжение в Новгороде Владимира Ярославича (1036–1052 гг.) как на время появления этого пассажа. Это подтверждается параллелизмом между ним и отрывком из послесловия к Остромирову Евангелию, где сказано, что оно было написано в Новгороде в 1057 г.: «…Изяславу же кънязу тогда предържашу обе власти, и отца своего Ярослава и брата своего Володимера. Сам же Изяслав кънязь правляаше стол отца своего Ярослава Кыеве, а брата своего стол поручи правити близоку своему Остромиру Новегороде». В обоих случаях речь идет о двух почти равноправных волостях (властях), в каждой из которых (по второму тексту) – свой «стол»: ситуация, реальная в 1036–1052 гг. и упраздненная к 1057 г. Вслед за фразой, видимо некогда начинавшей Новгородский свод около 1050 г., в НПЛм идет, вопреки обещанному, помещенный на это место позднее рассказ о Киеве, о создании Киева, о киевских событиях, о вокняжении Аскольда и Дира. И лишь после этого летопись вновь возвращается к «новгородской волости» и повествует об обещанном – о появлении здесь первых русских князей и о создании городов.

Отметим различия между киевским (ПВЛ) и новгородским (НПЛм) вариантами «сказания о призвании князей». В ПВЛ на севере названы живущие вдоль балто-волжского пути чудь, словене, меря и кривичи, а в приглашении князей участвуют чудь, словене, кривичи (упоминание веси сомнительно). В НПЛм главным действующим «лицом» оказывается неизменная триада: «словени, кривици, мере». Как убедительно показал А. А. Шахматов, появляющаяся в НПЛм в отдельных эпизодах «чудь» представляет позднейшую вставку, возникшую, возможно, под влиянием киевской версии. По ПВЛ, Рюрик изначально «сел» в Ладоге (а затем «пересел» в построенный им Новгород) или в Новгороде, а братья его сели на Белоозере и в Изборске; по НПЛм, все три брата сначала приходят в Новгород, уже существующий, где Рюрик и «сел». Рассказ НПЛм завершается утверждением, что новгородцы «до днешняго дни от рода варяжска», естественным для времени Владимира Ярославича, который по отцу частично, а по матери полностью был сам «от рода варяжска». В ПВЛ устранено выражение «до днешняго дни» и прибавлено, что новгородцы «преже бо беша словени».

Никак нельзя согласиться с утверждением А. А. Шахматова, что фраза «и от тех варяг <…> прозвашася Русь» является позднейшим исправлением, так как якобы жители Новгородчины в древности не называли себя русью. Его поправка «прозвашася варяги» неприемлема. Кроме того, А. А. Шахматов в одной из последних работ сам опроверг свою аргументацию, убедительно показав, что «остров русов», известный из сочинений Ибн Русте и Гардизи, отражающих реальность IX – начала X в., находился в Приильменье. В другой работе он обратил внимание на то, что псковичи и новгородцы еще в 1060 г. именовали себя «русью» (Шахматов 1908: 291; 1919). Как известно, Константин Багрянородный отчетливо свидетельствует о существовании в середине X в. особой, отличной от среднеднепровской, северной «Внешней Руси» с центром в «Немогарде», где правил «Сфендослав сын архонта Ингоря». Позднее в Новгороде правит сын Святослава Владимир, а его брат Ярополк только после изгнания Владимира и захвата Новгорода может считать, что он властвует «един в Руси» (ПВЛ 1950а: 54). Из всего этого, а также из вводной фразы НПЛм и «рассказа о призвании» по НПЛм и по ПВЛ явствует, что «Северная Русь» с центром в Ладоге, а с 860-х гг. в Новгороде была реальностью вплоть до середины XI в. и обладала (как узнаем из послесловия к Остромирову Евангелию) своим особым, отличным от киевского «столом».

Сопоставление вводной фразы и «рассказа о призвании» НІм убеждает, что речь идет в нем о призвании русских князей «новгородстими людьми», жителями «Новгородской волости», о взаимодействии четырех этносов: «новгородских» словен, кривичей, мери и пришлых варягов, от коих «прозвашася Русь» и «суть новгородстии людие <…> от рода варяжска». Тема Новгорода и варяжская тема являются двумя стержнями, пронизывающими рассказ и соединяющимися в концовке его. Рассказ построен на соотнесенности трех триад: три этноса призывают трех братьев-варягов (Рюрик, Синеус, Трувор), которые «садятся» в трех местах, два из которых – города (в Новгороде, на Белоозере, в Изборске). Элементы фольклорности отнюдь не исключают соответствия предания (в общих чертах) исторической правде: территориально-политическая триадность была присуща Новгородчине и в XI–XII вв. Поскольку до сообщения о призвании сказано, что этносы-автохтоны «начаша владети сами собе и городы ставити», заключаем, что места-города, где сели братья, являются политическими центрами трех этносов. Местные этносы в предании всегда перечисляются в одном порядке: «словене, кривичи, мере». По законам фольклорного соответствия соединяем первые, вторые и третьи элементы триад и получаем: Рюрик «седе в Новгороде» у словен, Синеус – «на Беле озере» у кривичей, Трувор – «в Изборске» у этногруппы, именуемой в списках НПЛм чаще всего «мере».

Первая связка не вызывает сомнений в исторической вероятности; вторая и третья представляются бессмыслицей, если исходить из локализации кривичей, мери и Белоозера по ПВЛ. Но приведенные данные извлечены не из ПВЛ, а из древнейших пластов новгородского летописания, повествующих о «новгородчкой волости». А кривичи, локализуемые ПВЛ в верховьях Днепра, Двины и Волги, меря, помещаемая у Ростовского и Клещина озера, и Белоозеро находились в X–XIII вв. вне пределов Новгородской земли; Белоозеро, в частности, всегда тяготело к Ростову.

Для того чтобы понять связку «Синеус на Белоозере у кривичей», выясним, не было ли большого «Белого озера» в пределах Новгородчины. Поскольку стержнем предания является варяжская тема, да в записано оно было, когда в Новгороде и Ладоге сидели князь и воевода «от рода варяжска», обратимся к скандинавским источникам. В «Хронике Эрика», созданной в 1320–1335 гг. на основании свидетельств очевидцев, повествуется о походе шведов в 1300 г. на Неву и Ладожское озеро, и при этом последнее дважды названо Белым озером (Рыдзевская 1978: 115). Других ранних наименований Ладоги в скандинавской традиции нет. Именование Ладожского озера Белым говорит о том, что к XIII в. оно было у шведов традиционным. Обращает на себя внимание преувеличенное представление участников похода о размерах Ладоги и употребление в хронике некоторых слов, заимствованных из карельского языка. По мнению Рыдзевской, которая отмечает, что «в Западном Приладожье есть несколько местных названий, производных от финского valkea – „белый“», Белое озеро в Хронике Эрика могло быть каким-то утраченным впоследствии (скорее всего, карельским) названием Ладожского озера (Рыдзевская 1978: 120).

Не просто обстоит дело с «Белоозером» и в русской традиции. Строго говоря, мы не знаем, какое поселение и озеро подразумеваются в сообщении ПВЛ: «Первии населници… в Белоозере весь». Как недавно напомнил Б. А. Рыбаков, в основе «сказания о призвании» лежит варяжская легенда, и даже сами имена Трувор и Синеус могут быть осмыслением непонятных шведских словосочетаний (Рыбаков 1982: 298–299); так что и «Белоозеро» может оказаться Ладожским озером, которое шведы называли Белым. Известно, что вепсы, по доминирующему мнению – потомки веси, в XIX в. жили преимущественно в бассейне озер Ладога и Онего, а не на шекснинском Белоозере. Более того, в писцовой книге Вотской пятины 1500 г. в Карелии означен ряд деревень по р. Вепсея, а рядом с ней, на шведском рубеже, – Белое озеро (кар. Valkea jarvi). Вепсея, вероятно, соответствует впадающей в Вуоксу р. Сая на карте К. А. Неволина, а Белое озеро – одно из озер бассейна Вуоксы, соединенных протоками с Ладожским. По мнению А. И. Попова, весь-вепсы могли жить первоначально на Белом озере в Приладожье (Неволин 1883: карта; Попов 1973: 81).

На карте Северной Европы, изданной в 1532 г. Я. Циглером, в Восточной Прибалтике изображено озеро Albus lacus (Белое озеро), соединенное с Балтикой короткой рекой и дающее исток Борисфену. Это несомненно Ладожское озеро, соединенное с Балтикой короткой Невой и являющееся началом древнего пути «из варяг в греки», основной водной магистралью на котором был Днепр (Борисфен).