Текст книги "Черчилль. Биография. Оратор. Историк. Публицист. Амбициозное начало 1874–1929"

Вряд ли взрослые стали бы обсуждать с десятилетним ребенком политическую ситуацию в стране, если бы он сам не поднимал эту тему. Во время посещения бассейна Уинстон спросил у одного из служителей:

– Вы консерватор или либерал?

– Я не думаю о политике, – ответил растерявшийся мужчина, не привыкший к подобным вопросам от детей.

– Что? – закричал Черчилль. – Вы платите налоги и не думаете о политике?²⁸³

При вспыхнувшем интересе к политике Уинстон еще больше увлекся чтением. В Брайтоне он жадно проглатывал все газеты, которые только мог найти. К тому времени его волновало уже буквально все – захват бельгийцами Конго, демонстрация рабочих в далеком Чикаго, изобретение Даймлером автомобиля и возведение статуи Свободы в Нью-Йорке²⁸⁴. К своему дню рождения он просит леди Рандольф подарить ему иллюстрированный труд генерала армии Улисса Симсона Гранта (1822–1885) «История Гражданской войны в Америке»²⁸⁵. Похоже, эта книга произвела на него очень сильное впечатление. По крайне мере, он возьмет на вооружение метод главнокомандующего армией Севера и впоследствии не раз будет выступать трубадуром собственных подвигов на различных руководящих должностях.

В 1885 году вышел в свет роман Генри Райдера Хаггарда (1856–1925) «Копи царя Соломона». Один экземпляр книги попадает к Черчиллю, и тот прочтет его на одном дыхании. Описание приключений Аллана Квотермейна настолько впечатлили юного читателя, что он попросил Дженни прислать ему остальные произведения Хаггарда²⁸⁶. Тетя Леони организует Уинстону личную встречу с Хаггардом, которая лишь усилит любовь к писателю и его романам. Когда в 1887 году выйдет сиквел, Хаггард подарит экземпляр своему новому знакомому. «Большое спасибо, что прислали мне „Аллана Квотермейна“, – поблагодарит Уинстон. – А. К. мне понравился больше, чем „Копи царя Соломона“. Этот роман более занятен. Надеюсь, вы напишете еще много хороших книг»²⁸⁷. Всего Черчилль прочтет «Копи царя Соломона» двенадцать (!) раз²⁸⁸ и в шестидесятилетнем возрасте будет продолжать восхищаться этим произведением²⁸⁹.

В отличие от Сент-Джорджа, в Брайтоне Черчиллю позволяли заниматься тем, что ему нравится: «Французским, историей, заучиванием множества стихов, а главное – верховой ездой и плаванием»²⁹⁰. Плавание доставляло ему особое удовольствие. Он с гордостью сообщает леди Рандольф, что научился переплывать бассейн²⁹¹, и делится с ней наслаждением, которое доставило ему ныряние²⁹². В Брайтоне Черчилль также увлекся футболом. «В этом семестре я участвовал в шести матчах, мы победили в пяти из них», – писал он младшему брату²⁹³. Несмотря на юношеский опыт, впоследствии наш герой будет равнодушен к этой игре²⁹⁴, проявляя гораздо больше интереса к другой командной игре в мяч – поло.

Если говорить об основной программе, то за годы учебы у сестер Томсон Черчилль значительно подтянулся по многим дисциплинам. А по классической литературе и французскому языку смог даже занять первое и третье места соответственно²⁹⁵.

Однако поведение его по-прежнему оставляло желать лучшего. Спустя три месяца после обустройства в Брайтоне он «немного повздорил» с одним из одноклассников, набросившимся на него с ножом. Уинстону крупно повезло, что он отделался легким ранением – нож пронзил грудь лишь на четверть дюйма, не причинив серьезных повреждений.

Инцидент был из ряда вон выходящим, и Шарлотта Томсон в тот же день связалась с леди Рандольф, чтобы сообщить ей о происшествии. У руководства школы на обидчика Уинстона накопилось уже достаточно жалоб, и они готовы были, если родители Уинстона сочтут нужным, немедленно инициировать разбирательство с последующим исключением агрессивного ученика из школы. Но мать Черчилля не торопилась карать драчуна. Она слишком хорошо знала характер своего сына. Интуиция ей подсказывала, что именно Уинстон и был виновен в произошедшем. По ее мнению, он стал задираться, за что и получил. «Пусть это послужит ему уроком», – скажет она своему супругу²⁹⁶.

Уинстон остепенится, но ненадолго. В графе «Поведение» значилось: «Общее количество учеников в классе – тридцать. Место в классе – тридцатое»²⁹⁷. В памяти учителей он останется «маленьким рыжеволосым учеником, самым капризным ребенком в классе, возможно, даже самым капризным ребенком в мире»²⁹⁸.

Черчилль и сам понимал, что с ним нелегко. «Думаю, ты рада моему отсутствию, – не без самоиронии писал он матери в январе 1885 года. – Никаких криков от Джека, никаких жалоб. Небеса спустились, и на земле воцарился порядок»²⁹⁹. При этом он очень ревностно охранял свое право на свободное от учебы время. Когда летом 1887 года встал вопрос о продолжении занятий во время каникул, недовольству Уинни не было предела. «Я никогда не учился во время каникул и сейчас не собираюсь, – в категоричном тоне заявил он родителям. – Это противоречит моим принципам»³⁰⁰. Его принципам противоречил не столько сам факт учебы, сколько то, что его принуждали к ней. Уже тогда своим кредо он выбрал: «Я люблю учиться, но мне неприятно, когда меня учат»³⁰¹.

Дженни было тяжело справиться с упрямством сына. Но разве не от нее он унаследовал эту черту, как и стремление всегда и во всем действовать по своему усмотрению, независимо от того, что по этому поводу думают другие и насколько они недовольны тобой? По мере взросления Уинстона леди Рандольф приходилось все сложнее и сложнее, и она признала, что управиться с ним может только миссис Эверест. Хотя порой казалось, что и няня бессильна в этом отношении³⁰².

Во время учебы в Брайтоне Черчилля ждали и более серьезные испытания, чем учеба во время каникул и отстаивание своей точки зрения. Несмотря на активное увлечение спортом, он никогда не отличался крепким здоровьем и именно в учебном заведении сестер Томсон приобретет привычку, которая останется с ним до конца дней: постоянно измерять температуру собственного тела³⁰³. В детстве он так боялся простудиться, что практически не расставался с термометром. «Моя температура не слишком дружелюбна, – жаловался он матери в сентябре 1885 года. – Однажды она поднялась до 37,8 °C вместо положенных 36,8 °C»³⁰⁴. В зрелые годы Черчилль будет мерить температуру ежедневно³⁰⁵, а если случалось заболеть, то ежечасно³⁰⁶.

Обычная простуда – еще не самое страшное, с чем Черчиллю придется столкнуться в Брайтоне. В архиве политика сохранилось письмо под номером CHAR 28/13/88, адресованное няне. Не надо быть графологом, чтобы понять, насколько слабым было физическое состояние автора, который поставил на двух страницах три большие кляксы, а каждое слово выводил с огромным трудом³⁰⁷.

Это письмо могло стать последним в его жизни. В марте 1886 года Уинстон слег с тяжелой пневмонией. Спустя всего четыре дня после начала заболевания положение стало критическим – температура поднялась до 40,2 °C, правое легкое отказывало. Не на шутку перепугавшиеся родители тут же примчались к постели больного. «Приближается кризис, – сообщил им семейный доктор Робсон Роуз (1848–1905). – Если воспаление не распространится на левое легкое, тогда, да благословит Господь, можно ожидать улучшения»³⁰⁸. Утром следующего дня Роузу удалось сбить температуру до 37,8 °C, однако к полудню она вновь подскочила до 39,5 °C. «Если мне удастся не допустить повышения температуры выше 40,5 °C, особых причин для беспокойства нет, через два дня кризис пройдет. Питание, лекарства и внимательный уход спасут вашего мальчика»³⁰⁹.

К вечеру температура незначительно возросла – до 39,7 °C, однако, по мнению доктора, в ближайшие 12 часов резкого ухудшения состояния не ожидалось³¹⁰. «Ночь прошла очень беспокойно, но нам удалось удержать температуру, – информировал Роуз утром. – Левое легкое здорово, пульс сильный. Ваш мальчик достойно сражался, надеюсь, он скоро поправится»³¹¹.

Уинстон действительно пошел на поправку. На следующий день доктор с удовлетворением констатировал заметное улучшение состояния: температура – 37,2 °C, шесть часов спокойного сна, отсутствие бреда. «Уинстон шлет вам и ее светлости свою любовь», – с радостью сообщил Роуз лорду Рандольфу³¹². Во избежание рецидива Роуз прописал маленькому пациенту тишину, покой, обильное питание, а также «избегать сквозняков и переохлаждения»³¹³.

Только спустя несколько месяцев Черчилль окончательно встанет на ноги, вновь приступит к верховой езде, пару раз искупается в бассейне, а также обратится к родителям с ожидаемой просьбой: «Вышлите мне немного наличности, потому что я в очередной раз оказался банкротом»³¹⁴.

Во всей этой истории со счастливым концом был лишь один эпизод, который бросает тень на родных Черчилля. И этот эпизод касается миссис Эверест, вернее, недопущения ее до кровати больного. Родители сочли, что ее присутствие может разволновать ребенка и плохо повлиять на его выздоровление³¹⁵. В аристократической среде было не принято бурно выражать свои чувства, а миссис Эверест, женщина простая, могла и не сдержаться. «Надеюсь, Эверест будет разумна и своей сентиментальностью не нарушит его покой, – наставляла невестку герцогиня Мальборо. – Сейчас это совершенно некстати»³¹⁶. Бедной женщине придется пережить и это. Как верно заметит У. Манчестер, «ей, кто спасал Уинстона от эмоционального голода, доверили нести любовь, но не здоровье»³¹⁷.

Летом 1887 года Лондон, Англия и вся Британская империя жили в предвкушении праздничных гуляний в честь золотого юбилея восшествия на престол королевы Виктории. В ожидании торжества жил и Черчилль, который страстно желал на нем присутствовать. Однако сестры Томсон не разделяли его стремлений, полагая, что раз места в Вестминстерском аббатстве ему не найдется, то и на других мероприятиях появляться особого резона нет. Но Уинстон хотел попасть на американскую выставку в Эролс-корте, посетить которую ему обещала мать. Теперь же его планы рушились, как карточный домик, и принять этого он не мог. «Я буду очень расстроен, нет, расстроен – это даже не то слово, я буду очень несчастлив, – напишет он Дженни. – Раз твое обещание будет нарушено, я больше не смогу тебе верить. Я же знаю, что мамочка очень любит своего Уиннни». Он попросил мать связаться с мисс Томсон, понимая, что та не сможет отказать и отпустит его в Лондон³¹⁸.

На следующий день Уинстон отправляет новое послание, не дождавшись ответа: «Надеюсь, ты не разочаруешь меня. Я не могу думать больше ни о чем, кроме как о юбилее. Неопределенность ошеломляет, напиши мне как можно скорее, пожалуйста!!! Мамочка, я очень сильно люблю тебя и знаю, что ты так же сильно любишь меня и не станешь меня разочаровывать». Он так же приложит набросок письма мисс Томсон от имени леди Рандольф с просьбой отпустить его домой³¹⁹.

Прошел день, два, но ответа так и не последовало. «Я уже почти схожу с ума от нетерпения», – признается Уинстон. Ему даже удастся договориться с мисс Томсон, которая готова была пойти навстречу, если только леди Рандольф обратится к ней с соответствующей просьбой. «Ради меня, напиши ей, пока не стало слишком поздно, – умоляет он мать. – Напиши мисс Томсон, пожалуйста!!!»³²⁰.

Ему удалось добиться своего, и 21 июня он принял участие в празднестве. На торжественную церемонию в Лондон съедутся высокопоставленные гости, включая королеву Гавайев и наследного принца Японии. Своим присутствием монарха почтут шерифы всех пятидесяти двух графств Англии, мэры ведущих городов, а также представители со всех уголков Британской империи. «Я редко видела Лондон таким праздничным: синее небо, яркое солнце, повсюду флаги и толпа – взволнованная, но терпеливая, заполнившая все тротуары по пути следования процессии, – вспоминала леди Рандольф. – Как жена бывшего члена кабинета министров, я получила хорошее место внутри Вестминстерского аббатства. Это было великолепное и впечатляющее зрелище. Изумительно красивые платья и мундиры казались еще ярче и прекраснее в мягком церковном полумраке, рассекаемом тут и там лучами летнего солнца, что струились сквозь старинные витражи окон. Королева, являвшая собой славу и преемственность английской истории, сидела одна в середине огромного нефа. Маленькая, трогательная фигурка, окруженная пышным собранием. Все взгляды были прикованы к ней»³²¹.

Дженни на всю жизнь запомнит встречу с главой Британской империи. Когда ее представили королеве, она склонилась, чтобы поцеловать монаршую руку. В этот момент королева притянула подданную к себе и поцеловала ее. «Я была настолько этим ошеломлена, что поцеловала ее в ответ», – призналась мать Черчилля³²². Потом она наблюдала, как пожилая женщина принимает поздравления. По щекам королевы текли слезы. Ее Величество переполняли смешанные чувства. С одной стороны, любовь и гордость, благодарность и признательность народу, с другой – сожаление о том, что ее супруг, принц Альберт (1819–1861), не дожил до этого дня. «Этот день настал, а я одна, хотя и окружена многими любимыми детьми, – записала Виктория в дневнике. – Сегодня исполнилось пятьдесят лет, как я вступила на трон! Господь поддерживал меня своей милостью во время многих испытаний и печалей. Я сидела одна – увы, без моего возлюбленного супруга, который бы так гордился этим днем» (выделено в оригинале. – Д. М.)³²³.

Торжества по поводу юбилея совпали с не менее значимыми событиями и в жизни самого Уинстона. Обучение в Брайтоне постепенно подходило к концу. Накануне отъезда родителей в Россию ему исполнилось тринадцать лет. Самое время подумать о следующем этапе образования – средней школе.

На протяжении нескольких столетий в Англии держат первенство три престижные средние школы. Первое место среди них занимает Итон, за ним идут Винчестер и Хэрроу. Согласно традициям, члены одной фамилии учатся, как правило, в одной школе. Для шести поколений Мальборо таким учебным заведением был Итон. Черчилли учились в Итоне на протяжении ста сорока лет, начиная с поступления в него в 1722 году будущего 3-го герцога; в 1862 году в Итон поступил и лорд Рандольф. Казалось, вот он – единственный выбор. Однако родители Уинстона не спешили останавливаться на этом заведении, справедливо опасаясь, что сырой климат местности может отрицательно сказаться на слабых легких их первенца³²⁴.

Вполне разумной заменой Итону мог стать Винчестер, где уже три года учился двоюродный брат нашего героя, будущий 9-й герцог Мальборо. Уинстон и сам готовился к поступлению в эту школу, но у него были проблемы с изучением греческого языка. «Я должен хорошо им овладеть, чтобы поступить в Винчестер, я буду стараться», – обещал он матери в мае 1885 года³²⁵. Однако больших успехов достигнуть не удастся. «Греческий язык – мое слабое место, – признается Уинстон через два года. – С его незнанием я не смогу поступить в Винчестер»³²⁶.

Уинстону повезло, Лорд Рандольф сам отвергнет Винчестер. Правда, не из-за проблем сына с языком. Ключевую роль в его решении сыграло обострение отношений со старшим братом, опрометчиво заступаясь за которого одиннадцать лет назад он попал в немилость принца Уэльского и был вынужден четыре года провести в Ирландии. Причиной раздора между братьями стала вызвавшая неодобрение у большинства членов семьи активная распродажа новым владельцем дворца[15]15
  Джон Уинстон Черчилль, 7-й герцог Мальборо, скончался 4 июля 1883 года. Титул герцога Мальборо наследовал его старший сын, до этого носивший титул маркиза Блэндфорда.


[Закрыть] знаменитой коллекции картин Бленхейма³²⁷.

Не желая, чтобы Уинстон учился вместе с сыном герцога Мальборо, лорд Рандольф остановил свой выбор на Хэрроу. Эта школа была привлекательна по ряду причин. Во-первых, учебное заведение располагалось на холме, и для ослабленных болезнью легких Уинстона климат там был благоприятен. Во-вторых, практически в это же самое время к поступлению в Хэрроу активно готовился племянник лорда Рандольфа Дадли Мэрджорибэнкс, в будущем 3-й барон Твидмаут (1874–1935).

В третьих, школа пользовалась хорошей репутацией. В свое время ее окончил Джордж Гордон, 6-й барон Байрон (1788–1824). Из нее вышли пять премьер-министров, включая таких видных, как Роберт Пил (1788–1850) и Генри Пальмерстон. К моменту поступления Черчилля почти шестьдесят выпускников Хэрроу были депутатами палаты общин, причем большинство из них состояли в Консервативной партии. По какой бы стезе ни пошел Уинстон, здраво рассуждал лорд Рандольф, ему полезно будет уже в детские годы познакомиться с будущими вершителями судеб Соединенного Королевства[16]16
  Одновременно с Черчиллем выпускниками Хэрроу стали также писатель, лауреат Нобелевской премии Джон Голсуорси (1867–1933), премьер-министр Великобритании Стэнли Болдуин (1867–1947), первый премьер-министр Индии Джавахарлал Неру (1889–1964).


[Закрыть].

Была и четвертая причина, поставившая жирную точку в мучительном выборе. Уинстона согласился принять директор школы, преподобный Джеймс Эдвард Каувелл Уэллдон (1854–1937). Свободных мест не было, но лорду Рандольфу (шутка ли, всего девять месяцев назад – министр финансов и лидер палаты общин) он готов был оказать посильное содействие³²⁹.

Нетрудно догадаться, что для Уинстона, не сумевшего найти подход к овладению греческим языком, предпочтение Хэрроу перед другими школами воспринималось как благословение. «Я очень рад узнать, что буду продолжать обучение в Хэрроу, а не в Винчестере, – сообщит он отцу в октябре 1887 года. – Я надеюсь, что сдам вступительные экзамены, которые не так сложны, как в Винчестере».

Письмо, из которого цитируются эти строки, интересно не только вполне ожидаемым признанием Уинстона и очередной просьбой прислать автограф, а скорее концовкой, в которой юный Черчилль задает лорду Рандольфу наивный вопрос: «Вы учились в Хэрроу или в Итоне? Мне было бы интересно знать»³³⁰. Тот факт, что тринадцатилетний подросток понятия не имел, какую школу окончил его отец, лишний раз демонстрирует размеры пропасти, разделявшей их. Забежим немного вперед и скажем, что спустя несколько лет лорд Рандольф сделает совсем уж фантастическую ремарку, из которой следует, что и он не знал, какое учебное заведение окончил Уинстон!

К поступлению в школу потомок герцога Мальборо подошел основательно. Прежде чем начать подготовку к экзаменам, он собрал информацию о том месте, где ему предстояло провести несколько лет жизни. В заведении сестер Томсон оказался ученик, который с успехом сдал вступительные экзамены в Хэрроу. Черчилль связался с ним и буквально завалил вопросами. Обстоятельные ответы на большинство из них наполнили юношу оптимизмом³³¹. Теперь дело оставалось за малым – сдать экзамены самому.

Поступление не обошлось без курьезов. Описывая свой экзаменационный опыт, Уинстон будет вспоминать: «Едва мне исполнилось двенадцать лет, как я оказался на негостеприимной территории экзаменов, по которой мне придется путешествовать в течение последующих семи лет. Экзамены всегда были для меня большим испытанием. Те из предметов, которые вызывали пиетет у моих преподавателей, мне нравились меньше всего. Я бы предпочел, чтобы меня спрашивали по истории, поэзии и сочинениям, а экзаменаторы, наоборот, требовали латынь и математику. Причем вопросы, которые они мне обычно задавали, оказывались, как правило, далеки от тех, на которые я мог дать вразумительный ответ. Неудивительно, что после такого подхода мне так и не удалось произвести должного впечатления»³³².

Шестнадцатого марта 1888 года Черчилль приехал в Хэрроу на первый экзамен по латыни. Получив экзаменационный лист, он стал готовиться к ответу. Вначале написал в верхнем углу страницы свою фамилию, затем поставил цифру I – номер вопроса. После продолжительных размышлений для большей важности решил заключить цифру в круглые скобки – (I). Спустя два часа на листе появились чернильные пятна и большая клякса – вот, собственно, и всё. В таком виде экзаменационный лист был передан на проверку. Экзаменаторы сочли ответ достаточным и зачислили претендента в список будущих учеников³³³.

Именно так Черчилль описал историю поступления в Хэрроу в своих мемуарах «Мои ранние годы». По своим литературным достоинствам это произведение – одно из лучших образцов литературного стиля британского политика. Не менее точно оно и с исторической точки зрения. Большинство приводимых фактов имеют документальные свидетельства, к которым Черчилль обращался при работе над книгой.

Несмотря на все плюсы, воспринимая труд Черчилля буквально, можно составить неверное представление об общем фоне описываемых событий и разного рода нюансах. А ведь именно они порой и играют ключевую роль, позволяя отличить правду от вымысла. В отношении этого произведения уместно вспомнить латинское высказывание cum grano salis[17]17
  «С крупинкой соли», иронически (лат.).


[Закрыть] – именно так и надо воспринимать «Ранние годы». По крайне мере, сам Черчилль описывает события и дает оценки через призму самоиронии.

Разумеется, поступление в Хэрроу не было ни столь простым, ни столь забавным, как представлено в мемуарах. Во-первых, Уинстон усиленно готовился к экзаменам, чему есть немало документальных подтверждений. В одном из них читаем: «Дражайшая мама, я тружусь очень напряженно, в самом деле, очень напряженно, и могу только надеяться, что мои усилия будут вознаграждены»³³⁴.

Во-вторых, экзамен оказался далеко не так прост, как рассчитывал поступающий. «Намного, намного сложнее, чем я ожидал, – признается он матери, когда все будет кончено. – Я с огромным трудом перевел двенадцать или тринадцать строк латинского и греческого»³³⁵. После экзамена Уинстон попытался объяснить Шарлотте Томсон свой слабый ответ тем, что никогда раньше не переводил с латинского на родной язык. При этом его не смутило, что он уже больше года переводил Вергилия, а Цезаря – и того больше. Умная женщина не стала спорить с огорченным воспитанником, ведь он и так был слишком подавлен, опасаясь, что не поступит³³⁷. А поступить жуть как хотелось. «Я очень сильно хочу учиться в Хэрроу, – не скрывал Уинстон. – Это настолько прекрасное место – живописный вид, хороший бассейн, замечательный гимнастический зал, столярная мастерская, а также множество других привлекательных особенностей»³³⁸.

В-третьих, и это очень наглядно демонстрирует, насколько тяжело дались Черчиллю экзамены, он был настолько вымотан – психологически, эмоционально и физически, – что после завершения испытаний сразу слег в постель³³⁹. «Я так рад, что поступил, такое облегчение, было ужасно тяжело», – сообщил он матери, когда поправился³⁴⁰.

В заключение этого эпизода можно с уверенностью добавить: не будь фамилия Уинстона – Спенсер Черчилль, не будь его дедушка потомком генерала Мальборо, а отец – в недавнем прошлом членом правительства, путь в Хэрроу был бы ему заказан. Взять, к примеру, будущего министра и впоследствии близкого друга Черчилля Фредерика Эдвина Смита (1872–1930). Этот человек не уступал отпрыску известного семейства в способностях, чего нельзя было сказать о его значительно более скромной родословной. За два года до описываемых событий он тоже пытался поступить в Хэрроу, но безрезультатно.

Что же представляло собой учебное заведение, которое через несколько десятилетий будет гордиться тем, что Черчилль учился в его стенах? Школа была основана в 1572 году на Хэрроуском холме богатым землевладельцем Джоном Лайоном (ок. 1514–1592), который проживал в расположенной неподалеку деревушке Престон. Известный своей методикой воспитания молодежи, Лайон получил личное одобрение королевы Елизаветы I на создание школы. Некоторые исследователи отмечают, что специальный акт Короны способствовал не столько основанию, сколько второму открытию Хэрроу-скул, функционировавшей на этом месте уже почти два с половиной века, начиная с 1324 года. Как бы там ни было, но после своего первого (или второго) открытия Хэрроу стала пользоваться большой популярностью.

Среди предметов в Хэрроу выделялось преподавание латыни, а среди спортивных занятий – стрельба из лука. На начальном этапе большинство учеников, среди которых преобладали местные жители, учились бесплатно. Ситуация изменилась в 1700 году с поступлением в Хэрроу молодых людей из других графств. К началу XIX века число учеников увеличилось в шесть с половиной раз, с 69 до 470. Существенным изменениям подверглась и учебная программа – стрельбу из лука вытеснил крикет, а список дисциплин пополнился математикой, французским и музыкой. Примерно на этот же период приходится и написание первых хэрроуских песен, которые стали популярными во всей Англии.

Какие вопросы беспокоили Черчилля на новом месте? Все те же: нехватка родительского тепла и денег. Причем «финансовая» тема занимала все больше места в его письмах домой. «Пожалуйста, пришли мне еще денег, – умолял он леди Рандольф на пятые сутки после начала учебы в Хэрроу. – Этим вечером я оформил подписку на крикет, которая оставила меня почти без средств»³⁴¹. Поясним, что, помимо стандартного общеобразовательного курса, который оплачивали родители, администрация школы предоставляла ученикам возможность оформлять подписки на дополнительные дисциплины. В принципе, они тоже оплачивались родителями, которые вынуждены были увеличивать карманные средства своим детям.

Уинстон денег на подписки не жалел, поэтому большую часть пребывания в Хэрроу отчаянно балансировал на грани полного безденежья. При этом он считал, что причина кроется не в его запросах, а в незначительном объеме поступлений. Примечательно, что со временем его точка зрения не изменится. Но если в Хэрроу объем поступлений зависел от родительской щедрости и он мог воздействовать на них, то в своей взрослой жизни ему приходилось рассчитывать только на себя. Более или менее, но ему удастся обеспечить свою семью достаточным заработком для ведения того образа жизни, к которому он привык и который считал для себя единственно приемлемым. Хотя, конечно, вопрос о деньгах возникал, и возникал довольно часто. Пока же Уинстон теребил родителей. И в первую очередь леди Рандольф, которая была более покладиста, чем ее супруг, не проявляющий внимания к воспитанию детей.

Юный Черчилль действовал методом убеждения. Он написал матери, что опросил по меньшей мере пять учеников, и все подтвердили, что родители дают им по три фунта на карманные расходы, но и этой суммы им недостаточно. «Я собираюсь оформить дополнительные подписки, – гнул он свою линию. – Не знаю, что и делать. Пожалуйста, пришли мне еще денег как можно скорее. Ты же обещала мне, что я не должен отличаться от остальных»³⁴². «Мне надо оформить еще одну подписку, но у меня не хватает средств для ее оплаты, – продолжал давить он. – Я едва смогу расплатиться за следующий семестр, в то время как в школе ужасно много» интересных курсов³⁴³. В одном из писем Уинстон признается своему «банкиру» (как он однажды назвал леди Рандольф)³⁴⁴, что «не хочет ни у кого занимать», но его финансовое положение не оставляет выхода. Если, конечно, не поступит новая наличность³⁴⁵.

Учитывая, что страсть к мотовству Черчилль унаследовал от матери, взывать к ней насчет дополнительных средств было, в общем-то, бесполезно, у нее самой их не было. Разумеется, порой она помогала, но гораздо чаще отчитывала сына за чрезмерные траты. «Мое дорогое дитя, твои письма всегда содержат один и тот же рефрен: „Пожалуйста, пришли мне денег“», – журила она сына³⁴⁶. «У тебя слишком много желаний, похоже, в отношении денег ты идеальное решето»³⁴⁷. Ругал его и отец: «Ты слишком экстравагантен. Даже если ты был бы миллионером, ты бы не смог быть более экстравагантным. Так больше продолжаться не может. Умерь свои желания и фантазии»³⁴⁸.

Однако умерять себя Уинстон и не собирался – слишком сложно это было для его натуры. И ему ничего не оставалось, как оправдываться. Он подробно перечислял, куда, на что и почему уходил каждый пенс³⁴⁹. «Так что, chere maman[18]18
  Дорогая мама (фр.).


[Закрыть], не сердись без причины»³⁵⁰. Когда Черчилль узнает, что его мать ограбили в казино Монте-Карло, он посоветует ей больше не ходить в подобные заведения. «Лучше вкладывай деньги в меня, это безопаснее»³⁵¹.

Упреки лорда и леди Рандольф не были беспочвенны, и уж тем более не были несправедливы. Это признавала даже любящая Уинстона миссис Эверест. Она упрекала своего воспитанника за то, что он в неделю тратит больше средств, чем требуется на содержание семьи из шести-семи человек. «Чем больше тебе дают денег, тем больше ты в них нуждаешься и тем больше ты их тратишь. Тебе и в самом деле надо научиться тратить их с умом. Единственный способ научить тебя этому – лишить свободных средств, чтобы ты почувствовал, что значит их отсутствие»³⁵².

Деньги деньгами, но в первую очередь Хэрроу была школой, и основная цель пребывания в ней состояла в получении образования. Как изменился подход Черчилля к восприятию учебного процесса по сравнению с Сент-Джорджем и Брайтоном? Незначительно. Он по-прежнему отдавал предпочтение лишь тем предметам, которые ему нравились, которые его вдохновляли, изучение которых приносило ему удовольствие. В частности, за все годы учебы он так и не смог преодолеть своего негативного отношения к латинскому языку, который играл не последнюю роль в принятой в то время в Хэрроу системе обучения.

Впоследствии Черчилль изменит свое отношение не только к древним языкам, но и к методам их преподавания. «Тем, кто владеет латинским и греческим языками, доступно множество наслаждений в этой жизни, – скажет он своему брату Джеку. – В школе же мы сталкиваемся только с непривлекательной стороной классических языков: грамматикой и просодией – вместо нравов и образа жизни»³⁵³. Латинские цитаты станут неотъемлемой частью многих сочинений политика. Уже в своей первой работе, написанной спустя всего несколько лет после окончания Хэрроу – «Истории Малакандской действующей армии», он приводит четыре высказывания из произведений Тита Кара Лукреция (99–55 до н. э.) и Марона Публия Вергилия (70–19 до н. э.)³⁵⁴.

В зрелые годы Черчилль признавал, что латинский язык «выглядит и звучит выразительнее» английского. «В латинском предложении все подогнано, как в отлаженном механизме, – объясняет он. – Каждую фразу можно плотно наполнить смыслом. Это непростой труд даже для тех, кто не знал иного способа выражения, но именно через него римляне и греки легко и красиво утвердили свою посмертную славу. Они были первопроходцами в сфере идей и литературы. Открывая очевидные истины, касающиеся жизни и любви, войны, судьбы и образа жизни, они придавали им чеканную форму афоризмов и эпиграмм, получая, таким образом, на эти темы вечный патент»³⁵⁵.

Черчилль очень точно подметил природу «вечного патента». Ни оригинальность суждений, ни глубина высказываний, ни красота формы, а именно первенство обеспечило древнегреческим и древнеримским авторам место в истории человеческой мысли. И это право первенства распространится не только на литературу и философию и не только на Древний мир. Гиппократ станет величайшим врачом, Александр Македонский – полководцем, Гомер – поэтом, Исаак Ньютон – физиком, Леонардо да Винчи – изобретателем, Моцарт – композитором. На смену им придут Авиценна, Наполеон, Данте, Эйнштейн, Ломоносов и Бетховен. Они тоже будут великими, но все же уступят пьедестал своим предшественникам, которым принадлежало право первенства. «Меня всегда поражало, каким преимуществом обладают люди, живущие в более раннем историческом периоде, – признается однажды Черчилль. – Они обладают возможностью первыми сказать правильные вещи. Снова и снова я сталкиваюсь с ситуацией, когда хочу высказать достойную мысль и обнаруживаю лишь, что она уже была произнесена, причем задолго до меня»³⁵⁶.