Текст книги "Черчилль. Биография. Оратор. Историк. Публицист. Амбициозное начало 1874–1929"

Помимо политической специфики, в книге прослеживаются и литературные пристрастия будущего лауреата Нобелевской премии. В частности, это заметно в стилистическом подражании любимому Эдварду Гиббону, а в интеллектуальном – не менее любимому Уильяму Шекспиру. В «Речной войне» использованы прямые цитаты из пяти пьес великого драматурга⁷³³. Также Черчилль ссылается на Библию – шесть раз⁷³⁴.

Аналогично другим книгам Черчилля, «Речная война» полна афоризмов, прославивших ее автора не меньше, чем само произведение. Приведем некоторые из них: «Мне неизвестно, как можно отличить лжепророка от настоящего мессии, кроме как по его успеху»⁷³⁵; «Большинство людей делает то, что правильно, или то, что им кажется правильным»⁷³⁶; «Что может быть лучше и встречаться реже, чем бескорыстный человек»⁷³⁷; «Мы живем в мире многочисленных “если”»⁷³⁸; «Амбиции возбуждают воображение так же, как воображение – амбиции»⁷³⁹.

«Речная война» полна не только рассуждений общего характера, есть в ней и личные моменты. Любящий сын, Черчилль нашел повод, чтобы вставить в текст слова лорда Рандольфа. Описывая драматичный момент, связанный с отправкой подкрепления к генералу Гордону, он приводит эпизод, когда Черчилль-старший, взяв слово в парламенте в марте 1884 года, поставил перед правительством Уильяма Гладстона болезненный вопрос: «Будет ли что-либо предпринято для освобождения генерала», «собирается ли правительство оставаться равнодушным к судьбе человека, который взял на себя обязательство помочь выкарабкаться из того кризисного положения, в которое оно попало, или планируется бросить его на произвол судьбы и не сделать ни одного шага для его спасения»? Приведя эту цитату из «Хансарда», сборника официальных отчетов о заседаниях парламента, Уинстон многозначительно напишет: «Правительство хранило молчание»⁷⁴⁰.

Обращает внимание и другое продолжение темы отца. Хотя оно посвящено становлению Махди, в нем недвусмысленно прослеживаются собственное детство автора и его последующие размышления, связанные с ним: «Одинокие деревья, если они вырастают вообще, то вырастают сильными. Так и ребенок, лишенной отеческой заботы, если ему удается избежать опасностей юности, часто развивает независимое и энергичное мышление, которое может компенсировать в зрелые годы тяжелые потери ранних дней»⁷⁴¹.

Написав эти строки, Черчилль испытает глубокое удовлетворение, а также желание поделиться важной для себя мыслью с близким человеком. В письме леди Рандольф он похвастается этим фрагментом⁷⁴².

«Речная война» стала первым водоразделом в творческой биографии нашего героя. Как и большинство творческих личностей, Черчилль не стоял на месте, он развивался, с каждым шагом продвигаясь вперед, совершенствуя свой стиль и оттачивая умение выражать собственные мысли. Да и сами мысли стали более зрелыми, масштабными, затрагивающими глубокие пласты человеческой природы и деятельности. Например, следующая цитата, которую можно было бы отнести к институциональной теории, если бы она в то время была известна: «Оскорбления, связанные с принадлежностью к какой-либо группе людей, очень опасны, хотя и наиболее эффективны. Нередко можно простить обидные слова, направленные против тебя, но то, что затрагивает честь твоей нации, звания или профессии, обычно вызывает ярость»⁷⁴³. Или хлесткое высказывание, описывающее реалии борьбы за власть и, казалось бы, больше характерное для пера Никколо Макиавелли, чем младшего офицера: «Поголовное истребление прочих претендентов на трон обычно сопровождает начало правления»⁷⁴⁴.

Приступив к работе над книгой, Черчилль поставил перед собой амбициозную задачу, с которой успешно справился. Владея навыками подготовки военных репортажей с места боевых действий, а также имея опыт написания историко-публицистического труда, он решил взяться за работу, превосходящую его прежние достижения не только по масштабу, но и по формату. Первый том «Речной войны» – полностью историческое произведение. Личность автора появляется только в первой главе второго тома. Эта особенность была отмечена еще современниками. Рецензент Daily Mail различал первую часть книги, написанную в «суровом стиле Гиббона», и второй том, «представляющий работу военного корреспондента». Он же говорит, что эпизоды, свидетелем которых был Черчилль, описываются с «восхитительной живостью и энергией»⁷⁴⁵.

Каких же взглядов придерживается Черчилль-историк? С одной стороны, он проявляет себя убежденным империалистом. Еще в предыдущей книге он выступил в поддержку колонизации, рассматривая ее как естественный процесс распространения прогресса и развития цивилизации. Причем в качестве средств покорения он выделяет разные варианты. По его мнению, эффективны не только жесткие методы, основанные на применении силы. «Серебро гораздо лучше стали», – указывает автор, советуя не жалеть средств на «субсидии», потому что выгода все равно превзойдет вложения и уж точно будет гораздо дешевле военной операции⁷⁴⁶.

В «Речной войне» Черчилль возвращается к рассмотрению колониального вопроса. В целом его позиция не меняется. С одной стороны, он остается адептом теорий Макиавелли, который еще за пятьсот лет до появления работ Черчилля отмечал, что «страсть к завоеванию – дело естественное и обычное; и тех, кто учитывает при этом свои возможности, все одобрят или же никто не осудит»⁷⁴⁷. Идеи Макиавелли Черчилль распространит и на войну, основу которой, по его мнению, составляет все то же «стремление к превосходству». «Дух жизни не может существовать без усилий, – скажет он во время одного из своих выступлений в июне 1899 года. – Уничтожьте соперничество между людьми и странами, и вы уничтожите все, что способствует прогрессу на земле»⁷⁴⁸.

С другой стороны, он находит колонизацию полезной (причем не только для колонизаторов). Что может быть «благороднее и прибыльнее, чем освоение и избавление от варварства плодородных регионов и больших популяций»? – спрашивает Черчилль. По его мнению, колонизация несет мир племенам, погрязшим в междоусобице, справедливость там, где раньше господствовала жестокость, она дает богатство, свободу, образование и наслаждения⁷⁴⁹. Но в отличие от предыдущего труда, он идет дальше, не ограничиваясь изображением лишь светлой картины. Он указывает и на неприятные проявления колонизации. Правда, винит в этом не сам процесс, а его нечестивых исполнителей: «жадных торговцев, неуместных миссионеров, амбициозных солдат и лживых спекулянтов»⁷⁵⁰. Нарушение независимости, прав и самостийности покоряемых народов, а также прочие болезненные вопросы Черчилль оставляет за рамками своего исследования.

В продолжение темы колонизации уместно задаться вопросом: в чем автор видит основную причину пролившейся в Судане крови? Поддерживает ли он мнение большинства о ключевой роли религиозного фанатизма и виновности в произошедшем Махди? Нет, заявляет он: «Утверждение о том, что восстание в Судане было вызвано фанатизмом, не менее абсурдно, чем объяснение причин Французской революции любовью к идее “Общественного договора”»⁷⁵¹.

По его мнению, у жителей египетской провинции было множество причин для восстания. Причин достаточно веских и обоснованных: «Их страна была разрушена, имущество – разворовано, женщины – изнасилованы, свободы – урезаны, а жизни постоянно находились в опасности»; на территории Судана «чужаки правили местными жителями, меньшинство притесняло большинство, трусы разоряли храбрецов, а слабые принуждали сильных»⁷⁵².

Махди решил остановить эти бесчинства. Он «вселил жизнь и душу в сердца сограждан, а также освободил родные земли от иностранцев»⁷⁵³. На страницах своей книги Черчилль называет Махди «выдающимся мусульманином современности и самым известным африканцем, которого когда-либо видел мир»⁷⁵⁴. «Я верю, что если в будущем к жителям верховий Нила придут процветание и успех, а за ними знания и счастье, то первый арабский историк, который будет изучать раннюю историю новой нации, не забудет упомянуть среди героев народа и Мухаммеда Ахмеда»⁷⁵⁵.

Черчилль напишет эти строки в 1899 году. Не изменит он своего мнения и по прошествии многих лет. В 1931 году на английский язык будет переведена биография Махди австрийского журналиста Ричарда Арнольда Бермана (1883–1939). Черчилль решит внести свою лепту в издание этой «замечательной книги»⁷⁵⁶ у себя на родине. Он выступит автором предисловия, которое начнет следующими словами: «Всегда интересно, какую бы книгу написал дьявол, но теологи никогда не предоставляли ему такой возможности». У читателей же этой биографии теперь есть возможность взглянуть на события в Судане с позиции противника британского империализма Махди, «религиозное воодушевление которого было настолько же искренним, как у святого Доминика или генерала Армии спасения Уильяма Бута», который «благодаря добродетели бедности в священной войне самостоятельно поднялся до ослепительных высот»⁷⁵⁷.

На страницах «Речной войны» Черчилль высоко отзывается не только о Махди, но и о дервишах, которых называет «самыми храбрыми людьми, когда-либо ходившими по земле»⁷⁵⁸. В этих и подобных им высказываниях проявилась еще одна особенность нашего автора – великодушное отношение к противникам. Уже в молодые годы он придерживался мнения, что «все люди становятся лучше после великодушного с ними обращения»⁷⁵⁹. На необходимость великосердия Черчилль будет указывать и в дальнейшем. «Достигнув триумфа, мы должны проявлять милосердие, став сильнее, мы можем позволить себе великодушие», – скажет он в 1906 году⁷⁶⁰. В пожилые годы, когда его спросят, кого он считает самой великой личностью в истории, он назовет имя Юлия Цезаря и дальше пояснит: «Потому что он был самым великодушным среди завоевателей»⁷⁶¹. «Великодушие – всегда мудрое поведение», – произнесет он незадолго до своего восьмидесятилетия⁷⁶².

Одновременно с темой колонизации в своей новой книге Черчилль продолжит развитие еще двух важных тем, характерных для его творчества. Первая – эта тема войны в общем аспекте. Профессор Дж. Роуз называет британского политика «эстетом войны»⁷⁶³. Черчилль не только наблюдал, участвовал и описывал военные действия на протяжении полувека. Он наблюдал, как меняется характер войны. Еще не отдавая себе до конца отчета в том, к каким последствиям приведут эти метаморфозы, он указал на важную особенность нового облика военного противостояния.

Если раньше все определяли человеческие качества, то теперь победа зависела уже от технической оснащенности армии. «Роль техники настолько велика, что создания из плоти и крови едва ли могут ей что-либо противопоставить, их шансы на победу сводятся к минимуму»⁷⁶⁴. Развитие взглядов автора наблюдается и в подходе к войне как к приключению и своего рода действу. Уже в первом абзаце первой главы, где читателю сообщается, что новая книга посвящена «рассказу о кровавых событиях и о войне», Черчилль перечисляет реалии военных действий: «капризы фортуны», «битвы, являвшие собой резню», «позорная трусость и безрассудный героизм», «поспешное планирование и медленное исполнение», соседствующие «мудрость и некомпетентность»⁷⁶⁵. В отличие от своей предыдущей книги, теперь Черчилль называет войну «грязным и фальшивым действием, в которое только дураки могут играть»⁷⁶⁶.

Вторая тема, которая также получает развитие в новом произведении, связана с анализом модели поведения выдающихся личностей и успешных лидеров. Если в «Истории» основное внимание Черчилль акцентировал на генерале Бладе, то в «Речной войне» перечень расширился, а анализ стал более глубоким. В первую очередь речь идет, разумеется, о лидере дервишей, который смог сделать так, что «у суданцев появился боевой дух, отличный от боевого пыла племен, – дух профессионального солдата»⁷⁶⁷.

Как такое стало возможно? Все дело, считал Черчилль, в стремлении каждого человека каждой эпохи считать, что именно он «морально прав» в своих поступках. «Насколько извращенным ни было бы их представление о добродетели, насколько ничтожным ни являлись бы их попытки достичь своего идеала, люди все равно хотят видеть оправдание своим действиям», – объясняет автор⁷⁶⁸. Махди нашел такое оправдание для своих соотечественников. Он убедил их бороться за веру. Основу его власти составлял религиозный фанатизм, который, по мнению Черчилля, хотя и был сильнее «любых философских учений», базировался на схожих принципах большинства теорий. «Фанатизм дает людям нечто столь возвышенное, за что, как они думают, им следует сражаться; он служит для них оправданием начала военных действий, – указывает Черчилль. – Фанатизм не является причиной войны. Он – средство, помогающее сражаться»⁷⁶⁹.

Но в чем же именно заключалась заслуга Махди? Он смог сделать так, что к его голосу прислушались. Он смог убедить подданных в том, что он – мессия, а это означало, что он борется за правое дело и армия, идущая с ним в бой, не будет знать поражений. Махди распространил миф о собственной неуязвимости, пряча в бою свои раны, так же, как до этого поступал Наполеон. С каждой новой победой его слава множилась, положение укреплялось, а влияние усиливалось. «Если оценивать достоинства правителя по преданности его подчиненных, то положение Мухаммеда Ахмеда уникально и достойно уважения», – полагал Черчилль⁷⁷⁰.

Свою роль в успехе Махди сыграл и его будущий преемник Абдулла. Хотя он и был сыном священника, а также соратником человека, для которого религия являлась краеугольным камнем влияния, его трудно было назвать религиозным человеком. Однако он обладал удивительной «решительностью и выдающимися способностями»⁷⁷¹. «Если Махди был душой восстания, то Абдулла – его мозгом, – считает автор. – Он был земным человеком, практичным политиком, полководцем»⁷⁷². Союз Махди и Абдуллы стал первым союзом людей во власти, который привлек внимание Черчилля, уже тогда понимавшего значение команды, альянса и коалиции в достижении поставленных целей.

Другим лидером, поступки и личность которого анализируются на страницах «Речной войны», является генерал Чарльз Гордон. Речь идет о человеке – «европейце среди африканцев, христианине среди мусульман», – который смог «своим гением воодушевить семь тысяч чернокожих солдат и вдохнуть отвагу в сердца тридцати тысяч жителей Хартума, известных своим малодушием», а также, «невзирая на недостаток средств и другие препятствия, организовать решительное сопротивление все более активно действующему врагу, обороняя город в течение трехсот семнадцати дней»⁷⁷³.

Изучение личности Гордона также окажет сильное влияние на формирование мировоззрения Черчилля и во многом определит его собственное поведение в годы военного премьерства. Если из примера Махди он почерпнет основу для управления огромной массой людей при опоре на «моральное право» и оправдание своих действий, то Гордон даст ему пример модели поведения на вершине власти.

В этой связи Черчилль сделает для себя важный вывод: тому, кто поднимется на самый пик, суждено не только взвалить на себя груз небосвода, но и держать эту махину на своих плечах в пугающем одиночестве. «Гордон полностью взял на себя всю тяжесть ответственности, – констатирует Черчилль. – Ни с кем он не мог поговорить, как с равным. Никому он не мог доверить свои сомнения». Уже тогда он признает, что те, кто считает «власть удовольствием», ошибаются. «На самом деле лишь немногие чувства более болезненны, чем чувство ответственности, не подлежащее контролю»⁷⁷⁴.

Вторая причина, чем Гордон заинтересовал Черчилля, заключалась в том, что перед будущим политиком открылась возможность наблюдать лидера во время кризиса, лидера, оказавшегося на краю пропасти. Гордон держался за счет «двух вещей, придававших ему силу: честь и христианскую веру». «Первая заставляла его раз и навсегда отказываться от решений, которые ему казались неверными, тем самым избавляясь от сомнений и напрасных разочарований. Вторая же была реальным источником его силы. Он был уверен, что за этим полным опасностей бытием, со всеми его обидами и несправедливостями, его ожидает другая жизнь»⁷⁷⁵. Когда придет время, Черчилль тоже выберет в качестве поддержки своего лидерства честь, а христианскую веру заменит патриотизмом, искренне веря в то, что служение своей стране обессмертит его имя в глазах потомков.

Если продолжать сравнивать «Речную войну» с «Историей», а именно такое сравнение позволяет лучше всего оценить степень развития или, наоборот, стагнации автора, то нельзя не отметить не только углубление некоторых тем, но и добавление новых. Углубление можно наблюдать на примере рассмотренных выше тем колонизации, войны и лидерства. Не отказался автор и от достаточно опасной манеры включать в свои работы критические замечания. «Речная война» богата такими эпизодами. Причем Черчилль не ограничивается осуждением действий одного лишь начальства. Отныне он выбирает новую мишень для своих наточенных стрел – экспертов.

Наиболее явно это прослеживается при описании строительства в пустыне знаменитой железной дороги, обеспечившей снабжение армии Китченера и во многом способствовавшей успеху кампании. К моменту разработки плана строительства дороги Китченера не оставлял вопрос о том, возможно ли и в самом деле осуществить задуманное. Перед принятием окончательного решения генерал обратился к экспертам. «Самые известные инженеры Англии» уверили его, что подобное строительство «в условиях Судана и во время ведения боевых действий невозможно». Затем сирдар провел консультации с военными. Их мнение было еще более жестким: «План не только не выполним, но и граничит с абсурдом». Черчилль отправил не одну пропитанную ядом критики стрелу в генерала, но в чем сирдар действительно импонировал ему, так это в своей смелой реакции на все эти советы специалистов: Китченер отдал приказ о «незамедлительном начале строительства»⁷⁷⁶.

Черчилль хорошо запомнит этот эпизод, проявляя впоследствии амбивалентное отношение к мнению экспертов, одновременно уважая, но при этом окончательно не доверяя их точке зрения. Вайдхорн считал, что «готовность Черчилля ставить под вопрос суждения специалистов и профессионалов, хотя и доставит ему массу хлопот и приведет к появлению множества врагов, определенно вносит свой вклад в его величие»⁷⁷⁷.

Относительно новых тем – в «Речной войне» Черчилль впервые укажет на возможность анализа прошлого с позиций альтернативной истории, к которой в дальнейшем будет неоднократно прибегать на страницах своих книг и статей. Читателям двухтомника он объясняет, что «каждое описанное происшествие – лишь один из вариантов того, что могло произойти, и даже самый незначительный эпизод мог иметь решающее влияние на ход боевых действий». Отмечая «огромное влияние фортуны», он призывает помнить: «„что случилось“ – единственное число, а „что могло случиться“ – легион»⁷⁷⁸. Разумеется, история не знает сослагательного наклонения, но рассмотрение альтернативных сценариев развития событий порой помогает лучше понять не только, что именно произошло, но и какие факторы этому способствовали.

Проанализировав отличительные особенности второй книги Черчилля, посмотрим, какое мнение сложилось у историков и исследователей жизни знаменитого британца об этом труде, который сам автор в 1930 году назвал своим magnum opus[57]57
  Главное сочинение (лат.).


[Закрыть]⁷⁷⁹. В первом томе официальной биографии, написанной во второй половине 1960-х годов, сын Черчилля Рандольф отмечает, что «Речная война» и «по сей день оценивается литературными критиками, как одна из лучших книг» его отца⁷⁸⁰.

Подобного рода высказывания о «лучшем произведении» будут характерны для всех последующих крупных исторических работ Черчилля. Особенно если они будут даваться благожелательно настроенными биографами, к которым Рандольф Черчилль может быть причислен в полной мере.

Но высокие оценки «Речной войны» характерны не только для работ, подобных официальной биографии. Способности Черчилля, сумевшего в столь молодом возрасте – двадцать четыре года – за столь короткие сроки создать столь зрелое произведение, также признаются и в советской историографии. Академик Владимир Григорьевич Трухановский пишет о достижениях молодого британца следующим образом: «Черчилль, не получивший сколько-нибудь удовлетворительного образования, подготавливая эту книгу, обнаружил большой вкус к научно-исследовательской работе в области истории. Он тщательно разрабатывает структуру книги, добиваясь максимальной четкости, ясности и логичности в изложении событий. В результате из-под пера Уинстона вышел двухтомный обширный труд, который и сейчас читается с интересом»⁷⁸¹.

Другие исследователи также сходятся во мнении, что «Речная война» является несомненным успехом автора. Так, историк Пол Рейх сравнивает это произведение с «Историей Пелопоннесской войны» великого греческого историка Фукидида (460–400 до н. э.)⁷⁸². Уильям Манчестер обращает внимание на прекрасное владение автора английским языком, что «резко выделяло его на фоне любого другого военного журналиста, а также позволило завоевать любовь читателей, привыкших к прекрасной викторианской прозе»⁷⁸³. Историк Морис Эшли отмечает работу Черчилля с источниками, а также способности «писать историю для широкой аудитории». По его мнению, «Речная война» на порядок превосходит работы других авторов на аналогичную тему⁷⁸⁴. Ему вторит 6-й граф Уинтертон (1883–1962), считавший это сочинение «первоклассным описанием» Суданской кампании⁷⁸⁵. «Не только лучшее описание этой кампании, но и одна из лучших военных книг на английском языке», – добавит журналист Альфред Джордж Гардинер⁷⁸⁶.

Отдельной похвалы заслужила глава, описывающая строительство железной дороги. Профессор Джеймс Мюллер считает эту главу «самой волнующей частью книги наряду с атакой уланов в битве при Омдурмане»⁷⁸⁷. По мнению раннего биографа Черчилля Петера де Мендельссона, при работе над этой главой проявилась любовь будущего премьер-министра к технической стороне военного дела, именно поэтому раздел, который «должен был стать самым скучным, стал одним из самых живых»⁷⁸⁸.

Чего еще мог желать Черчилль? Он получил военный опыт, о котором мечтал, впереди его ждало неутомительное пребывание в Бангалоре, где он бы с видом бывалого ветерана рассказывал однополчанам о перипетиях, в которых ему посчастливилось побывать и откуда он вышел целым и невредимым. Он стал знаменитым, опубликовав две книги, которые получили благожелательные отзывы и хорошо раскупались. Но не этого хотел наш герой. Ему было мало успеха, полученного в Малаканде, Судане и на литературном поприще, ему недостаточно было восторженных и ободряющих возгласов однополчан, его не удовлетворяли хвалебные рецензии критиков и похвала друзей. Да и служба в Индии, где время текло «быстро, приятно и благородно», ему не подходила, поскольку он считал, что «не имеет права задерживаться на прекрасных просторах развлечений»⁷⁸⁹.

Он вспоминал слова своего отца, который однажды, в редкую минуту откровенности, сказал ему: «Армия – самая прекрасная профессия на земле, если ты готов трудиться в ней, и самая ужасная – если станешь в ней бездельничать»⁷⁹⁰. Безделье было самым тяжким наказанием для Черчилля. Но и посвящать себя армейской рутине он также не хотел.

В то время как его сослуживцы тянули неутомительную лямку армейской службы в Бангалоре, он активно занимался самообразованием, участвовал в военных кампаниях, использовал несколько многомесячных отпусков – и еще, конечно, писал, писал и писал, выковывая свое будущее пером и печатной машинкой. Армия была просто не способна удовлетворить амбиции, обжигавшие молодого человека и толкавшие его на новые свершения.

Не удовлетворяла его служба и в финансовом отношении. Офицерское жалованье не позволяло достойно существовать, а участие в военных кампаниях тяжким бременем ложилось на плечи излишне активного кавалериста. Он стал отчетливо понимать, что «единственная профессия, которой меня обучили, никогда не даст мне возможности избежать долгов, не говоря уж о том, чтобы отказаться от содержания и стать полностью независимым, как я мечтал». С добродушной иронией он заявлял, что «Ее Величество стараниями парламента была так стеснена в средствах, что не могла обеспечить нам даже мало-мальски сносного существования за усердное, беспорочное, а подчас и опасное служение ей»⁷⁹¹.

Не привыкший отчаиваться, Черчилль нашел выход и из этой непростой ситуации. Деньги всегда были важны для него, и в отличие от его благородного окружения, в нем присутствовала коммерческая жилка. Еще в школьные годы он захотел иметь собственный доход: потомок герцога Мальборо стал разводить бульдогов и продавать их знакомым. Предприятие не имело успеха. В Бангалоре Черчилль нашел более эффективный способ зарабатывания средств – публикацией статей и книг. «Только болваны пишут, не получая за это денег», – часто повторял он слова Сэмюеля Джонсона (1709–1784). Гонорары за статьи и книги в несколько раз превышали офицерское жалованье, полученное за три года службы в Индии. Черчилль решит и впредь действовать аналогичным образом, признаваясь, что благодаря литературному труду он «кормил себя», а впоследствии и свою семью, «не жертвуя ни здоровьем, ни развлечениями»⁷⁹².

Но полностью посвящать себя писательскому ремеслу Черчилль вновь не захотел. Публицистика, как и участие в военных кампаниях, была лишь тропинкой, которая вела его к главной цели. Литературный труд превратился в ось его мировоззрения, закружившего вокруг себя с чудовищной центростремительной силой все его замыслы, поступки и начинания.

Окончательное решение о завершении армейской службы было принято весной 1899 года. Своей бабке герцогине Мальборо Черчилль писал на этот счет: «Боюсь, вы не одобрите мое решение, но я обдумал его самым тщательным образом. Возможно, я буду сожалеть о нем, но я не думаю, что когда-либо сочту это решение безрассудным. В одном я уверен, пришло время окончательно определиться»⁷⁹³.

Уинстон знал, что, приверженка строгих нравов, вдовствующая герцогиня осудит это решение, но, как он сам признался матери, «ее мнение мне совершенно безразлично»⁷⁹⁴. В двадцать четыре года Черчилль ответил для себя на два важнейших вопроса, с которыми сталкивается каждый человек, – какой деятельности посвятить свою жизнь и каким образом зарабатывать, чтобы вести образ жизни, который считаешь приемлемым. В отношении деятельности Уинстон выбрал политику, в отношении заработка – литературу.

Анализируя поведение Черчилля, нельзя не признать, что его решение покинуть ряды вооруженных сил было настолько же смелым, насколько и рискованным. О какой политике могла идти речь? Конечно, Уинстон был сыном бывшего члена правительства; конечно, его мать установила и поддерживала множество полезных связей; конечно, он увлекался политикой с детства, читая речи, статьи, посещая заседания палаты общин и обсуждая, пусть и поверхностно, насущные проблемы в салонах и на званых обедах. Но как быть с необходимыми знаниями? Ведь формальное образование нашего героя состояло из полуторагодовалого курса в военном колледже, а опыт – хотя и весьма впечатляющий для человека его возраста – был ограничен колониальной и военной тематикой.

Всем этим вопросам Черчилль противопоставил свои амбиции, свои стремления и свои способности, которые подстегивались ощущением постоянно гнетущего его цейтнота. Он искренне верил в то, что ему не суждено прожить долго. «Почему ты должен умереть молодым?» – спрашивали его друзья. «Мой отец умер в сорок шесть лет», – отвечал он, полагая, что скончается в возрасте своего отца⁷⁹⁵. «Его преследовал кошмар ранней смерти – такой же, как у лорда Рандольфа, и все его поведение представляло какую-то лихорадочную погоню за тем или иным достижением, – объясняет историк Норман Роуз. – Он изо всех сил стремился обогнать время»⁷⁹⁶. В 1899 году Уинстон прожил уже больше половины, поэтому нужно было торопиться. «Тридцатое ноября, мне сегодня исполнилось двадцать пять лет, даже страшно подумать, как мало времени остается!» – воскликнет Черчилль, обращаясь к Бурку Кокрану⁷⁹⁷.

Торопись не торопись, но были обстоятельства, которых даже Черчилль со всей его энергией, задором и бесстрашием был не в состоянии преодолеть. И обстоятельства эти были связаны с простым вопросом, готово ли общество к тем активным действиям, которые планировал предпринять бывший субалтерн. И ответ на этот вопрос был неутешительным. Черчилль сам вскоре убедился в этом, когда летом 1899 года принял участие в выборах в парламент и… проиграл.

Провал! Он возлагал столько надежд на политическую деятельность, связывал с ней такие планы. Он круто изменил свою жизнь, свернул с проторенной дороги, устремившись на нехоженые тропы, которые, как он верил, обязательно приведут его к успеху. И все это ради того, чтобы споткнуться, едва выйдя на арену, оказаться не в состоянии преодолеть даже первую ступеньку? Нет! Черчилль умел держать удар и впоследствии он не раз будет это доказывать себе и окружающим. Кроме того, он верил в себя и в свое предназначение. Каждое событие в жизни, пусть даже и неудачное, он воспринимал как веху на пути к большому успеху. Не получилось сейчас, значит, так тому и быть. Значит, не по этой дороге тебе следует сейчас идти. Значит, новые возможности открываются перед тобой, и тебе их никак нельзя упустить.