Текст книги "Черчилль. Биография. Оратор. Историк. Публицист. Амбициозное начало 1874–1929"

Двадцать первого октября Черчилль с удовлетворением сообщил леди Рандольф, что «все решено». Официальным заданием молодого гусара и его сослуживца – Реджинальда Вальтера Ральфа Барнса (1871–1946) («одного из лучших друзей, возможно, самого лучшего»⁵⁷) – станет сбор информации по новому типу пуль⁵⁸ и новому типу ружей⁵⁹.

Второго ноября Черчилль и Барнс отплыли на пароходе королевской почты «Этрурия» в Нью-Йорк. Не привыкший к безделью Уинстон терпеть не мог морские путешествия, воспринимая их, по его собственным словам, как «необходимое зло»⁶⁰. Спустя несколько лет, находясь на другом корабле королевской почты, он напишет следующие строки, хорошо передающие его состояние во время поездки в США: «Однообразие – характерная черта современного путешествия, и кто станет описывать его? Но и в однообразии есть своя тайная прелесть. Здесь, в промежуток времени слишком длинный, пока он длится, и слишком короткий, когда он проходит, мы можем спокойно размышлять о беспокойном мире, который остался позади, и о той суматохе, которая ожидает нас впереди»⁶¹. Философские размышления на «Этрурии» Черчилль чередовал игрой в безик («немного и по маленькой»), трапезами в салоне, а также наблюдением за чудовищным штормом, когда «волна накрывала весь корабль, а палуба почти полностью уходила под воду»⁶².

Вскоре скучное, утомительное и выматывающее путешествие завершилось в гавани Нью-Йорка. В родном городе Дженни Джером молодых гусаров встречал ее близкий друг Уильям Бурк Кокран (1854–1923). Черчилль и Барнс остановились в его роскошном доме номер 763 на Пятой авеню. Однако не богатое убранство поразило Уинстона больше всего. Он был очарован мистером Кокраном – «самым прелестным хозяином и самым интересным человеком, которого я когда-либо видел»⁶³. Он будет обсуждать с ним «все мыслимые темы, от экономики до яхтенного спорта», признавая, что его собеседник «очень умный человек, один из тех, у кого можно многому научиться»⁶⁴. И это после того, как Черчилль уже имел беседы с двумя будущими премьер-министрами Великобритании и одним бывшим: Бальфуром, Асквитом и Розбери.

По мнению профессора Джонатана Роуза, Кокран стал для Черчилля «антиотцом, дав ему все, в чем лорд Рандольф отказал: теплоту, близость, спокойствие, поощрение»⁶⁵. Он же окажет и важное влияние на формирование его мировоззрения. Именно на примере Кокрана Черчилль увидит, как человек может дважды менять партийную принадлежность, оставаясь при этом последовательным в своих взглядах. «На протяжении двадцати лет нашего знакомства я никогда не видел никакой непоследовательности в общих положениях его доктрины, на которых была основана его точка зрения», – напишет Черчилль в своей статье «Мужчины, повлиявшие на меня и впечатлившие меня», которая вышла в феврале 1931 года вначале в The Strand Magazine, а затем под заголовком «Философы и друзья» в Collier’s. Общение с Кокраном научит Черчилля, что в политике, «как и в природе, края и границы всегда стерты, есть лишь немного линий, которые не смазаны»⁶⁶.

О таких людях, как Бурк Кокран, говорят, что они сделали себя сами. В семнадцатилетнем возрасте Бурк приехал в США. Зарабатывая частными уроками, он сумел получить юридическое образование и стал со временем успешным адвокатом. Он дважды избирался в Конгресс и запомнится современникам как один из ярчайших ораторов своего времени. После лорда Рандольфа Кокран станет вторым человеком, оказавшим огромное влияние на развитие нашего героя, и первым, кто увидит в нем сильную, одаренную личность⁶⁷. Также он станет первым, кто введет Черчилля в высший свет США. После представления высшему свету отпрыск британских аристократов будет ужинать в ресторанах знаменитого отеля Waldorf Astoria и кататься на буксире в порту, беседовать с Вандербильтами и членами Верховного суда, посещать ежегодное конное шоу и броненосный крейсер «Нью-Йорк». «Мы стали членами всех клубов, и каждый следующий знакомый соревнуется с предыдущим, чтобы сделать наше времяпрепровождение приятным», – писал Черчилль домой⁶⁸.

Уинстон оказался внимательным и любопытным путешественником. Помимо полуночных бесед в библиотеке с Бурком Кокраном под бокал выдержанного бренди и кубинскую сигару, а также посещения великосветских мероприятий, он с большим интересом наблюдал за различными подробностями американского образа жизни. Он признавал, что Нью-Йорк «полон противоречий и контрастов». Огромное впечатление на него произвели трамваи – «идеальная система, одинаково доступная богачам и беднякам; превосходно». Причем самым большим откровением для него стало то, что развитие трамвайной транспортной системы происходило не на средства, полученные после «конфискации собственности» или «деспотичного налогообложения», а в результате «простой деловой инициативы». Не менее удивлен он был и бумажными деньгами, в частности долларом, посчитав его «самой унизительной “монетой”, которую когда-либо видел мир»⁶⁹.

Наиболее негативное мнение у него сложилось относительно американской прессы, основным свойством которой он считал «вульгарность»⁷⁰. Годы спустя он выразит свое отношение к бумажным СМИ США в емком афоризме: «Америка – туалетная бумага: слишком тонкая, а газеты – слишком толстые»⁷¹.

Не понравилась выпускнику Сандхёрста и военная академия Вест-Поинт. Вернее, принятые в этом учебном заведении порядки – запрет на курение, а также на личные деньги. Своему брату он писал, что курсанты Вест-Поинта «имеют еще меньше свободы, чем ученик любой частной школы в нашей стране». Черчилль считал, что столь строгая дисциплина не даст ничего хорошего. «Я нахожу подобное положение вещей позорным. Молодые люди 24–25 лет, которым в такой степени ограничивают свободу, никогда не станут ни достойными гражданами, ни превосходными военными»⁷².

Своя точка зрения у него сформировалась и по отношению к американскому обществу, в котором «первоклассные люди живут в загородных домах, а менее яркие представители нации работают в правительстве», а также к обычным американцам и их стране: «Дорогой Джек, в Америке практичность ставится во главе угла, заменяя романтику и внешнюю привлекательность. Они больше напоминают огромного здоровяка, презирающего твои сокровенные чувства, возраст и традиции, но при этом с таким непосредственным добродушием решают свои дела, что им могут позавидовать более старые нации»⁷³. Впоследствии Черчилль изменит свое мнение относительно «непосредственного добродушия».

Проведя в Нью-Йорке на три дня больше, чем планировалось, Черчилль и Барнс отбыли на поезде в Ки-Вест (штат Флорида), где пересели на пароход «Оливетта» и направились в сторону Гаваны. Ранним утром 20 ноября Уинстон увидел, как на фоне темно-синего горизонта прорисовываются берега Кубы. «Мне почудилось, что я плыву с капитаном Сильвером и впервые вижу Остров сокровищ, – описывал он свои ощущения. – Здесь вершились настоящие дела. Здесь творилась история. Здесь что угодно может происходить. Здесь, конечно, что-то произойдет»⁷⁴.

Обязательно! Там где находился Черчилль, всегда что-то происходило. А как еще могло быть с человеком, который жил, руководствуясь следующим девизом: «Я люблю, когда что-то случается, а когда ничего не случается, я провоцирую события»⁷⁵. Именно «провоцированием событий» он и занялся на Кубе.

Не найдя маршала Кампоса в Гаване, искатели приключений отправились в Санта-Клару. Главнокомандующий встретил гостей «любезно», передав их одному из штабных офицеров Хуану О’Доннеллу. Тот посоветовал Черчиллю и Барнсу присоединиться к передвижной войсковой колонне, одна из которых, под командованием генерал-майора[34]34
  В 1896 году А.С. Вальдес произведен в звание генерал-лейтенанта.


[Закрыть] Альваро Суареса Вальдеса (1841–1917), как раз покинула Санта-Клару и направилась к городку Санкти-Спиритус. На вопрос, где сконцентрированы основные силы неприятеля, О’Доннелл ответил: «Везде и нигде». Поэтому, если новобранцы хотят соединиться с войсками Вальдеса, им придется выбрать безопасный, но в три с половиной раза более длинный маршрут: бронепоездом добраться до Сьенфуэгоса, затем морем до Туны де Зары, откуда снова на бронепоезде до Санкти-Спиритуса⁷⁶.

В поездке на Кубу проявилось много качеств, которые впоследствии станут отличительными чертами британского политика. Одно из них – составлять мнение о происходящем не на основе слухов и оценок других участников, а самому увидеть все собственными глазами⁷⁷. Поэтому Уинстон с радостью ухватился за предложение О’Доннела, прибыв в Санкти-Спиритус 23 ноября. Это место, несмотря на свое название (с испанского Санкти-Спиритус переводится как Святой Дух), оказалось «скверным и нездоровым», частыми гостями в нем были оспа и лихорадка⁷⁸. Присоединившись к Вальдесу, Черчилль и Барнс направились в глубь страны, в деревню Арройо Бланко. Достигнув деревни, они остановились в ней на пару дней.

На календаре было 29 ноября, уже почти неделю Черчилль бродил по окрестностям в поисках повстанцев. И пока без результата. «Разумно ли срываться за тысячи миль с тощим карманом, чтобы вставать в четыре утра, надеясь в компании совершенно незнакомых людей попасть в переделку?» – спрашивал себя потомок Мальборо. И сам же отвечал: разумно⁷⁹. Боевой опыт стоил для него гораздо больше, чем даже самые неприятные бытовые неурядицы. В своих упорных поисках приключений Уинстон чем-то напоминал героя музыкальной драмы Рихарда Вагнера «Зигфрид». Только если тот искал возможности испытать страх, Черчилль стремился оказаться в бою.

Судьба преподнесет Уинстону долгожданный подарок в день его рождения. Выдвинувшись 30 ноября в сторону деревни Ля Реформа, войска Вальдеса попали в засаду. В ходе перестрелки одна из пуль, пролетев на расстоянии вытянутой руки от нашего героя, поразила стоящего рядом гнедого жеребца. В царившей вокруг суматохе время для Черчилля стало замедляться. Он бросил взгляд на раненое животное. Пуля попала между ребер, багровая кровь по глянцевой каштановой шкуре стекала на землю. «А ведь пуля прошла всего в каких-то тридцати сантиметрах от моей головы», – подумал Уинстон. С тех пор он стал серьезнее относиться к происходящему⁸⁰.

Примечательно, что Черчилль впервые оказался под огнем не просто в свой день рождения, а именно в день своего совершеннолетия. На этом приключения молодого аристократа на Кубе не закончились. На следующий день, пока разбивали лагерь, Черчилль и Барнс убедили пару офицеров искупаться в реке. Поплавав, они вылезли на берег и начали одеваться. В этот момент послышались выстрелы. Один из офицеров, наполовину одетый, побежал в лагерь за подмогой и привел с собой пятьдесят солдат. Увидев подкрепление, нападавшие ретировались. Ночью войска Вальдеса вновь подверглись нападению, в ходе которого были убиты и ранены несколько человек. Уинстон и в этот раз чудом избежал гибели. Одна из пуль застряла в соломенной шляпе, которой он укрывался во время сна⁸¹.

Читая воспоминания и отчеты Черчилля об этих нескольких днях, нельзя избавиться от ощущения, что он получал огромное удовольствие от того, что находился под огнем. Не зря одним из его первых и часто цитируемых афоризмов станет: «Нет ничего более волнующего, чем когда в тебя стреляют и не попадают»⁸². Не зря его будущие коллеги будут говорить, что «истинным наслаждением» для Черчилля является «нахождение в пятидесяти ярдах от окопов» противника⁸³. А журналисты будут писать, что он обладает «храбростью льва»⁸⁴.

Второго декабря Черчилль принял участие в качестве наблюдателя в битве при Ля Реформа. Держась рядом с генералом Вальдесом – «очень храбрым человеком», Уинстон «оказался в самой опасной части поля боя», где «достаточно наслушался свиста и жужжания пуль»⁸⁵. Одна из пуль сразила стоящего рядом с ним испанского солдата. Черчилль извлечет ее из тела убитого и заберет с собой на память⁸⁶. За проявленную смелость, отвагу и мужество испанское правительство наградило Уинстона и его сослуживца медалью Cruz Rosa – Красный крест⁸⁷.

Наблюдая за всеми этими эпизодами кубинской кампании, каждый из которых мог закончиться трагично, нельзя не согласиться с ним, что в эту неделю с конца ноября по начало декабря 1895 года его сопровождала «почти сверхъестественная удача»⁸⁸.

«Почти сверхъестественная удача» будет сопровождать его и дальше. Кубинская же кампания после сражения у Ля Реформы подойдет для Черчилля к концу. Через несколько дней они с Барнсом достигнут побережья, откуда направятся обратно в Гавану, а оттуда в США и домой.

Непродолжительная поездка в Новый Свет оказала большое влияние на дальнейшую жизнь Уинстона Черчилля. Во время посещения Кубы он не только увидел мир, понюхал пороха, обрел новых друзей и недоброжелателей, расширил кругозор, стал взрослее и опытнее, он также приобрел две привычки, которым останется верен до конца своей жизни.

Первая: послеобеденный отдых, сиеста. Активно интересуясь различными средствами повышения работоспособности, Черчилль пришел к выводу, что дневной сон – одно из лучших средств обретения бодрости. «В намерения природы не входило заставить человечество работать с восьми утра до полуночи без освежающего забвения, которое, если оно даже и продолжается всего каких-нибудь двадцать минут, позволяет восстановить жизненные силы», – объяснял он, советуя «не перенапрягать организм» и «в интересах дела или удовольствия, как духовного, так и физического, надвое делить дни и занятия»⁸⁹.

В 1946 году Черчилля посетил американский производитель звукозаписывающей аппаратуры мистер Гфроерер. Между ними состоялся следующий диалог.

– Какой у вас распорядок дня в Америке? – спросил Черчилль.

– В восемь утра я уже за рабочим столом, с небольшим перерывом на ланч в полдень, я работаю до половины шестого, и так пять раз в неделю, – ответил гость.

– Любезный, это самая лучшая рекомендация по сокращению жизни, которую я когда-либо слышал, – произнес политик. – Вы должны спать некоторое время между ланчем и ужином – и никаких полумер. Снимайте с себя одежду и идите в постель. Именно так я всегда и поступаю. Не думайте, что из-за дневного сна вы будете работать меньше. Это глупое представление людей, не имеющих воображения. Наоборот, вы сможете сделать больше. Вы вместите два дня в один, ну пусть не два, но как минимум полтора⁹⁰.

Большинству людей радости дневного сна, особенно в рабочие дни, к сожалению, недоступны. Тем же, кто имеет возможность прерваться на сиесту, также не всегда удается сделать это по той причине, что они просто не могут заставить себя заснуть днем. У Черчилля с засыпанием проблем не было. Природа наградила его крепкой нервной системой, не беспокоившей во время отхода ко сну. По его собственным словам, за все шесть лет Второй мировой войны у него были только две бессонные ночи. «Как вам это удается»? – спросил его однажды близкий помощник. «Что ж, я выключаю свет, говорю всем: убирайтесь прочь – и засыпаю»⁹¹. На самом деле свою роль играли и снотворные, регулярно принимаемые британским политиком в пожилые годы⁹².

Вторая привычка, которая связана с Кубой, касается курения. Одной из целей поездки на Кубу, разумеется, не самой главной, было приобретение хороших сигар⁹³. «Куба всегда будет на моих губах», – скажет Черчилль во время второго посещения Антильской жемчужины, которое состоится спустя полвека после первого визита⁹⁴.

Как и большинство людей, неравнодушных к курению, Уинстон приобрел эту пагубную привычку еще в детские годы, учась в Хэрроу. Родители Черчилля также были заядлыми курильщиками. Лорд Рандольф курил «до жжения языка»⁹⁵, выкуривая по сорок сигарет ежедневно⁹⁶. Дженни тоже любила сигареты, но к новому увлечению своего сына отнеслась крайне отрицательно. Она решила убедить Уинстона бросить курить, сославшись на его непрезентабельную внешность: «Если бы ты только знал, как смешно и глупо выглядишь с сигаретой во рту»⁹⁷. Черчилль с доводами согласится, пообещав бросить курить на полгода⁹⁸.

Через некоторое время он вновь будет замечен за курением сигарет. Предприняв еще несколько неудачных попыток отговорить своего отпрыска бросить вредное для здоровья занятие, родители в итоге смирятся. Во время учебы в Сандхёрсте мать подарит Уинстону красивый мундштук («Самый прелестный, который я когда-либо видел»⁹⁹, – скажет он), а отец будет снабжать его «лучшими сигаретами»¹⁰⁰. В июле 1895 года леди Рандольф подарит сыну новый «очаровательный» мундштук¹⁰¹. После поездки в Новый Свет Черчилль откажется от мундштуков и сигарет, став верным поклонником сигар. Впервые он попробует их в особняке Бурка Кокрана в Нью-Йорке¹⁰², затем в гаванском отеле Gran Hotel Inglaterra, расположенном всего в нескольких улицах от фабрики по производству его любимой марки Romeo y Julieta¹⁰³.

Черчиллю и впоследствии советовали отказаться от курения. Он хорошо запомнил слова своего отца: «Если хочешь иметь честный взгляд, крепкие руки и стальные нервы – не кури»¹⁰⁴, и еще лучше – рекомендацию фельдмаршала Робертса. В 1902 году Робертс встретил Черчилля на Сент-Джеймс-стрит, попыхивающего большой сигарой. «Не кури, – сказал пожилой вояка. – Я уверен, твой отец сильно навредил своему здоровью чрезмерным курением. Бросай эту привычку сейчас и живи долго, в полном здравии и ведя активный образ жизни»¹⁰⁵.

Не соглашаясь с мнением медиков и советами умудренных опытом людей, Черчилль искренне полагал, что курение сигар идет ему на пользу. Он считал, что никотин успокаивает нервы, делая «нрав более приятным, а манеру общения более веселой»¹⁰⁶. Поэтому, когда фельдмаршал Монтгомери хвастливо заявит: «Я не пью и не курю, поэтому чувствую себя на все 100 %», Черчилль остроумно парирует: «А я пью и курю одну сигару за другой, поэтому чувствую себя на все 200 %»¹⁰⁷.

Черчиллю всегда претили узкие рамки этикета, и курение сигар в этом отношении не станет исключением. Он придерживался своего способа курения. Он никогда не пользовался каттером, с помощью которого обрезают запечатанный конец сигары специальным образом. Вместо этого он либо делал на нижнем конце сигары V-образный надрез, либо, размачивая его, расковыривал канадской спичкой, после чего надевал «корсет» – кольцо коричневой гуммированной промокательной бумаги. Для раскуривания сигар Черчилль предпочитал использовать свечи либо длинные спички¹¹¹.

Приобретал сигары он у нескольких поставщиков. В августе 1900 года Черчилль сделал свой первый заказ в табачном бутике Роберта Льюиса, дом номер 81 по Сент-Джеймс-стрит. Он купит пятьдесят небольших гаванских сигар Bock Giraldas, а также сто длинных балканских сигарет Alexandra для матери¹¹². Этому магазину он останется верен до конца жизни, но будет также обращаться и к другим поставщикам. В частности, он станет постоянным клиентом табачного бутика Альфреда Данхилла, расположенного на Дьюк-стрит напротив турецких бань, где любил отдыхать король Эдуард VII; в эти бани нередко наведывался и наш герой. Помимо Льюиса и Данхилла, Черчилль пользовался услугами Дюранта, Харта и особенно Грюнебаума, заказывая у них по одной-две сотни сигар различных марок ежемесячно, а также сотни турецких сигарет¹¹³.

После экономического кризиса 1929 года политик пошел на чрезвычайные меры и вместо любимых кубинских брендов стал пользоваться более дешевыми сигарами американского производства, значительно снизив покупки от британских поставщиков. Со временем он вернется к элитным маркам, добавив в список поставщиков компанию Pinar Del Rio Cigar Co., расположенную на Принцесс-стрит, а также компанию Galata Cigarette Co., Карлтон-стрит¹¹⁴. Со своими поставщиками Черчилль выстраивал отношения таким образом, чтобы каждый из них думал, будто он единственный продавец, снабжающий политика. Это позволяло ему добиваться значительных преференций в обслуживании, цене, а также в качестве приобретаемой продукции.

Имя «Черчилль» станет брендом в мире сигар. В его честь будут названы десятки различных сортов, а один из производителей – Меркатор Вандер Эльст – запустит даже целую серию сигар из двадцати четырех сортов, выбрав лейблом каждого сорта портрет британского политика в одном из головных уборов: от шляп до фуражек, включая пробковый шлем и треуголки, и даже просто с непокрытой головой¹¹⁵.

Со временем не только имя Черчилля станет брендом, но и сами сигары станут наиболее узнаваемым атрибутом его внешнего облика. И это при том, что, как свидетельствует близкое окружение, он не был таким уж заядлым курильщиком, как принято считать. Сведения о том, что Черчилль якобы выкуривал по 12–15 «гаван» в день, преувеличены. Его действительно редко можно было увидеть без сигары. Но по большей части он либо держал ее между пальцев, либо во рту, посасывая и покусывая¹¹⁶.

Хотя Черчилль и советовал никогда не зажигать потухшую сигару¹¹⁷, сам он, в среднем, зажигал потухшую сигару семь раз, после чего брал другую. Эдмунд Мюррей (1917–1996), один из личных телохранителей политика, вспоминал, что, помимо защиты Черчилля, в его обязанности входило собирать недокуренные сигары шефа и передавать их садовнику Чартвелла мистеру Кернсу, который докуривал их в своей трубке¹¹⁸.

К слову заметим, что прислуга не только докурировала за Черчиллем сигары. После войны в его поместье трудился рабочий Денис Хорсфилд. Он допивал за Черчиллем бокалы виски, который тот оставлял в саду, куда приходил наблюдать за ходом строительных работ. Однажды хозяин поместья за какой-то надобностью вернулся в сад и уже собирался хлебнуть виски, но, не обнаружив под рукой привычного бокала, обратился к рабочему. «Не знаешь, где наш бокал?» – сделал он ударение на предпоследнем слове¹¹⁹.

Несмотря на просьбы близких умерить курение¹²⁰, Уинстон искренне считал, что увлечение сигарами гораздо безопаснее увлечения сигаретами или курения трубки, к чему относился негативно¹²¹. Именно поэтому он настаивал на том, чтобы его сын Рандольф, предпочитавший сигареты и выкуривавший в день порой до восьмидесяти, а иногда и до ста штук, прекратил вредить здоровью и бросил курить. Либо курил сигары. Советуя ему, как их выбирать, он рекомендовал придерживаться золотого правила: «Из двух сигар выбирай самую длинную и самую крепкую»¹²².

Более того, в определенных обстоятельствах Черчилль и сам готов был сократить курение сигар или даже полностью отказаться от них.

Например, при удалении грыжи в 1947 году, опасаясь возникновения пневмонии после общего наркоза, он не стал рисковать и прекратил курить за две недели до операции¹²³. «Если все граждане бросят курить, насколько это поможет стране?» – поинтересовался Черчилль во время своего второго премьерства, которое проходило в условиях тяжелой экономической ситуации. И сам же категорично заявил: «Я без малейшего колебания откажусь от своих сигар»¹²⁴.

Широко известно, что специально для британского премьера была разработана уникальная капсула, позволяющая ему курить в самолете. Однако куда менее афишируется, что Черчилль никогда не пользовался этим агрегатом¹²⁵. А когда во время инспекции войск в Северной Африке он спросит дежурного офицера, можно ли курить во время перелета из Каира в Эль-Аламейн, и тот, стушевавшись, бросится осматривать имеющиеся на самолете газовые баллоны, политик успокоит: «Я люблю сигары, но не настолько, чтобы подвергать себя риску сгореть заживо»¹²⁶.

Сделав тематическое отступление, вернемся к кубинской кампании. Тем более что сиеста и увлечение сигарами были не единственными трофеями, которые Черчилль увез с берегов Антильской жемчужины. В одной из своих работ внучка британского политика Целия Сэндис (род. 1943) заметила, что Черчилль всегда «получал по максимуму от тех карт, которые были у него на руках»¹²⁷. Поездка на Кубу лишний раз доказала это. Уинстон жаждал славы, он хотел отличиться, стремился, чтобы о нем заговорили. «Лучше создавать новости, чем принимать их, лучше быть актером, чем критиком», – сформулирует он свое кредо¹²⁸.

Конечно, участие в пусть и небольшой, пусть и отдаленной, но реальной военной кампании продвигало его к намеченной цели. Но Черчилль использовал имеющиеся возможности по полной. И одного участия ему было мало. Он хотел большего. Но как это получить? И здесь на помощь молодому искателю приключений пришло его увлечение прессой. С младых лет и до глубокой старости Черчилль любил читать газеты. «Как я ненавижу, когда рядом нет газет», – восклицал он¹²⁹. Впоследствии он будет использовать при чтении передовиц две ручки – одну с красными, другую с синими чернилами. Разным цветом он будет выделять то, что представляет интерес исключительно для него, а также помечать информацию для обсуждения с кем-то¹³⁰.

Черчилль не только пристрастился в молодые годы к таблоидам. Он рано понял, что СМИ способны на большее, чем доставлять удовольствие. Они способны снабжать фактами и давать пищу для размышлений. Они способны управлять общественным мнением, а также являются прекрасным средством обретения популярности. «Я считаю, что пресса представляет лестницу, доступную каждому, – делился Черчилль своими рассуждениями на этот счет. – Размести на ней хороший материал, и со временем люди скажут: „Мы должны обладать им“»¹³¹.

Черчилль рано убедился в том, что, если он хочет стать знаменитым, ему необходимо попасть на страницы газет. На самом деле это было не так уж и трудно сделать. Участие офицера британской армии в решении испанских колониальных вопросов быстро привлекло внимание репортеров. Черчилль получил известность, а его имя запестрело на страницах изданий. Но популярность – меч обоюдоострый. Он способен не только защитить, но и больно ранить. Не все отзывы были положительны. Не все оценки были справедливы. Не все факты были достоверны. Распространились слухи, что быстрое возвращение Уинстона в США стало результатом ссоры с Суаресом Вальдесом. Будто бы Черчилль симпатизировал кубинцам и хотел влиться в их войска, чего категорически не мог допустить испанский генерал¹³².

Но и без этих смешных вымыслов пресса не стеснялась в остроумии. «Все предполагали, что мистер Черчилль отправился на отдых в Западную Индию, – писали журналисты Newcastle Leader. – Провести же свой отпуск, участвуя в битвах чужой войны, немного экстраординарное поведение даже для него»¹³³. Другие пошли еще дальше. Они указывали на то, что кубинская поездка Черчилля может трактоваться, как официальная поддержка Испании британским правительством. В Eastern Morning Post даже предсказывали, что за свой проступок Уинстон будет отвечать лично перед главнокомандующим лордом Уолсли. Разумеется, перед главнокомандующим он отвечать не станет. Да и сам лорд Уолсли, в отличие от журналистов, не собирался отчитывать молодого гусара, в организации поездки которого принял не последнее участие. Хотя Черчиллю пришлось сказать несколько слов в свое оправдание, подчеркнув роль стороннего наблюдателя. А наличие у себя оружия объяснить необходимостью самообороны¹³⁴.

Оказавшись в непростой ситуации, Черчилль показал себя талантливым имиджмейкером, умеющим формировать правильное впечатление о себе и своих поступках¹³⁵. Но в то же время первый опыт общения с прессой стал для нашего героя хорошим уроком, убедив его в том, что одного внимания журналистов недостаточно. Поэтому он обратится к своему самому сильному оружию – таланту изложения мыслей в письменной форме. Хорошо создавать новости, но еще лучше быть тем, кто их опишет и преподнесет публике. Стать не только актером, но и критиком – вот модель, к которой Черчилль пришел в 1895 году и которую совершенствовал на протяжении следующих шести десятилетий. А первым полевым испытанием этой модели стала как раз поездка на Кубу.

Отправляясь в Новый Свет, Черчилль заключил договор с Daily Graphic, с которой в конце жизни сотрудничал его отец (правда, на гораздо более выгодных в финансовом отношении условиях)¹³⁶. Отныне Уинстону предоставлялась площадка для высказывания своих идей и описания своего путешествия. Пусть даже и анонимно – статьи выходили под подписью «Наш собственный корреспондент».

Хотя Черчилль писал и раньше для школьной газеты, «письма с фронта» для Daily Graphic стали его первым серьезным опытом журналистской деятельности. Ему предстояло переступить через барьер, знакомый каждому начинающему автору. Свыкнуться с мыслью, что написанный тобой текст прочтут сотни, а может, и тысячи незнакомых тебе людей; читателей, которых ты никогда не видел и по большей части не увидишь; мужчин и женщин, которые будут формировать свое мнение о тебе и событиях, которые ты описываешь, по твоему тексту. С чего начать? Как заинтересовать читателя? Черчилль решил быть естественным, начав с того, что его беспокоило в этот момент, то есть со своих рассуждений о важности и трудности начала. «Большинство людей наверняка заметили, что первоначальные проблемы любого дела в большинстве случаев самые непреодолимые, – написал он в первых строках своей первой статьи. – Первые слова в предложении руки и сердца или в газетной статье требуют больше размышлений и больше усилий, чем все последующие предложения. И если это актуально для любого, кто стал достаточно опытен в своем деле, насколько больше это применимо к началу новичков». Признав и в какой-то мере преодолев названные трудности, дальше наш автор с облегчением перейдет к основной теме своего отчета¹³⁷.

Примечательно, что первая статья Черчилля в Daily Graphic была посвящена военной тематике. Военная тема окружала его с детства, начиная от первых воспоминаний, связанных с открытием памятника фельдмаршалу Гофу, гобеленами Бленхеймского дворца, и заканчивая огромной армией игрушечных солдатиков, строительством «Берлоги», учебой в армейском классе в Хэрроу и колледже Сандхёрст. Именно с военной тематикой будет связана и большая часть литературного творчества нашего автора.

Всего для Daily Graphic молодой субалтерн напишет пять статей. В них явственно прослеживается будущий стиль Черчилля: яркий, бойкий, образный, не чуждый иронии. Взять, например, следующий фрагмент: «Мне объяснили, что при ответе караульному или на аванпосте нужно быть очень проницательным. Если в ходе дедуктивного рассуждения, которому может позавидовать даже Шерлок Холмс, ты придешь к заключению, что аванпост испанский, ответить необходимо: „Испания“, если наоборот – повстанцы, ответ должен быть: „Свободная Куба“. Но если ошибешься, тебе суждено будет оказаться в весьма неловкой ситуации»¹³⁸.

В своих статьях Черчилль не только знакомил читателей с обстановкой на Кубе, он также выражал свое отношение к разворачивающемуся конфликту. Признаваясь, что он больше симпатизировал восстанию, чем восставшим¹³⁹, Уинстон высказывал невысокое мнение о боеспособности мятежников. Они хорошо бегают и плохо стреляют, скажет он американским журналистам¹⁴⁰. В марте 1896 года Уинстон напишет в Saturday Review, что повстанцы не отличаются смелостью и не умеют обращаться с оружием. «Они неспособны выиграть ни единой битвы, так же как и неспособны удержать ни одного города»¹⁴¹.