Текст книги "По странам и страницам: в мире говорящих книг. Обзор аудиокниг"

И дым отечества, и поднятая новь

Иван Тургенев. Дым. Новь. – М.: АСТ, 2015

Иван Сергеевич Тургенев – это тоже наше все. Может быть, не такое яркое, как Достоевский, Гоголь, Пушкин или Толстой, но не менее важное. Достаточно вспомнить, что именно его «Записки охотника» – этот непритязательный на первый взгляд сборник очерков и зарисовок фактически спровоцировал отмену крепостного права в России. Ибо, прочтя эту книгу, наследник престола – будущий Александр II впервые проникся идеей о недопустимости рабства во вверенной его попечению империи.

Тургенева у нас всегда читали по «Рудина» включительно. И когда этот седой одутловатый барин-карбонарий, помахивая ржавой сабелькой, отдавал Богу душу на одной из баррикад одержимой бродячим призраком Европы, мы переводили дух и с чувством глубокой благодарности прощались с гением. В скобках, вскользь, этцетера упоминалось, что были еще романы «Дым» и «Новь», однако тем дело и ограничивалось. Как если бы речь шла о неких неловких, но извинительных шалостях дряхлеющего светила русской литературы.

Примечательно, что читались тургеневские романы не по порядку их написания, но как бы по мере угасания интересности, значимости, что ли. Сначала, разумеется, «Отцы и дети»; затем «Дворянское гнездо» или «Накануне», а на десерт – бедняга «Рудин». Порядок, впрочем, мог оказаться и другим, однако последние два романа писателя при любом раскладе оставались за бортом. Эти два белых пятна в тургеневской библиографии не давали мне покоя со школьной скамьи. И вот совсем недавно эта книга совершенно случайно попалась мне на глаза и, что важнее, в руки.

Решив не упускать случая – ибо другого, судя по нерегулярности переизданий, могло и не представиться, – взялся за чтение.

Первое впечатление от романа «Дым» – какой-то странный, причудливый, если не вычурный, резкий и карикатурный стиль. Куда подевались степенная основательность, глубокая неспешность, тонкий психологизм, лиризм? Даже фамилии героев (не самых, правда, главных) звучат как насмешка, пародия: Пищалкин, Биндасов, Бомбаев. Интересно также, кого Иван Сергеевич имел в виду, выводя в романе светлый образ «давным-давно выдохшегося французского экс-литератора в жидовских башмачонках на мизерных ножках и с презренною бородкой на паскудной мордочке – шута и болтуна»? Кто из европейских коллег писателя мог бы угодить под это описание в 1867 году?

С политической точки зрения книга напоминает анекдот: соберется десять англичан – о деле заговорят – вроде способов выделки крысиных шкурок, французы соберутся – непременно на «клубничку» перейдут (занятно, что во втором своем значении сия ягода уже тогда употреблялась), русские же – непременно о будущем величии своей отчизны и о загнивающем Западе примутся распространяться. Причем и люди-то хорошие соберутся, и вещи правильные станут говорить, да только все – общими фразами и все впустую. Не зря глаголет автор устами одного из героев: «Припасы первый сорт, а блюдо – хоть в рот не бери».

Последовательный западник Тургенев устами того же героя – некоего Потугина (еще одна говорящая фамилия?) – клеймит и современную ему российскую действительность, и самый русский характер, отрицающий и разум, и добродетель, но склоняющийся перед волей в низком раболепии, свойственном нам со времен призыва на княжение варягов. Со многими аргументами Потугина трудно не согласиться – тем более что за последующие полтораста лет в России практически ничего не переменилось, вот только превозношение героем Запада – его вдохновенная и восторженная ода всему, что он зовет «цивилизацией», лично мне представляются именно что проявлением столь метко и столь едко высмеянного им холуйства. А посему очень хочется верить, что автор не вполне отождествлял себя со своим персонажем.

А может, и прав Потугин в своем категорическом неприятии всего русского народного (читай – природного, стихийного)? И не так уж далеко от истины заходит он в своем заочном споре со славянофилами? Ведь даже и самый наш хваленый фольклор под его беспощадным и пристальным, едким и метким взором кажется каким-то нелепым. Это надо же было додуматься – назвать прекрасную девушку «заицей»! Только представьте себе портрет этой крали-кроли: нос – пуговкой, верхние резцы нависают над подбородком, глаза раскосые и как бы стянуты к ушам, а сами уши – о боже! – уши!!! То ли дело цивилизованные голландцы – изобретатели Генеральных штатов (читай – либерализма и демократии). Те своих красавиц со свиньями сравнивали. И то верно: полезная в хозяйстве животина, символ достатка и плодовитости. Куда до нее мелкому и верткому лесному грызуну!

На фоне несимпатичного, но цепляющего своими провокационными фразами и как бы гладящего читателя против шерстки Потугина как-то теряются бледные, как пара гардеробных бабочек, главные персонажи – благонамеренный и прогрессивный барин Литвинов и его бывшая невеста, ныне – молодая генеральша Ирина Ратмирова. Случайная их встреча через несколько лет после драматичного разрыва сулит обоим кардинальную перемену в их на годы вперед расписанных судьбах. Однако: он – порядочный и добрый, но, как это водится за большинством тургеневских персонажей мужеского полу, абсолютно бесхребетный человек. Она же, напротив, сильная и яркая, вот только энергия ее никуда не направлена, и оттого героиня напоминает не то ракету без стабилизаторов, не то шарик, который надули, забыли завязать и отпустили. И оттого ну никак она не тянет на классическую тургеневскую женщину. Не говоря уже о как раз в ту пору готовившейся к своему литературному воплощению Настасье Филипповне.

Зато по сравнению с блеклым дуэтом протагонистов рельефней и ярче выглядят второстепенные персонажи. О Потугине уже говорил, очередь – за супругом Ирины. А кто у нас муж? А муж у нас – колоритный моложавый генерал – «Гладкий, румяный, гибкий и липкий» – «не без примеси общего легкого, как пух, либерализма». «Этот либерализм не помешал ему, однако, перепороть пятьдесят человек крестьян во взбунтовавшемся белорусском селении, куда его послали для усмирения». Примечательна и фамилия генерала – Ратмиров – этакая эпопея графа Толстого в одном слове. Причем первая часть сложносочиненной фамилии заставляет вспомнить не столько о ратной доблести, сколько об английском (знанием этого языка генерал не раз блещет в книге, предпочитая его при общении с себе равными и подобными) существительном rat – крыса. Этакая холеная, лоснящаяся – тыловая.

Итог романа зыбок и неуловим, как дым. Жизнь героев возвращается на круги своя, заведомо несбыточные надежды развеиваются по ветру. И даже ожидаемый – живо напомнивший мне финал «Хроники объявленной смерти» Гарсиа Маркеса – хеппиэнд, не успокаивает и не удовлетворяет. Любовь? А была ли она? Планы по переустройству России? Полноте, да возможно ль переустраивать то, что так и не было выстроено. Тургенев исполнен скепсиса, если не пессимизма.

«Дым» – не самое выдающееся достижение русской литературы XIX века. Пожалуй, критики правы, когда, говоря о творчестве Ивана Сергеевича, заключают эту книгу в скобки. Но есть в романе и нечто такое, что не дает пройти мимо, деликатно потупив взор. Некая щемящая искренняя нота, позволяющая вернее и глубже заглянуть в суть так и не разгаданного до конца феномена, именуемого русским характером.

Лично меня более всего потрясла последняя фраза, сухо и почти равнодушно известившая читателя о смерти юной воспитанницы Потугина. Этот маленький персонаж постоянно маячил на периферии повествования, вызывая недоумение своей явной никчемностью, однако под конец вот так вот взял да выстрелил. Гибель ребенка – самое крайнее, самое страшное выразительное средство писателя, ведь дети – символ будущего. Так неужели ж автор дошел до такой степени отчаянья и безысходности, что решился его применить? Или же собственное ужасное детство ожесточило сердце того, кто, прочим между, написал в свое время изумительный «Бежин луг», и так и не сгодившаяся ни на что маленькая героиня была брошена за ненадобностью под ноги читателю, точно перчатка?

Теперь о втором из вышеназванных романов.

Когда-то давно моя одноклассница рассказала мне историю происхождения своей фамилии. Мол, пахал ее предок-крестьянин непаханые земли, и кто-то спросил его: чего, мол, делаешь? Тот ответил: деру новь – в смысле, целину подымаю. Так и привязалось к нему и его потомкам прозвище, а затем фамилия Деруновы. Фамилия у моей одноклассницы давно уже другая, а вот семейное предание наверняка бережно сохраняется и будет передаваться последующим поколениям. На том стоим.

Не сомневаюсь, что главная (на мой взгляд) шарада последнего тургеневского романа не ускользнула от пристального внимания ценителей слова и была разгадана ими еще при жизни писателя. Однако никакого упоминания об этом у критиков и литературоведов не встречал, а посему – ничтоже сумняшеся – запишу пока это открытие на свой лицевой счет.

В романе «Новь» (1877) Тургенев предпринимает смелую попытку показать «новых людей» – всех этих славных революционеров-разночинцев, противопоставляя их выдохшемуся, бесплодному, бесперспективному дворянству, только и способному, что поносить столь любезную сердцу автора цивилизацию да вставлять палки в колеса прогресса.

Начинается роман за здравие – с многообещающего, почерпнутого из записок некоего хозяина-агронома эпиграфа: «Поднимать следует новь не поверхностно скользящей сохой, но глубоко забирающим плугом».

Герои книги чрезвычайно просты – все в них подчеркнуто грубо, неопрятно и бедно (эти определения употребляются автором едва ли не в каждом втором предложении) – и манеры, и одежда, и руки, и лица. «В этих неряшливых фигурах с крупными губами, зубами, носами… сказывалось что-то честное, и стойкое, и трудолюбивое». Таким образом, писатель даже внешне отличает «новых» людей от «старых», как бы выводя иную породу со своими уникальными морфологическими признаками.

Под стать поведению и облику героев и их искренние и неуклюжие высказывания: «Мы только с врагами нашими знаться не хотим, а с людьми нашего пошиба, с народом мы вступаем в постоянные сношения».

Главный герой романа, Алексей Дмитриевич Нежданов, является чем-то вроде промежуточного или же связующего звена между двумя противоборствующими расами. Будучи плоть от плоти «старых» (незаконнорожденный сын богатого аристократа), обладая характерными приметами вырождающейся породы (маленькие руки, тонкие черты, мечтательность, склонность к поэзии и меланхолии), он тем не менее всею душой устремляется навстречу новому – в светлое, братское завтра.

Нежданов – первый среди равных. Он, если угодно, – тот самый «глубоко забирающий плуг». К его мнению, несмотря на юный возраст, с уважением прислушиваются. Его ценят. Это не кремень, вроде Базарова или Инсарова, но и не робкий, держащийся за папенькину штанину Аркаша Кирсанов. И уж конечно, не клонящиеся к закату Лаврецкий или Рудин.

В личном плане Нежданову повезло, как никому из тургеневских героев: в его жизни было сразу три женщины. Если, конечно, слово «было» уместно применить к тем, кого на самом деле как бы и не было вовсе.

Первая из женщин – соратница Нежданова, пламенная революционерка Фекла Машурина, пожалуй, единственная, кто любил его по-настоящему. Вторая, Марианна, только думала, что любит, как говорится, «была влюблена в любовь». Третья же – лощеная и пошлая барынька Валентина Михайловна – ничего такого даже не думала и только играла с ним в кошки-мышки, где мышкой была определенно не она.

Именно любовные переживания постепенно разоблачают, обнажают героя – сдирают с него парадные одежды борца за идею, мученика. Мучеником он, впрочем, остается, однако причиной его страданий оказываются не царящие в стране произвол и насилие, но глубокие внутренние противоречия. Нежданов просто не знает, куда себя деть.

Особенно ярко и наглядно этот раздрай проявляется в его отношениях с Марианной. «Жажда деятельности, жертвы – жертвы немедленной – вот о чем она томилась». А что же наш герой? «Он первый раз в жизни сошелся с девушкой, которую – по всей вероятности – полюбил. Он присутствовал при начинании дела, которому – по всей вероятности – посвятил все свои силы. И что же?» В этой фразе – весь Нежданов. Сплошной вопросительный знак. Сплошное сослагательное наклонение.

В итоге долгожданная встреча героев приводит не столько к нежному объяснению, сколько… к появлению на свет еще одного несгибаемого страдальца за народное дело. Жертвенность Марианны не оставляет Нежданову выбора. Он становится ведомым, бразды правления берет в свои руки она – «эта девушка, которая полюбила его – его, бездомного горемыку, которая ему доверяет, которая идет за ним и вместе с ним к одной и той же цели». Общность идей, таким образом, оказывается важней и превыше и душевной близости, и плотского влечения.

«Они даже не поцеловались, это было бы можно, но почему-то жутко, так по крайней мере чувствовали они оба, и тотчас же разошлись, крепко-крепко стиснув друг другу руку». Какие там Ромео и Джульетта – Рабочий и Колхозница с парадного входа ВДНХ! Не Шекспир, но Вера Мухина…

Однако и их стремление к единой цели (равно как и сама цель) тоже оказываются фикцией. В Марианне бурлит энергия, которая ищет выход. Героиня может казаться смешной со своим намереньем опрощаться – с желанием рядиться в крестьянское платье, некрасивой короткой стрижкой и непременной нигилистической «пахитоской» в зубах.

Смешной, но не жалкой. Жалок же в романе Нежданов, чьи батарейки садятся буквально на глазах. Он уже ни во что не верит – ни в любовь, ни в революцию, ни (и это, пожалуй, в первую очередь) в самого себя.

Бодро начавшееся повествование постепенно замедляется, начинает ходить по кругу, атмосфера сгущается, а сами герои будто деревенеют и уплощаются. «Новые» становятся все неопрятней и в конечном счете все нелепей. «Старые» постепенно превращаются в карикатуры на самих себя. Автор, похоже, почувствовал, что роман начал пробуксовывать, и принялся бросать под колеса хворост – вносить оживляж.

Вот барынька Валентина Михайловна выглядывает из окна «в чепце, в ночном платочке» (дословная, заметьте, цитата из повести Пушкина «Граф Нулин» – Тургенев-то еще и первым постмодернистом был).

Или вот такое наблюдение над жизнью: «Известно, когда кучер выпил водки или уверенно ждет ее, лошади бегут отлично». В этом контексте знаменитый риторический вопрос Гоголя: «Какой русский не любит быстрой езды?» звучит, согласитесь, как-то по-особенному и чуть двусмысленно.

Неким оазисом – глотком свежего воздуха в душной атмосфере романа оказывается глава, в которой Нежданов со товарищи приходят в гости к семье Субочивых – Фомушке и Фимушке. Блаженная эта чета божьих одуванчиков заставила вспомнить и гоголевских старосветских помещиков, и житийных Петра и Февронию, но одновременно явила собой очередную авторскую шараду. Неспроста – ох неспроста! – ввел Иван Сергеевич в свое повествование ветхого старичка, что, не почитая церкви, живет по Божьим заповедям и держит под подушкой рукописного вольтеровского «Кандида», и его не менее преклонных лет супругу, которой и в карты заглядывать не надо – и так наперед судьбу каждого видит. Если они и скоморохи, то непременно скоморохи вещие, преследуемые властями и духовными, и светскими, – вроде того, которого гениально воплотил Ролан Быков в фильме Тарковского «Андрей Рублев».

Теперь, собственно, о главной шараде. Как-то с самого начала не давала мне покоя фамилия героя – Нежданов. Сам автор объяснял ее просто: мол, преподнесла графу молоденькая горничная его дочерей нежданный подарок да и померла родами. Вот и нарекли младенца Неждановым.

Однако чудилось мне: не все так просто. Что-то эдакое витало в воздухе – шептало и напрашивалось. Пока не явился мне однажды предивный кентавр с упитанным плотным телом советского функционера Андрея Жданова и маленькой печальной головкой Неточки Незвановой (меньше надо было Виктора Олеговича Пелевина на сон грядущий читать).

А потом наконец меня осенило: глаголы «ждать» и «чаять» в русском языке – синонимы. «Да нет же, постой! – возразят мне знатоки истории и литературы. – Куда герою “Нови” – этому чувствительному и нерешительному размазне, типичнейшему тургеневскому бета-самцу – до одержимого и харизматичного организатора и лидера “Народной расправы”?»

Сергей Геннадиевич умел и зажечь, и за собой повести – как он гениально очаровал и избавил от лишних средств Бакунина с Огаревым, да и «Народной волей» из Петропавловской крепости через сомлевших перед ним церберов умудрился руководить. А бедный Алексей Дмитриевич и себя-то к единому знаменателю привести оказался не в состоянии.

И все же есть у них нечто общее: какая-то повышенная нечувствительность к жизни – особый сорт равнодушия, готовность нести смерть. С тою разницей, что персонаж исторический предпочитал шагать по чужим трупам, литературный же… Впрочем, не буду портить интригу.

Кстати, появляется на страницах книги и сам Нечаев – правда, заочно – под именем таинственного революционного руководителя Василия Николаевича (этакий Гоголь шиворот-навыворот – задом наперед). Вот как характеризует этого всесильного вождя-кукловода его несостоятельное альтер эго Нежданов: «Приземистый, грузный, чернявый. Лицо скуластое, калмыцкое – грубое лицо, только глаза очень живые… Он не столько говорит, сколько командует… С характером человек. Ни перед чем не отступит. Если нужно – убьет. Ну, его и боятся».

По-моему, блестящий, исчерпывающий портрет русского революционного лидера. Особенно насчет скуластого калмыцкого лица. Как в воду глядел Иван Сергеевич. Нежданов же его на роль плуга ну никак не годится. Да тот и сам это понимает – не зря же говорит о себе: «Я был рожден вывихнутым, хотел себя вправить, да еще хуже себя вывихнул».

Подведу итог. «Новь» – последний и самый крупный роман Тургенева. Книга увидела свет через пять лет после публикации «Бесов» Достоевского и должна была, по всей видимости, стать неким противовесом – антитезой для последних. Трудно сказать, что послужило истинной причиной этого заочного спора двух великих писателей – давние ли идеологические разногласия между западником Т. и славянофилом Д. или же личные неприязненные отношения. Во имя высшей художественной правды мастера подобного уровня легко перешагнули бы не только через приватные недоразумения, но и через любые ярлыки и тенденции. Однако дело пошло на принцип, и победа, безусловно, осталась за Федором Михайловичем. Да и дискуссии как таковой не получилось. «Новь» проиграла «Бесам» по всем пунктам – и в лирическом, и в эпическом, и в психологическом планах. Тургенев не только не смог доказать состоятельность «новых» людей – он и сам от них в итоге отшатнулся, не в силах ни понять их, ни принять. Высшая художественная правда, таким образом, все-таки восторжествовала, а дальнейший ход российской истории окончательно расставил точки над «Е».

Так стоит ли читать последние романы Ивана Сергеевича Тургенева? Тем, кто любит русскую литературу и отечественную историю, кому небезразлично то, что творится с нашей страной сегодня, – однозначно да. Хотите понять, отчего нас не любят и боятся в Европе? Прочтите «Дым», мысленно заменяя Баден-Баден на Куршавель. Патриотизм, конечно, штука хорошая, но надо же иногда и с открытыми глазами на вещи смотреть. Интересуетесь, отчего все у нас так, как есть, и по-другому не получается? Читайте «Новь». Ибо даже не самые удачные попытки, даже самые неудачные, даже откровенные ошибки и заблуждения гения помогают нащупать нужную дорогу – выбрать верный курс.

В аудиоверсии романы Ивана Тургенева «Дым» и «Новь» представлены в исполнении Владимира Самойлова (студия «Логос») и Ларисы Юровой (Кемеровская областная специальная библиотека для незрячих и слабовидящих). Обе записи хороши, но лично сам предпочел классическую логосовскую озвучку: запись там похуже – отцифрована с магнитной ленты, зато Владимир Самойлов читает все комментарии и примечания, что весьма способствует внимательному и вдумчивому восприятию текста. Особенно подкупает то, как великолепно – с прононсом – были озвучены фразы на французском языке. Даже жаль стало, что так и не освоил в свое время грассирующую галльскую мову Что-то в ней есть эдакое – изящное и благородное.

Кроме того, любители театра у микрофона могут послушать роман «Дым» в виде одноименной десятисерийной радиопостановки с участием актеров Ильи Ильина, Ирины Киреевой, Ларисы Наумкиной и Дмитрия Писаренко. Ну, а роман «Новь» имеется еще и в прекрасном исполнении Юлии Тарасовой (издательство «МедиаКнига»).