Текст книги "Скифия–Россия. Узловые события и сквозные проблемы. Том 2"

Однако в X–XI вв. Русь если и имела прямой выход к Балтике, то только в районе устьев Невы и Западной Двины, а живущие здесь водь, ижора, карела и ливь по ряду причин (на которых нет смысла и места останавливаться) никак не могут быть отождествлены с колбягами. Отсутствуют здесь и следы «колбяжской» топонимики.

В силу возникающих трудностей необходимо остановиться на объеме представлений о «Варяжском море», «море Варанк» и «морском пути на восток» в средневековых источниках. В целом ряде саг при описании пути героев «на восток» их морское путешествие оканчивается лишь прибытием в Альдейгью (Альдейгьюборг), Хольмгард или Гардарику, т. е. плавание по Неве, Ладоге и отчасти Волхову составляет часть морского пути «на восток». В «Саге о Хальвдане» битва, явно происходившая в Ладожском озере, рассматривается как морская битва (Джаксон, Мачинский 1988).

Во вводной части «Повести временных лет» (ПВЛ) сообщается: «Ляхове же, и пруси, чюдь преседять к морю Варяжскому. По сему же морю седят варязи семо ко востоку до предела Симова». По ПВЛ ближайшей землей к «пределу Симову» являются «болгары» (волжские). В связи с этим отметим, что, по согласному представлению многих передневосточных авторов, Балтийское море («море Варанк») простирается далеко на восток до Волжской Болгарии. Все подобные представления находят объяснение в том, что пресноводное Балтийское море, отделенное узкими проливами от Северного, не ограничивалось резко от продолжавших его на восток огромных озер Ладога и Онега, соединенных с Балтикой короткой и полноводной Невой. Даже когда позднее обособленность Ладоги была осознана, Нева воспринималась автором ПВЛ не как река, а как «устье» озера Нево, которое «внидеть… в море Варяжское», а автор «Хроники Эйрика» при описании событий 1300 г. сообщает, что «Белое озеро» (совокупность Ладоги, Свири и Онего) – огромное, как море. По данным Иоакимовской летописи, Рюрик отдал своей жене Ефанде, матери Игоря, во владение некий «град при море», в котором трудно видеть что-либо иное, чем город Ладога (Альдейгья), стоявший в 12 км от Ладожского озера (Рыдзевская 1978: 114–115; Татищев 1962: 110).

Совокупность всех приведенных данных позволяет искать «землю кюльфингов» и «колбяжское побережье» не столько на восточном берегу Балтики (этнономенклатура которого хорошо известна и где нет места колбягам), сколько на берегах Ладоги и Онего, откуда пролегали удобные пути и на Кольский полуостров, куда колбяги проникают, вероятно, уже в конце IX в. (и никак не позднее начала XIII в.) и в Новгород, где они отмечены с начала XI по рубеж XII–XIII вв.

Подобная локализация подтверждается обстоятельством совместной находки (в одном ярусе и в одной усадьбе) двух новгородских берестяных грамот XII в., в одной из коих (№ 222) Матвей пишет Юрию из одного места в другое и дает указания о некоей судебной тяжбе, в которую втянуты и колбяги («если не бежали колбяги»). Одно из мест, подразумеваемых в грамоте, видимо, Новгород. Где же находится другое, тоже как-то связанное с тяжбой и колбягами? Указание на это, возможно содержится в другой (№ 219) грамоте из той же усадьбы. Это также письмо (приказ?) от одного лица к другому, касающееся ссудных операций. В этой грамоте имеется и единственный на обе грамоты бесспорный топоним: некто Данешинич должен возместить свой долг за счет неких хлебных (или рыбных) угодий «на низ Сяси» (Арциховский, Борковский 1963: 39–41, 44–45[13]13
  На происхождение обеих грамот из одной усадьбы обратил наше внимание А. Е. Мусин.


[Закрыть]; Черепнин 1969: 26, 48–50, 80–82). Итак, хозяин усадьбы имел тяжбы с колбягами и как-то был связан с угодьями в низовьях Сяси, т. е. на юго-восточном побережье Ладожского озера, где, как видно из изложенного ранее, и естественно искать землю колбягов; на приозерных угодьях продвигавшиеся от Ладоги и Волхова новгородцы и могли соприкасаться с иноэтничным и иноверным населением – колбягами.

Связь между Сясью и колбягами становится высоковероятной в свете данных топонимики. Именно в бассейне Сяси, только уже в ее верховьях, известен единственный топоним, в точности воспроизводящий имя колбягов. Это название погоста на одном из истоков Сяси реке Воложбе (от слова «волок»), откуда начинался волок к реке Чагоде, в бассейне Волги. Погост этот известен по летописям и актам с XV в. под названием Колбяги, Колбеги, Колбаской погост, Колбеки (Насонов 1951: 122). Возник он на пересечении сухопутной «нагорной» дороги, ведущей из Новгорода в Заволочье, с одним из важнейших водных путей из Балтики в Поволжье. Видимо, здесь новгородские купцы, сборщики дани и поселенцы также встречались с колбягами.

Отметим, однако, что топонимы, производные от этнонима «колбяги», известны еще в двух точках. Это расположенное на реке Великой село Колбежичи (Колбежицы, Колбижицы), известное с XVI в., и село Колбежиче, существовавшее в XVII в. 70–80 км западнее от Киева (Рыдзевская 1934: 511–513). Эти два топонима, видимо, отмечают места оседания потомков колбягов на территории Руси, на чем остановимся позднее.

Итак, в целом кюльфингами-колбягами назывались обособленная группа населения Восточной Европы, которая за пределами своей основной территории обитания выступала в таежно-тундровой зоне как появляющиеся сезонно сборщики дани, грабители и торговцы, а на Руси и в Византии как наемные воины и, вероятно, купцы, часть которых проживали здесь долговременно. У колбягов была своя «базовая» территория, расположенная где-то между Беломорьем и Новгородом у балтийских ворот Руси, вероятнее всего, на берегах Ладоги и Онего; здесь они навряд ли выступали лишь в вышеописанных ролях, а скорее всего, в большинстве своем были хорошо вооруженными крестьянами («бондами»). Колбяги близки скандинавам в этносоциальном отношении, но неизменно ставятся на второе место, занимая в сознании скандинавов, Руси и византийцев как бы место на полступеньки ниже скандинавов (варягов); при этом в юридических документах колбяги отчетливо отличаются от варягов и историко-географически теснее связаны с Русью. Вероятно, территориальное ядро колбягов находилось в среднем течении Сяси, по которой пролегала одна из ветвей Волго-Балта и в низовьях и верховьях которой новгородцы сталкивались с колбягами. Время существования колбягов как обособленного этносоциума – с конца IX по начало XIII в. При этом если в X–XI вв. они выступают как достаточно грозная сила, то в XII в. они сами занимают «страдательное положение», будучи вынуждены «бежать» под давлением каких-то обстоятельств; однако и в XII в. они сохраняют свою особость, оставаясь хотя бы частично язычниками («колобяг крещения не имея»).

Всем перечисленным условиям прекрасно соответствует приладожская курганная культура, оставленная населением, жившим с конца IX по начало XIII в. в Юго-Восточном Приладожье, по течению Сяси, Паши, Ояти и Свири; приладожские курганы насыщены оружием западноевропейского и местного производства, украшениями, характерными для скандинавов и для финноугорского населения лесной зоны, монетами (арабскими, западноевропейскими, реже – византийскими). По археологическим данным, это население сформировалось из трех компонентов: собственно скандинавского, финноугорского (из различных областей лесной зоны) и русского (имеется в виду полиэтническая волховская «русь» середины VIII – конца IX в.). Один из центров формирования этой культуры находится в среднем течении Сяси, около села Городище[14]14
  Приносим благодарность В. А. Назаренко и О. И. Богусловскому за ценные консультации по этой теме.


[Закрыть].

В. А. Назаренко, ведущий специалист по приладожской курганной культуре, отклонив гипотезу о ее принадлежности летописной веси и не находя возможным сопоставить ее с другой летописной этногруппой, предварительно обозначил эту культуру (исходя из ее этнокультурного облика) условным наименованием «культура приладожской чуди» (Назаренко 1982: 142–147; 1983). Когда в 1984 г. автор настоящей статьи выдвинул гипотезу о принадлежности приладожской курганной культуры колбягам, В. А. Назаренко (с отдельными оговорками) в целом поддержал ее и обогатил нашу гипотезу рядом ценных наблюдений (Лебедев 1985: 216; Мачинский 1986: карта на с. 13 и легенда к ней; Мачинский, Мачинская 1988: 42–45).

Надо отметить, что, в примечательном соответствии с данными о колбягах, приладожская курганная культура формируется в конце IX в., в X – начале XII в. отличается особой яркостью и своеобразием, а в XII – начале XIII в. утрачивает это своеобразие и приобретает многие общесеверорусские черты. Все вышеизложенное, на наш взгляд, делает высоковероятным, что основная масса носителей этой культуры именовалась колбягами.

Это не означает, что на территории приладожской курганной культуры не жили другие этногруппы, а также, что все колбяги везде и всегда захоранивались лишь по обрядам, свойственным этой культуре. Однако в целом между колбягами и приладожской курганной культурой существует столь несомненная соотнесенность, что нам представляется целесообразным рассмотреть отрывочные письменные свидетельства о колбягах на фоне системных археологических данных о ее формировании, развитии и закате.

Возникновение в середине VIII в. полиэтничного торгово-ремесленного поселения Ладога (Альдегья) на Нижнем Волхове является фактом, отмечающим начало нового периода и в истории Приладожья, и в истории Восточной Европы в целом. Сооружаемые в окрестностях этого поселения огромные сопки – погребальные памятники нового типа – не позднее рубежа VIII–IX вв. распространяются и в бассейне Сяси, что говорит о том, что формирующаяся в Поволховье «русь» стремилась контролировать два наиболее удобных пути на юго-восток – по Волхову и по Сяси, бассейн которой с конца IX или в X в. частично занимается и приладожской курганной культурой. О первом проникновении дружинного военно-торгового элемента вглубь той территории, где впоследствии возникает приладожская курганная культура, говорит находка «рейнского» меча типа В у деревни Бор на реке Оять (видимо, из погребения), южном притоке Свири, по которой пролегал водный путь в Онего и далее на Белое озеро, в Подвинье и Беломорье. Мечи типа В датируются последней третью VIII – первой третью IX в. Поскольку в курганах приладожской курганной культуры, где найдено свыше 20 мечей и которая возникает около 865–890 гг., равно как и в синхронных дружинных русских некрополях, ни разу не обнаружен меч типа В, есть все основания полагать, что этот меч попал в землю никак не позже 850-х гг., а возможно, и ранее.

Время возникновения приладожской курганной культуры наиболее точно фиксируется погребением № 2 из кургана № 95 близ д. Костино на Паше. Здесь обнаружены две скандинавские скорлупообразные фибулы типа 27, датирующиеся первой половиной IX в., фибула типа 58, датирующаяся IX в., ладьевидный браслет, подобные которому датируются не позже третьей четверти IX в., и четырнадцатигранные сердоликовые бусины, впервые появляющиеся в горизонте Е1 Ладожского поселения (середина 860-х – 890-е гг.). По сумме данных это погребение можно датировать в пределах 865–900 гг.[15]15
  Подробно рассматриваемый комплекс проанализирован в дипломных работах студентов исторического ф-та ЛГУ О. И. Богуславского и Д. Л. Яблоника.


[Закрыть]К близкому времени относится еще ряд погребальных комплексов на средней Паше, где складывается как бы «ядро» приладожской курганной культуры, и на средней Сяси. И уже около 900 г. мы застаем колбягов на Кольском полуострове за сбором дани и торговлей.

Видимо, когда в 860-е и 880-е гг. на Волховско-Днепровском пути «из варяг в греки» складывалось единое Русское государство, возглавляемое Рюриком, Олегом и Игорем, пути колонизационной и военно-торговой деятельности, ведущие по Волхову на юг и на юго-восток оказываются перекрытыми для тех групп скандинавов, которые не входили в состав русских дружин. Отдельные группы скандинавов, которые по тем или другим причинам не хотели включаться в систему формирующейся общерусской государственности, оседали на реках между Сясью и Свирью, откуда можно было легко добраться до богатых пушниной областей Прионежья, Беломорья, Подвинья и Прикамья и до рынков сбыта в Волжской Болгарии.

Судя по археологическим данным, период формирования нового этносоциума охватил конец IX и начало X в., т. е. хронологически соответствовал периоду заселения Исландии (870–930 гг.), куда в это же время устремился поток колонистов из Скандинавии. Но, в отличие от почти безлюдной Исландии, скандинавы столкнулись в Приладожье с отдельными группами русских поселенцев, а также с аборигенным финским населением. Захват и покупка рабов, и особенно рабынь, приводили к включению в состав приладожских колбягов и представителей различных таежных групп финнов и саамов.

Поволховская «русь» и включившиеся в ее состав группы скандинавов обозначили соседнее, родственное, но социально-политически менее развитое объединение именем «кюльфинги» («дубинщики»), возможно звучавшим несколько презрительно. Не исключено, что одним из первичных центров формирования колбягов был единственный укрепленный пункт на территории Юго-Восточного Приладожья – городище у с. Городище на реке Сясь, около которого обнаружены как огромные сопки поволховской руси, так и меньшие по размерам курганы колбягов. Этот городок, вероятно соответствовавший Алаборгу северных саг, прекратил свое существование не позже 930-х гг., еще до того, как гончарная керамика стала вытеснять лепную (Мачинский, Мачинская 1988: 42; Джаксон, Мачинский 1988: 24).

В дальнейшем в земле колбягов не возникло ни одного города, а население, видимо, жило преимущественно в небольших поселках хуторского типа, трудно уловимых археологически, т. е. в тех «гардах» (хуторах, усадьбах), которые отличали русь и колбягов от финского и саамского населения северо-западных окраин Руси, жившего большими родовыми гнездами или бродившего за зверем по лесам.

В сложившемся виде приладожская курганная культура выступает со второй четверти X в. В начале XI в. колбяги отличаются от варягов и русинов «Русской Правдой», а в конце XI в. – византийскими хрисовулами от варягов-росов, хотя в обоих случаях называются непосредственно вслед за ними и выступают в аналогичных социально-правовых ситуациях.

В силу этого полагаем, что полное молчание наших летописей об участи колбягов в жизни Русского государства объясняется тем, что колбяги перекрывались близким по смыслу и звучанию, но более широким именем «варяги». В юридических документах различение этих близких этносоциальных групп предполагалось самим назначением и стилем этих стремящихся к точности текстов, а в летописях, прошедших обработку и редакцию в южно-русских монастырях, принято было обобщенное обозначение северных наемников-чужеземцев более распространенным термином «варяги». Так, в частности, при захвате Киева Владимиром в 980 г. (по летописи) или в 978 г. (по житию Владимира, написанному Яковом Мнихом) существенную роль сыграли северные наемники-варяги, некоторых из коих он «посадил» в «градах» (крепостях), а других отправил в Византию. Не исключено, что поселение «Колбежичи» западнее Киева возникло при Владимире в виде «градка» на окраине полянской и недавно замиренной древлянской земли. Об участии жителей Приладожья в этом походе, возможно, говорит то, что все византийские монеты, происходящие из погребений и кладов Приладожья и Прионежья, относятся к середине X – первой четверти XI в., причем чаще всего встречаются мо-неты Василия II и Константина VIII (976–1025 гг.), при которых варяги и были посланы Владимиром в Константинополь. В одном случае обнаружено даже варварское подражание этим монетам. Ни одной более поздней византийской монеты в Приладожье пока не обнаружено. Не является ли все это свидетельством возвращения на север небольшой группы воинов-колбягов, входивших в состав варягов, побывавших в конце X в. в Киеве и Константинополе? Не следует забывать и о посылке Владимира в Византию в 988–989 гг. вспомогательного русского корпуса, в составе которого также должны были быть неизменно сопрягаемые варяги и колбяги.

Ни археологические, ни письменные источники ничего не говорят о соотношении колбягов и Ладоги (Альдейгьи) в 1020–1040 гг., в период, когда Ладогу «держали» на правах вассалов Ярослава и Ингигерд ярл Рагнвальд и его сыновья Ульв и Эйлив. Однако сама логика событий позволяет утверждать, что колбяги в той или иной степени подчинялись в это время ладожским воеводам; иначе трудно представить, чтобы ладожские ярлы могли пользоваться таким влиянием на Руси и в Скандинавии. Только подчинение колбягов делало возможным регулярное отправление торгово-даннических экспедиций в таежные области северо-востока. А из сообщений ПВЛ мы знаем, что самостоятельная деятельность ладожан в освоении северо-востока активно развивалась вплоть до 1070–1080 гг.; позднее инициативу перехватывают новгородцы.

Политическая ситуация в Приладожье осложняется в середине XI в., когда после смерти Ингигерд (1050 г.), Владимира Ярославича (1052 г.) и Ярослава (1054 г.) упраздняется самостоятельный «стол» в Новгороде, куда «сажаются» сын и посадник киевского князя Изяслава, а в это же время третий сын ярла Рагнвальда Стейнкель становится королем Швеции (ок. 1056–1066 гг.) и основателем новой династии.

Отчетливые контакты Ладоги с Новгородом прослеживаются лишь в последней четверти XI в. К этому времени относятся печати новгородского князя, посадника и епископа, найденные в Ладоге. В это же время наблюдается приток наемников-кулпингов в Византию. Политическая неопределенность отчасти разрешается в 1095 г. браком новгородского князя Мстислава (сына Мономаха) и внучки Стейнкеля шведской принцессы Кристин. Однако некие местные силы (уж не колбяги ли?) не хотят примириться с подчинением Новгороду, и в 1105 г. новгородцы отправляются «в Ладогу на воину», в связи с чем Ладога после 183-летнего перерыва (впервые после 922 г.) попадает на страницы русских летописей. После этого в 1114–1116 гг. в Ладоге, одновременно с укреплением новогородского детинца, строится новая каменная крепость, и начиная с 1105 г. Ладога и ладожане упоминаются в летописи в среднем каждые десять лет.

Присоединение к Новгороду Юго-Восточного Приладожья происходит не безболезненно. В последней четверти XI – начале XII в. на территории приладожской курганной культуры зарываются огромные по богатству клады монет, среди которых преобладают западноевропейские. После этого приток западноевропейской валюты в Приладожье резко уменьшается. Приладожская курганная культура как совершенно своеобразное явление (в области погребального обряда и инвентаря) существует в виде системы родственных и локальных вариантов до конца XI – начала XII в. Несомненно, что до этого времени языческие верования преобладали в среде местного населения, что прекрасно согласуется с текстом древнейшего списка «Русской Правды»: «колобяг крещения не имея». Как определенное территориальное единство приладожская курганная культура продолжает существовать до середины XIII в., хотя в обрядности и материальной культуре резко усиливаются общесеверорусские черты.

Судя по всей сумме фактов, колбяги, ее создатели, изначально, после первичного смещения исходных этнокомпонентов, были дву– или трехязычны. В X – начале XII в. местный финский субстрат и приток финноязычного населения из таежной зоны должны были вести к финнизации колбягов, а общение с варягами и русью в городах Руси и Византии способствовали сохранению и развитию у них скандинавских и славянских этнокультурных и языковых элементов. С XII в., видимо, началась интенсивная славянизация колбягов, однако конечные итоги этого процесса не изучены.

В связи с вышеизложенным вновь возникает вопрос о полном отсутствии упоминания о колбягах в русском и, в частности, новгородском летописании. Если до середины XI в., в силу присутствия сильного «варяжского» элемента среди населения Ладоги, политически связанные с ней колбяги могли скрываться в летописях под общим именем «варяги», то с конца XI и начала XII в., в связи с усилением русского и новгородского влияния и присутствия в Ладоге и Приладожье, подобная ситуация становится маловероятной.

В летописях многочисленны случаи, когда, например, новгородцы и псковичи вместе именуются «русью», «новгородцами» именуются не только жители Новгорода, но и все сельское население Приильменья, а все жители Новгородчины, включая финноязычную водь, обозначаются как «Новгородская волость». В связи с этим напомним о том большом месте, которое с 1130-х гг. занимают в жизни Новгородской земли «ладожане». В частности, они приходят вместе с псковичами в Новгород в 1032 и 1036 гг., и при их непосредственном участии осуществляется изгнание князя Всеволода, ставшее важным этапом на пути кристаллизации своеобразного «вечевого строя» Великого Новгорода. Предполагаем, что мощь и влияние «ладожан» в 1130-х гг. определялись тем, что под этим именем скрывались не только жители небольшого города Ладоги, но и вооруженное сельское население прилежащей к нему округи, в частности колбяги Приладожья. Не исключено, что именно в это время интенсивного взаимодействия ладожан и псковичей какая-то группа колбягов переселилась на Псковщину, что и отразилось в топониме «Колбежицы» на Великой.

Судя по всему, колбяги представляли собой этносоциальное образование на северной границе Руси, несколько напоминавшее позднейших казаков на южной границе и сыгравшее существенную роль в проложении даннических, промысловых и торговых путей на севере Восточной Европы. Не исключено, что, наряду с создателями приладожской курганной культуры, существовали и другие группы колбягов. Впоследствии «колбяжские пути» перешли в ведение новгородцев, а сама «Кюльфингаланд» составила в XIII в. ядро «Обонежского ряда» в составе Новгородской земли. Именование территории Приладожья «Обонежской» может объясниться лишь тем, что в более раннее время какие-то важные пункты на путях движения колбягов в Беломорье лежали в Заонежье.

То, что в Заонежье издавна был административный центр, доказывается тем, что в перечне погостов «Обонежского ряда» (XIII в.), присоединенном к грамоте Святослава 1137 г., упоминается пункт «у Кокорка», который А. Н. Насонов без достаточных оснований локализовал в Приладожье на Ояти у д. Коковичи и который с большим основанием локализуется на о. Кокорино, именуемом в писцовых книгах XVI в. «Кокоркин остров», т. е. практически так же, как погост в перечне «Обонежского ряда» (Насонов 1951: 97–98, карта между с. 80–81; Витов 1968: 266–273, карта на вкладке). Предполагаемое отождествление погоста «у Кокорки» (XIII в.) и пункта «Кокорин остров» (XVI в.) в Заонежье позволяет наконец понять, почему «Обонежский ряд» называется именно «Обонежским», хотя все его погосты расположены (по А. Н. Насонову) в Приладожье. Поскольку в XIII в. почти все (в том числе наиболее богатые) погосты «Обонежского ряда» находились в Приладожье, постольку само название «ряда» явно восходит к более раннему времени, т. е. X–XI вв., когда Заонежье занимало более заметное место в экономике Северо-Запада. В это время и в Восточном Приладожье, и в Заонежье возникают сходные по конструкции, обряду и инвентарю курганы (в частности, на о. Кокорка – Кокорино и у д. Челмужи в Заонежье) и зарываются сходные по составу монет клады (в Заонежье – Петрозаводский и на оз. Сандал). В Заонежье представлена отдельными памятниками X–XI вв. та же яркая приладожская курганная культура конца IX – начала XII в. (Спиридонов 1987: 7–10), которая принадлежала этносоциуму, известному в X–XII вв. под именем «кюльфинги» или «колбяги». Эти факты, а также богатые монетные клады XI – начала XII в. на слабо заселенной Свири говорят о важном торгово-данническом пути X–XI вв., ведущем в первую очередь в Заонежье и связанном с расцветом пушных промыслов и торговли.