Текст книги "И однажды они исчезнут"

– Сколько людей. – поразился Калядин.

– А то. Ты еще не видел, сколько в прошлый раз было. На силу разогнали всех. Теперь эксперимент. Прошлое здание не исчезло. Это тает.

Здание и впрямь таяло. Половина этажей уже исчезла. Третий и четвертый этаж призрачно мерцал, грозя того и гляди растворится в воздухе.

Калядин выбрался из машины.

Сзади хлопнула дверца, выпуская Козырева.

Толпа зевак. Мамашы с колясками. Позади дома находилась детская площадка, всегда заполненная родителями, выгуливающими своих чад. Бабульки, торопившиеся домой из «Пятерочки» с авоськами продуктов и забывшие о том, куда шли. Подвыпившие мужики, продолжающие хлебать пиво, захваченные зрелищем. Милиция, пытающаяся унять толпу. Художник с походным мольбертом, рисующий последние минуты дома на бренной земле. Детвора школьного возраста, велосипеды побросаны в сторону, наблюдают, хихикают и толкаются. Даже кучка бомжей, совершающая регламентированный моцион по соседним помойкам, кучковалась в стороне, наблюдая.

СТОП!!!

От нахлынувшего возбуждения Калядин даже вспотел. Пальцы похолодели. В глазах поплыло.

Так. Так. Так. Разгадка близка. Успокоится. Взять себя в руки. Память. Срочно. Отмотать назад. В тот день, когда он писал статью, и выглянул в окно, проходя на кухню, чтобы заварить себе кофе, что он видел … там … за окном …

… что? …

Июльская улица, распаренный асфальт, веселые прохожие, художник на углу с мольбертом, дамочки с колясками, поток машин на проезжей части, спящие днем вывески магазином и кафе – все как обычно.

ВОТ ОНО!!!

ХУДОЖНИК.

Он был при исчезновении первого здания, и он вновь здесь.

Совпадение?

Таких совпадений не бывает.

– Козырь, – зашипел Калядин, – Козырь.

– Что?

Козырев подошел.

– Нам нужен художник. Задержите художника. Срочно! Арестуйте его! Быстро!

Козырев не задавал лишних вопросов. По рации отдал приказ.

Через минуту художника взяли под руки милиционеры и препроводили к особистам, стоящим в парке неподалеку. Туда подошли и Калядин с Козыревым.

С задержанием художника здание перестало таять.

6

Кабинет Козырева напоминал выездной филиал городской свалки. Кипы бумаг, разложенные в подчас неожиданных местах. Два одиноких засохших кактуса на подоконнике. Пизанская башня из пухлых регистраторов венчалась грязной пепельницей, заваленной окурками. Слепой экран компьютера в углу стола. Два старых потертых стула возле стены. Вертящееся кресло за рабочим столом, куда тот час сел Козырев, предлагая Калядину расположиться напротив.

– У тебя, наверное, много вопросов ко мне? – спросил Козырев, хитро прищурив глаз.

– Почему у меня должны быть к тебе вопросы? – удивился Калядин.

– Кхм, ты уже спрашивал, почему я тебя с собой таскаю. Что я тебе ответил?

– Что интуиция, и так далее. Тебе кажется, я могу помочь.

– И ты думаешь, всесильная госбезопасность не в силах сама справиться со своими проблемами? – насмешливо спросил Козырев.

Калядин смутился. Он и не знал, что сказать в ответ.

Видя замешательство друга, Козырев продолжил.

– Конечно, отрицать не буду. Твоя помощь оказалась неоценима. Никто из допрашиваемых очевидцев первого исчезновения дома, и второго не вспомнил художника. Его даже никто и не заметил. Да и ты до этого ни разу о нем не упоминал. Поэтому я оказался прав, что взял тебя. Но дело в другом. Я не совсем работаю на Безопасность.

– В смысле? – растерялся Калядин.

– Я работаю на специальный отдел ФСБ, занимающийся, как бы тебе это сказать понятнее, аномальными явлениями, и подчиняющийся непосредственно президенту РФ.

– Не понял. – ошарашено взглянул на друга Калядин. – Это ты мне сказать пытаешься, что ты типа Х-файл долбанный. Секретные материалы. Типа того?

– Именно. Типа того. – усмехнулся Козырев. – У нас маленький отдел. Вернее всего два в Москве и Питере. Но мы держим всю страну под наблюдением. Так что художник как раз по нашему ведомству проходит.

– Зачем ты мне это рассказываешь? – насторожился Калядин, предчувствуя вербовку.

– Курить будешь?

– Нет.

– А я с твоего позволения.

Козырев разгреб бумаги на столе и отыскал пачку сигарет. Выбил целую, засунул в рот и прикурил от дешевой китайской зажигалки.

– Я понимаю, каким бредом звучат мои слова, но ты сам все видел. Дома у тебя на глазах таяли.

Козырев затянулся, закашлялся и задышал едким табачным дымом.

– Аномалии? Что ты имеешь в виду? – уточнил Калядин.

– Пришельцы, призраки, всякая нечисть, да мало ли. Поверь, все это существует, а мы разгребаем. Но дело то не в этом, я хочу предложить тебе работу.

Предложение прозвучало.

– Зачем я тебе? Мы вернулись к этому вопросу. Я не чувствую себя такой глобальной персоной, чтобы само ФСБ, а тем более секретный отдел делал мне предложения подобного рода. Кстати, Козырь, а это как предложение, от которого невозможно отказаться?

Козырев усмехнулся и закрыл глаза.

– А что если я скажу тебе, что ты притягиваешь к себе аномалии? Ты не боишься их и воспринимаешь, как должное.

– Чушь!

– Однако! Это так. Мы давно присматриваемся к тебе. Я идею отделу подбросил. Давно заметил за тобой особенность. Ты все время оказываешься в нужное время в нужном месте. Почему первый дом исчез у тебя на глазах?

– Совпадение. – твердо сказал Калядин.

– Ха. Такие совпадения исключены. Ну, допустим, а 98? 99? 2000 года?

Калядин поморщился. Он понимал, о чем говорит Козырев, но отказывался в это верить, да и вспоминать не хотел.

– И что теперь?

– Я предложил тебе работу.

– У меня уже есть работа.

– Это значит, нет?

– Это значит, мне нужно время. Подумать. Кстати, и в качестве кого я буду работать в ФСБ? – усмехнулся Калядин.

– Скажем так полевого аналитика. – ответил Козырев.

В кабинет постучали. Дверь открылась и заглянула лохматая голова.

– Задержанный готов для допроса.

– Пойдем, что ли послушаем? – спросил Козырев.

7

В комнате для допросов стоял стол, типичный, словно взятый из числа декораций к штатному голливудскому боевику, голые стены зеленого цвета, дверь с решетками и решетки на окнах, на подоконники два горшка с землей, цветов не наблюдалось. За столом с одной стороны сидел задержанный художник – высокий нескладный человек неопределенного возраста, седые длинные волосы, стянутые в косу, и молодое незапоминающееся лицо – обыденное, блеклое. Тусклые глаза, усталое выражение, сложенные замком на коленях покорно руки. Напротив него двое энергичных молодых людей в штатском изучали рисунки, оказавшиеся у художника в этюднике при задержании.

Когда Козырев и Калядин вошли в комнату, молодые поднялись и вытянулись по струнке.

– Ребят, оставьте нас, мы сами поговорим с живописцем. – попросил Козырев.

Молодые помялись в нерешительности, но ослушаться просьбы не посмели.

Козырев занял один стул. Калядин сел рядом и взял в руки рисунки.

Несколько листов плотной бумаги, на которых продолжали жить исчезнувшие из реальной жизни дома. В одном из них Калядин узнал шестиэтажку, соседствовавшую некогда с его домом. Художник написал дом с такой достоверностью, что Калядин с трудом удержал себя от крестного знамени. Ему показалось, что дом на бумаге живой. Светились окна, в квартирах ходили люди, слышались голоса, смех, на четвертом этаже приоткрылась форточка, высунулся мужик и раскурил сигарету. Калядин зажмурился и потер ладонями лицо, чтобы избавиться от наваждения.

– Что с тобой? – участливо спросил Козырев.

– Нет. Ничего. Все. В порядке. – отмахнулся Калядин.

Остальные рисунки его заинтересовали мало. Числом их было порядка дюжины. В основном загородные дома – чьи-то дачи, деревенские избушки, просевшие в землю пятистенки. Мало примечательное зрелище. Таких пейзажей по всей средне-русской полосе и не счесть. Целые районы мертвых деревень стоят – иди и рисуй, никто и не вспомнит.

– Так, – протяжно сказал Козырев, беря в руки протоколы допроса. – Афанасий Артемьевич Шубин, правильно да?

Художник кивнул, не поднимая глаз.

– Расскажите нам, Афанасий Артемьевич, как же вы до такой жизни то дошли. Ведь никогда в биографии ничего чужого не брали. Послужной список чист. А тут хищение в особо крупных размерах. Давно такого я не видел. И ведь всю сумму вами похищенного сейчас целый бухгалтерский отдел пытается вывести. Это ведь почитайте целый жилой дом! Стоимость по сегодняшним ценам высокая, прямо скажу, заоблачная. К нему квартиры с содержимым прилагаются. Вот тут конечно вам везет. Выяснить ущерб личному имуществу жильцов не представляется возможным, за отсутствием последних. Но у нас есть двести двенадцать заявлений от родственников жильцов, проживавших в исчезнувшем доме. Они требуют найти пропавших. А это уже что? Похищение людей, насильное ограничение свободы, да и возможно убийство. В доме проживало одна тысяча восемьсот тридцать два человека. Все исчезли. Возможно, мертвы. Получается, одна тысяча восемьсот тридцать два умышленных убийства. У вас тут на тысячу пожизненных сроков тянет. Я, наверное, не ошибусь, если назову вас одним из самых кровавых серийных убийств в истории человечества. Конечно, по сравнению с Гитлером да Сталиным, вы просто младенец, но кто знает, до чего бы доросли, если бы мы вас вовремя не поймали.

Калядин во время проникновенной речи друга продолжал вертеть в руках рисунки задержанного Шубина. На последнем он увидел сгоревший дом возле Парка Победы. Рисунок начинался сверху.

«Странная манера рисовать, с последнего этажа. – подумал Калядин, – Значит, он знал, что происходит с его моделями»

– Это мой ДАР, и мое ПРОКЛЯТИЕ, – произнес неожиданно Шубин, не поднимая головы.

Хриплый надсадный голос «a la Макаферти» не вязался с внешностью художника.

– Все что я пишу, все, что я вижу и могу написать, исчезает. Я не знаю куда, не знаю почему, не понимаю, как с этим бороться, но так получается. Раньше такого не было никогда. Я работал, мои рисунки и картины приносили мне деньги. Никто никогда не жаловался. Я неплохо жил. У меня все было. Дома, машина, квартира, своя мастерская. Я кутил, радовался жизни. Картины неплохо продавались. Ничто не предвещало несчастья. Но однажды я нарисовал портрет человека, а через несколько часов после этого он пропал.

– Имя, фамилия. – резкий вопрос Козырева.

– Не помню. Это очень давно случилось. – рассеянно ответил Шубин, – Я не придал этому значения, мало ли почему человек исчез. Он был из числа новых русских, а их дела бизнеса могли в такие дали загнать, что и не приснится. Правда, семья его искала. Ко мне приезжали братки, подробно расспрашивали, но что я им мог сказать. Клиент ушел от меня своими ногами, и после этого не появлялся. Он даже картину не забирал. Потом я пробовал писать пейзажи, но после меня оставалась голая выжженная пустыня. И вот тут я задумался, почему после того как я напишу пейзаж, картинка из реального мира исчезает, словно кто-то за мной идет и старательно уничтожает то, что я рисую, делая таким образом мои картины эксклюзивными.

– Стоп, Афанасий Артемьевич, – потребовал Калядин, – подождите. Вы хотите сказать, что сначала пейзаж, люди не сразу пропадали, после того как вы заканчивали картину?

– Да не сразу. Я потому и не связывал исчезновения с своим творчеством. – согласился Шубин. – Мало кто куда пропадает. Это нормальное течение жизни. Но как-то однажды я вздумал отыскать старый сквер … меня всегда привлекали урбанистические пейзажи, но более всего я любил писать маленькие города. Это было в Угличе. Я написал маленький уютный скверик и два домика бревенчатых, очень старых, дореволюционных. Когда через несколько лет я попытался отыскать этот скверик его не существовало. Не знаю, что меня дернуло искать старые рисунки, наброски, картины, но этот скверик потребовался мне для большого полотна. Он идеально вписывался в придуманную концепцию. Надо ли говорить, что я ничего не нашел. В городке не существовало этого скверика. На том месте, где он ранее находился, цвел пустырь. Я пораспрашивал местных, и они мне рассказали, что скверик просто исчез. Его никто не сносил. Никто не перепланировал. Через несколько дней после моего отъезда сквер растворился в воздухе. Вот тут я и сопоставил предыдущие исчезновения. Я попробовал проверить старые свои рисунки, и выяснилось ужасное – ничего из того, что я писал ранее на Земле больше не существовало. Это привело меня в УЖАС. Я до сих пор не могу понять, как мне дальше жить. Картины были, есть и останутся для меня смыслом жизни. Но я не мог больше их писать. А это единственное, что я умел. Мое призвание, моя работа. Я зарабатывал картинами на жизнь и больше ничего. Все отрезало. Раз. И все. Я зарекся, что никогда в жизни не возьму в руки кисточки, карандаши, даже шариковую ручку. Но …

Шубин поднял голову и посмотрел на Козырева. Калядин увидел его безумные глаза и дрожащие губы.

– … это невыносимая мука. Я не работал, пил. Я пропал машину, дом, разменял четырехкомнатную на Петроградке на комнату в коммуналке на улице Чехова. У меня ничего не осталось. Я нищий. И я не могу заработать себе иначе, чем вкалывая грузчиком на рынке. И все это время, я испытывал дикую, неподвластную разуму ЖАЖДУ. Картины – мой ДАР. Я должен был писать. Я не мог жить без этого. И я начал постепенно сходить с ума. О! Это невыносимая мука. Когда я оказался над пропастью, был близок к отчаянью, родилась спасительная мысль, я отправился искать заброшенные деревни. Кто будет искать полусгнившие дома, мертвые поселения? Никто. Я их писал. Они пропадали. А картины неожиданно нашли спрос, как у иностранцев, так и у наших. Я вновь поднялся. Но тут эти дома. Зуд был слишком силен. Я не мог удержаться. И нарисовал то первое здание. Оно захватило меня. Огромный жилой дом, живущий по своим законам, внутренней жизнью. Потом мне встретилось на пути заброшенное здание, и я решил, что подобных домов в городе много, и я могу написать каждый. Я могу … И никто от этого не пострадает …

Шубин посмотрел на Козырева с надеждой. Он искал у него поддержки.

– Не считая жителей первого дома и государства, потерявшего свою госсобственность, но Бог с ней с собственностью этой. – оживился Козырев.

Калядин видел, что Козырев что-то задумал, но не понимал, что.

– Пожалуй, Афанасий Артемьевич, у меня есть к вам интересное предложение. Я могу помочь вашей проблеме. Вы сможете рисовать …

– Писать. – поправил его Шубин, но Козырев не обратил на это внимания.

– … получать за это деньги и никто от этого страдать не будет. Почти никто. Скажите, Афанасий Артемьевич, а вам доводилось рисовать по фотографии. Что при этом происходит с отображенным на ней человеком?

8

Когда они вернулись с допроса в кабинет Козырева, Калядин тот час накинулся на друга с мучившими его вопросами:

– Что ты задумал?

– Ты все слышал.

– Козырь, какие фотографии, какие портреты, какая работа? У тебя, что сегодня день открытых дверей? Как можно использовать такой опасный ДАР?

– Мы не можем отпустить его. Мы не можем посадить его, потому что предъявить нечего. Мы не можем сделать историю его жизни достоянием общественности. Мы можем лишь засекретить его и завербовать, заставить работать на себя.

Козырев говорил тихо безэмоционально, но за каждым его словом чувствовалась огромная сила.

– Меня интересует одно. Что будет если он скопирует изображение с фотографии. Пропадет оно со снимка, или исчезнет прототип в реальности. Если только со снимка, то дело конечно сложнее, но все же реально.

– Зачем? – продолжал не понимать Калядин.

Козырев ухмыльнулся.

– Ты так до сих пор ничего и не понял? Шубин может рисовать то, что нам нужно. Того, кто представляет опасность для нашей страны и всего мирового сообщества. Мало ли таких? Бен Ладен, чеченские боевики, арабские террористы, главы преступных синдикатов. Мы можем сделать этот мир лучше!!! И главное никаких человеческих жертв. Нас будут бояться. Но сначала мы попробуем достать Абрамыча. Он слишком много увез в Лондон. С завтрашнего дня мы приступим к экспериментам. И тогда однажды они исчезнут!!!

– Козырь, а ты не подумал. Его ДАР опасен. Что будет, если кто-то заставит нашего художника рисовать другое. Если он попадет в руки тем же самым бен ладанам и хуссейнам? Тогда он будет рисовать наших президентов.

– Заставить можно, только если знать. – изрек сакраментальную фразу Козырев. – А с этого момента такого человека как Афанасий Артемьевич Шубин на планете не существует, и никогда не существовало. Мы его СОТРЕМ! Он растворится, словно здания, которые писал.

Козырев раскурил сигарету.