Текст книги "Черчилль. Биография. Оратор. Историк. Публицист. Амбициозное начало 1874–1929"

Несмотря на значительный прогресс в математике, вторая попытка также оказалась неудачной. В общей сумме Черчилль набрал 6106 баллов, что было недостаточно для поступления⁵⁵⁰. Перед ним замаячила реальная возможность смены намеченного жизненного пути. «Я мог принять духовный сан и читать ортодоксальные проповеди, дерзко противореча духу времени, – рассуждал он. – Мог стать финансистом и нажить состояние. Мог отправиться в колонии или доминионы. Наконец, мог приблизиться к адвокатуре, и моих подзащитных перевешали бы, а так они доселе смакуют свои тайные прегрешения. В общем, моя жизнь пошла бы совершенно иной колеей, что изменило бы жизни многих других людей, которые, в свою очередь, и так далее, и так далее…»⁵⁵¹.

Вряд ли Черчилль пошел бы по клерикальному пути. Потомок Мальборо был слишком независим и слишком нетерпим к авторитетам. «Легко можно представить Черчилля на кафедре, но никто не может представить его стоящим на коленях», – комментирует Уильям Манчестер⁵⁵².

Иначе обстояло дело с карьерой финансиста или бизнесмена. Учитывая страсть Черчилля к мотовству, вряд ли он «нажил бы состояние», но то, что он мог оказаться в Сити, было не только вполне вероятно, но и едва не воплотилось в жизнь. Лорд Рандольф уже практически готов был выполнить свое обещание, но его заставил передумать директор Хэрроу. Преподобный Уэллдон – еще один, кому поколения англичан должны воздать должное. Несмотря на второй провал своего ученика и негативные эмоции, связанные с этим унизительным для Уинстона событием, он старался сохранять объективность. Уэллдон признал, что за последние год-полтора условия вступительных экзаменов изменились, причем не в пользу учеников. По его мнению, результат Черчилля не был плохим, и, если он приложит энергию и проявит усердие, место в Сандхёрсте ему обеспечено⁵⁵³.

Лорд Рандольф согласился, решив дать сыну еще один, на этот раз последний шанс. По совету все того же Уэллдона он отдал Уинстона на подготовительные курсы отставного капитана инженерных войск Вальтера Генри Джеймса (1847–1927). В то время обращение к репетитору было обычной практикой. Семь из десяти абитуриентов поступали в Сандхёрст после прохождения курсов, подобных тем, где теперь предстояло учиться Уинстону. Правда, капитан Джеймс считался «лучшим» и даже стал прототипом Спенсера Койла в новелле другого Генри Джеймса «Оуэн Уингрейв» (1892 г.)⁵⁵⁴.

Черчилль покинул Хэрроу в декабре 1892 года. Быстро собрав вещи, в первом же кэбе он отправился на железнодорожную станцию, не оставшись даже на «прощальный завтрак»⁵⁵⁵. Он не испытывал ни сожалений, ни грусти, ни ностальгии. «Завершилось почти двенадцать школьных лет, – подведет он черту спустя годы. – Тридцать шесть семестров, череда бесконечных недель (разбавленных куцыми каникулами) с редчайшими проблесками успеха, с тупой зубрежкой скучных и бесполезных предметов, с отсутствием занимательных игр. Оглядываясь назад, я вижу, что школьные годы – самый неприятный, но и единственный пустой и несчастливый период моей жизни, унылое пятно на карте моих странствий, нескончаемая череда тревог, ничем не вознагражденная каторга; неудобство, запреты и бессмысленное однообразие»⁵⁵⁶.

В декабре 1941 года, когда Черчилль совершит первый официальный визит в США, Франклин Рузвельт во время одной из бесед пожалуется на свое несчастное детство, на отсутствие возможности реализовать свои амбиции в Гарварде. Британский премьер согласится с ним, добавив: «Когда я слышу, что кто-то говорит о своем детстве как о самом счастливом периоде жизни, я всегда думаю: “Ну и скучную же жизнь ты прожил, мой друг”»⁵⁵⁷.

Несмотря на суровость высказываний, они не были ни бахвальством, ни стремлением блеснуть красным словцом. Они отражали истинные переживания Черчилля. А как еще он должен был относиться к Сент-Джорджу, где его постоянно пороли, или к Хэрроу, где три из четырех лет он был фагом[28]28
  Фаг (fag) – младший ученик в привилегированных частных британских школах, который вынужден прислуживать старшеклассникам.


[Закрыть], а ученики вспоминали о нем, лишь когда нужно было заправить постель или почистить обувь?⁵⁵⁸ Как еще он мог относиться к заведениям, в которых «чувствовал себя безнадежно отставшим уже в начале забега»?⁵⁵⁹ Своему личному секретарю в годы Второй мировой войны (тоже выпускнику Хэрроу) Джону Руперту Колвиллу (1915–1987) Черчилль признается, что в стенах этой школы он «провел самые несчастные дни» своей жизни⁵⁶⁰.

При этом британский политик не питал ненависти ни к принятой в стране системе образования, ни к своей альма-матер. «Я двумя руками за привилегированные частные школы, но не хочу оказаться в них вновь», – будет шутить он в зрелые годы⁵⁶¹. Признавал он и то, что школа Хэрроу «держала высокую планку», а преподававшие в ней учителя «исповедовали высокие принципы самоотдачи»⁵⁶².

По мнению сына Черчилля, проблема заключалась в том, что не все учителя смогли понять: Уинстон не глуп, он обладает оригинальным мышлением, которое не вписывалось в привычные рамки британского образования. Им было легче причислить его к отстающим ученикам, чем изменить методы преподавания. И уж точно, эти годы нельзя считать потерянными. Они научили Черчилля рассчитывать на себя, держать удар, не бояться прослыть маргиналом⁵⁶³.

Со временем, правда, отношение Черчилля к Хэрроу изменится. В его мировоззрении школа превратится в хранилище национальных традиций. Взять, к примеру, популярные школьные песни. «По-моему, эти песни самое большое сокровище Хэрроу. В Итоне, совершенно точно, нет ничего подобного. У них в наличии только одна песня, да и то про греблю, которая хотя и является хорошим упражнением, но плохим спортом и еще худшим предметом, чтобы ей посвящали стихи»⁵⁶⁴. Джону Колвиллу Черчилль скажет, что благодарен Хэрроу за две вещи – за песни и за то, что он познал в этих стенах красоту английского языка⁵⁶⁵.

Но вот такой факт. Осенью 1940 года администрация Хэрроу обратилась к Колвиллу с просьбой пригласить премьер-министра на ежегодный песенный фестиваль. «Я спросил его мнение и получил резкий отказ», – вспоминает секретарь⁵⁶⁶. Тогда руководство школы обратилось с аналогичной просьбой к Леопольду Эмери, тому самому Эмери, кого Черчилль опрометчиво столкнул в бассейн. В военном правительстве он занимал пост министра по делам Индии и Бирмы. Ответ премьера все равно был отрицательный.

Чем была вызвана столь неодобрительная реакция на вполне естественное приглашение? Вряд ли гнетущими воспоминаниями почти полувековой давности о безрадостном школьном опыте. Поведение совершенно нехарактерное для Черчилля, который никогда не отличался злопамятностью.

Колвилл попытался выяснить, что скрывалось за отказом премьер-министра.

Выбрав удачный момент, когда Черчилль в хорошем расположении духа принимал ванну, распевая, кстати, одну из школьных песен, секретарь обратился к нему с вопросом. И тогда премьер поведал об инциденте, который произошел в 1910 или 1911 году[29]29
  В другой раз Черчилль скажет, что этот случай имел место в 1912 году⁵⁶⁷.


[Закрыть], в самый разгар обсуждения в парламенте законопроекта о гомруле. Черчилль вместе со своим другом Ф. Э. Смитом проезжал неподалеку от Хэрроу и решил показать ему свою школу. Увидев Черчилля, школьники узнали его и начали освистывать, выражая тем самым недовольство занятой им позицией в отношении автономии Ирландии. Освистывание было настолько долгим и настолько громким, что задело даже Черчилля, как правило, не реагировавшего на критику. Почувствовав себя униженным и оскорбленным, да к тому же на глазах друга, он развернул автомобиль и поклялся никогда больше не иметь ничего общего с Хэрроу⁵⁶⁸.

«Никогда не говори никогда». Узнав, что администрация Хэрроу отказалась от эвакуации в момент активных авианалетов люфтваффе, Черчилль изменил свое мнение об альма-матер. Признав, что школа приняла «храброе решение», он сказал Колвиллу в начале ноября 1940 года, что был бы не против посетить Хэрроу. Мог бы он это устроить?⁵⁶⁹ С удовольствием!

Визит Черчилля состоялся 18 декабря 1940 года. Его сопровождали жена и еще шесть выпускников Хэрроу: брат Джек, Леопольд Эмери, Джон Колвилл, министр транспорта полковник Джон Мур-Брабазон (1884–1964), министр топлива Джеффри Уильям Ллойд (1902–1984) и парламентский секретарь Казначейства (через несколько дней – военный министр) Дэвид Маргессон (1890–1965). Теперь не было никаких недовольных свистов, как тридцать лет назад. Несмотря на туман и пронизывающий холод, премьера встречали в атмосфере торжественности и нескрываемой гордости. Еще бы! Во время войны глава правительства нашел время посетить вместе с коллегами свою старую школу. «Это был восхитительный момент, наполненный эмоциями и надеждой», – признавали очевидцы⁵⁷⁰.

Черчилль выступил с небольшой импровизированной⁵⁷¹ речью, сказав, что «песни Хэрроу и их дух связывают всех выпускников нашей школы, в какой бы части света они ни находились; песни Хэрроу играют огромную роль в том влиянии, которое получившие в этих стенах образование мужчины оказывают на нашу страну». Он пообещал: «Когда в войне будет одержана победа, а это обязательно произойдет, одной из наших целей станет построение такого общества, в котором преимущества и привилегии, получаемые ограниченным кругом лиц, будут доступны многим, начиная с детства». Также он похвалил учеников Хэрроу, которые «имели честь побывать под огнем противника, проявив при этом смелость и decorum[30]30
  Благопристойность (лат.).


[Закрыть]»⁵⁷².

«Лучше и не скажешь», – вымолвил потрясенный выступлением главы правительства Леопольд Эмери. Он признался Черчиллю, что, слушая его речь, сам захотел стать одним из пяти сотен юношей, которые находились в то время в зале. «Некоторым из них предстоит сформировать будущее»⁵⁷³. Действительно, среди учеников были будущие военные, политики, дипломаты, спортсмены. Некоторых ждал успех, некоторые отдадут свою жизнь в разворачивающемся военном конфликте⁵⁷⁴.

Центральным событием этого мероприятия стало исполнение знаменитых, старых и любимых всеми присутствующими песен. Черчилль пел, помня большинство слов наизусть, лишь изредка заглядывая в песенник⁵⁷⁵. «Эти песни никогда не исполнялись так, как в тот день, – вспоминал один из учеников Майкл Томас. – Звучали слова, которые отражали боевой дух премьер-министра и боевой дух нашей страны»⁵⁷⁶. Эмоции настолько переполняли премьера, что, не в силах сдержать себя, он разрыдался, чем немало удивил собравшихся мальчишек⁵⁷⁷.

Администрация Хэрроу подготовила гостю сюрприз. Как правило, тексты песен не менялись на протяжении многих десятилетий. Лишь в особых случаях добавлялись новые куплеты. И в этот раз было сделано такое исключение. В 1940 году Stet Fortuna Domus («Удачи этому дому») была исполнена с новыми строками:

 
В темные дни
Мы не одни.
Хвалит лидера страна
Громко и вслух.
Черчилля дух
Чтим в любые времена.
 
 
Пока, рубясь смело
За правое дело,
Вы стали воплощением борца, сэр.
Мы стойко здесь,
Отбросив спесь,
Сражаться будем до конца, сэр[31]31
  Перевод автора.


[Закрыть]⁵⁷⁸.
 

Черчиллю песня понравилось. Единственное, он попросил в первой строке заменить слово «темные» (darker) на «суровые» (sterner). «Давайте не будем говорить о темных днях, – пояснил он. – Это не темные, это великие дни, в которых когда-либо жила наша страна. И мы должны благодарить Господа за то, что нам позволили сделать эти дни памятными в истории нашей страны». А потом добавил: «Никогда не сдавайтесь, никогда не сдавайтесь, слышите, никогда, никогда, никогда, никогда – ни в чем, ни в большом, ни в малом, – никогда не сдавайтесь, за исключением дела чести или когда речь идет о здравом смысле»⁵⁷⁹.

По словам Колвилла, «премьер получил огромное удовольствие» от посещения школы⁵⁸⁰. Своему сыну Черчилль скажет, что, «слушая этих мальчишек, исполняя с ними хорошо знакомые песни, я вернулся на полвека назад, когда пел эти песни ребенком, внимал рассказам о великих подвигах и великих людях, изумляясь при этом, смогу ли и я каким-нибудь образом сделать что-то выдающееся для моей страны»⁵⁸¹.

Начиная с 1940 года Черчилль станет почти ежегодно посещать песенные мероприятия. Именно в Хэрроу, в 1960 году, британский политик выступит последний раз на публике⁵⁸². В его честь еще дважды будут меняться тексты песен. Один раз – по случаю восьмидесятилетия в 1954 году, второй – после девяностолетнего юбилея в 1964-м.

Но все это будет спустя десятилетия. В начале же 1893 года перед Уинстоном откроются двери следующего учебного заведения – курсы капитана Джеймса. Однако, прежде чем познакомиться с новыми учителями, Уинстону необходимо было прийти в себя после очередной проделки.

Рождество 1892 года он встретил вместе со своим кузеном Айвором Черчиллем Гестом (1873–1939) и братом Джеком в поместье неподалеку от Борнмута (графство Дорсет), которое принадлежало его тетке по отцовской линии леди Корнелии Уимборн (1847–1927). Поместье располагалось среди пятидесяти акров соснового леса, равномерно спускающегося к побережью Ла-Манша. Посередине лесного массива имелась глубокая расщелина с переброшенным через нее мостом. В один из дней Черчилль и его друзья решили сыграть в догонялки. Минут через двадцать после начала игры запыхавшийся Уинстон стал перебираться по мосту на другую сторону расщелины. Оказавшись на середине, он вдруг «с ужасом» обнаружил, что попал в ловушку: с одной стороны путь ему преградил Айвор, с другой – Джек.

Не желая сдаваться, он едва не распрощался с жизнью. В голове промелькнула «грандиозная» идея – прыгнуть на одно из деревьев и, ухватившись за ствол руками, соскользнуть вниз, ломая по пути мелкие ветки и сдерживая, таким образом, падение. «Я посмотрел на ели. Прикинул. Поразмыслил. Перелез через перила». Оторопевшие преследователи замерли, не понимая, что он собирается делать. «Нырять или не нырять – вот в чем вопрос!» Через мгновение Черчилль уже летел вниз, широко расставив руки, чтобы обхватить верхушку дерева. «Хотя идея и была верна, но исходные предпосылки оказались совершенно ошибочны», – прокомментирует он свое падение⁵⁸³.

Промахнувшись, Уинстон камнем упал вниз с десятиметровой высоты. Результат был удручающим – три дня без сознания, два месяца в постели, разорвавшаяся почка и перелом бедра. Причем о последней травме пациент узнает лишь спустя семь десятилетий, когда после перелома ноги в Монте-Карло ему сделают рентген и с удивлением обнаружат признаки старого повреждения.

Увидев лежащего без сознания Уинстона, Джек и Айвор помчались за помощью. Дома они с ужасом бросятся к леди Рандольф: «Уинни спрыгнул с моста и ничего нам не отвечает». Захватив с собой на всякий случай бутылку бренди, Дженни побежит в лес.

Вскоре в Борнмут приедет и лорд Рандольф; он прервет отдых в Дублине у лорда Фицгиббона и первым же курьерским поездом отправится к постели непутевого сына.

Случай с Уинстоном попал в T e Times⁵⁸⁴ и вызвал язвительную реакцию в высшем свете. «Мальчишки всегда остаются мальчишками, но я не вижу необходимости, чтобы они считали себя птицами или обезьянами и вели себя подобным образом», – острил друг и компаньон Черчилля-старшего по скачкам Уиндхэм Томас, 4-й граф Данрэвен (1841–1926)⁵⁸⁵.

Были и те, кто сумел своими комментариями пройтись не только по Уинстону, но и по его отцу.

– Говорят, с сыном лорда Рандольфа произошел несчастный случай.

– В самом деле?

– Играл в игру «Следуй за лидером».

– Что ж, сам лорд Рандольф вряд ли таким образом попадет в беду, – шутили члены Карлтон-клуба ⁵⁸⁶.

Восстановительный период после падения с моста был для Уинстона не самым плохим. Он хорошо проводил время в лондонском особняке вдовствующей герцогини Мальборо, наблюдая за перипетиями политической жизни и коротая часы за чтением произведений популярного в то время писателя Фрэнка Мура (1855–1931) и романа неизвестного автора «Эвтаназия»⁵⁸⁷. Вел он себя вполне сносно, о чем можно судить по тому факту, что герцогиня Мальборо, угодить которой было нелегко, осталась довольна внуком. «Очень рада, что Уинстон со мной, – делилась она с лордом Рандольфом. – В нем много хорошего. Я полюбила его сильнее»⁵⁸⁸.

Но все хорошее когда-нибудь заканчивается. Настало время, когда Черчиллю пришлось вплотную познакомиться с капитаном Джеймсом, о котором говорили, что его муштра только «круглого идиота» не берет. «Он походил на тех игроков, у которых есть верный рецепт выигрыша в Монте-Карло, с той, и очень значительной, разницей, что в большинстве случаев его рецепт действовал», – признал позже наш герой⁵⁸⁹. Причина столь завидной эффективности была проста: отставной капитан отлично знал не только вопросы, которые могли задать на вступительных экзаменах, но и великолепно разбирался в психологии экзаменаторов.

Проблема заключалась лишь в том, что Вальтер Генри Джеймс и Уинстон Черчилль решительно не подходили друг другу. Капитан оказался не готов к воспитанию столь талантливого и одновременно проблемного ученика. А Уинстон терпеть не мог муштру и натаскивание с бессмысленным зазубриванием несвязанных фактов. Столкновение между ними было вопросом времени, причем непродолжительного. В одном из первых писем лорду Рандольфу капитан жаловался на «невнимательность» своего ученика, который «о себе слишком большого мнения» и вместо того, чтобы перенимать знания, сам пытается учить преподавателей. К примеру, Уинстон считал, что его познания в истории настолько велики, что он не собирается продолжать учебу по этой дисциплине. «Думаю, вы согласитесь со мной, что это проблема», – констатировал Джеймс⁵⁹⁰.

Для репетитора юный Черчилль действительно оказался головной болью. С самого начала он четко дал понять, что изучает лишь то, что ему интересно, и лишь так, как ему удобно. Он любит и будет тщательнейшим образом штудировать историю, но самостоятельно, без опеки и контроля извне. Странный подход для молодого человека, выбравшего себе стезю, где дисциплина занимает одно из важнейших мест. И тем не менее по-другому Черчилль не мог. Иначе он сам был бы другим. Иными были бы и его достижения. Иным было бы и повествование о его жизни.

Черчилль оказался крепким орешком, но и капитан Джеймс не просто так заработал славу лучшего репетира, и в конечном счете его жесткий подход возымел действие. Третий экзамен в Сандхёрст, состоявшийся летом 1893 года, был сдан. Уинстон стал лучшим по истории (1278 баллов из 2000), хорошие результаты получил по математике (1236 из 2000), французскому языку (1233 из 2000) и сочинению на английском (312 из 500). Хуже всего обстояло дело с латинским языком (362 из 2000). Лишь пятеро из тех, кто вместе с ним сдал экзамен, показали по этому предмету еще более низкий результат⁵⁹¹.

Поступив в колледж, Уинстон был на седьмом небе от счастья. «Сэр, рад вам сообщить, что экзамены пройдены, – с гордостью сообщил он мистеру Уэллдону. – Теперь я кавалерист!»

«Я очень рад твоему успеху и глубоко убежден, что ты заслужил его, – поздравит его глава Хэрроу. – Теперь, я надеюсь, ты поймешь, что значит тяжелый труд»⁵⁹².

Пройдут годы, и поведение Черчилля, сделавшего своим девизом «Ни один человек не имеет право на лень»⁵⁹³ и «Ни один день не может быть потерян»⁵⁹⁴, станет истинным воплощением тяжелого труда. В августе же 1893 года ему хотелось лишний раз доказать себе и отцу, что он способен на многое. Да, он попал в класс кавалеристов, он был четвертым, и ему не хватило всего 18 баллов, чтобы учиться на пехотинца. Но само поступление в военный колледж – разве это не достижение? Конечно, достижение, радовался Уинстон, отправляясь вместе с братом и сопровождающим их преподавателем в тур по Швейцарии. В Люцерне он взойдет на Пилатес («очень интересный»⁵⁹⁵) и с гордостью проинформирует отца о взятой им вершине. Тогда он еще не знал, что ему предстоит не только спуститься с горы, но и сойти с небес порхающего упования на землю суровой реальности. Его ждал жесткий отлуп лорда Рандольфа, который, вместо того чтобы поздравить сына с заслуженным успехом, выразит крайнее недовольство. Своей матери, герцогине Мальборо, он с грустью признается: «Я часто говорил тебе, а ты мне не верила: Уинстон обладает ограниченным интеллектом, знаниями и трудолюбием». Результаты поступления в Сандхёрст вызвали у отца Уинстона «глубокое разочарование». Он обвинял юношу в том, что тот не смог добиться большего, несмотря на удовлетворение всех его потребностей и прихотей. Эмоциональное состояние лорда Рандольфа оказалось настолько расшатанным, что он даже не вспомнил, какую школу закончил его первенец – «то ли Итон, то ли Хэрроу»⁵⁹⁶.

Но Уинстон еще не знал о реакции отца. Он гулял по местам боевой славы генералиссимуса А. В. Суворова (1730–1800), прошелся по Чертовому мосту на перевале Сент-Готард, после чего сказал, что «никогда не видел столь ужасного места»⁵⁹⁷, побывал в Лугано и поразился причудам швейцарской природы: только что находился в заснеженных Альпах с суровым и недружелюбным климатом, и вот уже открываются пейзажи, больше напоминающие Италию, чем родину гельветов⁵⁹⁸. Также его путь пролегал через Монтрё и Лозанну, с посещением знаменитого Шильонского замка. В отличие от Байрона, Черчилль не стал оставлять автограф на каменных столбах, гораздо больше его привлек чудесный вид на Женевское озеро, открывающийся из бойниц замка. Большой любитель плавания, он не преминул искупаться, что едва не стоило ему жизни.

Взяв напрокат лодку, он отплыл от берега больше чем на милю, нырнул в воду и принялся с «восторгом плескаться». Стоял прекрасный солнечный день, дул тихий ветерок, глаза радовали роскошные пейзажи. Наплававшись вдоволь, Уинстон вдруг заметил, что лодка удалилась от него уже более чем на сто метров. Ветер стал усиливаться. Над кормовыми скамьями был натянут тент, который, превратившись под порывами ветра в парус, погнал лодку прочь. Наш пловец устремился за ней. Приложив значительные усилия, он сократил расстояние, но лодка продолжала удаляться. Сил, чтобы доплыть до берега, не оставалось. Ему бы отдохнуть, но каждая передышка лишь увеличивала расстояние между ним и лодкой. В этот момент Уинстон отчетливо осознал критичность ситуации. «Я увидел Смерть, – вспоминал он. – Увидел так близко, как никогда. Она плыла сбоку и что-то шептала». Юноша был хорошим пловцом, выступал, и не без успеха, на соревнованиях за Хэрроу. Но теперь он сражался не за призовые места – он сражался за свою жизнь. Огромным усилием воли он рванул так быстро, как позволял уставший организм. Несколько раз ему удавалось подплыть к лодке совсем близко, но она все равно ускользала от него. Наконец, собрав последние силы, он сделал решающий рывок. Вот оно, спасение. Схватившись за борт, он подтянулся и перевалился в лодку с чувством глубокого облегчения. И в этот раз судьба его хранила⁵⁹⁹.

Пока Черчилль наслаждался швейцарскими красотами (едва не утонув в Женевском озере), его родители восстанавливали силы в Баварии, на бальнеологическом курорте Киссинген. Там они встретились с семидесятивосьмилетним князем Бисмарком, беседа с которым оставила у леди Рандольф очень приятные впечатления. Она знала о негодовании супруга в отношении результатов поступления их сына и пыталась предупредить Уинстона⁶⁰⁰, но то, что должно было случиться, случилось.

Не знающие пощады слова лорда Рандольфа настигли Уинстона в Милане. Впечатления от посещения Дуомо и галереи Виктора Эммануила⁶⁰¹ были полностью испорчены.

Письмо начиналось следующими строками: «Я немало удивлен твоему ликованию и торжеству по поводу Сандхёрста. Существовало два пути поступления: заслуживающий уважения и наоборот. Ты, к несчастью, выбрал второй, и, похоже, очень этим доволен». И понеслось – отец обвинял Уинстона в том, что он никогда, ни от одного учителя, ни от одного наставника или репетитора не получал хорошего отзыва о своем сына. Он отчитывал Уинстона за то, что тот всегда плелся в конце, а учеба сопровождалась постоянными жалобами. Он упрекал его в «глупом» зазнайстве, которое привело к «недомыслию» и «провалу». «Я уверен, – негодовал Черчилль-старший, – если тебе не помешать вести жизнь праздную, бессмысленную и бесплодную, ты превратишься в обычного светского бездельника: одного из тех сотен незадачливых выпускников привилегированных школ, которыми кишит высший свет. Если это произойдет, то винить в своих бедах тебе придется только себя»⁶⁰².

Причин для столь резких и обидных утверждений было две. Одна определила форму, другая – содержание. Первая причина была связана с болезнью лорда Рандольфа, которая способствовала быстрой психической и умственной деградации некогда успешного политика. «Его поведение на публике и в приватном кругу стало вызывать глубокое беспокойство среди друзей и членов семьи», – укажет внук лорда Рандольфа. Ниже еще будет рассказано об этой болезни, фактически разрушившей жизнь этого человека.

Что же касается содержания, то причина недовольства лорда Рандольфа крылась в том простом, но весьма ощутимом факте, что учеба в кавалерии обходилась значительно дороже учебы в пехотном классе. Какие-то восемнадцать баллов, и теперь родителям придется платить за двух строевых лошадей, одного-двух гунтеров и пони для поло. К финансовой стороне вопроса добавлялась и личная составляющая. Будучи полностью уверен, что его сын поступит в пехотный класс, лорд Рандольф заранее договорился с главнокомандующим британской армией фельдмаршалом принцем Георгом, 2-м герцогом Кембриджским (1819–1904), о последующем устройстве Уинстона в 60-й стрелковый полк. Теперь ему ничего не оставалось, как дать отбой, сославшись на неспособность своего сына соответствующим образом сдать экзамены. Унижение, да и только!⁶⁰³

На самом деле ситуация была не столь уж удручающей. В Лондоне Уинстона уже ждало письмо от военного министра, в котором сообщалось о недоборе среди пехотинцев, а далее следовало предложение перейти – как набравшему высокий балл – в этот класс⁶⁰⁴. Дабы порадовать отца, Уинстон предложение принял. Хотя, как мы увидим дальше, с мыслью о кавалерии он все равно не расстался.

Все хорошо, что хорошо кончается. Трудно спорить с этой проверенной временем житейской мудростью. Тем не менее очень непросто передать то состояние, в котором находился Уинстон после получения в Милане уничижающего письма отца. В его жизни и так было немного авторитетов, и теперь один из них, человек, перед которым он преклонялся, сделал ему жесткий выговор. Обидно было и то, что лорд Рандольф даже не собирался вступать с сыном в дискуссию – он попросил его не утруждать себя ответом. И добавил: «Отныне я не придаю ни малейшего значения твоим знаниям и подвигам»⁶⁰⁵. Уинстону ничего не оставалось, как подчиниться. В своем ответном письме, касаясь больной темы поступления, он лишь заметил, что «постарается изменить ваше мнение обо мне своим усердием и поведением в Сандхёрсте». Остальная часть письма описывала путешествие по Швейцарии⁶⁰⁶.

Изливать душу пришлось матери. «Папа очень недоволен мной, – напишет Уинстон ей из Милана. – Я крайне раздосадован тем, что его не удовлетворили результаты. И он очень зол на меня»⁶⁰⁷.

«Когда мы вернемся в Лондон, ты будешь находиться в Сандхёрсте уже целый месяц, – успокоит его леди Рандольф. – К тому времени ты станешь настоящим мужчиной! Надеюсь, у тебя там все сложится, и тогда уже неважно будет, как ты туда попал»⁶⁰⁸.

«Я полностью сконцентрируюсь на Сандхёрсте и постараюсь изменить мнение папы обо мне», – пообещает Уинстон⁶⁰⁹.

Следующий важный этап в жизни нашего героя будет связан с военным колледжем.

Учебное заведение располагалось среди чудесного лесного массива. На его территории имелось два озера, где можно было плавать и кататься на лодках, стрельбища, школа для занятия верховой ездой, гимнастические залы и площадки для игры в сквош. «Обстановка – здоровая, воздух – бодрящий, – напишет Черчилль в своей статье, посвященной Сандхёрсту (опубликована в Pall Mall Magazine в конце 1896 года). – Трудно найти место в стране, которое лучше подходит для военного колледжа»⁶¹⁰.

Как и в предыдущих учебных заведениях, обучение начнется для Черчилля с попытки решить финансовый вопрос. Еще до приезда в колледж, он попросит у отца средства на обустройство комнаты, покупку необходимых вещей, оплату дополнительных курсов, на поездки в Лондон и обратно, на удовольствия и всякие мелочи. «Если вы положите мне содержание, обещаю вести учет расходов и направлять вам регулярно по ним информацию», – скажет он и пояснит, что выделенные ему деньги не будут потрачены впустую⁶¹¹. Черчилль также обратится за поддержкой к своей матери: «Постарайся помочь и убедить папу»⁶¹².

Как и следовало ожидать, лорд Рандольф скептически отнесется к просьбам и обещаниям сына. По его мнению, предложение относительно содержания – «поспешно», а выдвинутые запросы – «слишком упрощены». Он согласился выделять Уинстону десять фунтов в месяц, а также оплачивать расходы на портного и галантерейщика. Кроме того, он не отказывался покрыть затраты на обустройство комнаты и оплату дополнительных курсов, правда, только после того, как Уинстон предоставит ему подробный отчет, чем именно он собирается украсить свое жилище и на какие конкретно курсы планирует пойти⁶¹³.

Однако новоиспеченный курсант не унимался. После приезда в колледж он обнаружил, что ему потребуются дополнительные средства: на содержание лакея для чистки сапог и оружия, а также на поддержание обмундирования в порядке; на приобретение лошади и на светскую жизнь в столице⁶¹⁴. «Послания Уинстона полны запросов на ненужные вещи и новых статей расходов», – пожалуется лорд Рандольф своей матери⁶¹⁵. Герцогиня Мальборо, считавшая, что учеба в военном колледже пойдет внуку на пользу⁶¹⁶, в этом вопросе поддерживала сына. По ее мнению, покупка лошади была самой настоящей прихотью. Выделенное содержание и так «слишком щедрое», и на такие средства можно взять лошадь напрокат. «Очень важно, чтобы Уинстон понял: он не сын богатого человека и находится в Сандхёрсте не для развлечения, – аргументировала она свою позицию. – Я полагаю, что строгое воспитание – самое лучшее»⁶¹⁷.

Пройдут годы, и Уинстон внутренне согласится со своей бабкой. Направляя два фунта уже своему пятнадцатилетнему сыну, он попросит его фиксировать расходы и сообщать о своих тратах⁶¹⁸. В молодые же годы он и правда не слишком ограничивал себя в средствах. В его письмах нередки упоминания о том, что он близок к «настоящему банкротству»⁶¹⁹. «Ты тратишь слишком много, и ты знаешь это, – отчитывала его мать. – Ты только что взял у меня два фунта и теперь требуешь еще. Тебе и в самом деле следует остановиться. Подумай обо всех своих счетах!» (выделено в оригинале. – Д. М.)⁶²⁰.

Было необычно слышать подобные замечания – вполне, между прочим, справедливые – из уст леди Рандольф, которая не только не была знакома ни со скупостью, ни с бережливостью, но и полагала, что в легком расставании с деньгами заключается основа ее успеха. «Мы многим обязаны мотовству, – объясняла она. – Ведь бережливость и предприимчивость редко ходят рядом»⁶²¹. Ральф Мартин полагал, что мотовство обеспечило успех не только Дженни, но и ее детям: «Если бы не ее привычка сорить деньгами, она никогда не смогла бы вращаться в тех кругах общества, куда получила доступ, и никогда не смогла бы добиться столь многого»⁶²².