Текст книги "Черчилль. Биография. Оратор. Историк. Публицист. Амбициозное начало 1874–1929"

В отличие от Джерома, Мальборо придерживались иных взглядов на любовную связь своего отпрыска. Первым с критикой отношений выступил их старший сын, маркиз Блэндфорд. Он считал брата «сумасшедшим». Сумасшедшим не потому, что тот влюбился в Дженни, а потому, что решился на ней жениться. Брак по любви – «иллюзия» и «ловушка», учил он Рандольфа⁶⁷. Герцог Мальборо был еще более строг, заявив, что «неконтролируемые чувства полностью парализовали рассудок» сына. «Любовь зла», – повторял он, полагая, что страсть ослепила его дитя⁶⁸.

Чем была вызвана столь резкая реакция? Так ли уж Дженни не подходила потомку герцога? Дело было не в Дженни, а в ее отце. Герцог Мальборо навел справки о Джероме, и то, что ему удалось узнать, его не обрадовало. Он считал Леонарда «вульгарным типом», «спекулянтом», лишенным респектабельности⁶⁹. Однако не это главное. Испытывавший значительные финансовые трудности герцог возлагал на брак своих детей большие надежды, планируя с их помощью поправить положение. А Джером для этих целей не подходил. Тысяча восемьсот семьдесят третий год выдался для американца неудачным: рискованные сделки на Уолл-стрит поставили под вопрос его благосостояние.

Несмотря на реакцию отца, лорд Рандольф не отчаивался, веря, что его «брак с мадемуазель Джанет – всего лишь вопрос времени»⁷⁰. Он оказался прав. Да, Джером переживал не лучшие времена, но ему уже приходилось бывать на мели, а впоследствии возвращать свое состояние. Можно было надеяться, что аналогичный сценарий повторится и на этот раз. К тому же Джером не был разорен, у него оставалась недвижимость. Кроме того, наученный горьким опытом предыдущих банкротств, он закрепил часть средств за своей супругой⁷¹.

Пройдет немного времени, и Мальборо скрепя сердце даст свое согласие на брак.

Но это еще не все. Когда принципиальные одобрения были получены, влюбленных ждало новое испытание – согласование условий брачного договора. Должно будет пройти девять лет, прежде чем в 1882 году в Соединенном Королевстве примут закон, защищающий финансовые права женщин в случае развода⁷². А до этого представительницы прекрасного пола не обладали никакими правами на имущество супруга – одно из наиболее ярких и непонятных противоречий Викторианства, эпохи, во главе которой стояла женщина.

Для практичного Джерома, исповедующего прогрессивные экономические взгляды Нового Света, подобное притеснение женщин было неприемлемым. Начались утомительные обсуждения: кто, кому и сколько передает для совместной жизни? Споры продлились полгода и завершились лишь в апреле 1874 года. От Леонарда молодожены получили в приданое пятьдесят тысяч фунтов стерлингов, что давало им две тысячи фунтов годового дохода. При этом одна половина от общей суммы и дохода принадлежала лорду Рандольфу, другая – его супруге. Еще тысяча сто фунтов годового дохода гарантировал герцог Мальборо⁷³. Последний также уплатил долги своего сына и предоставил молодоженам небольшой особняк в Лондоне.

Церемония бракосочетания состоялась 15 апреля 1874 года. Местом ее проведения стал не Лондон и даже не Англия и не США. Молодые люди расписались в Париже, в здании британского посольства, в доме номер 39 по улице Фобур Сент-Оноре. Именно в Париже Дженни провела большую часть времени после знакомства с суженым на острове Уайт. Несмотря на то что церемония проходила под руководством капеллана посольства преподобного Эдварда Форбса, никаких документальных свидетельств в посольстве о том, что свадьба действительно имела место, не сохранилось. Официальные документы были оформлены дипломатической миссией США⁷⁴.

Не считая этого исторического курьеза (дипломатическая миссия США регистрирует браки, только если оба молодожена являются подданными этой страны), виновникам торжества было приятно сознавать, что они скрепили себя узами брака в здании, которое принадлежало сестре Наполеона принцессе Полине Боргезе (1780–1825). После падения Бонапарта в посольстве некоторое время проживал также герцог Веллингтон (1769–1852).

В остальном церемония мало походила на то, о чем мечтали невеста и ее мать. Как-никак, Дженни была первой дочерью миссис Джером, которая выходила замуж. Леонард, конечно, устроил пышный обед. На невесте было роскошное платье из белого атласа, украшенное алансонскими кружевами, белые шелковые чулки, белые атласные туфельки и длинные лайковые перчатки. Отец также позаботился и о гардеробе дочери: двадцати пяти сшитых в Париже платьях, семи французских шляпках и множестве тончайшего вышитого белья⁷⁵. Однако, несмотря на все эти роскошные детали, марьяж все равно на порядок уступал аналогичным торжествам того времени. Хотя само событие было весьма примечательно. И не только потому, что в Париже скреплялся союз, породивший будущего спасителя Британии. Оно было интересно и тем, что это одна из первых международных свадеб эпохи, когда благородная кровь Соединенного Королевства объединялась с капиталом Нового Света. Бывший премьер-министр Генри Джон Темпл, 3-й виконт Пальмерстон (1784–1865) как в воду глядел, когда, упоминая состоятельных американок, скажет: «Еще до конца столетия эти умные, красивые женщины станут дергать за ниточки половину правительств Европы»⁷⁶. Одним из красноречивых напоминаний о том, что молодожены были близки высшему свету, является тот факт, что шафером жениха стал личный секретарь наследника престола принца Уэльского Фрэнсис Ноллис (1837–1924).

Принц Уэльский, будущий король Эдуард VII (1841–1910), также сыграл не последнюю роль в том, чтобы бракосочетание состоялось. По его скромному мнению, Уинстон Черчилль был обязан жизнью именно Его Королевскому Высочеству.

– Если бы не я, этот молодой человек никогда не появился бы на свет, – скажет он своему другу, лорду Реджинальду Бальёлу Бретту, 2-му виконту Эшеру (1852–1930).

– Почему, сэр?

– Герцог и герцогиня Мальборо были против брака Рандольфа, – объяснит король. – Именно благодаря мне они уступили⁷⁷.

«Бросалось в глаза»⁷⁸ отсутствие на мероприятии родителей лорда Рандольфа. Официальной причиной отказа посетить церемонию послужило неважное самочувствие герцогини Мальборо. Хотя все присутствующие прекрасно понимали, что дело не в этом. Джон Уинстон Черчилль так и не смог смириться с этим браком. Накануне «одного из самых важных дней» в жизни своего сына он направил ему небольшое послание, в котором пожелал «совместное счастье тебе и твоей супруге». Упрекнув отпрыска в том, что тот сделал свой выбор «без присущей рассудительности», герцог, тем не менее, пообещал, встретить «Джанет с распростертыми объятиями в ее новой семье» (выделено в оригинале. – Д. М.)⁷⁹.

Поведение Мальборо, которое, по словам историка Уильяма Манчестера, отдает «исключительным пренебрежением»⁸⁰, не может не удивлять. Ведь Рандольф был его любимцем. Кроме того, у герцога сложились хорошие отношения с невесткой. Во время их первой встречи она буквально очаровала будущего свекра. Дженни не только специально исполнила для него на фортепьяно бетховенскую «Аппассионату», но и проявила свои знания в области британской политики, успешно побеседовав с ним на эту тему. Впоследствии мать Уинстона будет с теплотой отзываться о 7-м герцоге Мальборо, считая его «чрезвычайно добрым, обходительным и учтивым» человеком⁸¹.

Иные отношения сложились у невестки со свекровью – герцогиней Фрэнсис Энн Эмили Вэйн Мальборо (1822–1899). Хотя в своих мемуарах Дженни писала о ней в сдержанном тоне, называя «выразительной и умной женщиной»⁸², между ними никогда не было душевой теплоты и взаимного понимания. «Она со мной совершенно не любезна, – будет жаловаться Дженни сыну накануне Рождества 1896 года. – Мы не перекинулись даже парой слов. Возможно, это и к лучшему. Посторонним мы можем казаться друзьями, но в действительности это не так»⁸³.

Именно из-за своей неприязни к невестке герцогиня Мальборо будет с ужасом думать о возможности наследования титула сыном Дженни. «Вашей первейшей обязанностью является родить ребенка, – наставляла она другую невестку, супругу 9-го герцога Мальборо Консуэлу Вандербильт (1877–1964). – И это дитя обязательно должно быть мальчиком, ибо мне невыносимо думать, что герцогом станет этот выскочка Уинстон. Кстати, вы еще не беременны?»⁸⁴.

Консуэла выполнит указание свекрови, произведя 18 сентября 1897 года на свет Джона Альберта Уильяма Спенсера Черчилля, будущего 10-го герцога Мальборо (1897–1972). Не трудно представить, как изменилась бы история Великобритании, если бы Уинстон все-таки наследовал титул. Во-первых, он не смог бы заседать в палате общин, переключив свою безграничную энергию на палату лордов, обладающую гораздо меньшей законодательной властью. Кроме того, будучи герцогом, он вряд ли смог бы стать первым министром королевы.

Маркиз Солсбери был последним представителем палаты лордов, занимавшим этот ответственный пост. Все десять премьеров, сменившие друг друга начиная с 1902 года (начало карьеры У. Черчилля) и заканчивая 1955 годом (уход У. Черчилля из большой политики), были представителями нижней палаты парламента.

Возвращаясь к отношениям Дженни и свекрови, можно выделить две основные причины их неприязни. Первая – чисто женская. Фрэнсис была матерью одиннадцати (!) детей, трое из которых умерли, не дожив до пяти лет. Рандольф был третьим (а фактически вторым выжившим) сыном и самым любимым ребенком герцогини. Это был как раз тот случай, когда любящая мать вполне искренне полагает, что, какой бы идеальной ни была супруга ее отпрыска, она все равно не будет любить ее сына всей душой, а значит, она его недостойна.

Вторая причина заключалась в том, что женщины не сошлись характерами. Черчилль будет описывать свою бабушку как человека «огромных способностей, энергии и решительности»⁸⁵. Но главным было то, что, будучи по природе сильной натурой, герцогиня привыкла подавлять окружающих своей властностью. «Она правила Бленхеймом железной рукой, – возмущалась Дженни. – От шороха ее шелковых юбок дрожал весь дворец»⁸⁶. С мнением Фрэнсис должны были считаться все, включая самых отдаленных членов семьи. Но леди Рандольф (именно таким стало ее имя после замужества) с ее своеволием, свободолюбием и упрямством не могла позволить подчинить себя. «Герцогиня ненавидит меня просто за то, что я такая, как есть. Что бы я ни сделала, что бы ни сказала, что бы ни надела, она во всем находит недостатки. Мы с ней предельно вежливы друг с другом, но это все равно что жить на вулкане, готовом в любую минуту к извержению»⁸⁷.

К счастью, извержения случались редко и не касались непосвященных. После скрепления своих чувств узами брака Дженни и Рандольф провели медовый месяц на континенте. Затем они вернулись в Лондон, где их закружил вихрь праздников и удовольствий⁸⁸.

В понедельник 25 мая 1874 года счастливые молодожены посетили Бленхейм. В руках юной леди был кружевной зонтик с черепаховым стержнем, инкрустированным золотом. Этот изящный предмет, подаренный Дженни ее отцом, оказался неуместен. Вместо палящего солнца над Оксфордширом сгустились грозовые тучи, то и дело сверкали молнии, лил вгоняющий в уныние дождь. И все же, несмотря на обильные осадки, жители городка Вудсток, в окрестностях которого расположен Бленхейм, облачились в парадные костюмы и вышли на улицы.

Радости встречающих не было предела. «Собравшиеся распрягли лошадей и, взвалив на себя повозку, провезли ее по узким улочкам через город», – восторженно писал корреспондент Oxford Times⁸⁹. Когда повозка въехала на площадь перед «Медвежьим отелем», чету встретил мэр города. Он зачитал праздничное приветствие с пожеланием «благополучия всем членам благородного дома Черчиллей», а также «многих лет безоблачного счастья» молодоженам⁹⁰.

Заслушав поздравление, процессия продолжила свой путь к дворцу. Преодолев узкие улочки Вудстока, экипажи подъехали к огромной каменной арке с привратником; в руках, в знак приветствия, тот держал длинный жезл, серебряная рукоятка которого была украшена красными шелковыми кистями.

Едва молодожены пересекли арку, перед ними открылся удивительный пейзаж.

– Это самый красивый вид в Англии, – произнес лорд Рандольф улыбаясь.

Огромное озеро в окружении роскошного травяного ковра с многовековыми дубами действительно вызывали восхищение. Однако признаться в этом Дженни не позволяла «американская гордость», и, «не найдя подходящих слов», она промолчала, продолжая наслаждаться моментом⁹¹.

Старый дворец жизнерадостной американке не понравился. Во-первых, Бленхейм был местом, где властвовала герцогиня Мальборо, а следовательно, все подчинялось точному, неизменному и жесткому порядку. Герцогиня контролировала все, включая даже, на каком поезде гости должны были прибывать или покидать поместье⁹². День Дженни отныне был расписан по минутам: утреннее чтение газет, занятия живописью, игра на фортепьяно, прогулки, обсуждения последних новостей из мира политики, трапеза, отход ко сну. Казалось, она снова вернулась в школу⁹³.

Во-вторых, огромный дворец, больше напоминавший музей, чем жилой дом, был неудобен в быту. «Мы спали в узких комнатушках с высокими потолками, обедали в полутемных комнатах с такими же высокими потолками, одевались в душных кладовках, отдыхали в галереях и мрачных расписных салонах», – возмущались очевидцы⁹⁴. В Бленхейме отсутствовало электричество и не было системы центрального отопления, все это появилось только при 8-м герцоге Мальборо и его богатой супруге (еще одной американке) Консуэле Вандербильт.

Столь заметное влияние «долларовых принцесс», благосостояние которых частично пошло на переустройство и модернизацию английских поместий, впоследствии позволило Уинстону Черчиллю иронично заметить: «Вы только представьте: с того момента, как римляне оставили Британию, и до прибытия наследниц американского капитала эта страна была лишена полноценного водопровода»⁹⁵.

На пребывание Дженни в Бленхейме, куда она переехала с супругом осенью 1874 года, неизгладимый отпечаток накладывал и тот факт, что молодая леди находилась в положении и страсть к развлечениям и активным видам отдыха ей следовало умерить. В воскресенье 29 ноября во дворце должен был состояться бал. За пять дней до этого миссис Черчилль неудачно упала во время прогулки со стрелкáми. В субботу 28-го, после опрометчивой прогулки на пони по ухабистой дороге, у нее появились сильные боли. Несмотря на это, торжество состоялось, и Дженни на нем блистала.

Но в середине праздника начались предродовые схватки. Дженни попытались отвести в спальню, но боли оказались настолько сильными, что пришлось разместить ее в первой попавшейся комнате. В свое время в этом помещении проживал капеллан первого хозяина Бленхейма, а накануне бала комната была приспособлена для дамской гардеробной. В этой-то гардеробной, среди мехов, муфт, горжеток и многочисленных шляпок с перьями, начались роды⁹⁶.

По словам Роя Харриса Дженкинса (1920–2003), все связанное с появлением будущего политика на свет было сделано в спешке⁹⁷. В спешке связались с известным лондонским акушером Уильямом Хоупом (1837–1893). Рассчитывали, что именно он будет принимать роды, однако поезда в воскресенье вечером ходили нерегулярно, и Хоуп сообщил, что сможет прибыть во дворец не раньше утра. В спешке пришлось обращаться к местному хирургу Фредерику Тейлору (1831–1909), державшему практику в Вудстоке. К счастью, по словам лорда Рандольфа, он оказался «смышленым малым»⁹⁸. Самой же роженице пришлось нелегко, но она вела себя «мужественно, отказавшись от хлороформа»⁹⁹.

Роды длились восемь часов и завершились в половине второго ночи 30 ноября 1874 года появлением на свет Уинстона Леонарда Спенсера Черчилля. Новорожденного назвали в честь сэра Уинстона Черчилля (1620–1688), отца 1-го герцога Мальборо. Ребенок был рыжий, с вздернутым тупым носом, унаследованным от английских предков. «Мальчик очень красив, по крайней мере, так говорят все, – весело заявил гордый отец. – У него темные глаза и волосы. К тому же он очень здоровенький, несмотря на преждевременное рождение»¹⁰⁰.

Лорд Рандольф не погрешил против истины: ребенок действительно был здоров. Но родился ли он преждевременно? Некоторые биографы Черчилля в этом не уверены. Они не исключают, что дата рождения была обусловлена «не столько торопливостью младенца, сколько аналогичным качеством лорда Рандольфа»¹⁰¹. А что на этот счет говорят факты? Не зря впоследствии наш герой призовет «следить за фактами, поскольку они следят за нами»¹⁰².

Если опираться на факты, то до свадьбы родители Уинстона виделись довольно редко. Лорд Рандольф жил в Англии, Дженни – во Франции. Однако известно, что в конце февраля 1874 года, за девять месяцев до знакового события, лорд Рандольф приезжал в Париж и встречался там со своей возлюбленной. «Не так уж и трудно вообразить, что двое влюбленных, чья страсть была накалена долгой разлукой и страхом того, что их свадьба потонет в юридических дрязгах вокруг брачного контракта, решили настоять на браке собственным методом или просто дали эмоциям захлестнуть себя», – рассуждает по этому поводу биограф Дженни Ральф Мартин¹⁰³.

Если и так, то это говорит лишь о силе чувств, о внутренней свободе молодых людей и в какой-то степени – об их бесстрашии, а где-то и о безрассудстве. Поскольку, если бы брак так и не состоялся, репутация Дженни была бы безнадежно испорчена.

Если близость действительно имела место и если в семье об этом знали, то вполне логичным выглядит решение Мальборо не присутствовать на свадьбе, выражая тем самым неодобрение происходящим. Но были и другие обстоятельства, косвенно указывающие на обратное. В конце ноября появления первенца никто не ждал, планировалось, что роды пройдут в январе. И не в Бленхейме, а в Лондоне, в особняке на Чарльзстрит, где все это время ускоренно шли приготовления к предстоящему событию. Вот почему Дженни вела себя столь небрежно, гуляя со стрелками, управляя повозкой и танцуя на балу. Вот почему не приехал вовремя столичный акушер и пришлось довериться врачу из Вудстока. По этой же причине рядом не оказалось миссис Джером, о чем та очень сожалела¹⁰⁴. А у новорожденного не было подготовлено приданое, и свой жизненный путь будущий глава правительства начал в рубашонке, позаимствованной у жены местного адвоката Элизабет Энн Браун, которая тоже находилась в положении. Она, кстати, произведет на свет мальчика[7]7
  Его имя – Томас Стефан Браун (1875–1927), впоследствии он станет адвокатом.


[Закрыть], но немного позже: в конце января следующего года¹⁰⁵.

В подобной ситуации Черчилль мог бы смело процитировать В. С. Высоцкого: «Час зачатья я помню не точно, / Значит, память моя однобока». Однако у некоторых биографов популярно другое его высказывание о собственном рождении: «Хотя я и присутствовал при этом событии, у меня не осталось четких воспоминаний об обстоятельствах, приведших к нему»¹⁰⁶. Исследователям пока не удалось обнаружить документальных свидетельств, подтверждающих подлинность этих слов¹⁰⁷, но они весьма характерны для Черчилля. Не менее характерно было и его появление на свет, если оно и в самом деле случилось преждевременно. Уинстон не собирался ждать. Бал не бал, в срок не в срок – родился он вопреки планам и ожиданиям, заполнив коридоры дворца пронзительным криком. «Я сама произвела на свет немало детей, и все они имели прекрасные голосовые данные, – ворчала хозяйка Бленхейма. – Но такого ужасающего крика, как у этого новорожденного, я еще никогда не слышала»¹⁰⁸. Не исключено, что эта инвектива больше была обращена к матери новорожденного, с которой у герцогини сложились, повторим, весьма прохладные отношения.

Как бы там ни было, реплика герцогини Мальборо весьма примечательна. Уинстон не просто обратил на себя внимание – с первых же минут жизни он стал предметом обсуждений, причем не всегда лестных. Так будет продолжаться и дальше, на протяжении всех девяноста лет его жизни, а также многих десятилетий, последовавших за его смертью.

Для того чтобы о пополнении в знаменитом семействе узнало как можно больше людей, известная газета T e Times и менее известный Oxford Journal отметили в своих номерах, что «во дворце Бленхейм леди Рандольф Черчилль преждевременно разрешилась от бремени сыном», а Oxford Times сообщала также о «веселом колокольном перезвоне», устроенном в честь этого события¹⁰⁹.

В рождении Черчилля все было примечательно – общество, родители, время и конечно же место – единственный замок в Англии, который, не являясь собственностью Церкви и королевской семьи, именовался дворцом. «В наших владениях нет ничего равного ему», – с гордостью признавал король Георг III (1683–1760)¹¹⁰, и у него были на то основания. Бленхейм и по сей день продолжает сохранять свой необычный статус, совмещая в себе одновременно функции официальной резиденции, музея и национального монумента.

Исторические хроники свидетельствуют, что королева Анна (1665–1714), вдохновленная успехами Джона Черчилля в борьбе с французским королем Людовиком XIV (1638–1715), даровала своему подданному древнее королевское поместье Вудсток, графство Оксфордшир. Более тысячи лет назад здесь находились дворы саксонских королей: Этельреда II Неразумного (968–1016) и Альфреда Великого (849–899/901). Впоследствии живописное место облюбовали норманны, а за ними – Плантагенеты. Вудсток хорошо был знаком и Елизавете I (1533–1603), именно в Вудстоке, в сторожке замка, она провела свое заточение, пока ее сестра, Мария I Тюдор (1516–1558), больше известная как Мария Кровавая, повергала страну в ужас религиозных преследований¹¹¹.

К началу XVIII века старый замок, находившийся на территории Вудстока, превратился в руины, и королева Анна выделила значительные средства на строительство нового здания. Отныне история этих мест неразрывно была связана с именем Мальборо. На декоративной доске, помещенной над Восточными воротами, указано: «Этот дом построен для герцога Джона Мальборо и его супруги герцогини Сары архитектором сэром Ванбру в период между 1705 и 1722 годами. Его строительство стало возможно благодаря необычайной щедрости монарха. Королевское поместье Вудсток, а также грант в двести сорок тысяч фунтов стерлингов для постройки дворца были пожалованы Ее Величеством королевой Анной и легализованы решением парламента».

В действительности постройка Бленхейма стала причиной многочисленных недовольств и споров, нисколько не уступающих по своей напряженности перу драматурга. Первые разногласия, появившиеся еще до начала строительства, были связаны с выбором архитектора. Супруга Мальборо леди Сара (1660–1744) предложила кандидатуру сэра Кристофера Рена (1632–1723), великого творца собора Святого Павла. Однако, несмотря на знакомство жены с одним из лучших архитекторов своего времени, герцог Мальборо решил пригласить более близкого ему сэра Джона Ванбру (1664–1726), работавшего в паре со своим ассистентом Николасом Хоксмуром (1661–1736).

Строительство дворца, который было решено назвать в честь первого крупного сражения, выигранного генерал-капитаном Мальборо 13 августа 1704 года при маленькой деревушке в Баварии Гохштедт, коммуна Блиндхайм, было начато летом 1705 года. В связи с тем, что хозяин замка, проводивший в военных кампаниях большую часть своего времени, не мог принимать непосредственного участия в ходе работ, все переговоры с архитектором вела леди Сара. В основном она старалась сдерживать грандиозные идеи Ванбру. В результате и без того натянутые отношения между герцогиней и архитектором закончились крупной ссорой и отстранением Ванбру от участия в проекте. Когда же дворец был открыт в 1725 году, главного зодчего не только не пригласили на торжественную церемонию, но даже запретили входить в окружающий здание парк.

Не менее драматично выглядела и история с финансированием, которое предполагалось полностью осуществить за счет королевской казны. Пожаловав первоначально шестьдесят тысяч фунтов, королева Анна продолжала выделять средства по ходу строительства. Подобная щедрость с ее стороны объяснялась не только военными заслугами Мальборо, но и дружбой, которая сложилась у Анны с его супругой. В первые годы правления королевы Анны Сара занимала должность хранителя королевских драгоценностей. Она не только была близка к монаршей особе, но и обладала огромным влиянием при дворе. И все же со временем отношения между двумя женщинами стали портиться, взаимное уважение все чаще подменяли нелепые ссоры, приведшие в 1711 году к окончательному разрыву. После конфликта финансирование строительства было прекращено, а Мальборо, оказавшиеся в опале, были вынуждены покинуть пределы страны и переехать на континент. Строительные работы были возобновлены только после кончины королевы Анны в 1714 году.

Несмотря на отстранение Ванбру и все финансовые перипетии, дворец, занимающий площадь около семи акров, в конце концов предстал перед публикой как грандиозное творение человеческого духа, удивляя поистине пантагрюэльевским размахом. Чего стоит одна площадка перед парадным входом, где спокойно мог разместиться полк солдат. А на вопрос, сколько комнат во дворце, первый хозяин Бленхейма с беззаботностью отвечал: «Точно не знаю, но недавно я подписал счет на покраску тысячи оконных рам!»¹¹². Для справки: в Бленхеймском дворце триста двадцать помещений – спален, кабинетов, гостиных, больших залов; кроме того имеется своя консерватория, капелла и огромная библиотека, длина которой составляет пятьдесят шесть метров¹¹³.

Некоторым Бленхейм казался громоздким и вычурным. Например, Вольтер (1694–1778) называл барочное творение Ванбру «грудой камней»¹¹⁴. В отличие от великого философа, Уинстон Черчилль любил этот замок, ставший свидетелем его рождения. Упоминая о нем, он писал: «Это итальянский дворец в английском парке. Сочетание столь разных, но в отдельности привлекательных стилей производит потрясающий эффект. Дворец строг в своей симметричности и завершенности, здесь нет насильственно навязанного контраста, нет неожиданной разделяющей линии между первозданностью и свежестью парка, с одной стороны, и помпезностью архитектуры – с другой»¹¹⁵.

Легко представить, какое чарующее воздействие на воображение впечатлительного ребенка оказывала атмосфера всех этих помещений, сохранивших память о выдающемся предке-полководце. На стенах висели огромные картины и гобелены, повествующие о военных успехах Мальборо. «Он предпочел хранить молчание о своих достижениях, – скажет Черчилль о первом герцоге. – Его ответом стал этот великий дворец»¹¹⁶.

Помимо огромного исторического значения, Бленхейм был связан для Уинстона Черчилля с множеством воспоминаний личного характера. Именно в его стенах в январе 1882 года он написал аккуратным, хотя и неуверенным почерком одно из своих первых писем[8]8
  Первое сохранившееся письмо Уинстона Спенсера Черчилля приходится на лето 1881 года. Оно было написано в Вентноре, где мальчик гостил у брата своей няни. Письмо адресовано «моей дорогой маме» от «твоего любимого уинстона» (в последнем слове сохранена оригинальная орфография. – Д. М.)¹¹⁷.


[Закрыть], в котором благодарил «дорогую маму» за «замечательные подарки» – солдатиков, флаги и крепость¹¹⁸. Весну 1882 года Уинстон провел у своего дедушки и признался леди Рандольф, что местные парковые ансамбли понравились ему гораздо больше, чем столичные Грин-парк и Гайд-парк¹¹⁹.

После кончины 7-го герцога Мальборо в 1883 году и перехода поместья к его старшему сыну Уинстон перестал посещать любимый дворец. Он вернется в Бленхейм только в 1893 году, когда его дяди уже не будет в живых, а новым хозяином обширных владений станет Санни, 9-й герцог Мальборо (1871–1934), получивший свое прозвище – Санни – не из-за причастности к солнцу, а от своего предыдущего титула: граф Сандерлендский. Между кузенами сложатся хорошие отношения. С самых первых встреч они часто проводили время вместе, обсуждая волнующие их темы до глубокой ночи¹²⁰. Впоследствии Черчилль будет говорить о 9-м герцоге Мальборо как о «своем величайшем друге»¹²¹.

Что же касается знаменитого замка, то Черчилль и в зрелые годы любил это место. До конца своих дней он часто приезжал в резиденцию Мальборо, где для него всегда были зарезервированы комнаты¹²². Именно в Бленхейме он проведет первую брачную ночь. Именно в Бленхейме он будет активно работать над своими лучшими историческими произведениями, два из которых будут посвящены личностям, также связанным с этим дворцом. Именно в Бленхейме он примет «два самых важных решения своей жизни»: родиться и жениться. По словам Черчилля, ему «повезло в обоих случаях»¹²³.

И именно в Бленхейме, если вернуться к истокам, Черчилль прожил первый месяц своей жизни. Двадцать третьего декабря 1874 года было составлено следующее свидетельство о его рождении¹²⁴:

Двадцать седьмого числа капеллан домашней церкви преподобный Генри Уильям Юл окрестил новорожденного. Крестным отцом стал Леонард Джером, крестной матерью – сводная сестра 7-го герцога Мальборо маркиза Клементина Августа Кэмден (1848–1886)¹²⁵, присутствовавшая также при рождении младенца. Забавное совпадение – свидетельницей появления юного Черчилля на свет и его крестной стала женщина по имени Клементина. Именно так будут звать будущую супругу потомка Мальборо.

На следующий день после крещения сына лорд Рандольф отправил письмо доктору Фредерику Тейлору, принимавшему роды. Он поблагодарил его за «добрые услуги», а также за «высокий профессионализм и заботливое внимание к ее светлости во время родов». К письму прилагался чек на 25 гиней¹²⁶.

В начале 1875 года лорд Рандольф с супругой и маленьким сыном переехали в Лондон, где родители Уинни будут вести «веселую жизнь, изобилие которой превышало имеющийся доход»¹²⁷. Позже, описывая этот период в биографии отца, Черчилль будет говорить о «днях, наполненных светским весельем и семейным счастьем»¹²⁸.

Необремененное бытовыми мелочами времяпрепровождение, безусловно, оказывало влияние на привычки лорда Рандольфа и его супруги. Влияние это распространялось и дальше, коснувшись их первенца. Рассматривая жизнь Уинстона Черчилля, всегда следует помнить, что он не только принадлежал к слоям высшей аристократии – он родился в расцвет Викторианства, переняв ценности, устои и нравы этой эпохи¹²⁹. Он взрослел в обществе, для которого роскошные особняки были изначальной данностью, а множество слуг – необходимостью.

Друзья Черчилля вспоминали впоследствии, что он не мог жить без слуг. «Уинстон-паша», – шутила его супруга¹³⁰. Но его штату было не до смеха, и работать с Уинстоном было нелегко. Руководствуясь все теми же викторианскими стандартами, он требовал полной отдачи с выходом на работу семь дней в неделю. Немногие были способны выдержать столь напряженный график и обычно не задерживались у требовательного шефа больше года¹³¹.

Несмотря на свою любовь к роскоши, Черчилль пытался убедить свое окружение, что «всегда стремился понять смысл аскетизма»¹³². Но аскеза была не для него. Правда, однажды он решил обойтись без слуг. Было это после начала Второй мировой войны, в 1939 году. Черчилль решил внести свою лепту во всеобщую экономию, совершив рабочий визит в Париж без личного сопровождающего. Опыт оказался неудачным. На вокзале Гар-дю-Нор британского политика встречал духовой оркестр, но он, неожиданно для всех, быстро свернул церемонию. Холодно поздоровался с встречающими, быстро сел в автомобиль и недовольным тоном приказал ехать в британское посольство. Позже он объяснит, что произошло: