Текст книги "Скифия–Россия. Узловые события и сквозные проблемы. Том 2"

Именно с этого времени могло начаться массовое проникновение словен на нижнее течение Волхова, хотя и в дальнейшем эта область вместе с юго-восточным Приладожьем не находится в зависимости от словенского Новгорода, а представляет собой вплоть до 30-х гг. XI в. (а возможно, и несколько позднее) особую самоуправляющуюся территорию с центром в Ладоге, подчиняющуюся (временами лишь номинально) непосредственно Киеву и отличающуюся сложным по составу населением, среди которого носителем социально активного начала до 1030-х гг. являлся варяжский этнический компонент.

Свидетельство ПВЛ под 947 г. об упорядочении княгиней Ольгой системы даней, поступающих в Новгород из областей по Мсте и Луге, говорит о том, что население, непосредственно ориентированное на Новгород, в середине X в. распространялось на северо-запад и на восток от Ильменя, а не непосредственно на север – по Волхову. Вероятно, именно со времен Ольги начинается бурный рост Новгорода как города, поскольку к 953 г. относятся древнейшие следы уличной застройки с мостовыми в Неревском конце. Напомним, что подобная застройка Ладоги имела место в начале X в., на полвека раньше.

В результате сравнительного анализа ПВЛ и НПЛм (Новгородской первой летописи младшего извода) автор статьи пришел к убеждению, что в ПВЛ можно выделить следующие сохранившиеся в эпической памяти восточного славянства этапы его «догосударственной» истории: а) уход с Дуная и расселение по Восточно-Европейской равнине (в том числе словен и полочан); б) существование полян до Кия; в) время жизни Кия и его братьев; г) возникновение отдельных княжений у словен, полочан, дреговичей, древлян, полян; д) приход «от ляхов» радимичей и вятичей и поселение их на Соже и Оке; е) жизнь «в мире» центральной группы восточных славян – вятичей, радимичей, хорватов, дулебов, древлян, полян и северян; на это же время падает, видимо, и воспоминание о столкновении полян с древлянами и уличами; ж) дань, которую одновременно платили словене, кривичи, меря и чудь варягам, а поляне, север, вятичи – хазарам; сюда же относится эпизод с выплатой полянской дани хазарам мечами. Рассказ об угнетении дулебов обрами не занимает точно определенного места в этой последовательности событий, но, во всяком случае, предшествует этапу е.

При дальнейших расчетах мы исходим из того, что каждый из семи выделенных этапов должен был в среднем занимать время, по меньшей мере равное промежутку между двумя поколениями людей – около 20–25 лет. При этом вполне вероятно, что расселение словен на северо-восток было актом не одновременным и берега Ильменя были заселены выходцами с юга позднее, чем берега Днепра, однако не позже этапа д – переселения радимичей и вятичей.

Исходя из всего изложенного, можно полагать, что уход части словен из Подунавья и Прикарпатья начался после событий начала VII в. и до утверждения болгар в нижнем Подунавье в 680 г. Вероятнее всего связать начало этого процесса со временем, когда было приостановлено до этого победоносное наступление авар и словен на Византию (626 г.), аварский каганат вступил в период кризиса (623–631 гг.), когда в причерномор-ских степях сформировалось мощное болгарское объединение (640-е гг.), распространившее в 668 г. свою власть на левобережное Подунавье, и когда Византия начала новое удачное контрнаступление на славян южнее Дуная (658 г.), а севернее Дуная впервые были зафиксированы влахи как самостоятельная этническая группа (конец VII в.). Исходя из этих фактов, можно предполагать, что причины, обусловившие движение славян на север, возникли во второй-третьей четверти VII в. Учитывая характер славянских передвижений этого времени, естественно полагать, что для достижения ими берегов Ильменя и Полоты потребовалось некоторое время и поэтому они никак не могли там появиться до 650 г., а вероятно, проникли сюда не ранее конца VII в.

Поздняя хронологическая граница возможного появления словен на северо-западе определяется временем «варяжской дани». Как известно, эта «дань» вместе с «данью хазарской», определенно взимавшейся в течение длительного времени, приурочена в ПВЛ к 859 г., а освобождение от варяжской дани отнесено к 862 г. вместе с рядом других событий, которые явно не укладываются в рамки одного года. При этом следует напомнить, что многие доступные проверке даты русской и славянской истории начального периода оказываются в ПВЛ основательно завышенными (начало царствования императора Михаила, с которым связывают «начало Руси», помечено 852 г. вместо 842 г., поход Руси на Константинополь в 860 г. описан под 866 г., смерть болгарского царя Симеона отнесена к 942 г. вместо 927 г.). Поэтому есть все основания полагать, что антиваряжское восстание следует относить ко времени около середины IX в., а выплату дани варягам – к непосредственно предшествующему периоду. Этот период варяжской активности в Восточной Европе отмечен в целом ряде разнообразных по происхождению письменных источников. Это, во-первых, известное сообщение Бертинских анналов, из которого явствует, что около 838 г. в Константинополе появились послы северного народа Rhos, правитель которого именуется chakan; эти люди, боясь возвращаться на север через приднепровские степи (занятые тогда венграми), были отправлены в 839 г. на родину через Германию, где при дворе Людовика Благочестивого было установлено, что эти люди по национальности шведы (Vasiliev 1946: 6–13, 64–67). Позднее в письме 871 г. к императору Василию I Македонянину король Людовик Немецкий сообщает, что титулом «каган» называются правители аваров, болгар, хазар и норманнов (Артамонов 1962: 366). Вероятно, каганом мог называться лишь глава какой-то восточной группы норманнов, усвоившей этот титул в результате знакомства с хазарским каганатом, через земли которого проходили все пути торговых путешествий и грабительских походов на богатый юго-восток. В связь с сообщением о событиях 838–839 гг. арабисты ставят древнейший пласт сведений арабских авторов о Руси (первая половина IX в.), в котором содержатся данные о североевропейских русах, живущих на острове, вокруг которого озеро (вариант – море), в болотистой, нездоровой местности, покрытой лесами; владыка этих русов именуется хакан-рус (Заходер 1967: 78–79). Для понимания этнической природы этих русов небезынтересно привлечь сообщение Якуби о нападении в 843–844 гг. на Севилью неких «маджус» (арабское название норманнов. – Д. М.) (Vasiliev 1946: 3–5), «которые называются Рус»; напомним также, что в сочинениях европейских географов и историков от I по XI в. (от Плиния и Птоломея – до Скилицы/Кедрина) существует устойчивое представление о скандинавах, как жителях островов на севере Европы. Полагаем, что прямое отношение к данным об этой северной, скандинавской руси имеет находка в слое Е2 Старой Ладоги (вторая четверть IX в.) редчайшей скандинавской рунической надписи магического содержания, формально тоже являющейся «письменным источником», говорящим об этнической природе присутствовавшего в Ладоге населения (Корзухина 1971). Все эти данные в сопоставлении со сведениями ПВЛ позволяют утверждать, что повышенная активность скандинавов в Восточной Европе впервые наблюдается во второй четверти IX в. и именно к этому времени (около 825–850 гг.) следует относить «варяжскую дань», которую выплачивали словене и их соседи варягам из «островной» Скандинавии (Средняя Швеция, Готланд?), имевшим опорным пунктом в Восточной Европе Ладогу (Альдейгью) неподалеку от оз. Нево и именовавшимся у финнов Ruotsi (Русь).

По ПВЛ, «варяжская дань» на севере выплачивалась одновременно с данью, наложенной хазарами на полян, север, вятичей. Исходя из общей политической ситуации в Восточной Европе, полагаем, что наложение этой дани на славян вряд ли могло произойти ранее середины VIII в., поскольку начало столетия было занято напряженной борьбой между арабами и хазарами. Борьба велась с переменным успехом, однако с перевесом на стороне арабов и закончилась в 737 г., после победоносного похода арабов на Волгу, заключением унизительного для Хазарии мирного договора, по которому хазарский каган принимал мусульманство. К середине VIII в. Хазария оправляется от этого поражения, и со странами арабского халифата у нее устанавливается в основном мирные отношения (Артамонов 1962: 202–261), способствующие расцвету торговли в Поволжье и в Прикаспье. С этого времени начинается усиление могущества хазарского каганата, в частности укрепление его западных границ (построение Саркела в 834–837 гг.). Для определения времени выплаты «хазарской дани» может быть использована записанная в ПВЛ легенда о том, что поляне выплачивали дань хазарам мечами, поскольку «русские» мечи, вывозимые скандинавами из Западной Европы и столь высоко ценимые в Восточной Европе, появляются здесь, по данным арабских источников (да и по археологическим данным), никак не ранее конца VIII в., а с определенностью лишь в первой половине IX в. Таким образом, и по этой линии мы получаем ту же дату периода «варяжской и хазарской дани» – вторую четверть или первую половину IX в., т. е. условно не позднее 850 г.

Однако между расселением словен (в том числе словен ильменских и полочан) и периодом «варяжской и хазарской дани», по ПВЛ, хронологически лежат: а) возникновение «княжений»; б) приход и расселение вятичей и радимичей; в) период «мирного совместного существования» вятичей, радимичей, древлян, полян и др. На все эти события необходимо отвести хотя бы полвека, что отодвигает верхнюю границу возможного появления словен на северо-западе примерно к 775 г. н. э.

Таким образом, проведенный анализ показывает, что намеченная в ПВЛ последовательность событий «догосударственной» истории восточных славян без особых затруднений вписывается в картину общеевропейской истории VII–IX вв., воссоздаваемую на основе вполне достоверных источников. Появление «словен» на Северо-Западе (если исходить из доверия к сведениям ПВЛ) произошло в хронологическом интервале между 650 (вероятнее, 675) и 775 г., а не в пределах VI – середины IX вв. (т. е. между 500 и 850 г.), как его определяют в различных археологических и исторических работах. Можно полагать, что все археологические культуры, которые возникли ранее середины VII в. или позднее конца VIII в., не имеют прямого отношения к первому появлению «словен» на северо-западе, а связаны с какими-то иными, предшествующими или последующими событиями в этнической истории этого региона.

Свидетельства письменных источников при дальнейших исследованиях будут, без сомнения, уточнены археологическими изысканиями. Однако к настоящему времени, хотя мы еще и не можем определенно назвать и обрисовать археологическую культуру словен ильменских и полочан первой половины – середины VIII в., все же можно говорить, что данные археологии косвенно подтверждают показания письменных источников.

В Среднем Поднепровье «искусство VI в. пока неизвестно, а местная культура „пальчатых фибул“, относящаяся уже к VII в., буквально насыщена дунайскими элементами, полученными… непосредственно с запада» (Амброз 1970: 74). Вероятно, это явление имеет отношение к дунайским связям и походам антов, оставившим пеньковскую культуру Бужско-Днепровской лесостепи, переживающую сильное потрясение в результате первого хазарского наступления на запад в 650–660-х гг., когда на ее территории появляются памятники типа Пастерского – Канцерки, соотносимые с отступающими на запад болгарами. Крупнейшие изменения во всех элементах материальной культуры и укладе жизни «корчакской» культуры правобережья Днепра происходят, по И. П. Русановой, на рубеже VII–VIII вв. (Русанова 1976: 12–55). Проверка хронологии этих изменений, основанная на данных самой И. П. Русановой, показывает, однако, что они происходят несколько ранее, в конце VII в.; в частности, ко второй половине VII в. относится гибель полностью раскопанного укрепленного поселения Хотомель, на котором после его разгрома вновь поселяется славянское население, принесшее с собой, однако, иные, южные элементы культуры (аварские стрелы VII–VIII вв., лепная и кружальная керамика «типа Луки Райковецкой», железные пахотные орудия). В более северных областях гибель хорошо исследованных поселений культуры Тушемля – Колочин (Колочин и Демидовка) падает, по археологическим данным, на вторую половину VII – первую половину VIII в. Одновременно с этим в VIII в. возникает культура длинных курганов Смоленщины и курганная культура нижнего Поволховья (так называемые сопки по Волхову), что, вероятно, связано с какими-то процессами и перемещениями в среде населения Северо-Запада. В Старой Ладоге изначально, с 760-х гг., ощущается присутствие какого-то населения, по культуре близкого населению восточных территорий Литвы и Латвии и носителям культуры длинных курганов Смоленщины, а также скандинавов, чье значение в жизни этого края становится особенно заметным, по археологическим данным, с рубежа VIII–IX вв. Иными словами, волна радикальных изменений в материальной культуре прокатывается с юго-запада на север, от Прикарпатья до Ладоги в пределах 650–770 гг.

Отметим, что, говоря о первом появлении на севере «дунайско-прикарпатских словен», мы, во-первых, отнюдь не считаем, что они достигли северо-запада в том же составе, в каком они начали свое движение на юге, и с той же материальной культурой. Вероятно, они захватывали по пути другие, родственные и далекие в этническом отношении группы населения, а иногда и включались в местный «этнографический контекст».

Во-вторых, мы не исключаем того, что среди населения лесной зоны могли существовать, наряду с финнами и балтами, и группы, которые условно можно назвать «балтославянскими» или «пережиточными праславянскими». Однако полагаем, что определяющим в дальнейших судьбах Руси было именно отмеченное нами движение праславян из лесного Поднепровья в северо-восточное Прикарпатье и лесостепь, затем на юг в Подунавье, а позднее – распространение отдельных групп и культурных импульсов в обратном направлении, на северо-восток, на территорию более древней «прародины». Наиболее активные группы «словен» при этом вышли в район Ильменя, где, благодаря достигнутому ими уровню социально-экономического развития, сумели стать «лидерами» в среде «праславяно-балтских», балтских и финских племен. «Словене» смогли вступить в плодотворный «диалог» с варяжским этническим компонентом (игравшим роль «дрожжей» в истории многих областей Европы) и включиться в мощную систему экономических связей Евразии по Балто-Волжскому торговому пути. Думается, что в результате этих процессов вокруг Ладоги и Новгорода и сложилось ядро того сложного этнополитического образования, которое впоследствии сыграло ведущую роль в возникновении Древнерусского государства.

Попытаемся тезисно обрисовать некоторые существенные черты той сложной «международной обстановки», в которой на северо-западной «ветви» славянского «древа» возникла первоначальная завязь будущего Древнерусского государства.

Необходимо подчеркнуть уже не раз отмечавшийся факт, что географический экскурс недатированной части ПВЛ (ядро которой, по нашему мнению, было создано не позже 970 г., а вероятнее, до 930 г.) имеет точкой отсчета северо-запад Восточной Европы и носит ярко выраженный «водноторговый» характер. Само название пути «из варяг в греки» говорит о местонахождении одной из точек отсчета (Балтика и Приладожье); другой точкой отсчета является система волоков между верховьями Двины, Днепра и Волги, откуда идут следующие пути: по Волхову и Двине – на запад, вокруг Европы до Рима и Царьграда (явно проложенный норманнами); по Волге – на восток, в Каспийское море; по Днепру – на юг, «в греки».

О значительной древности рассматриваемого текста говорит географическая номенклатура Приладожья. Летописцу хорошо известны здесь три основные водные «единицы»: река Волхов, «озеро великое Нево» и «устье» этого озера, которое «внидет в море Варяжское». Обратим внимание, что в новгородских летописях уже с начала XIII в. Ладога именуется озером «Ладожьским», или «Водьским», а «устье» Ладоги именуется рекой Невой, что говорит о существенном изменении системы названий, а возможно, и физико-географической обстановки; не исключено, что в VIII в., когда славяне и варяги познакомились с этим районом, будущая Нева была еще не рекой с разработанной дельтой, а широким протоком, «устьем» Ладоги.

Отчетливые следы этой весьма архаичной «гидронимии» Приладожья, являвшегося первой (если не исходной) областью, лежавшей на пути «из варяг в греки», делают особенно странной ситуацию, при которой именно в этих местах автор недатированной части ПВЛ не помещает никакого населения и ничего не сообщает о построении и существовании Ладоги до событий 862 г., хотя из археологических данных явствует, что Ладога с 760-х гг. была самым значительным и развитым в социально-экономическом отношении населенным пунктом на территории будущей Руси. Можно назвать две вероятные причины такого «замалчивания» Ладоги и прилежащей к ней области в ПВЛ. Во-первых, период поначалу ведущей, а позднее значительной роли Ладоги в истории формирования древнерусской государственности относится в большей мере к «дописьменному» периоду русской истории. Во-вторых, безусловно, Ладога времен расцвета киевского и новгородского летописания по своему значению сильно уступала Ладоге VIII–X вв., и поэтому сведения, связанные с ней, не представлялись актуальными и могли устраняться из летописей. Наличие в Ладоге между 1020 и 1040 г. варяжского гарнизона, подчиненного непосредственного Киеву и, видимо, получавшего установленную Ярославом дань с Новгорода, усиливало давнее соперничество между двумя севернорусскими городами, что могло привести к сознательному умалению роли Ладоги и Приладожья в русском летописании. Следы этой тенденции несомненны. В Начальном Своде 1093–1095 гг. сообщается о приходе Олега незадолго до смерти в Ладогу, о смерти его за морем, о могиле в Ладоге. В оформленном позднее тексте ПВЛ эти данные попросту изъяты, а смерть и могила Олега связаны с Киевом согласно местной традиции.

Без достаточных оснований в основном тексте Академического издания ПВЛ принято чтение «Рюрик, седе Новегороде», опирающееся якобы на соответствующую запись в сгоревшей Троицкой летописи. На самом деле в Лаврентьевском списке ПВЛ после имени Рюрика отсутствует указание на его местопребывание, в Радзивилловском и Московско-Академическом списках читается: «и придоша к словенам первое и срубиша город Ладогу и седе в Ладоге старейший Рюрик»; подобный же текст имеется в Ипатьевском списке, а в сгоревшем Троицком списке ПВЛ, как показало тщательное исследование М. Д. Приселкова, за именем Рюрика, как и в Лаврентьевском списке, следует пропуск, а слово «Новг» приписано сверху и другой рукой. Таким образом, ни в одном из ранних списков ПВЛ не содержится указания на то, что Рюрик сел в Новгороде, а в трех из них первым его местом пребывания названа Ладога. Сведения о Новгороде как о первой «столице» Рюрика содержатся лишь в текстах Новгородских летописей. Примечательно, что в двух случаях, когда упоминания о Ладоге в событиях IX–X вв. сохранились, они связаны с именами двух «чисто варяжских» князей – Рюрика и Олега.

Учитывая это, а также археологические данные и сведения скандинавских саг, приходится признать, что только Ладога с ее окрестностями могла быть опорным пунктом тех «варягов из-за моря», которые собирали дань с племен Северо-Запада, живших вдоль торговых путей на юг и восток, и именно здесь был первый центр того этносоциального организма, который обозначается в ПВЛ как Русь, возглавляемая Рюриком. И не без использования каких-то сведений о Ладоге у арабских писателей уже в первой половине IX в. сложились представления о том, что северные русы живут на острове, вокруг которого – озеро (в более поздних редакциях – море), на острове – чащи и заросли, земля сырая и болотистая, и царь русов называется хакан-рус. Сведения Бертинских анналов о «свейских» послах от chakan-Rhos также могут быть объяснены как отдален-ные отзвуки активности скандинаво-приладожской Руси, поскольку если с уважением относиться к показаниям ПВЛ и археологии, то в 838 г. ни о каких скандинавских дружинах, сидящих в Новгороде и Киеве, говорить не приходится, а в Ладоге они были реальностью. Да и путь, избранный этими послами для возвращения на родину, – через Рейн и Северное море – естествен, если предположить, что речь идет о Скандинавии и Ладоге, а не о Киеве, как это принято считать. Наконец, и сообщение в письме Людовика Немецкого 871 г. о «кагане норманнов» явно относится к северным народам.

Все эти данные заставляют считать, что владыка северной приладожской Руси, позднее перенесший свою резиденцию в Приильменье, именовался «хакан-рус». Сведения о «хакан-рус» не во всех арабо-персидских сочинениях связываются с островом русов. В «Худуд ал-Алам» (X в.) говорится, что на север от «страны русов», царя которых зовут «хакан-рус», – «ненаселенный север», а на юг «река Рута», в которой следует видеть Западную Двину, именовавшуюся еще во II–IV вв. у прибалтийских народов «Рудон» (Птолемей, Маркиан) и в 862–882 гг. (по ПВЛ) действительно являвшуюся южной границей тоже северной, но уже ладожско-новгородской Руси, возглавляемой Рюриком и Игорем – Олегом. В таком случае возникает возможность, в отличие от традиционного объяснения, увидеть в титуловании Владимира как «великого кагана нашеа земля Владимира, внука старого Игоря, сына же славного Святослава…» в знаменитом «Слове о законе и благодати» митрополита Илариона отголосок обыч-ного в древности титула Рюриковичей «хакан-рус», в котором этносоциальное значение слова «русь» заменилось территориально-политическим «Русь = Русская земля = наша земля». Безусловно, это объяснение приемлемее, чем традиционное, когда применение титула «каган» к великому киевскому князю обусловливается культурным и политическим влиянием Хазарского каганата, с которым киевские Рюриковичи изначально находились во враждебных отношениях и который был разгромлен отцом Владимира Святославом, упомянутым в этой же формуле титулования. Однако и наше объяснение ставит вопрос: при каких обстоятельствах и почему владыку этнополитического объединения, возникшего на далеком Северо-Западе, стали именовать титулом кагана, распространенным у тюркоязычных народов степной зоны Евразии?

Впервые реальное функционирование пути, соединяющего Волго-Окское междуречье с Балтикой через Ладогу, фиксируется в известном перечне живущих вдоль него народов, помещенном у Иордана; видимо, этим кружным путем жившие в лесостепном и степном Поднепровье готы в IV в. осуществляли контакты с оставшимися в Скандинавии родичами. В эпоху Великого переселения народов этот путь утратил былое значение. «Возрождение» этого пути в конце VIII в. было обусловлено двумя различными по своей природе событиями: во-первых, тем поразительным взрывоподобным расцветом всех социальных и духовных сил населения Скандинавии, который начинается во второй половине VIII в. и порождает «эпоху викингов», эпоху грандиозных морских и речных, военных и торговых экспедиций, эпоху заселения скандинавами новых земель; во-вторых, завершением в 737 г. длительной ожесточенной борьбы между Хазарским каганатом и Арабским халифатом, что привело к установлению между ними с середины VIII в. постоянных торговых и дипломатических контактов, т. е. к возникновению волго-каспийского торгового пути, естественным продолжением которого на северо-западе был волго-балтийский путь, контролируемый приладожской Русью. В этих условиях оказывалось, что богатство, могущество и само существование приладожской (а впоследствии и верхневолжской) Руси в большой степени зависели от ее отношений с Хазарским каганатом, уверенно контролировавшим участок балто-каспийского пути. Именно в этих условиях естественным почетным титулом для обозначения владыки северных русов и мог стать титул «каган», которым именовался самый могущественный и богатый (с их точки зрения) властитель.

Относящийся к ситуации 850–880-х гг. известный отрывок «о трех группах Руси», встречающийся в сочинениях ряда восточных писателей, не обозначает главу русов титулом «хакан», однако фиксирует, что главная группа русов называется «ас-Славийя, и царь их в городе Салау», что, видимо, соответствует области словен ильменских и Новгороду, одна из древнейших частей которого называлась Славно. Отметим, что мы вслед за Г. Ф. Корзухиной и вразрез с господствующим мнением в результате изучения источников убеждены, что все три группы Руси фиксируются восточными сочинениями на севере Древней Руси (Корзухина 1954: 34), на волжско-балтийском речном торговом пути. Группа ас-Славийя давно отождествлена с Новгородом, расположенная восточнее вторая группа имеет варианты названий Арса/Арта/Артаб, которые, видимо, являются арабской транскрипцией скандинавского названия Ростова. Действительно, если славянская Ладога называлась у скандинавов Альдейгью (совпадают согласные л-д-г), то и название второй группы (и города) русов (Арта, Артаб) дают в сумме практически ту же последовательность согласных р-с(т) – б, что и в славянском названии Ростов. Территориально Ростов, с прилежащим к нему Ярославским Поволжьем (Тимеревское поселение и могильник) и Белоозером, вполне соответствует местоположению Арсы-Артаба (Новосельцев 1965: 419). Третья группа Руси, среди возможных транскрипций названия которой обычно выбирают «Куйаба», отождествляя ее с Киевом, расположена на том же водном пути еще дальше от «ас-Славийя», чем Арса, и является пограничной и ближайшей к городу Болгару областью и городом, дальше которого в глубь Руси не пускают купцов. Название его дается в разночтениях Куйаба/Куйаа/Куйана/Кукиана.

Принятие титула «хакан» главой приладожской Руси, возможно, не было простой формальностью. Ибн Фадлан, описывающий в 922 г. обычаи русов, отмечает, что их «царь» (правда, не именуемый у Ибн Фадлана «каганом» и, вероятно, уже находящийся в Киеве, «в его очень высоком замке») занимается любовью и развлечениями, а его заместитель ведет войну и замещает царя перед лицом подданных (Ковалевский 1956: 146). Сразу после этого сообщения Ибн Фадлан переходит к описанию аналогичной системы управления у хазар, состоящей из «большого хакана» и его заместителя «хакан-беха». Параллелизм этих соседствующих пассажей несомненен и дает основание полагать, что система разделения «власти сакральной» и «власти реальной» могла получить столь четкое оформление у русов под влиянием аналогичного института у хазар. Отражением этой системы разделения власти уже у новгородско-киевских Рюриковичей является существование пар Игорь – Олег, Игорь – Свенельд, Святослав – Свенельд, Ярополк – Свенельд, Владимир – Добрыня.

Таким образом, хазарское влияние на титулатуру властителей и организацию власти у русов ощутимо, но парадокс заключается в том, что это влияние (наряду с целым рядом других культурных и социальных импульсов с востока и запада) первоначально проникло на Русь не на юге, а через северные земли, через Верхнее Поволжье и Приладожье.

Итак, в силу процессов и событий, имевших место в Скандинавии и в Прикаспье, между этими областями установился интенсивный контакт, протекавший по водным маршрутам, что естественно привело к возникновению двустороннего движения по балто-ладожско-волжскому «коридору», у которого были свои главные ворота и привратник – Старая Ладога и владевший ею «хакан-рус». Но никакой социальный организм не может долго развиваться, находясь на продуваемом всеми сквозняками (преимущественно военными) проходе и не опираясь на какое-либо прочное и стабильное основание. И таким основанием, такой почвой для укоренения и развития возникших процессов стало славянство, продвинувшееся к VIII в. на север из прикарпатско-дунайских областей и оказавшееся достаточно развитым во всех отношениях, чтобы «оценить ситуацию», объединить вокруг себя разноэтничное население Северо-Запада, воспользоваться выгодами частично проходившего через его земли торгового пути, свергнуть чужеземное варяжское иго и вступить в договорные отношения с новой группой скандинавов, что и привело к новому укреплению этносоциального организма приладожской Руси, превратившегося в Русь ладожско-ильменскую и верхневолжскую, подчинившую себе также и Полоцк, стоявший на втором речном пути «в варяги».

В дальнейшем Старая Ладога и, видимо, ориентированное на нее с конца IX в. юго-восточное Приладожье, населенные смешанным скандинавско-балто-славяно-финским населением, еще некоторое время (до 1030-х гг. или до 1105 г.) представляли собой один из северных центров «внешней Руси», самостоятельную область, подчиненную непосредственно Киеву и сыгравшую значительную роль в первичном проникновении Руси к берегам северных морей (Бернштам 1978: 20–26). Однако свое истинное историческое место то само по себе непрочное этносоциальное образование, которое возникло в конце VIII – середине IX в. в низовьях Волхова, нашло именно на славянской основе, на землях словен ильменских, затем полян, а позднее и на всех восточнославянских землях, постепенно мигрируя к югу, включаясь в иные экономические и этнополитические ситуации и системы и изменяя соответственно свое содержание.