Текст книги "Превыше всего. Роман о церковной, нецерковной и антицерковной жизни"

Отец Ярослав вышел за пределы церковной ограды и с полчаса прогуливался по округе. Теперь, когда он получил указ о запрещении в служении, мозолить глаза иным попам, да и архиерею, который в любой момент мог выйти во двор, совсем не хотелось. Наконец, когда в неумелых руках очередного алтарника забились, как караси в сетке, колокола, возвещая окончание богослужения, отец Ярослав зашел в храм. Зашел вовремя – отец Игнатий уже успел разоблачиться и, быстро перекрестившись, стрелой летел к выходу из церкви.

– Здравствуй, отец Игнатий! – поприветствовал его Андрейко.

– О! Привет! – доброжелательно и не без легкого юродства ответил ему иеромонах. – Какими судьбами у нас?

– Да вот, заходил в Епархиальное управление… Получил указ. В запрете я.

– Ммм-да, – не очень внятно ответил отец Игнатий. – Меня тут в воскресной школе ждут.

– Да, конечно, – ответил отец Ярослав. – У меня просьба к тебе.

Отец Игнатий кивнул головой:

– Давай ко мне забежим.

И они быстро направились на квартиру к отцу Игнатию. По дороге Ярослав рассказал ему, в каком именно положении он находится, а заодно и попросил в долг денег. В свою очередь отец Игнатий, дойдя до дому, обшарил все свои многочисленные коробки, кульки и карманы в разных куртках и рясах, и насобирал там около одиннадцати тысяч рублей.

– Спаси Господи, отец Игнатий! – ответил Андрейко, принимая обеими руками скомканные купюры. А отец Игнатий в ответ кивал головой и махал кистями рук, примерно так же, как дрессированные тюлени машут ластами.

– Ну, мне надо бежать уже! – сказал иеромонах, вспотевший после срочных поисков денежных заначек. – А ты, отец, если что – заходи, как всегда…

– Спаси Господь! – ответил Андрейко и почувствовал, что глаза его непроизвольно заслезились. Слишком давно он нес разные послушания, служил при слишком многих архиереях, чтобы не понимать, что значат эти слова. «Заходи, как всегда…» Запрещенного священника сейчас многие начнут избегать, как прокаженного. Прихожане будут глядеть большими испуганными глазами, пытаясь догадаться, что же за страшное грехопадение послужило причиной запрета. Собратья-священнослужители, сочувствуя в душе (сочувствуя уже хотя бы потому, что от прещений никто не застрахован), тоже постараются с ним лишний раз не общаться, по крайней мере публично – мало ли, прознает архиерей, и ему это может и не понравиться… Так поведут себя те, кто хорошо знает патриархийную кухню, а молодые и еще не пуганные мангазейские попы могут это просто не брать в расчет. Но отец Игнатий как раз в тонкостях патриархийного политеса разбирался прекрасно. И он дал понять, что их дружба никуда не исчезает и не «временно отменяется» – а это кое-чего стоило!

На взятые в долг деньги отец Ярослав смог решить первую, и самую неотложную, задачу: снять небольшую потрепанную квартирку, куда он мог срочно вывозить свои вещи (выяснилось, что их было не так уж мало) и куда смогла переехать его Наташа. Следующей задачей оказывалось трудоустройство… И тут выяснилось нечто неприятное.

Всю свою жизнь отец Ярослав провел среди интеллигенции. Интеллигентами – и по образованию и, так сказать, по стилю жизни – были его родители. Такими же были и их друзья, и его друзья. Круг его общения во все времена по большей части состоял из университетских преподавателей, журналистов и тому подобной публики, среди которой встречались и местные знаменитости, вроде известных в регионе телеведущих или поэтов с писателями. И по своим интересам, и по своему интеллектуальному и культурному уровню отец Ярослав принадлежал именно к этой среде. И поначалу именно здесь он намеревался искать работу.

С соответствующей просьбой он и обратился к одной знакомой университетской преподавательнице.

Встретила она его, по старой памяти, приветливо, хотя и чувствовалось, что в ее отношении к нему появилась некая доза отчуждения, смешанного с не вполне осознанным страхом перед «падшим священнослужителем». Андрейко это очень задевало – задевало вдвойне сильно потому, что он сам мучился от осознания собственного греха – однако виду он старался не подавать.

– А я к вам с просьбой… – начал он максимально скромно, сидя в маленькой гостиной (такие в Мангазейске обычно называли «залами») на стареньком потертом диванчике.

Преподавательница вежливо кивнула.

– Я, вы знаете, сейчас в запрете… А жить как-то надо. Нельзя ли найти какую-нибудь работу у вас в университете?

– У нас? – немного удивленно ответила она. – А что именно вас интересует?

– Ну, может быть, можно преподавать что-то… Как-нибудь, – неловко добавил он, почувствовав, что разговор перестал клеиться.

– Сейчас как раз последние ставки разбирают, – немного задумчиво ответила преподавательница. – Хотя можно попробовать… Ничего не обещаю, конечно…

Отец Ярослав понимающе кивнул головой.

– Но давайте попробуем! – в ее голосе зазвучал даже легкий оптимизм. – Простите, я забыла, напомните: какое у вас образование?

– Три курса филфака, – смущенно ответил он. – Потом, вы знаете, меня рукоположили и направили сюда, доучиться я не мог…

На несколько секунд повисла пауза. Затем преподавательница заговорила снова, немного суетливо:

– Давайте попробуем в любом случае… Конечно, у вас неоконченное высшее, это, вы понимаете, проблема. То есть я, конечно, понимаю, что это все формализм. Глупый формализм, я, конечно, вас знаю, в вашем случае… Но там у нас критерии определенные, формальные критерии именно… Может быть, удастся какие-нибудь дополнительные курсы организовать, где-то почасовиком… Я попробую обязательно!

– Спасибо, – кивал головой Андрейко, пытаясь, елико возможно, за приподнятой интонацией скрыть разочарование. Ибо было ясно, что все варианты «с какими-нибудь курсами» и редкими факультативными лекциями с почасовой оплатой никакого заработка не дадут.

Потом он обращался с просьбой о работе к знакомым журналистам и даже пытался достучаться до телевидения. На худой конец, интересовался, как обстоят дела в школе. И везде разговор строился по одной и той же схеме: как только он «напоминал», что у него нет законченного высшего образования, все начинали мяться и говорить, что они, конечно, обязательно попробуют, но ничего обещать не могут. Попытки устроиться в какие-либо частные фирмы заканчивались так же. Правда, здесь беседа протекала быстрее и безо всякого политеса. При словах: «неоконченное высшее», – потенциальные работодатели демонстративно кривили губы. Даже в тех случаях, когда было очевидно, что и они сами, и большинство их офисных сотрудников по уровню интеллекта никак не превосходят отца Ярослава.

Поиски условно приличной работы заняли более месяца. Меж тем деньги, взятые в долг, начали заканчиваться. И тут очень кстати подвернулся один знакомец, дочь которого отец Ярослав крестил за семь месяцев до того. Подвернулся в буквальном смысле – на улице. Андрейко коротко обрисовал ему суть проблемы. Знакомый – а работал он на складе, заведуя там какой-то погрузкой-выгрузкой – выслушал его абсолютно спокойно и предложил:

– Могу на склад к нам пристроить. Для начала рабочим, но это так, одно название. Делать там ни хрена не надо, а зарплата двенадцать тысяч. Какое-то время перекантуетесь, потом, может, чего в фирме поприличнее подберется. А может, сами куда-то пристроитесь.

Отец Ярослав согласился попробовать.

Знакомый не соврал: работы действительно не было практически никакой. И поначалу безделье утомляло сильнее, чем иной тяжелый труд. Самой же тягостной стороной на первых порах была необходимость поддерживать отношения с «коллегами».

В первый день, когда он вышел на работу, остальные рабочие смотрели на него во все глаза и даже отвечали не сразу и невпопад: некурящий, не матерящийся, с интеллигентскими привычками, да еще и бородатый… Наверное, если бы в их маленькую бригаду пришел работать говорящий крокодил или уэллсовский марсианский спрут, они бы удивились не больше. Наконец один из работников во время очередного многочасового перекура сел рядом с ним и, затянувшись сигареткой «Петр I», задал мучивший всех сакраментальный вопрос:

– Слышь, ты это… Поп, что ли?

– Поп. Пока, по крайней мере, поп, – ответил отец Ярослав.

Соработник мотнул головой. Затянулся пару раз сигаретой и снова спросил:

– А почему по крайней мере?

– Сейчас не могу служить потому что. Запрещено, – Андрейко старался отвечать максимально терпеливо, ибо понимал, что вопросы эти задаются не со зла, а самое главное, отвечать на них все равно придется. Хотя бы потому, что ему с этими людьми еще работать.

– Хе! – еще более недоуменно произнес его собеседник. – А чего запретили-то?

– Слушай, это вообще-то личное дело, – ответил ему отец Ярослав.

– А-а-а! – глубокомысленно изрек его собеседник. Но, надо отдать должное, на этом разговор закончился.

Впрочем, такие беседы повторялись чуть не ежедневно. Поскольку отношения сложились уже относительно доброжелательные, то иногда другие работники позволяли себе, как им казалось, остроумные шутки:

– Слышь, ты там это, монашку какую-нибудь это самое? – под взрыв гогота спрашивал очередной остроумец отца Ярослава. Тот в ответ улыбался снисходительной улыбкой (так, должно быть, улыбаются педагоги в интернатах для умственно отсталых), а дружный пролетарский коллектив искренне веселился своей шутке, которая коллективу казалась очень оригинальной и совершенно незлобной.

Впрочем, они действительно не злобствовали и очень скоро стали относиться к нему с некоторым уважением. А иногда и обращались за советом по «духовным» вопросам:

– Ярослав, у меня теща с тестем в квартиру переехали. Сначала теща в больницу загремела, а через два дня – тесть. Может, это квартира какая несчастливая? Ну, может сделать там чего надо?

Отец Ярослав как мог объяснял, что с христианской точки зрения «несчастливых» квартир и иных объектов недвижимости не бывает, но ему не очень-то верили. И заметно оживлялись, когда он прибавлял, что квартиру, конечно, можно освятить, для чего нужно обратиться к священнику в любую православную церковь.

Но и такие диалоги случались нечасто. В основном, изнывавшие от безделья рабочие лениво вели разговоры о делах бытовых, о рыбалке, о даче и о том, кто с кем переспал.

Казалось, отец Ярослав как будто прижился среди своих новых коллег.

И тем не менее, в тот момент, когда «бугор» в очередной раз убедился, что «люди работают», и ушел восвояси, после чего вся пролетарская команда расселась на сваленном у забора полусгнившем брусе, отец Ярослав вновь – в который уже раз! – испытал жуткую тоску и обиду, обиду, которая едва не вышибла из него слезы.

Был конец сентября, в Мангазейске – самый разгар осени, когда жгучие степные ветры гоняют немногочисленные оранжевые листья вперемешку с песком, который скрипит на зубах и забивается в глаза. Рабочие гоготали над очередным рассказом о чьих-то интимно-конских подвигах. Издалека из складских закоулков, летел истошный мат. «Вот такая у меня теперь среда обитания», – с иронической горечью подумал отец Ярослав. А перед глазами с безпощадной яркостью проносились картины времен его студенческо-пономарской молодости и совсем недавнего священнического служения. Иподиаконская служба при Владыке, секретарская работа в Иркутской епархии, хиротония, Мангазейск… И, само собой, люди – совсем другие люди, образованные и интересные, которые совсем недавно еще смотрели на него даже не как на равного, а как на старшего. А теперь? Теперь вот потрескавшийся асфальт складского двора, безделье, матерные рулады и жеребячий юморок, и от всего этого к концу рабочего дня кажется, будто из головы вынули мозги и вместо них набили череп грязной стекловатой. Правда, дома ждала Наталья, любимая и любящая жена. Но только «домом» была съемная квартира, а живот Наташи начинал потихоньку округляться. Как содержать ее и ребенка? Как не утонуть в быте, когда с одной стороны этот самый быт, а с другой – вся эта пролетарская «стекловата»? Как так получилось, что он, отнюдь не дурак, да и вроде бы не подлец, оказался там, где оказался? Почему он, в самом недавнем прошлом интеллигентный и умный мальчик из хорошей семьи, вдруг вынужден искать себе пропитание едва ли не у самого социального дна? Почему те, кто отнюдь не благочестивее, не порядочнее и не совестливее его, устраиваются гораздо лучше?..

Ответы на эти вопросы были, но покоя от них – не было. Хотелось то ли плакать, то ли выть…

Глава 5
Рождение монастыря

«Ну и погодка!» – подумал Евсевий, глядя в окно своей квартиры, и слегка поежился: на улице дули ветры, столь обычные для Мангазейска в конце сентября, а в квартире отопление еще не включили. Впрочем, мысли о холоде не были тягостными, скорее, наоборот – радостными и даже по-хорошему озорными. Было интересно находиться в непривычной обстановке. Новая природа, новая условия, новые люди, новые задачи – словом, новые вызовы, на которые ему предстояло отвечать каждодневно, если не ежечасно. И пока что он чувствовал, что сил у него достаточно, и потому эти вызовы порождали не уныние и тоску, а боевой задор, который бывает у боксера, предчувствующего успех на ринге, или у адвоката, вступающего в сложное, но перспективное дело.

Пока что все развивалось если не идеально, то, так сказать, многообещающе. Мангазейская администрация, несмотря на формально продекларированную готовность «помогать и содействовать», пока что явно упиралась рогом. Землю в центре города под кафедральный собор она давать не хотела. Это, впрочем, было ожидаемо. Но начали появляться и союзные силы, и силы эти были, как минимум, интересными. Министерство путей сообщения поддержало идею строительства кафедрального собора в Мангазейске. Более того, прозвучало даже устное обещание: МПС профинансирует строительство полностью, при условии, если собор будет построен не по новому проекту, а восстановлен в историческом своем виде и на историческом своем месте. «Кстати, надо бы кого-то направить в архивы, поискать, какой там был проект», – вновь отметил про себя Евсевий. Впрочем, верилось слабо, что кто-то отдаст под строительство центральную площадь, на которой стоит здание обкома-администрации, да еще и позволит убрать оттуда памятник Ленину. Но, во всяком случае, МПС уже сообщило, что оно готово участвовать в восстановлении собора. Кроме того, потихоньку мобилизовывались духовные чада, среди которых были и не совсем уж мелкие бизнесмены, и не совсем уж легковесные чиновники.

Наконец, архиерей хотел выгодно использовать ту особенность, что его епархия включала в себя не один, а два субъекта Федерации – Мангазейскую область и Тафаларскую республику. Теперь, когда ему откровенно намекали, что для небольшого Мангазейска собор, сопоставимый с храмом Христа Спасителя в Москве, будет великоват, он многозначительно говорил:

– Мангазейский собор станет кафедральным храмом не только Мангазейской области, но и Тафаларской республики.

Это было правдой, и звучало впечатляюще. К тому же можно было попытаться привлечь к финансированию строительства чиновников и бизнесменов из соседнего региона.

План был не то чтобы очень хорош, но и не особенно плох. Но, как всегда в таких случаях бывает, стали выясняться «нюансы». Точнее, «нюанс», у которого даже были имя, фамилия и протоиерейский сан. И даже должность: протоиерей Виктор Джамшадов, благочинный Тафаларского благочиния. Благочиние это охватывало все районы Тафаларской республики (так же как Мангазейское благочиние – районы Мангазейской области). Фактически Джамшадов оказывался церковным наместником целого субъекта Федерации, по полномочиям близким к викарному епископу, с той лишь разницей, что он был женат и носил иерейский, а не архиерейский, сан.

Кроме того, Джамшадов пользовался в Кыгыл-Мэхэ большой популярностью. Прежде всего, он был очень доброжелательным, тактичным и выдержанным человеком. Он имел по тамошним меркам очень хорошее образование: в свое время отучился в Красноярском институте искусств, а сверх того защитил кандидатскую диссертацию по религиоведению в Иркутске. Он давно жил и давно служил в Кыгыл-Мэхэ, его любило местное научное сообщество, а местные власти – привечали. Кроме того, хотя сам он местным не являлся, а национальность его для многих оставалась загадкой (то ли армянин, то ли перс), но жена его была из Кыгыл-Мэхэ, тафаларка. А для кыгыл-мэхинской «национально ориентированной» публики это был момент очень важный. Не будет преувеличением сказать, что для некоторой части местных чиновников, обладающих кое-каким влиянием, это был факт, который окончательно и безповоротно склонил их мнение в пользу отца Виктора Джамшадова. Правда, женитьба на тафаларке стала палкой о двух концах: некоторые ревнители национальной чистоты видели в таком браке покушение на «генетическое богатство» собственного народа. Впрочем, таковых ревнителей было очень мало.

Наконец, отец Виктор был в несомненном фаворе у предшественника Евсевия, Евграфа, который всемерно поддерживал деятельного интеллектуального священника, поставил его благочинным и выхлопотал для него протоиерейский сан. Поговаривали, что Евграф был настолько очарован Джамшадовым, что даже планировал добиваться награждения последнего митрой, и лишь перевод в Вену не дал ему возможности это сделать.

Но и без митры Джамшадов был в Кыгыл-Мэхэ скорее не протоиереем и благочинным, а этаким церковным вассальным князем, который, выказывая мангазейскому епископу знаки всяческого почтения, своим феодом правил так, как ему хочется.

Такое положение вещей уже само по себе не радовало Евсевия, а тут еще выяснилось, что с феодалом случилось то, что обычно бывает с влиятельными феодалами. А именно, ему захотелось независимости.

– Вот те раз! – вслух сказал (хотя и был в тот момент в кабинете один) Евсевий, читая официальный отчет, присланный в начале сентября благочинным Тафаларского округа:

«…К сожалению, на развитии Тафаларского благочиния отрицательно сказывается недостаток архипастырского внимания к жизни отдельных приходов, миссионерской работе, развитию духовного образования в регионе. Подобное положение дел является следствием огромных размером Тафаларского благочиния, включающего в себя всю Тафаларскую республику, как по площади, так и по численности населения соответствующую обычной епархии РПЦ МП. В силу этого представляется невозможным, при отсутствии епископской кафедры непосредственно в Кыгыл-Мэхэ, должным образом осуществлять архипастырское попечение об этой огромной территории. Поэтому, выражая искреннюю, сыновнюю благодарность Вашему Преосвященству за многочисленные труды по окормлению нашего благочиния, считаю своим долгом вновь поставить вопрос…»

– Вновь! – снова вслух недовольно пробормотал Евсевий.

«…вновь поставить вопрос о создании в пределах Тафаларского благочиния Мангазейской епархии отдельной епархии Русской Православной Церкви с центром в столице республики – городе Кыгыл-Мэхе. С уважением, протоиерей Виктор Джамшадов».

Столь явное свидетельство сепаратистских настроений оставлять без внимания было невозможно. Для начала Евсевий попытался подсобрать кое-какую информацию об отце Викторе, но поскольку собирать ему ее было особо негде, обратился с соответствующим вопросом к отцу Василию.

– У них давно там такие идеи, – подтвердил тот.

– Давно, говоришь?.. – переспросил Евсевий. – А как Владыка Евграф на все это смотрел?

– Простите, Владыка, если честно… он их поддерживал.

– О как! – Евсевий улыбнулся с явственным сарказмом. – У нас ведь что в этой их… республике, что здесь приходов раз-два и обчелся. Как такое поддерживать можно было? Какая им там сейчас епархия?

Отец Василий, за считанные месяцы ставший кем-то вроде архиерейского конфидента (по крайней мере, в управленческих вопросах), позволил себе ухмыльнуться и пожать плечами.

– Ну, Ваше Преосвященство, Владыка Евграф был… – тут он демонстративно взял паузу, как бы подбирая уместное слово.

– Интеллигэнт! – не без легкой дозы яда закончил фразу Евсевий. Отец Василий снова язвительно ухмыльнулся.

– А что этот, как его… Джам-ша-а-адов? – спросил Евсевий.

– Его я плохо знаю, – ответил Васильев. – Его на должность благочинного поставил Владыка Евграф. Очень его ценил, – присовокупил он (окончательно добивая рассказом об евграфовском благоволении репутацию Джамшадова в глазах нового епископа).

– Чего ему надо? Он что, думает, что если им туда епископа поставят, то у них там в одночасье процветание начнется? Там храмов-то – горстка! – продолжал расспросы архиерей.

– Не знаю. Наверное… – ответил благочинный, при этом сделав мечтательное выражение лица, тем самым давая понять: я, конечно, кое-что знаю, но кое-что такое, что вот Вашему Преосвященству даже и совестно говорить. Архиерей посмотрел на него вопросительно.

– Не знаю, Владыко, – снова сказал благочинный. – Только слухи.

– Какие это слухи?

– Разговоры среди духовенства. Доказательств нет.

– Ну, давай, выкладывай, какие там разговоры, – архиерей был явно возмущен и заинтересован.

– Говорят, что он сам хочет стать епископом в Кыгыл-Мэхэ.

– Епископом? – Евсевий даже развеселился. – Так он же женатый поп! Какой ему епископ? Да даже если епархию и создадут, решать-то будут в Синоде, кому там архиереем быть!

– С женой он может и развестись. Как Владыка Евграф, – вновь упомянул благочинный имя предшественника Евсевия, догадавшись, что тому это имя уже почти стало ненавистным. – И у него есть кое-какие связи в Кыгыл-Мэхэ. В том числе и во власти. На них он, наверное, и рассчитывает.

– Такие большие связи? – в голосе Евсевия прозвучала нотка иронии.

– Не знаю, Владыко. Но, судя по всему, кое-какие связи у него есть.

– Ну ясно, – ответил Евсевий, давая понять, что разговор окончен.

Поскольку спросить, кроме благочинного, было некого, то следовало самому немедленно выехать на место, чтобы присмотреться к мятежному протоиерею поближе. Кроме того, было еще две важных задачи: в Тафаларской республике появилось несколько человек, мужчин, которые бы хотели стать послушниками в монастыре, а в последующем – и монахами. Одновременно с этим кыгыл-мэхинские власти заявили о своем намерении передать РПЦ МП здания (впрочем, более похожие на руины) бывшего Спасо-Преображенского монастыря, до 1917 года довольно крупного и даже знаменитого своей миссионерской деятельностью. Евсевий увидел в этом явный промысел Божий: появилось место, которое в будущем может стать монастырем, и люди, которые в будущем могут стать монахами. Стало быть, монастырь нужно устраивать именно там.

Разумеется, восстановление монастыря потребует средств. А тут как раз в гости к Владыке Евсевию собрался его старый знакомый, Людвиг Майер, лютеранский пастор, с которым он познакомился еще в середине 80-х годов. Среди прочего, Майер занимался благотворительностью и гуманитарной помощью и мог финансово «посодействовать». По опыту их знакомства Евсевий знал, что Майер, хотя и говорит, что приезжает в гости, на самом деле никогда не появляется просто так. В поездках он всегда высматривает то, что, по его мнению, действительно нуждается в поддержке. И конечным итогом таких визитов является выделение некоторых денежных сумм – не очень больших, но и не совсем маленьких – на какие-то конкретные нужды. Вероятно, где-то там у себя Майер это оформлял как гранты и благотворительные выплаты, но Евсевий никогда не был охотником до такого рода формализма и в эти вопросы старался не вникать. Главное, была ясна схема: приезжает Майер – ему что-то, достойное, с его точки зрения, показывают – Майер дает денег. В этот раз Майеру предполагалось показать то, что осталось от Спасо-Преображенского монастыря.

Евсевий, не любивший модернизма и считавший себя противником «всякого там» экуменизма, не только никогда не отказывал Майеру в приеме, но наоборот (еще в бытность наместником в монастыре), старался встречать его максимально широко. Вот и сейчас, когда он, зябко вздрагивая, глядел в окно на проносящиеся там песчаные вихри, келейник Георгий, бывший по совместительству также и водителем, уже готовил «Волгу» к поездке в аэропорт, а Варвара с Павлой были погружены в стряпню, стараясь изобразить что-то особенно вкусное и оригинальное.

За дверью комнаты послышался гнусавый невнятный голос, бормочущий Иисусову молитву.

– Аминь! – громко ответил Евсевий.

На пороге появился Георгий, который, по обыкновению, ничего не сказал, а просто остановился и начал вопросительно глядеть на епископа исподлобья.

– Пора? – спросил Евсевий.

Тот кивнул. Архиерей перекрестился на иконы и пошел на улицу. Обычно он старался избегать любых контактов с иноверцами. Однако этого иноверца он считал нужным встретить лично, боясь передоверить эту ответственную миссию кому-либо другому. «Бог даст, что-нибудь и для собора сможем получить…» – размышлял он, спускаясь по лестнице к входным дверям.

* * *

Игорь Кулагин был уже не очень молодым человеком – буквально накануне визита Владыки Евсевия в Спасо-Преображенский монастырь ему исполнилось тридцать семь лет. Собственно, именно возраст и заставил его подумать о монастыре: единственный брак – три года непростых отношений, которые он сам считал «тремя годами мучений», – давно остался в прошлом. Больше жениться он не думал, а впереди – впереди уже маячила зрелость, в перспективе – старость. И куда еще податься немолодому одинокому человеку, если он православной веры и уже несколько лет был послушником (алтарником, чтецом и т. п.) на различных приходах? Только в монастырь. Монастырь в его жизни возник естественно, как логическое следствие того выбора, который он сознательно сделал почти пять лет назад.

Сказать, что и его путь церковнослужителя, и приход в монастырь были следствием отчаянности или неустроенности в жизни, было бы неверно. Или, как минимум, не вполне верно. В Мангазейске, родном городе Игоря, у него осталось еще много знакомых, помнящих молодого, застенчивого, но при этом толкового и умелого инженера Кулагина. Правда, его инженерные навыки в начале 1990-х годов оказались практически не востребованы, и он, как и множество других советских интеллигентов, рисковал пополнить огромную армию полуголодных как бы интеллектуалов, перебивающихся случайными заработками. Собственно, какое-то время именно так и было. А потом помог случай: в конце 1992 года, заступив на работу в одно невнятное акционерное общество, он познакомился с тамошним «компьютерщиком» – человеком с неясными должностными обязанностями, который «соображал в компьютерах», за что его фирма ценила и содержала.

«Компьютерщик», как и Игорь, был человеком с довольно широкими интеллектуальными интересами, а вернее сказать – с претензией на такую широту. А Игорь, как и очень многие советские интеллигенты того времени, как раз активно изучал разную эзотерическую литературу, пытался заниматься йогой и т. п. Поскольку всем остальным коллегам по работе йога с агни-йогой были до зеленой лампы и вообще их интересы были материалистическими в вульгарном смысле этого слова, то «компьютерщик» был просто обречен подружиться с Игорем. А там, по дружбе и между делом, он и посвятил его во все подробности своего ремесла. И поскольку Кулагин был инженером действительно толковым, то все премудрости он усвоил быстро и вскоре уже сам мог выступать в амплуа «компьютерщика». В то время многие офисные конторы нуждались в специалисте, способном установить Windows 3.1 и помочь перезапустить «Пасьянс» с «Сапером». Поэтому без работы, а, главное, без денег он уже не сидел. А в свободное от работы время продолжал ковыряться в трудах Хаббарда, изучал «Бхагават-гиту как она есть» – в общем, как умел, так и развивался.

И, наверное, такое вялотекущее ковыряние в конце концов бы и закончилось приблизительно ничем, если б в середине июля 1994 года, искупавшись в озере, Игорь, почесывая себя в районе поясницы, не обнаружил, что родинка, родинка, которая там, на пояснице слева, была всегда, как-то странно увеличилась. Не то чтобы сильно, но заметно. Отметив этот факт, Игорь о нем благополучно забыл и думать.

Еще через три месяца родинка стала неприятно зудеть. Он попробовал ее смазывать тетрациклином, потом – мазью Вишневского. Вроде помогло.

Наконец, через полтора месяца после этого он все же решил навестить городскую больницу. Времена были непростыми, а врачи – голодными и злыми, и прием они вели в соответствующем стиле:

– Здравствуйте! – сказал Игорь, отсидев в очереди около полутора часов.

– Что у вас? – с явным раздражением, игнорируя приветствия, бросили ему в ответ.

Он рассказал, что у него. Врач со все тем же усталым недовольством осмотрел его, затем сказал:

– Думаю, ничего серьезного. Но на всякий случай сделайте рентген и сдайте анализы.

Вдохновленный тем, что у него почти наверняка «ничего серьезного», Игорь тянул с рентгеном и анализами еще около месяца. Когда же и то, и другое было сделано, выяснилось:

– Онкология, – несколько смущенно сказал врач, сидевший за столом, на котором лежали рентгеновские снимки.

Игорь почувствовал, как у него перехватило дыхание:

– Вы уверены?

– Уверены, к сожалению, – тем же тоном ответил врач.

Потом была операция. Опухоль вроде была небольшая, казалось, имелись хорошие шансы на успех. Однако спустя некоторое время после операции выяснилось: все начало развиваться по новой.

Чем дальше, тем яснее становилось: традиционная медицина ничем помочь не может. (По крайней мере, не может помочь посредством той техники, которая тогда имелась у нее в распоряжении в Мангазейске и ближайших регионах.) Как и множество людей в его положении, Игорь стал искать помощи у медицины нетрадиционной – благо, и в Мангазейске, и особенно в Тафаларской республике имелись и буддистские дацаны, и шаманы, и прочие «народные целители».

Болезнь постепенно стала давать о себе знать: периодически начали появляться боли. Работать становилось все труднее, а с учетом безконечных поездок к ламам, шаманам и экстрасенсам – и вовсе невозможно. Навещая врачей, Игорь выслушивал дежурные слова одобрения – мол, «ничего-ничего, молодой человек, все образуется» – и понимал, что это обычная для советской медицины метода: как бы гуманистическое успокоение приговоренного своей болезнью к смерти пациента.

В конце концов с мыслью о смерти он смирился, и в это время, устало перебирая разные варианты «духовности», обратил внимание на православие.

Впоследствии Игорь не мог точно сказать, когда он ощутил, что является православным. Но он четко запомнил момент, когда зашел в небольшой, только что открывшийся храм в одном из поселков в Тафаларской республике, и именно тогда уверенно сказал себе: «Я – православный христианин». Верил ли он тогда? Если бы его спросили, то он ответил бы – и даже вполне искренне, – что – да, верил. Он так считал. Но вера эта была выбором, сделанным в результате логических сравнений, та вера, которая идет из головы, а не из сердца. И, в сущности, это вполне могло быть лишь еще одним этапом на длинных и путаных путях его духовных исканий.