Текст книги "Превыше всего. Роман о церковной, нецерковной и антицерковной жизни"

– Спасибо, Юрий Никитич! Нам многое надо восстанавливать – Спасо-Преображенский монастырь, и кафедральный собор строить надо, и помощь нам будет очень нужна! – не вытерпев, высказал архиерей то, что теперь постоянно лежало у него на сердце.

Воодушевление и теплота, внезапно наполнившие президентский кабинет, также внезапно испарились. Взгляд Егоршина, только что горящий, стал мутным, как у соленой сельди. Повисла пауза…

– Вы, Владыка, какой собор имеете в виду? – спросил, наконец, президент Тафаларской республики после почти минутного молчания. Евсевий уже понял, что он сказал явно не то, что от него хотели услышать, но отступать теперь было нельзя.

– Кафедральный собор епархии, в Мангазейске, – внятно, стараясь придать своему голосу максимально уверенную интонацию, ответил он.

– Ах, в Мангазейске… – вяло сказал Егоршин. – Но ведь это, вы сами понимаете, другая область, другой субъект Федерации…

Архиерей понимающе, многозначительно кивал головой; тут уже лучше было молчать.

– А вот еще что, Владыко, – продолжал Егоршин, и голос его вновь приобрел заинтересованную и как будто даже ядовитую интонацию. – Разумеется, у нас Церковь отделена от государства, и мы в ее внутренние дела не вмешиваемся… Ни в коем случае, и я в том числе… Но хотелось бы спросить: насколько я знаю, и вот отец Виктор даже об этом говорил, – при упоминании Джамшадова архиерей напрягся, причем настолько явно, что благочинный бросил на него недоуменно-испуганный взгляд, – ведь по правилам на каждый субъект Федерации полагается одна епархия?

– Не совсем, – архиерей старался отвечать размеренно и спокойно, однако в жесте, которым он поправил висевшую на груди панагию, угадывалась нервная напряженность. – То есть обычно, действительно, епархия включает в свой состав один субъект – область, край и так далее. Но ситуации бывают разные. Например, в советское время, когда храмов было мало, Иркутская епархия включала в свой состав все земли, вплоть до Дальнего Востока. Если в области или крае налажена церковная жизнь, много храмов, есть монастыри – тогда можно говорить об отдельной епархии. А если нет, то тогда в состав епархии включается несколько областей или, как у нас, республика и область.

– А сколько нужно храмов для того, чтобы создать отдельную епархию в Тафаларской республике? – напрямую спросил Егоршин.

– Ну, какого-то определенного правила, чтобы там двести храмов было, или пятьсот, чтобы создать епархию – такого правила нет, – ответил Евсевий. – Решение принимает священноначалие Русской Православной Церкви, и если оно считает, что духовная жизнь, церковное устроение на той или иной территории до этого доросли, что там необходим епископ – тогда епархия создается.

Егоршин кивнул и продолжил задавать вопросы:

– Так чего все-таки не хватает Тафаларии, чтобы здесь создать епархию?

– Ну, во-первых, решение буду принимать не я… – начал Евсевий.

– Да, я понял, – сказал Егоршин. – Но к вашему мнению наверняка прислушиваются. Поймите правильно, это ваши внутренние дела, но я лично должен знать. Потому что вот я лично не понимаю, почему нельзя здесь сделать свою епархию. Кстати, Владыка Евграф, когда раньше к нам приезжал, говорил, что он только «за».

Положение становилось приблизительно безвыходным. Нужно было давать определенный ответ, а вот этого Евсевий как раз делать не хотел. Однако деваться было некуда.

– Юрий Никитич, – начал он, и в голосе его и Егоршин, и Джамшадов уловили легкие нотки раздражения. – Я же не говорю, что я против того, чтобы у вас здесь была собственная епархия. Скажу больше, я уверен, что со временем это необходимо будет сделать. Но сейчас это время еще не пришло. Храмов здесь меньше, чем в любом благочинии какой-нибудь Ярославской или Владимирской епархии. Монастырей нет совсем, Спасо-Преображенский монастырь только-только возрождаться начал. Вот построим больше храмов, обустроим – и тогда можно и епархию! А пока у нас силенок не хватает. Ведь епархия – это еще и дополнительные расходы, а мы их сейчас просто не потянем.

Егоршин выслушал его, не перебивая. Было заметно, что тафаларский президент ответом остался явно недоволен:

– Ну, решать не мне! Как говорится, не моя епархия! – он попытался даже пошутить. – Впрочем, что до средств, то на такое дело мы бы что-нибудь… нашли. Это ведь, сами понимаете, имеет немаловажное значение для всех жителей нашей республики… Кстати, Владыка, не откажетесь с нами отобедать? – немного неожиданно закончил он, давая понять, что аудиенция окончена.

Владыка, разумеется, согласился. Все трое поднялись из-за стола. И, когда они уже подходили к выходу из кабинета, Егоршин добавил:

– А насчет собора в Мангазейске – я, конечно, только «за». Но, сами понимаете, он находится в соседней области, это просто не моя компетенция. Не моя епархия! – добавил он, рассмеявшись повторенной своей шутке.

Евсевий вежливо посмеялся вместе с ним. Однако на душе у него было совсем не весело. Было ясно: ни он сам, ни мангазейский собор здесь никому не нужны. В отличие от протоиерея Виктора Джамшадова, который, похоже, был нужен всем, включая и местного президента.

* * *

Пребывание Евсевия в Кыгыл-Мэхэ, после президентской встречи, окончательно свелось к роли статиста на торжестве, где главным действующим лицом выступал протоиерей Виктор Джамшадов. И чем более вежливо и почтительно он себя вел, тем более это раздражало архиерея. Во время пресс-конференции (которую, само собой, организовал благочинный) не менее половины вопросов было задано отцу Виктору. Кроме того, ему приходилось постоянно уточнять ответы Владыки, ибо тот в местных делах ориентировался слабо. Было видно, что и журналисты, и ученые, и, что самое скверное, чиновники и бизнесмены воспринимают Джамшадова как равного Евсевию.

«Да он уже себя как архиерей ведет!» – с горечью и раздражением повторял про себя епископ, глядя, как легко и уверенно благочинный отвечает журналистам, как тепло его приветствуют местные профессора и как запросто и по-свойски он здоровается с местными начальниками – до республиканских министров включительно.

Наконец, на всенощную службу отец Виктор надел самую свою лучшую ризу, с покрытым золотистым бархатом верхом, на который были нашиты изображения херувимов. На фоне простенького, «походного» саккоса и митры (бывшей архимандритской митры, к которой сверху кустарно привинтили крестик), коими Евсевий пользовался во время командировок, облачение благочинного смотрелось вызывающе роскошным.

– Ого! – не вытерпев, сказал Владыка, когда отец Виктор подходил к нему под благословение. – Да ты прям как архиерей!

Однако Джамшадов не только не попросил его простить и благословить, но лишь улыбнулся, посчитав слова Евсевия доброй шуткой.

И в качестве финального, добивающего аккорда, теплыми чувствами к отцу Виктору неожиданно проникся Людвиг Майер. Лютеранский пастор, который обычно был настолько немногословен, что казался немым, был готов беседовать с Джамшадовым часами, если б ему представилась такая возможность. Особенно немецкого гостя-благотворителя восхитили трое мальчиков-сирот, которые жили при кыгыл-мэхинском Свято-Троицком храме, где настоятельствовал отец Виктор. Майер роздал им свои немецкие шоколадки, долго и с обычной европейской доброжелательностью разговаривал с ними, а потом еще дольше беседовал с Джамшадовым о предстоящем открытии детского приюта. Ко всему прочему, выяснилось, что Джамшадов может довольно сносно изъясняться на английском, и теперь Евсевию было еще и непонятно, о чем они говорят. А когда архиерей под вечер расставался с отцом Виктором и ужинал в узком кругу, в который входил и Майер, последний только и говорил, что об отце Викторе, «замечательном пастыре». И было уже приблизительно понятно, куда именно пойдут деньги, которые лютеранский друг Владыки выбьет из каких-то своих фондов…

«А ведь он так и вправду до епископов дойдет!» – с досадой подумал Евсевий, вспоминая все то, что он три дня видел и слышал в Кыгыл-Мэхэ. Шансы были не то чтобы велики – ибо, как известно, молодых, амбициозных и денежных архимандритов, мечтающих об архиерейской шапке, в Москве всегда достаточно, – но они были. Уж слишком любила отца Виктора местная интеллигенция, уж слишком привыкли видеть все, вплоть до местного президента, в нем главу Православной Церкви в Тафаларской республике. А президентское благоволение и президентское слово, кто бы там от чего отделен не был, могли весить очень много… Впрочем, не это было самое страшное. Самое страшное было в том, что кто бы ни стал главой новой Тафаларской епархии, для епархии Мангазейской это был бы сокрушительный удар. Единственный открытый монастырь оставался в Тафаларии. Более половины приходов находилось там же. В самом Кыгыл-Мэхэ храмов (причем старых, дореволюционных храмов) было больше, чем в Мангазейске.

«Если пораскинуть мозгами, так архиерейскую кафедру нужно было в Кыгыл-Мэхэ делать, а не в Мангазейске», – рассуждал, оставшись наедине, в своей келье, Евсевий. Однако решение принимали в Москве, и уже очень давно. И теперь все это – и монастырь (а на очереди вслед за Спасо-Преображенским мужским ожидалось открытие женской обители), и больше половины приходов, и старые церкви Кыгыл-Мэхэ – находились в распоряжении благочинного, протоиерея Виктора Джамшадова. Позиции которого были чрезвычайно прочны и который был явным церковным «сепаратистом».

Правда, выяснилось и кое-что другое: помимо друзей, весьма многочисленных и высокоранговых, были у отца Виктора и враги. Если не брать в расчет вероятных тайных недоброжелателей, то явных можно было отнести к двум довольно занятным группам.

Группа первая – местное реестровое казачество, «Восточно-Сибирское казачье войско». Как и абсолютное большинство «реестровиков», особенно в Сибири и на Дальнем Востоке, это была структура вполне клоунская. На какое-либо мероприятие в самом Кыгыл-Мэхэ они могли вывести человек двадцать от силы. И что это были за люди! Светлые лица с огромными, мясистыми мешками под глазами и другими признаками систематического многолетнего алкогольного отравления. Офицерские погоны, пришитые поверх поношенных советских солдатских гимнастерок. Кителя, даже вполне приличные, но надетые вместе со спортивными штанами (обладатели кителей наивно рассчитывали, что полоски сойдут за лампасы и что «никто не заметит»). В зимнее время – безконечное разнообразие папах, начиная от кавказских и заканчивая советскими полковничьими, шинелей, армейских и милицейских бушлатов. И, конечно же, кресты, кресты и кресты, гроздьями висящие на всех этих нарядах, начиная от всем известного «За возрождение казачества» и заканчивая всякой экзотикой, неизменно копирующей формы креста георгиевского. А на плечах красовались поистине уникальные погоны казачьих лейтенантов и подполковников…

Вся эта публика не без основания полагала, что казачество исторически связано с православием, и периодически порывалась сотрудничать с Тафаларским благочинием. Однако отец Виктор все эти попытки блокировал и потому довольно быстро стал восприниматься кыгыл-мэхинским казачьим атаманом как лютый враг.

Почему Джамшадов невзлюбил казаков, никто точно не знал. Одна из версий была такова: отец Виктор их терпеть не может, потому что они – националисты и ненавидят его как армянина (перса?), да еще и женатого на тафаларке.

Доблестное казачество, надо сказать, в неофициальной обстановке неоднократно делало заявления, подтверждающие эту версию:

– Да он же, мать его, чурка! Чуркобес! – сколько раз, с горечью и надрывом, звучали эти слова над покрытым газетами столом в «войсковом правлении», где очередной дежурный казак, вкупе со своим казачьим или не казачьим корешем, распивал очередную бутылку дешевой водки.

Но тут возникала проблема. Казаки, конечно, могли быть русскими националистами и потому не любить отца Виктора. (А отец Виктор, соответственно, не должен был любить их.) Однако, хотя «Восточно-Сибирское казачье войско» (ВСКВ) существовало уже больше десяти лет, составляющие его казаки так и не могли определиться, кто же они по национальности. Очень многие считали, что казаки – это особый народ, а вовсе и не русские. Главный аргумент в пользу особой национальной идентичности был такой: если статус казаков как народа будет признан, то тогда можно будет добиться признания их репрессированным народом. А если это произойдет, то из федерального бюджета станут выделять средства, на которые можно будет как следует возродиться.

Такие слова, как «бюджет» и «средства», пробуждали казачью национальную идентичность во многих душах. Особенно в тех, кто стал казаком «по жене» или просто «поверстался» от нечего делать в начале 1990-х.

Некоторая, впрочем, немногочисленная, часть все же склонялась к тому, что казаки – это русские по национальности, а казачество – это сословие. В пользу этой версии засчитывался тот факт, что в ВСКВ состоял определенный процент тафаларов, исповедовавших буддизм (что, кстати, вполне соответствовало дореволюционной традиции, когда тафаларские полки также были приписаны к казачьим войскам).

А платформой, которая объединяла и первых, и вторых, стала ностальгическая любовь к советскому прошлому. Странным образом воспоминания о репрессиях уживались в реестровых головах с непоколебимой верой в то, что советские ценности были хорошими «и даже православными», а СССР – той державой, за которую было не стыдно (в отличие, понятное дело, от РФ). Не все члены «Восточно-Сибирского казачьего войска» помнили про казачий праздник Покрова Пресвятой Богородицы, но все свято чтили 9-е мая, а многие праздновали и 7-е ноября. И потому в национальном вопросе хотя и отзывались пренебрежительно о кавказцах, евреях и тафаларах, но придерживались принципа, что «главное – чтобы человек был хороший». Во всяком случае, выпивать они не отказывались ни с кавказцами, ни с евреями, ни с тафаларами.

В общем, вычленить в этом вполне советском винегрете национализм или шовинизм было довольно трудно.

Кроме того, с собственно русскими националистами отец Виктор уживался на удивление спокойно. Единственной, весьма небольшой, националистической организацией в Кыгыл-Мэхэ было местное отделение РНЕ (номинально – семнадцать членов, реально – два активиста). Именно с РНЕ, то есть с теми двумя активистами, и полемизировали насмерть в своих газетах местные демократы и тафаларские националисты. Однако отец Виктор РНЕшников просто не замечал. Как и они его. Из чего можно было сделать вывод, что сия сфера благочинному просто неинтересна.

Другая версия, объясняющая, почему Джамшадов не любит казаков, была менее глубока политически, но, быть может, в этой простоте и крылась истина: друзья и знакомые отца Виктора говорили, что он просто считает местное казачество идиотами и алкашами. И именно по этой причине старается, по возможности, не подпускать их к себе на пушечный выстрел.

Для борьбы с казаками, все время пытавшимися с ним сотрудничать, благочинный избрал тактику, которая показалась им верхом изощренного иезуитства. Однажды, в осенний день 1998 года атаман ВСКВ, казачий генерал Владлен Иванович Комаров, решил пойти на безпрецедентный шаг: самолично, в форме, при шашке да еще и в трезвом виде прийти на прием к отцу Виктору, который был только-только назначен благочинным Тафаларского округа.

Отец Виктор его принял в небольшом скромном кабинете, временно оборудованном в полуподвале Свято-Троицкого храма. Господин атаман вошел в дверь и остановился, несколько смутившись: со священниками до того ему толком общаться не доводилось. Заметив его замешательство, Джамшадов приветствовал его первым:

– Здравствуйте, Владлен Иванович, проходите, пожалуйста! – приветливо сказал он, вставая из-за стола.

Комаров, сделав два шага ему навстречу, замешкался – нужно было что-то сказать, но он не знал, что – и после двухсекундной паузы, лихо крякнув, протянул благочинному руку. Отец Виктор посмотрел на него сочувственно, улыбнулся и предложил садиться.

– Рад вас видеть, Владлен Иванович! – стараясь излучать максимальную доброжелательность, сказал отец Виктор. – Слушаю вас внимательно. Только, пожалуйста, снимите фуражку – здесь иконы.

– А! Извините! – Комаров снял свой головной убор, и продолжил: – Отец Виктор! Я, как атаман, пришел обсудить с вами возможное сотрудничество Восточно-Сибирского казачьего войска и Православной Церкви.

И снова повисла пауза.

– Так, слушаю, – сказал благочинный.

– ВСКВ может, например, взять на себя обезпечение порядка при массовых мероприятиях…

– При чем? – уже не без иронии спросил отец Виктор.

– При массовых мероприятиях, ну там, службах… Ходах… – Владлен Иванович споткнулся, судорожно вспоминая нужное слово. – Крестных ходах…

Джамшадов слушал внимательно и одобрительно кивал.

– Кроме того, мы могли бы помогать при проведении культурно-массовых мероприятий. Например, собраний, конференций…

– Очень хорошо, – продолжая улыбаться, сказал благочинный.

– Тогда предлагаю подписать соглашение! – сурово заявил атаман и начал судорожно расстегивать нагрудный карман, где, по всей видимости, и лежало, сложенное в энное количество раз, упомянутое соглашение.

– Я не против в принципе, – сказал отец Виктор. – Но у меня есть одно условие в отношении тех казаков, которые будут участвовать во взаимодействии с Православной Церковью у нас, в Тафаларии.

– Какое еще условие? – недоуменно-недовольно спросил атаман.

– Я бы хотел, чтобы вы неукоснительно следовали казачьим традициям и обычаям.

– А, ну это уж конечно, а то как же! – радостно засопел атаман, еще не почуявший неизбежного провала своей миссии.

– Казаки всегда были православными. Ведь так?

– Так, конечно, так! А то почему я именно к вам пришел, а не к этим, к буддистам!.. – горячо согласился атаман. Джамшадов одобрительно кивнул и продолжил:

– Вот я бы и хотел, чтобы казаки, которые будут с нами работать, были не просто людьми – уж простите за прямоту! – надевшими казачью форму, а людьми православными. То есть регулярно посещали богослужения, каждое воскресенье и во все великие и двунадесятые праздники. Держали посты. Регулярно, раз в месяц (ну хотя бы раз в квартал) причащались. Иначе какие же они православные?

Комаров сидел на стуле, выпрямив спину, и смотрел прямо перед собой остекленевшими глазами. Лишь частое моргание свидетельствовало о том, что его душа не покинула этот мир.

– Согласны? – по-прежнему мягко, но при этом и требовательно спросил благочинный.

– Так ведь мы… православные, – выдавил наконец из себя атаман.

– Ну, тогда никаких проблем! – бодро ответил Джамшадов.

– А соглашение? – недоуменно спросил атаман.

– А вы приходите на воскресную службу. Со всеми своими казаками. Помолимся вместе, поисповедуетесь, причаститесь – а там все и обсудим. Идет?

– Хорошо, – машинально ответил атаман. Он толком не понял, что от него, а равно и его «войска», хотят, но догадался, что с запланированным соглашением что-то не срослось.

А Джамшадов на прощание подарил ему церковный календарь и целый ворох брошюрок, включая и краткий Закон Божий, и наставление к исповеди и причастию.

– Почитайте, посмотрите – и приходите! – все с тем же добродушием, в котором, однако, чувствовалась ирония, напутствовал он казачьего генерала.

Вечером, после ужина, Владлен Иванович решил ознакомиться с теми брошюрами, которые ему вручил благочинный. Даже беглого просмотра было достаточно для того, чтобы понять: в обмен на соглашение о сотрудничестве коварный поп уготовал (по крайней мере, по меркам казачьего генерала) атаману, а равно и его «войску», каторжную жизнь. Посты – четыре длинных поста в году, да еще и каждую среду и пятницу…

– Хм… – Владлен Иванович невольно вспомнил о том, что сегодня как раз среда, а он только что навернул тарелку мясного борща, а в качестве второго блюда с упоением грыз мозговую кость.

Далее было сказано о том, что долг христианина – бывать за воскресной службой. Утром в воскресенье, и вечером в субботу.

– Это что ж, каждые выходные, что ли?.. – недоуменно пробормотал он. В ближайшее воскресенье лично он собирался ехать за грибами, как раз грузди пошли…

А важнейшим христианским долгом, без которого православным быть невозможно, называлось участие в таинствах, особенно – в таинствах Исповеди и Святого Причастия. С Причастием, с точки зрения Владлена Ивановича, все обстояло еще более-менее, хотя дополнительный трехдневный пост («да куда еще-то?!») восторга не вызывал. Главная проблема была с исповедью:

– «Рассказать, ничего не утаивая, обо всех своих грехах, начиная с шести лет…» – вслух прочел он. Атаман попытался припомнить все свои грехи за этот срок, потом представил, что он будет о них кому-то рассказывать. В глазах потемнело.

– Да это ж издевательство какое-то! – вырвалось у него.

– Какое там тебе издевательство? – донесся из соседней комнаты голос жены.

– Какое… Православное!.. – ответил атаман.

Полученная информация выбила Владлена Ивановича из колеи. Было ясно, что следовать всему тому, что было написано в подаренных отцом Виктором брошюрах, ему явно не хочется. Тем не менее он решил обсудить итоги своих переговоров со своими коллегами, членами правления ВСКВ.

Что на следующий день и произошло.

– Оно, может, дело и хорошее, но вот я лично не потяну, – честно сказал атаману его заместитель, полковник (казачий полковник, в миру – сержант запаса) Михальчук.

– Я так скажу, – взял слово член Совета стариков, есаул с майорскими погонами Кузнецов. – Я советский человек. Я всего этого не знаю и не понимаю. И вообще, у нас в ВСКВ разные люди имеются. Вон, буддисты есть. Что нам их теперь, выгонять, что ли? И вообще, что ли, это главное? Хорошие люди среди разных вер есть, я так считаю! А среди православных тоже, вон, всяких сколько! И дурных, между прочим, тоже!

Слова Кузнецова были поддержаны одобрительным гулом, кто-то даже крикнул: «Любо!» Позиция кыгыл-мэхинского казачества была ясна – с Церковью все хотели сотрудничать, но через церковный порог перешагивать не желали.

Через месяц, однако, атаман снова пришел на прием к Джамшадову. Все повторилось, как в первый раз, вплоть до просьбы снять фуражку в помещении.

– Слушаю внимательно, – сказал благочинный.

– Отец Виктор! Я по поводу соглашения! – вновь начал атаман.

– Так мы же месяц назад говорили! Вы разве на службе были с тех пор? Хоть на одной?

– Нет. Но…

– Простите, так не пойдет! – твердо ответил Джамшадов. – С православными казаками, защитниками веры и Церкви, я готов и работать, и соглашения подписывать. А с людьми, пусть даже и одетыми в казачью форму, которые ни на службу не ходят, ни исповедуются, ни причащаются, я ни о чем договариваться не буду!

– Так ведь это ж разве главное?! – изумленный столь резким отказом, спросил Комаров.

– Если для вас соборная молитва и святые таинства неважны, то вы не православный. Может быть, казак. Но точно не православный казак, – отрезал Джамшадов.

Атаман обещал «подумать», но, естественно, ничего не надумал. Потом он еще не раз приходил к благочинному, однако тот ни на йоту не отступал от своих требований. Такая позиция отца Виктора, вызвавшая сначала непонимание, потом стала вызывать раздражение, вскоре перешедшее если не в ненависть, то, так сказать, в сильную нелюбовь. Атаман в интервью, которые у него изредка брало местное телевидение и некоторые кыгыл-мэхинские газеты, стал нелестно поминать благочинного, который, мол, не работает с общественностью, отталкивает от Церкви казачество и даже ведет «деструктивную деятельность».

Но вражда с ВСКВ мало безпокоила отца Виктора. У него сохранялись прекрасные отношения со многими представителями власти и интеллигенции, причем как русской, так и тафаларской. И более того, немало чиновников и местных ученых он с полным правом считал своими друзьями. Имея такие тылы, не стоило опасаться местного «казачьего войска» – клуба маргиналов-ролевиков, ни одну свою ролевую игру не проводивших вполне трезвыми.

Хотя, быть может, и не следовало их совсем списывать со счетов. При всей своей карикатурности и ничтожности это была реальная организация, имевшая отделения во многих городах, поселках и даже деревнях Тафаларской республики. А атаман Владлен Комаров был вхож в республиканскую администрацию. Да, его туда пускали в качестве безплатного клоуна – но все-таки пускали…

Вторая группа противников отца Виктора в чем-то была чрезвычайно похожа на первую, в чем-то – была ее противоположностью.

Как уже было сказано, с тафаларской общественностью, особенно с интеллигенцией, у Джамшадова были прекрасные отношения. Однако, как это очень часто бывает, в среде национальной интеллигенции имелась наиболее национальная ее часть, основным родом занятий которой являлась борьба с «оккупацией», «культурным геноцидом» и «колониализмом». По своей численности оная группа значительно уступала ВСКВ – в активе там имелось от силы с десяток человек. Но вот удельный вес каждого из этих активистов был в Кыгыл-Мэхэ значительно выше, чем у любого из ряженых реестровых казаков.

Тут было два профессора, несколько журналистов и два-три деятеля, которые предпочитали называть себя правозащитниками. Впервые на общественных горизонтах Тафаларии они появились в 1989-м, а окончательно созрели к 1991-му году, когда стали открыто требовать независимости для Тафаларской республики с последующим присоединением к братской Монголии в рамках Тафаларо-Монгольской Конфедерации. Печатным рупором их стала небольшая, но довольно хорошо известная газета «Тафалаар Хоолой», а кроме того, им охотно давали трибуну многие местные СМИ и их часто приглашали на телевидение. Рядом с ветеранами радикального тафаларского национализма где-то в 1996 году появилась молодежная организация «Мориной Гэшуун» («Честь Нации») – структура почти совершенно виртуальная, но, однако же, постоянно бывшая на слуху благодаря поддержке старших товарищей.

Поскольку реальный политический вес этой группы был невелик, то бороться за власть и вообще нападать на серьезных игроков местного политикума им было не с руки. (То есть нападать всерьез и на конкретных лиц – а дежурная критика «власти вообще», само собой, присутствовала постоянно.) Тем не менее борцам за народное счастье нужно было кого-то бороть. Открытие отделения РНЕ в Кыгыл-Мэхэ стало для них сущим подарком, и в течение почти двух лет «Тафалаар Хоолой» и «Мориной Гэшуун» прилагали титанические усилия для того, чтобы остановить наступающий русский нацизм. Было написано около сотни заметок и статей, на радио и телевидении вышло несколько десятков передач. Борьба с русским нацизмом могла продолжаться и дальше, но к концу второго года ехидно ухмыляться начали даже редакторы наиболее лояльных изданий: напомним, что активистов РНЕ в Кыгыл-Мэхэ было всего двое, и для города с населением в триста восемьдесят тысяч человек они могли представлять опасность только в том случае, если им в руки будет передано портативное ядерное оружие. Поскольку такой перспективы явно не просматривалось, затянувшаяся сага о борьбе с нацизмом стала выглядеть уж слишком комично.

На какое-то время активисты антиколониальной борьбы переключились на позитивную повестку – они стали выступать не против чего-то, а «за». Например, за установку памятника Чингисхану. Потом они потребовали признать, что город Кыгыл-Мэхэ основан 35 тысяч лет назад и потому является самым древним городом на планете (в 1998 году в городской черте археологами была найдена неолитическая стоянка соответствующего возраста).

В 1999 году Юрий Егоршин пошел на президентские выборы в Тафаларской республике. Впервые с 1991-го года появилась неиллюзорная вероятность того, что во главе Тафаларии станет русский, а не тафалар. И старые, и юные борцы с оккупантами в этот раз решили рискнуть и атаковать конкретную фигуру, метящую ни больше ни меньше на президентский пост. «Мориной Гэшуун» провела одиночный пикет, а «Тафалаар Хоолой» выпустила номер в желчно-трагических тонах. Через два дня после этого редактору «Тафалаар Хоолой» в течение часа позвонили четыре из пяти его спонсоров. И еще через час зашел побеседовать один оперативный работник ФСБ. И все пятеро убедительно просили больше так не делать. Участники антиколониального сопротивления, собравшись в офисе, который «Тафалаар Хоолой» с 1990 года безплатно предоставлялся в одном из домов культуры, обсудили сложившуюся ситуацию и решили, что пока, по тактическим соображениям, стоит отступить.

Меж тем Егоршин без особого напряга выиграл выборы. А борьбу нужно было продолжать, хотя бы ради того, чтобы было о чем писать в своей газете и говорить во время телеэфиров.

И вот тут-то небольшая, но активная группа борцов обратила внимание на отца Виктора Джамшадова, который к тому времени уже развернул весьма активную деятельность. Первый же номер «Тафалаар Хоолой», вышедший после местных президентских выборов, был посвящен деятельности Православной Церкви, которая, по мнению авторов, являлась «тараном культурного геноцида». «Стратегом и первым исполнителем» геноцидных планов был назван отец Виктор.

В последующем эти обвинения стали звучать регулярно и, надо сказать, они были несколько большей проблемой, чем занудные атаманские рассуждения про «деструктивную деятельность». Но и из этой ситуации Джамшадов выкрутился легко и даже изящно: через пару месяцев после первых публикаций, направленных против него, в газете «Тафаларская Правда» (оставшейся еще от советских времен и по умолчанию считавшейся самой главной в республике) появилась развернутая статья Леонида Домбаева, этнического тафалара, того самого, который впоследствии написал книгу-справочник по истории православия на тафаларской земле. Домбаев к тому времени уже стал кандидатом исторических наук и профессором. Он был вхож в круг местной национальной элиты по той простой причине, что его покойный отец возглавлял один из отделов кыгыл-мэхинского обкома КПСС. Происхождение, вкупе с научным статусом, делали Домбаева видным представителем местного истеблишмента. Поэтому его резкая и язвительная статья в «Тафаларской Правде» обесценила героическую борьбу с Джамшадовым, которую начали «Тафалаар Хоолой» и «Мориной Гэшуун». Вся республика убедилась, что тафаларская элита к отцу Виктору претензий не имеет и даже, более того, готова его защищать. После этого Джамшадов мог не опасаться предъявленных ему обвинений в «культурном геноциде».

Тем не менее самая национальная часть национальной интеллигенции в покое его не оставила и продолжала его регулярно покусывать. А буквально накануне приезда архиерея отец Виктор сам спровоцировал, хотя и случайно, довольно серьезный скандал. Началом стала телепередача, куда был приглашен Джамшадов, главред «Тафалаар Хоолой», Председатель и Знаменосец Великого Хуррала (то бишь глава) «Мориной Гэшуун» и один буддистский лама.