Текст книги "Скифия–Россия. Узловые события и сквозные проблемы. Том 2"

Кратковременное пребывание Рюрика в Ладоге окончилось переносом центра протогосударства в Приильменье, где и сложился тот домен «великого князя» или «кагана» Северной Руси, который стал известен на западе как Хольмгард, а на востоке как «остров русов», среди полиэтнического военно-торгового населения которого персидское землеописание X в. отмечает «группу сакалиба» (словен) и «группу моровват» (норова/морова?) (Новосельцев 1965: 399). После событий 860-х гг. усиливаются (судя по археологическим данным) связи Руси с Балтикой, в том числе со славянским Поморьем и Аландами.

Качественно новый этап в развитии русского протогосударства начинается после смерти Рюрика в 879 г., с правления Олега, князя-жреца, сосредоточившего в своих руках светскую и отчасти сакральную власть, принявшего вместе с «пришлой русью» местную славяно-русскую религию, основанную на культе Перуна и Велеса. Олег активно включал в состав своих дружин новые группы словен и кривичей.

Широкое распространение обряда захоронения в сопках происходит, видимо, в середине IX–X в., и характеристика их «как могильных сооружений формирующегося древнерусского населения» (Кирпичников и др. 1981: 4) Северной Руси представляется в основном верной.

В 882 г. Олег и Игорь присоединяют к Северной Руси Смоленск, а затем переносят столицу в Киев, объединяя владение Северного и Южного русских протогосударств. С этого момента начинается сложение единого Русского государства, уже в начале X в. выступающего как серьезный политический и торговый партнер Византийской империи.

* * *

Итак, в легенде, записанной не позже 1052 г., отражено изначально трехчастное членение Новгородской земли, претендовавшей на самостоятельный княжеский «стол» в Новгороде, на то, чтобы Новгород был второй столицей Руси. Эта претензия выражена в строительстве в Новгороде в 990-е гг. своими силами деревянной Софии, уподоблявшей Новгород Царьграду, эталону «стольного города». В конце X – начале XI в. появление в Пскове князя Судислава и в Ладоге ярла Рогнвальда, родича великой княгини Ингигерд, временно разрушило триединство Новгородчины. Оно восстанавливается в 1036 г., когда одновременно с посажением «на стол» в Новгороде старшего сына Владимира Ярослав сажает «в поруб» псковского князя Судислава, а управляющий Ладогой сын умершего Рогнвальда Эйлиф уже не может равняться с Владимиром. Около 1050 г. создается новгородский летописный свод, вобравший более древние новгородские и киевские летописные (и иные) записи и сказания; в это же время воздвигается каменная новгородская София. Надежда на новгородский «стол» рушится после почти одновременной смерти Ингигерд (1050 г.), Владимира (1052 г.), Ярослава (1054 г.). Новгород превращается во владение Киева, киевский князь Изяслав «сажает» здесь посадника Остромира. Сын Владимира Ростислав вынужден в 1066 г. бежать в далекую Тмутаракань, однако своего первого сына, родившегося около 1056–1066 гг., называет Рюрик, как бы заявляя этим свои права на новгородский «стол» и обнаруживая знакомство со сказанием о призвании Рюрика. В это же время обретает известную самостоятельность Ладога, где не позже 1030 г. родился брат Эйлифа Стенкиль, в 1060–1066 гг. король Швеции. Триединство Новгородчины полностью восстанавливается в конце XI – начале XII в. при Мстиславе, сыне Владимира Мономаха. Новое триединство выступает в политических событиях 1132–1136 гг., когда все основные решения принимаются новгородцами, псковичами и ладожанами совместно. В середине XII в. в Ладоге, Новгороде и Пскове ведется бурное церковное строительство, связанное с именем архиепископа Нифонта. В этих условиях в 1130–1180-е гг. вновь развивается новгородское летописание, органично включающее и новгородскую летописную традицию первой половины XI в., сохранившую уникальный вариант сказания о зарождении русской государственности.

Северная Русь, Русский Север и Старая Ладога в VIII–XI вв. [11]11
  Культура Русского Севера / Отв. ред. К. В. Чистов. Л.: Наука / Ленинградское отделение, 1988. С. 44–58 (совместно с А. Д. Мачинской).


[Закрыть]

Огромная историко-культурная область, именуемая «Русский Север» и окончательно сложившаяся в XIV–XVI вв., в период массового расселения русских на северо-восток, ограничена на севере и востоке отчетливыми природными, а на западе – историческими рубежами. Южная же граница Русского Севера менее определенна и для различных периодов может проводиться по-разному. Для периода начального (преимущественно торгово-даннического) освоения этой области Русью (середина VIII–XI в.) ее целесообразно проводить по южной кромке сплошной тайги, поскольку природная зональность в те времена была важным фактором, определявшим тип хозяйства, а через это отчасти и этнический состав населения (Бернштам 1978: 10, 20–26). Проведем границу от Невы к месту слияния Мологи и Волги, затем по левому берегу Волги чуть южнее устья Унжи и оттуда прямо на восток до Урала по 57° с. ш. К югу от этой границы остаются северные островки черноземов в Прикамье, серые почвы Суздальского ополья и дерново-карбонатные почвы Ижорской возвышенности, служившие в X–XII вв. базой для развития пашенного земледелия, навыки и орудия которого были принесены в VIII–IX вв. в лесную зону переселенцами с юга и запада. У очерченной границы остановилось в VIII в. массовое «стихийное» расселение славян и славяно-балтов (словене в Приильменье, кривичи на верхней Волге); освоение тайги и северных поморий могло совершаться уже лишь с опорой на новые, раннегосударственные социальные структуры, которые и складываются в середине VIII–IX в. в Северной Руси.

Историко-географические понятия «Русский Север» и «Северная Русь» отнюдь не тождественны. Под Северной Русью (для периода середины VIII–XI в.) подразумевается северная часть основной территории Древнерусского государства, ограниченная на карте линией, соединяющей южные побережья Белого и Ладожского озер, Невы и Финского залива, проходящей по Нарве, через Чудское озеро и по западной окраине бассейна Великой, затем на восток чуть севернее Западной Двины, по Клязьме до впадения Нерли и далее на север до Белоозера. Эта область, ле-жащая на водных путях из Балтики на Дон и Волгу, в IX в. объединяется в пределах севернорусского протогосударства, а с конца IX в. входит в состав Русского государства с центром в Киеве. В X – середине XII в. здесь слагаются два субгосударства – Новгородская земля и Ростовская земля (позднее – Владимиро-Суздальское княжество). С середины XII в. князья и население этих земель проводят интенсивное освоение и заселение Северо-Востока Европы, который в XV–XVI вв. окончательно включается в состав Русского централизованного государства и таким образом получает уже все основания именоваться «Русским Севером». В более раннее время (VIII–XI вв.) область Русского Севера (который тогда был «русским» более потенциально, нежели реально) и основная территория Северной Руси перекрывались лишь частично в своем пограничье. При этом только два города Северной Руси (из достоверно существовавших в IX–X вв.) находились одновременно и в области Русского Севера: Белоозеро и Ладога, получившая в 1704 г. название Старая Ладога, в котором для археолога воплощена уникальная для Руси древность этого городского центра, патриарха русских городов.

Протогород Ладога/Альдейгья, как явствует из новых исследований, возникает в середине VIII в. и является древнейшим центром того таинственного археологического единства, которое именуют «область распространения сопок», или «культура сопок» (Корзухина 1961; Давидан 1976; Кирпичников 1985; Петренко 1985; Рябинин 1985; Черных 1985). Сопками же называют большие крутобокие курганы VIII–X вв. (изредка и XI в.) высотой 2–12 м, расположенные (группами и в одиночку) обычно вдоль края второй надпойменной террасы, распространенные в Ильмень-Волховском бассейне, в бассейнах Верхней Луги, Верхней Западной Двины, Мологи, Великой и Сяси и содержащие погребения (как правило, по обряду трупосожжения) с небогатым погребальным инвентарем.

Уже в течение ста лет исследователи пытаются определить, какая человеческая общность хоронила своих умерших в сопках; при этом споры развертывались преимущественно вокруг этнической атрибуции сопок, в которых разные исследователи видели погребальное сооружение то славян, то скандинавов, то финнов, то смешанного населения (сводка мнений в статье: Петренко 1985: 123). В ряде работ 1981–1986 гг. группа исследователей склоняется к мнению, что древнейшее (сложившееся в VIII–IX вв.) волховское ядро культуры сопок соответствует не столько чисто этнической общности, сколько качественно новому для этих мест этнополитическому единству – летописной северной «руси», севернорусскому протогосударству, в рамках которого на полиэтничной основе при все возрастающей роли славянского компонента и возникла первичная завязь русской государственности и одновременно северо-западной ветви древнерусской народности (Мачинский 1981; 1982; 1984а; 1984б; 1986; Кирпичников, Лебедев, Дубов 1981; Давидан, Мачинская, Мачинский 1985).

Отлив части славян из Подунавья и Прикарпатья на северо-восток в VII–VIII вв. в связи с вторжениями авар, болгар, византийцев, волохов и франков, отлив в середине VIII в. на север славян Среднего Поднепровья, вызванный перемещением на запад населения Алании и Хазарии, бежавшего от угрозы подчинения халифату и исламизации после похода Мервана 737 г., – все это привело к перемещениям и перегруппировкам и в среде балтославян зоны смешанных лесов. В середине VIII в. славяне и балтославяне достигают на севере Волхова, где на «чудских» землях встречаются с торгово-военными экспедициями и поселенцами с побережий Балтики и Северного моря. Период полного мира и политических контактов между Хазарией и халифатом в 738–762 гг. приводит к тому, что к 750-м гг. прокладывается Балтийско-Каспийский торговый путь, на узловом участке северной ветви которого возникает полиэтничный торгово-ремесленно-сельскохозяйственный и административный центр Ладога, контролировавший как путь поступления меха бобра, таежного соболя и иных богатств Восточной Европы в Западную Европу (а отчасти и в страны халифата и Византию), так и обмен товарами между Передним Востоком и «Северным Средиземноморьем» (Балтика и Северное море). Рядом с Ладогой и возникают в VIII в. грандиозные погребальные сооружения – сопки.

После работ В. П. Петренко, Е. Н. Носова и В. Я. Конецкого стало очевидно, сколь различны сопки по конструкции и хронологии (Петренко 1985; Носов 1981: 42–56; 1985: 147–155; Конецкий, Носов 1985).

Ядро самого понятия «сопки» образуют выделенные В. П. Петренко «сопки типа III» – самые грандиозные по размерам и самые сложные по конструкции; к этому типу относятся и самые древние сопки, возникшие в VIII в., и наряду с этим около сопок именно этого типа (использовавшихся для погребений и в IX–X вв.) закладываются в Поволховье в XI в. грунтовые (христианские?) кладбища. Обрамляющая основание каменная круговая конструкция, наличие каменных сооружений внутри насыпи, многоярусность сооружения, высота в 6–12 м, уплощенность вершины – вот характерные черты сопок типа III. Сопки типа III или близкие к ним наиболее многочисленны в Северном Поволховье, хорошо представлены (хотя и не столь эффектны по размеру и конструкции) на Ловати и у истоков Волхова и спорадически встречаются в других районах «зоны сопок».

Сопки типа I (однородная насыпь без каменных конструкций, высотой 2–7 м) представляют собой, по В. П. Петренко, совсем иную погребальную (и этническую?) традицию, чем сопки типа III, хотя и сближаются с ними взаимовстречаемостью, топографией и размерами. Сопки типа II (однородная насыпь с грудой камней в центре основания, высотой 2–7 м) близки к типу I, хотя каменная конструкция роднит их с типом III. Сопки типов I–II представлены во всей области распространения сопок. Древнейшие сопки, возникновение которых достоверно датируется VIII в. или VIII–IX вв. (по В. П. Петренко, это сопки 5-III, 14-II, 17-IV), обнаружены лишь на Нижнем Волхове; во всех случаях, когда тип насыпи определим, они относятся к типу III (5-III, 14-II). Все сопки, раскопанные в других районах, датируются либо суммарно IX–X вв., либо X в., либо, особенно на востоке «зоны сопок» (Мста), даже XI в. При этом ни одна насыпь типа I–II не датирована ранее, чем суммарной датой IX–X вв.

Вообще «типы» сопок, выделенные В. П. Петренко, представляют скорее некоторые тенденции погребальной обрядности, обусловленные этносоциальной неоднородностью населения, а не четко разграниченные «типы» в строгом смысле. Возможно, ранним (VIII – середина IX в.) сопкам Нижнего Поволховья хронологически предшествует или отчасти синхронен грунтовый могильник с сожжениями у Никольского монастыря, датируемый стратиграфически не позднее IX в., а по инвентарю и обряду близкий могильникам тушемлинской культуры V–VII вв. (Акатово, Хотыща). Раннее погребение древнейшей сопки типа III в окрестностях Ладоги (14-II, по В. П. Петренко) археологически датируется (по деталям поясов, найденных в Прикамье вместе с монетами VII в.) в пределах второй четверти VII – третьей четверти VIII в., а реально, вероятно, синхронно древнейшим строительным горизонтам Ладоги, датированным временем около 750–770 гг. (Е3 нижний, по Е. А. Рябинину, I–II строительные ярусы, по С. Л. Кузьмину – А. Д. Мачинской) (Бранденбург 1895: 137–138, рис. 25, табл. VI; Петренко 1985: 143; Голдина 1985: 128–131; Рябинин, Черных 1988; Мачинский, Кузьмин, Мачинская 1986).

В конце следующего периода (Е3 средний, III стройярус, 770 – около 810 гг.) Ладога контролирует и верховья Волхова, где в начале IX в. уже существует поселение Холопий городок, на котором обнаружены керамика и вещи, аналогичные древнейшим ладожским. Четыре монетных клада, датируемых по последней монете от 805 до 811 г., зарытые на водном пути от Финского залива до Ильменя, свидетельствуют о серьезной военной опасности (набеги викингов?), возникшей около 810-х гг. Однако культура Ладоги преемственно и без особых изменений развивается до начала 840-х гг. (Е3 верхний, IV стройярус), когда после пожара в слое Е2 (V стройярус, 840–860-е гг.) ощущается усиление связей со Скандинавией (Носов 1976; Фомин 1982: рис. 4; Мачинский 1984б; Рябинин, Черных 1988); около середины IX в. рядом с Ладогой возникает норманнский могильник в урочище Плакун и заселяется район будущей «Варяжской улицы».

Наличие греческой надписи и рун, характерных для салтовской культуры Подонья в Петергофском кладе (805 г.) и скандинавских рун в поволжских кладах (Угодичи, 813 г., Элмед, 821 г.) в сочетании с находками арабских монет (начиная со стройяруса I) и салтовских вещей (со стройяруса III) в ранних горизонтах Ладоги, говорит о том, что торговые пути по Дону и Волге в Черное и Каспийское моря были уже хорошо освоены ладожанами к началу IX в., причем важнейшую роль играл недооцениваемый донской путь (Мачинский 1984б; Булкин, Мачинский 1986; Мельникова, Никитин, Фомин 1984). Неясно, насколько использовался ими в это время путь по Ловати, Двине и Каспле (т. е. северная часть пути «из варяг в греки»); во всяком случае, сопки, напоминающие ранние ладожские (тип III), там имеются.

После исследований Г. Ф. Корзухиной, О. И. Давидан, А. Н. Кирпичникова, Г. С. Лебедева, Е. Н. Носова и других и после тщательных и результативных раскопок и исследований Е. А. Рябинина становится ясно, что уже в 750–840-х гг. ладожская культура соответствовала весьма развитому этносоциуму, а сама Ладога была протогородом. Широкое распространение пашенного земледелия (сначала пойменного, а потом и лесного перелога), сопряженного с развитием скотоводства, интенсификация бобрового промысла, торговые связи, достигавшие на западе низовьев Рейна, а на востоке – Прикамья, Передней и Средней Азии, существование ремесленных мастерских (кузнечно-ювелирная с акцентом на изготовление металлических деталей кораблей, стеклодельная, косторезная), высококачественное вооружение жителей – боевые топоры и импортные франкские мечи (Давидан 1964; 1980; Рябинин 1985: 48–75) – вот некоторые черты, характеризующие принципиально новый этап в социаль-но-экономической жизни Северо-Запада Руси. Наряду с этим, отметим чрезвычайно высокий уровень сакрализации жизни, выразившийся в сооружении огромных и трудоемких погребально-культовых сооружений (сопки, каменные круги). Правда, социальные различия не отразились еще в богатстве погребального инвентаря, однако, возможно, они обусловили (наряду с этническими) различия в тщательности и трудоемкости при сооружении разных погребальных памятников (сопок и грунтовых захоронений).

Наличие столь усложненной (для поздней стадии первобытного общества) производственной и торгово-даннической деятельности, а также идеологии предполагает и усложнение аппарата управления этим быстро развивающимся социальным организмом. С момента возникновения Ладоги управлявшие ею вожди должны были решать весьма сложные и многообразные задачи. Полагаем, что толчком, способствовавшим укреплению центральной власти, была военная опасность с запада, возросшая около 810 г., а с 820-х гг. – появление угров на торговых путях по Оке и Дону. Отражение этой ситуации мы видим в сообщении Бертинских анналов о прибытии в мае 839 г. к императору Людовику Благочестивому на Рейн возвращавшихся из Византии на родину послов хакана «народа рос»; окольный путь возвращения был обусловлен опасностью со стороны «свирепых и диких племен» (угров?). Мы убеждены, что возвращаться через Нижний Рейн из Константинополя в Киев (как полагают некоторые) было бессмысленно, в то время как путь из низовьев Рейна в Ладогу был уже проторен. Город Дорестад в низовьях Рейна, как явствует из данных археологии, с середины VIII в. был связан прямыми торговыми связями со Швецией и Ладогой, и с конца 830-х гг. его «держал» на правах вассала императора Рорик Ютландский, чье вероятное тождество с русским Рюриком, обоснованное еще в XIX в., подкреплено соображениями ряда исследователей (Крузе 1836; Ловмянский 1963; Рыбаков 1982: 297–299; Лебедев 1985: 214; Мачинский 1982: 20–24; 1984а: 15–18; 1984б; 1986: 27–29). Послы хакана «народа рос» при проверке оказались «свеонами», что опять же говорит о Северной Руси, так как для 830-х гг. присутствие заметной прослойки скандинавов в Киеве исключено, а в Ладоге они археологически улавливаются с 750-х гг. В определении этнического лица «народа рос» коррективы вносит отражающее реальность середины IX в. древнейшее арабское сообщение Ибн Хордадбеха о «русах», которые торгуют с халифатом через Хазарию и характеризуются как «вид славян», живущий «в отдаленнейших частях Славии». Сопоставление этих сообщений говорит о полиэтничности Северной Руси, о том, что правитель ее принял, в подражание хакану Хазарии, высокий титул «хакана» и отправил послов в Константинополь. Посылка посольства, возможно, отчасти вызвана опасностью со стороны угров с востока и викингов с запада, приведшей, по-видимому, позднее (пожар в Ладоге в начале 840-х гг. и усиление скандинавских элементов в ее культуре) к разгрому социальной верхушки первого севернорусского протогосударства. Во всяком случае, русское летописное предание не помнит почти ничего об этой первичной «руси» и начинает государственную историю с даней и насилий «варягов из-за моря». Однако и упоминание в письме Людовика Немецкого о «кагане норманнов» в 871 г., и арабское сообщение конца IX – начала X в. о хакане русов, живущих на лесистом и болотистом острове у озера (видимо, в Приильменье), и именование «великим каганом» князя Владимира, первоначально княжившего в Новгороде (в «Слове о Законе и Благодати»), – все говорит о том, что титулатура и торговая ориентация первых севернорусских правителей была воспринята и их политическими наследниками – князьями-рюриковичами, возглавившими, по данным летописей, второе севернорусское протогосударство с 860-х гг. (или, по Б. А. Рыбакову, около 870 г.; Рыбаков 1963: 162–173).

Весьма сложным представляется этнический состав волховского протогосударства. Как было показано в специальных работах, в Приладожье с IV в. н. э. фиксируется «чудь» (видимо, прибалтийские финны и саамы). Подробный рассказ ПВЛ о расселении восточных славян, и в частности словен ильменских, не называет побережья Волхова и озера Нево в числе земель, первично заселенных словенами. Анализ древнейшей версии легенды о призвании князей, сохранившейся, по А. А. Шахматову, в НПЛм, показывает, что в ней речь идет о «Новгородской волости», в пределах которой Рюрик «седе в Новегороде» у словен, а Синеус – «на Беле озере» у кривичей. Но поскольку Белоозеро никогда не входило в состав Новгородской земли, а версия НПЛм отличается выраженной «варяжской ориентацией», мы в специальной работе обратили внимание на то, что в скандинавской и западноевропейской традиции с XIII по XVII в. Ладожское озеро именовалось Белым озером (Давидан, Мачинская, Мачинский 1985; Мачинский 1986). Становится вероятным, что где-то у берегов Белого (Ладожского) озера (на Волхове и на Сяси) в пределах «Новгородской волости» выходцы из Скандинавии встретили продвинувшуюся на север группу кривичей, отколовшуюся от основного массива этой славяно-балтской этногруппы, занимавшей в VIII–X вв. верховья Днепра, Двины и Волги. В наиболее поздней версии «сказания о призвании» (3-я редакция ПВЛ, по А. А. Шахматову 1908), сохраненной в Ипатьевской летописи, три брата «придоша к словенам пьрвое и срубиша город Ладогу и седе старейший Ладозе Рюрик. По двою же лет <…> прия Рюрик власть один и пришьд к Илмерю и сруби город и прозваша и Новьгород». Текст этот, по мнению А. А. Шахматова, возник после поездки автора последней редакции ПВЛ в 1114–1116 гг. в Ладогу, где он и услышал «ладожскую версию», противоречащую версиям НПЛм и первых редакций ПВЛ, по которым Рюрик сразу сел в созданном еще до его прихода Новгороде. В 1114–1116 гг. в Ладоге явно преобладали потомки «словен», что и позволило ладожанам и летописцу считать, что Рюрик пришел в Ладогу «к словенам». В любом случае текст говорит не о первичном расселении, а о ситуации после изгнания собиравших дань «заморских» варягов и междоусобий около 862 г. (или, по Б. А. Рыбакову, около 870 г.), когда Ладога действительно могла быть захвачена словенами.

Именно в Ладоге естественнее всего видеть резиденцию того хакана «народа рос», который около 838 г. направил послов в Византию, именно на Волхове можно помещать ту таинственную «русь», которая, по Лаврентьевской летописи (если это не описка переписчика), приглашает в 862 г. Рюрика вместе с чудью, кривичами, словенами. Именно в Ладоге в первую очередь могли появиться в середине IX в. те «варяги из-за моря», что собирали дань с чюди, словен, кривичей, мери. И именно с Ладогой тесно связаны два первых (из известных по имени) вождя севернорусских дружин – Рюрик и Олег, что указывает на Ладогу как на место, где, возможно, впервые «варязи и словени и прочи прозвашася Русью».

Несомненно, в составе создателей ладожской культуры изначально присутствовали выходцы с побережий «Северного Средиземноморья». Об этом говорят и вещи из древнейших слоев Ладоги, и скандинавская треугольная каменная вымостка в раннем погребении древнейшей сопки 14-II. Однако в целом обряд погребения в грандиозных сопках (в частности, типа III) не имеет аналогий в массовых погребальных памятниках Скандинавии, а три «королевские» кургана Швеции насыпаны за 200 лет до древнейших сопок. В то же время в Восточной Европе имеются погребальные памятники непосредственно предшествующего времени, как бы предвосхищающие основные конструктивные особенности сопок. Так, высокие, крутобокие курганы мощинской культуры IV–VII вв. (на Оке, Угре и Верхнем Днепре) своей высотой (2–5 м) и расположением в одиночку или группами по 2–3 насыпи явно напоминают сопки (особенно типа I–II); с другой стороны, насыпи восточнолитовских курганов IV–VIII вв. (Восточная Литва, Юго-Восточная Латвия и Северо-Западная Белоруссия) при небольшой высоте (0,6–2 м) имеют, так же как сопки типа III, каменное обрамление у основания. Между этими культурами в V–VII вв. развивается тушемлинско-колочинская культура с грунтовыми могильниками по обряду трупосожжения, которая в VIII в. сменяется здесь культурой смоленских длинных курганов – культурой кривичей VIII–X вв., явно испытавших культурное влияние со стороны создателей восточнолитовских курганов. Однако в самом центре культуры смоленских длинных курганов на р. Каспле (по которой шел путь с Двины на Днепр) имеются высокие (до 6 м) насыпи типа сопок, одна из которых (многоярусная с каменным венцом и внутренними скоплениями камней) напоминает сопки типа III (Седов 1970: 48). Именно в междуречье Верхнего Днепра и Двины могло начаться в период миграции славян с юга на север в конце VII – середине VIII в. то сложное взаимодействие славянских и балтских погребальных традиций, которое, после того как славяне и балты достигли Волхова, встретились со скандинавами и оказались на перекрестке евразийских торговых путей, оформилось в «классическую» культуру волховских сопок (возможно, сопровождавшихся менее заметными грунтовыми и курганными могильниками с сожжениями).

Чрезвычайно трудно определить по археологическим материалам этносостав населения Ладоги. Наиболее чутким индикатором считаются женские украшения, характерные для различных этногрупп. Ниже рассматриваются подобные вещи из ранних (Е3 и Е2, стройярусы I–V) горизонтов Ладоги, позволяющие наметить те области, откуда пришли на Волхов с юга летописные «кривичи» и «словене».

В древнейшем строительном ярусе неукрепленного поселения Ладоги (по традиции именуемого Земляным городищем), в непосредственной близости от скандинавского производственного комплекса 750–760-х гг., было обнаружено бронзовое серповидное височное кольцо с шестью отверстиями (Рябинин 1985: 53–64, рис. 23, 9), имеющее поразительно четкий и узкий круг аналогий (рис. 2, 2). Такие кольца характерны для культуры смоленских длинных курганов, чья принадлежность кривичам несомненна (Шмидт 1970а: 227, рис. 1, 11, 12). В отверстия таких кривичских колец подвешивались трапециевидные подвески, подобные которым также встречены в горизонтах Е2 и Е1 Ладоги. Более нигде подобные кольца не обнаружены, хотя в латгальских и рязанских могильниках встречаются стилистически близкие им гривны. Находка кривичского кольца говорит в пользу изначального присутствия кривичей (или близкой им этногруппы) в составе населения Ладоги (Давидан, Мачинская, Мачинский 1985: 57–58).

Однако в силу неопределенности начальной даты культуры смоленских длинных курганов пока не известно, появились ли подобные кольца первоначально на Верхнем Днепре или на Нижнем Волхове или же они практически единовременно распространились вдоль того речного пути по Каспле, Западной Двине, Ловати и Волхову, который соединял районы Смоленска и Ладоги, занимавшие узловые участки на путях, ведущих из Балтики на восток и юго-восток.

Особая связь между районами Смоленска и Ладоги прослеживается по ряду вещей, причем некоторые из них определенно представляют развитие типов украшений, известных в более раннее время на юге (в украинской лесостепи и в Подунавье). Так, в ладожском строительном ярусе I (750–760-е гг.) обнаружено бронзовое проволочное височное кольцо со спиральным завитком (рис. 2, 1), имеющее, как показала О. И. Давидан, аналогию в культуре смоленских длинных курганов (Давидан 1974: 9, 17–18). Однако А. Н. Кирпичников обнаружил, пока единственную, более раннюю аналогию – кольцо VII в. из славянского поселения пеньковской культуры на Южном Буге (Кирпичников 1980: рис. 21; 1985: 17–18, рис. 7; Хавлюк 1976: 197, рис. 11 (1). Добавим, что такое же кольцо обнаружено на болгарском могильнике VIII в. у г. Нови Пазар (Станчев, Иванов 1958: табл. XXV, 4). Кольцо это не имеет аналогий в культуре тюркских болгарских племен VIII–IX вв. и явно связано со славянским компонентом в их составе. Позднее, в IX–XI вв., подобные кольца получают широкое распространение в славянском мире и на его пограничье. Видимо, такие кольца ранее всего возникают в VII в. между Балканами и Средним Днепром, а в VIII в. попадают на Верхний Днепр и Волхов вместе с мигрирующими на север славянами.

В Нижнем Поволховье такие кольца обнаружены также в более поздних (IX–X вв.) горизонтах Земляного городища, в Ладожской крепости и, судя по фрагменту, видимо, в сопке у дер. Новые Дубовики (Кирпичников 1985: 17–18; Фонды НГОМЗ № 10071). Встречены они и на Гнездовском археологическом комплексе (соответствует раннему Смоленску – центру Срединной Руси), расположенном в окружении могильников культуры смоленских длинных курганов и представлявшем сначала один из центров в земле славяно-балтских кривичей, а с конца IX в. – опорный пункт полиэтничной военно-торговой «руси» в кривичской земле. В целом можно предполагать, что кольца со спиральным завитком указывают на присутствие южных групп славян в составе полиэтничного населения Днепро-Двинского междуречья и Нижнего Поволховья.

Связь Ладоги с районом Смоленска и Подвиньем отчетливо доку-ментируется находками из IV строительного яруса (810 – начало 840 г.), где обнаружены бронзовые части женского головного венчика и костя-ная подвеска-уточка (Петренко 1984: рис. 2, 4), обычные в кривичских и латгальских древностях. Особого внимания заслуживает найденная здесь же круглая бронзовая бляха с выпуклиной в центре и глазковым орнаментом, имеющая ближайшие аналогии в культуре смоленских длинных курганов (рис. 2, 4). Сходная бляха обнаружена Ю. М. Лесманом на селище у дер. Мокряково близ Торопца в слое с «реберчатой» лепной керамикой, напоминающей ладожскую (Лесман 1977). Поскольку на селище находилась и сопка, есть основание считать этот пункт самой южной достоверной точкой распространения культуры сопок, расположенной на том участке пути «из варяг в греки», который соединял Ладогу и Смоленск.

Однако более ранние прототипы смоленско-ладожских блях находятся на юге, в Среднем Поднепровье и Подунавье. Подобные бляхи обнаружены в Пастырском кладе (найден в 1949 г.), зарытом не позднее середины VIII в., и в кладе в Чедъявике на Драве (конец VII в.) (Брайчевский 1952: 63, табл. II, 7–9; Fettich 1951: 115–116, taf. X, 8–8a). Отметим, что выбитый пунсоном орнамент, встречающийся на вещах из Ладоги и культуры смоленских длинных курганов, а также отдельные вещи, как, например, браслет с расширенными концами и оковка ремня из Цурковки (КСДК), имеют прямые аналогии в древностях Среднего Поднепровья и Подунавья.