Текст книги "Сергей Есенин. Навсегда остался я поэтом"

Вопрос запутанных любовных связей Есенина, уверен, останется открытым на веки вечные. Будет много теорий, догадок. Но все они – лишь приближение к той правде, которую мы никогда не узнаем.

Часто можно услышать, что Есенин – крайне удачлив в любви, буквально «купался» во внимании к его персоне со стороны сонма восторженных дам. Есть и обратные точки зрения. Например, от Андрея Добрынина: «Считаю, что Есенину с женщинами буквально катастрофически не везло. Во всех этих мимолётных романах я не вижу ничего яркого, необычного, способного как-то круто изменить жизнь человека. Тем более – творческого! Как-то совсем “тускло” у Есенина всё было с личной жизнью! Разве что на краткий миг что-то просверкнуло у него с Миклашевской. Так что даже могла получиться, в идеале, довольно яркая страсть – но, увы, там тоже ничего не вышло!»

Так что с любовями Есенина – как и со многим другим в его жизни – всё довольно неоднозначно.

Можно считать, вслед за некоторыми участниками опроса, что Есенин вообще не имел сердечных привязанностей. Владимир Личутин: «И не так важно, любил ли он по-настоящему хотя бы одну женщину. Думаю, вряд ли: скорее у него присутствовала постоянная такая чисто биологическая увлечённость: увлекался, загорался – и тут же охладевал».

А можно вослед задаваться вечным риторическим вопросом. Например, как это делает Сергей Казначеев: «Есенин – очень влюбчив, доверчив, тороплив в своих страстях. Многие могут вполне заслуженно упрекнуть его и в неразборчивости, но назовите хоть одного разборчивого в чувствах поэта?» Но всегда найдётся оправдывающий поэта ответ, как, например, у Сергея Соколкина: «Трудно не отметить у Есенина лихорадочные попытки найти некую “истинную” любовь. И в том, что он её не нашёл – не только его вина. Сосуществовать в гармонии могут лишь люди равного уровня. А он не мог найти себе “равную”. Хотя, быть может, в этом тоже состояла определённая “удача” для русской поэзии. Ведь в немалой степени именно любовная неустроенность давала Есенину ту внутреннюю боль, которая рождала столь талантливые стихи».

Глава VII. Пьянки, скандалы, мордобой… – «для того, чтобы ярче гореть?» Циклы «Любовь хулигана», «Москва кабацкая» – низкий штиль на пьедестале?

Очень многие участники книги отметили, что существует довольно обширная прослойка обывателей, которые не интересуются не только поэзией, но и литературой вообще. Не помнят на память ни одного стихотворения, не смогут назвать даже десяток знаменитых русских поэтов (да и тех, кого изучали когда-то в школе, благополучно забыли). Но при этом фигуру Есенина – знают, ценят и любят. Вряд ли назовут хоть одну его поэму (из многочисленных), или хоть одну его супругу или спутницу жизни (также из многочисленных) – но обязательно расскажут, что Есенин «бухал, дрался, сквернословил, любил баб…», ну и всё такое: мол, «в доску свой мужик!»

Образ Есенина как ловеласа, пьяницы, любителя драк и скандалов, обросший всеми мыслимыми и немыслимыми легендами, крайне живуч. Но следует сразу отметить, что с расхожим клише «Есенин-забулдыга» категорически не согласны профессиональные исследователи творчества поэта.

Наталья Шубникова-Гусева: «Обидно, что широко распространено мнение о Есенине как о пьянице и хулигане, будто именно себя самого поэт вывел в качестве лирического героя в “Москве кабацкой” и в “Стихах скандалиста”. Но ведь когда Блок пишет: «Я пригвождён к трактирной стойке, я пьян давно, мне всё – равно», “А ты, душа, душа глухая… пьяным-пьяна”, никто не берётся утверждать, что Александр Блок – жуткий пьяница. Все понимают разницу между художественным произведением, лирическим героем и личностью самого творца. Да и вообще – разве таким может быть “пропащий алкоголик”, коим зачастую хотят выставить Есенина разного рода злопыхатели: свежевымытая сорочка, всегда одет с иголочки, аккуратно. Все дни очень строго распределены: об этом писали и Бениславская, и сёстры поэта. С утра, мол, Есенин напряжённо работает, – до трёх дня не встаёт от письменного стола».

Думаю, тут необходимо привести уточнение Максима Скороходова: «Очень важен следующий момент: стихи Есенин всегда писал в трезвом состоянии. В пьяном виде он не написал ни одного стихотворения. Об этом многие, почему-то, забывают! Хотя достаточно прочитать воспоминания современников – многие пишут, насколько напряжённо Есенин работал над стихами. Написание стихов было для него не только наслаждением, но и тяжёлой работой».

Постараемся не забыть этот факт, отделяя Есенина-поэта, творца (безусловно трезвого), и Есенина-личность (точнее – «личину», некую социальную роль), которая непосредственно к процессу «творения строк» не то чтобы совсем не причастна, но неизменно проходила в поэтической жизни по разрядам «разное» и «в эпизодах».

Всеволод Емелин: «От популярности Есенина как поэта все эти его пьянки, драки и скандалы просто неотделимы. Он понимал, что это часть его литературного успеха, что если вдруг появится приличный, воспитанный, непьющий, прилизанный Есенин – то это тут же отразится и на его популярности. Причём – явно не в лучшую сторону. Это – один из первых поэтов, который потерял грань между поэзией и жизнью. Не Есенин это, конечно, придумал, но он – очень удачно воплотил».

Да, как любому, не чуждому самоуважения поэту (а особенно – той поры!), Есенину надлежало создать, выстроить, даже «намечтать» некий «алгоритм подачи себя» – для того, чтобы заинтересовать потенциального читателя.

Юрий Арабов: «Ряженость, неестественность есенинского образа, “постановочные” пьянки-дебоши (внутри любого скандала – Есенин скорее трезв, чем пьян) говорили о маске, которая смотрелась не хуже всех остальных. Чем она проигрывала, например, жёлтой кофте того же раннего Маяковского или библейскому балахону Волошина? Ничем не проигрывала и являла собой нечто из разряда того “самопиара”, который предшествовал масс-медийной эпохе, уничтожившей уже в наши дни любого поэта как личность и явление».

Кстати, о том, что многое в поведении Сергея Есенина нужно объяснять не особенностями характера или творческой индивидуальности, а именно социальной маской, которую он цеплял на себя в тот или иной период, говорили в интервью многие. Владимир Смирнов: «В известной статье Тынянова “Промежуток” много говорится про Есенина и про социальную маску его, так что здесь можно даже встать на очень обманчивый путь. Вообще, поэзия Есенина чрезмерно артистична, в высшей мере культурна, перенасыщена смыслами. В ней много осанки, позы, манерности, игры. Есенин, конечно, не мог не нести черт подобных тенденций. Есенин надевал – порой вынужденно – некую маску, личину. Вообще, сложный это вопрос, но в любом случае время было именно таким – предельно артистичным, манерным».

Можно поспорить – насколько органично на Есенине смотрелась та «маска», о которой упоминает профессор Литинститута. Крестьянский паренёк и щёголь-франт, искатель новых форм и жёсткий традиционалист, «свойский» рубаха-парень и куртуазный сердцеед… Возможно, эти «социальные амплуа» стали для Есенина куда более естественными, выстраданными – чем нечто искусственное, сконструированное специально на потребу изменчивым вкусам капризной публики.

Сергей Небольсин: «У Есенина сложились особые отношения с “зелёным змием”. Поэт был знаком с культурой винопития с раннего детства. Потому, что ещё со времён святого князя Владимира известно: “Веселие Руси есть питие” – и это неразрывно связано с русским мироощущением. Есенин не мог не наблюдать это в крестьянском быте. Это явление сильно затронуло некое ядро в миросозерцании Есенина».

Вы можете представить Есенина в образе этакого перманентно «недовыстраданного» Пьеро – картинно заламывающего руки, артистически закатывающего глаза, с напомаженным, белым, как у вампира, лицом (а-ля эстет Вертинский)? Ну вот и я – нет! А лохматого, разбитного, в «творческом» подпитии, гуляющего на широкую ногу в кабаке, горланящего похабные частушки собственного сочинения? Ну и я – запросто!

Дмитрий Глуховский: «Та часть Есенина, которая связана с общественным имиджем, с его светской жизнью – куда входят все его публичные появления, в том числе и кабацкие загулы – органично связана с его личностью. Я не вижу тут никакой игры или рисовки. Тут не заметно искусственной нарочитости – особенно если мы не будем забывать, что на дворе стоял Серебряный век, в котором только лишь очень ленивый творческий человек не старался соткать из себя некий особый мифологический образ. Кого ни возьми – хоть Блока, хоть Бальмонта, хоть Белого – все они представляли из себя людей, для которых их жизнь стала прямым продолжением их творчества: не существовало, считаю, особого конструирования вектора творчества, находящегося отдельно от личности автора».

Мифологический образ, который усердно создавали поэты того времени – мог включать в себя и сурового многомудрого философа, и утомлённого жизнью затворника, и смиренного богомольца… Но вряд ли подобные образы давали обильную пищу для пересудов. Читательский интерес во все времена легче завоевать откровенным эпатажем, темами, которые возбуждают бунтарством, связанным с запретностью, социальным порицанием.

Сергей Сашин: «Конечно, Есенин эпатировал безумным количеством пьянок, драк, скандалов и женщин. Но он прежде всего – поэт. А эпатаж – составная часть любой творческой профессии».

Возникает вопрос: насколько необходимо соблюдать «технику безопасности», чтобы вполне управляемая тяга к эпатажу не переросла в губительную привычку? Другими словами, мог ли Есенин «заиграться», незаметно для самого себя? Сколько таких примеров, когда банальное «мне всего лишь нужно снять стресс в этот нелёгкий период» – посредством жутких метаморфоз перерастает в неизлечимый алкоголизм?

Юрий Безелянский: «Популярность Есенина была очень велика, вокруг него крутилось много друзей, лжедрузей, просто собутыльников, которые, к примеру, сыграли негативную роль в расставании Есенина и Райх. Потом ещё его неумеренный допинг в виде алкоголя, который Есенин хотел получать всегда и везде. К этому – его милицейские приводы, якобы антисемитские скандалы и так далее… Всё это – один большой клубок противоречий, в который он попал, в который его буквально затянуло. А выйти из него он уже не смог!»

Прежде всего стоит сразу отметить, что гипотетическая «зависимость» Есенина от алкоголя очень сильно разнится по её количественным и качественным оценкам. Существует буквально полярные мнения.

С одной стороны, вполне убедительно звучат слова Валентина Сорокина: «Когда я учился на Высших литературных курсах, то жил временами у Рюрика Александровича Ивнева, а они когда-то были большие друзья с Есениным. Так он мне не раз говорил, чтобы я никогда не верил, что Есенин – пьяница и хулиган. Советовал мне: “Кто ругает Есенина – груби таким людям, отвечай резко!” Помню, рассказал мне историю. Мол, “мы сидим, выпиваем – молодые, начинаем пошумливать… А Есенин внимательно следит за нами – хотя и сам очень эмоциональный, возбуждённый, любил стихи читать за столом, как и все поэты. Мы начинаем тоже стихи читать, а он, смотрю – раз, и свою рюмку под стол выльет. Я ни разу не видел его пьяным”. И я верю этому рассказу Ивнева! Как может Есенин быть “горьким пьяницей” – когда он и жил всего-то 30 лет, а оставил пять томов своих произведений?»

Подобные вопросы задают многие. Действительно: пока пьёшь-гуляешь, пока просыхаешь-отлёживаешься… Пока опохмеляешься, да затем мучаешься с похмелья… А когда писать? Ведь не два же десятка всего стихотворений написал поэт Есенин!

Дмитрий Дарин: «Есенин пил много, особенно в последнее время, но он много и работал. Вдумайтесь: Есенин – это молодой человек, написавший двести с лишним талантливейших стихотворений и десяток поэм, причём всего за десять лет творчества!»

Мне рассказывали, что некоторые особенно рьяные почитатели есенинского «светлого гения» заявляют, что их кумир практически вообще не пил! Мол, всё это – не более чем напускная театральность: создание шумихи, нагнетание эпатажа. Иногда, мол, таким образом поэт стремился расположить (читай «разжалобить») кого-то из своих почитательниц, потенциально новых возлюбленных… А так, мол, ни-ни!

Подобные благолепные утверждения комментирует Всеволод Емелин, сам не понаслышке знакомый с традицией «культурного пития»: «Те странные версии, что Есенин “вообще не пил”, – они отчасти подтверждаются тем, что он много и талантливо писал. Лучше сказать – Есенин не всё время пил. У всех моих знакомых поэтов, например, не получается писать спьяну или с похмелья. Я даже и не слышал, чтобы вообще это хоть у кого-то получалось!»

Позиция понятна. Хотя можно встретить и прямо противоположную точку зрения (с которой, впрочем, довольно трудно согласиться). Алексей Нилогов: «Писатель и филолог из Питера Татьяна Кондратович, пишущая под псевдонимом Маруся Климова, совершенно уверена в том, что лучшие свои стихи Есенин написал не иначе как в алкогольном бреду. Именно поэтому его так и любят в России. И поэтому, мол, у Есенина – как и у алкоголя – до сих пор так много горячих поклонников. У меня не получилось с ней поспорить!»

Думаю, многие поспорили бы довольно горячо. Ведь когда алкогольные пристрастия в биографии Есенина безоговорочно выносятся на первый план, то это вызывает даже не просто недоумение, но и законное негодование!

Наталья Сидорина: «В России народ стал протестовать, когда вышел на телеэкраны большой сериал под названием «Есенин». Там талантливый актёр Сергей Безруков по воле режиссёра играет именно такого Есенина: пьяницу, повесу, скандалиста… Только непонятно, когда великий поэт Есенин успел написать целое собрание сочинений к своим тридцати годам!»

Но есть и представители других мнений, которые не видят смысла в создании идеализированного образа поэта.

Владимир Силкин: «Когда говорят, что Есенин чуть ли не безгрешен, – то я этому не верю категорически! Есенин и много пил, и много курил, и с многими женщинами имел амурные отношения… Думаю, что неслучайно на пачке его любимых папирос – “Сафо” – была изображена полуобнажённая женщина в тунике. Та же Айседора Дункан в подобной полупросвечивающей тунике любила очень появляться».

А есть ещё и свидетельства, основанные не только на «книжной» информации, а, что называется, – полученные из первых уст. Например – такое, от Александра Руднева: «Есенин частенько предавался пьяному веселью – в последние свои годы пил он совершенно неумеренно, конечно. Мариенгоф об этом, например, пишет. Да и родные сёстры Есенина, и родственники последней жены, Толстые – все говорили, что он страшно пил, я сам лично от них это не раз слышал. Я в рассказы про то, что Есенин не пил, или что нарочно преувеличивал своё пьянство, абсолютно не верю. Безусловно, с Есениным неразрывно связан алкоголь. То, что он без меры пьянствовал, очевидно. В воспоминаниях Мариенгофа, кстати, есть эпизод, когда извозчик ехал по Тверской и в пролётке лежал пьяный Есенин, и голова его болталась туда-сюда».

Воспоминания – вообще особая тема. Даже странно, почему современное Есенину общество так «умилялось» сообщениям о загулах поэта?

Дмитрий Дарин, не видя особой необходимости как-то «выгораживать» Есенина, тем не менее напоминает бессмертные пушкинские строки, многое объясняющие: «У Пушкина можно найти в письмах: “Толпа жадно читает исповеди…потому что в подлости своей радуется унижению высокого, слабостям могущего. При открытии всякой мерзости она в восхищении…” Не надо Есенину приписывать всякие мерзости, у него и своих грехов хватало! Он, конечно, много пил. Например, водку даже не пил, а именно «ел». По воспоминаниям, наливал её в тарелку, добавлял горох и с горохом ел ложкой. В Берлине прямо на концерте, на сцене выпил стакан водки и послал по матушке жену Горького. Начался огромный скандал, но он свистнул, все вернулись на свои места… А потом его на руках несли».

Кстати, в воспоминаниях современников (в том числе и так называемых «приятелей и друзей» поэта) Есенин выглядит иногда запойным пьяницей. Да и вообще – какие там только гадости Сергею Александровичу не приписываются! Тема настолько «полноводная», что ей даже будет посвящена отдельная глава настоящего издания. Здесь же хочется несколько предостеречь от безоговорочного принятия на веру всех «свидетельских показаний» есенинской эпохи.

… При этом не покидает ощущение, что всё высказанное вполне могло уживаться между собой. В какой-то момент поэт решил «втихаря» остаться трезвым, чтобы понаблюдать за подвыпившими друзьями, в другой – «отпустил себя», напившись «до чёртиков». А всё, мол, шло от его творческого артистизма – именно он иногда заводил поэта в алкогольные дебри.

Светлана Шетракова: «Есенин сам по себе и артистичен, и творчески самолюбив, но он так умел “загораться”! Он – ярчайшая личность! По многим воспоминаниям, он даже иногда не доезжал туда, куда собирался – напивался где-то по пути! Он пил, конечно, но ему достаточно было выпить, чтобы опьянеть, буквально совсем немножко: никаким алкоголиком он, забулдыгой – как иногда его пытаются представить некоторые – никогда не был!»

Хотя эти самые «некоторые» порой достаточно настойчиво характеризуют Есенина как «человека с диагнозом». Андрей Добрынин: «Есенин имел достаточно распространённый для творческих людей диагноз: “хронический алкоголизм в тяжёлой форме”. И очень многие действия поэта определялись именно этой его болезнью. И винить в этом Есенина я бы не стал. Ведь пьют творческие люди примерно все одинаково, а так заболевают далеко не все: где-то один из пятнадцати. Это что-то типа лотереи. К сожалению, одному из самых талантливых русских поэтов в этом смысле очень не повезло. А когда человек страдает хроническим алкоголизмом, то он уже слабо себя контролирует: драки и скандалы могут возникать совершенно на пустом месте. Как сказано в воспоминаниях современников Есенина, зачастую поэт уже с самого утра был “пьян в дым”. Нельзя сказать, что это поведение нормального, разумного человека. Но тут нужно всегда помнить, что с человеком случилось несчастье, помнить о медицинском диагнозе Есенина».

Критик Владимир Бондаренко, хоть и более терпим к вырисовываемому некоторыми комментаторами образу «пьяницы и дебошира», настаивает, что не стоит спешить со столь категоричными оценками. Личность Есенина слишком сложная и многогранная, чтобы считать определяющим в поведении поэта наличие или отсутствие алкогольного допинга в крови: «Почти в любом поэте много всего разного намешано. Жизнь и эпоха были тогда слишком насыщенными, чрезвычайно напряжёнными. И жизнь самого Есенина выдалась точно такая же. Конечно, когда Есенин – если рассматривать его “кабацкий период” – часто позволял себе «более чем» напиться, то почти любой мужчина в таком виде может вести себя неадекватно, говорить грубости, но на основе таких обрывков цельный портрет личности Есенина создавать нельзя».

Тут не помешает важное уточнение, сделанное руководителем Есенинской группы Института мировой литературы. Ведь явные злоупотребления алкоголем отмечались современниками у Есенина лишь в последние годы. Точнее – после возвращения из США. Именно там, как видится, он и подцепил эту пагубную страсть.

Наталья Шубникова-Гусева: «Есенин до встречи с Дункан спиртным не злоупотреблял. Мать Есенина впервые увидела его пьяным только после зарубежной поездки и пошла искать знахарку – не нашла, а потом бросила эту затею. Тут, конечно, большую роль сыграла Дункан. Понятно, она пережила страшную трагедию. Машина с её детьми сорвалась в реку Сена в Париже и двое её маленьких детей погибли».

Дункан «заливала» своё горе: не выходила на свои танцевальные номера, предварительно не накачавшись шампанским… К тому же – вспомним предисловие к этой книге – в Штатах тогда пытался с переменным успехом править Сухой закон, и особым шиком у разгульной богемы считалось найти лазейку и «поднабраться» запрещённым алкоголем… Есенин, по некому капризу судьбы, попал в этот странный водоворот. И выйти из него – увы! – уже не сумел. Или – не успел…

Хотя, может быть – не захотел. Ведь в интервью не раз звучала мысль, что открывшаяся «алкогольная вселенная» как нельзя кстати закрыла собой некоторые возникшие лакуны в жизни Есенина.

Марина Замотина: «Хотя Есенин не был таким уж законченным алкоголиком, но слыл сильно выпивающим человеком, особенно в последние годы. Он мог работать целый день, но потом загулять. Не считаю это недостатком или трагедией. Он, видимо, не мог самостоятельно справиться с эмоциями, поэтому алкоголь представлял один из способов заглушить этот “вулкан” эмоциональности и темперамента».

Да ещё плюс к этому – алкоголь (как классическое «психотропное вещество», по классификации Всемирной организации здравоохранения), возможно, наделил поэта и определёнными новыми возможностями. Пусть, на первый взгляд, это и довольно спорное утверждение, но отдельные респонденты отмечают, что некоторые качества, так необходимые в творчестве, усиливаются от употребления спиртного. Взять ту же интуицию, к примеру.

Андрей Фефелов: «Творческий человек наполнен интуициями. Он выстраивает свою жизнь не через призму каких-то основательных вещей – как семья, дом, род, попытка построить будущее для детей, но исходит лишь из своих внутренних (осмысляемых скорее лишь интуитивно) творческих задач. Эти задачи требуют определённого опыта, который может быть весьма условным. Человек может просто гулять по Бульварному кольцу, смотреть на деревья, цвет неба, на явления природы, театр теней… У художника образы могут рождаться через что угодно. Это хаотические моменты, когда через слово открывается целая картина. У художника может быть разный опыт: война, тюрьма, алкоголь…»

Можно тут вспомнить и о некоей экстраординарности, нестандартности взгляда на мир в целом и составляющие его отдельные явления. Часто подобное также указывается как частый спутник алкогольных возлияний.

Владимир Смирнов: «Кабацкость, если брать в физическом смысле, это часть жизни любой нации: всё, что связано с опьянением, ресторанностью… Русская душа многое пережила в XX веке: террор, голод, войны, гражданские распри, одиночество, отчаяние. Это было одиночество нации. Я думаю, что наличие некой “теневой” поэзии естественно, так как всё это пребывает и в жизни отдельного человека, и в жизни нации. Порой очень значительные поэты-современники испытывали недоумение от таких стихов, считали, что это обращение к малокультурным слоям. Хотя великий Некрасов, которым когда-то мучили в средней школе, как-то заметил: “Вот почему всё самое талантливое в русском человеке… подаётся либо в пьянице, либо в охотнике?” Не стоит быть апологетом пьянства, конечно, но ведь согласитесь, злоупотребляющие алкоголем – они в некоторой степени экстраординарные, хоть и отверженные люди».

Приведу любопытное предположение о возможной «прямой активизации» творческих способностей (пусть даже и не длительной во времени). Интересен пример практически из настоящего времени: не только в суровые революционные годы творческие люди пытались найти в алкоголе утешение и новый источник вдохновения.

Алексей Налепин: «Алкоголь убивает многих, и, к сожалению, это тысячелетняя традиция существования культуры. Всё-таки, в конечном итоге, после временного всплеска новых ощущений начинается распад личности, деградация. Другое дело, может одновременно происходить и некое обострение каких-то скрытых чувств, творческих способностей – хотя это и вопрос очень спорный. Яркий пример – творчество поэта Сергея Чудакова, ушедшего из жизни в 1997 году. Поэт в высшей степени талантливый, некоторые строки – буквально гениальные! Тем не менее, распад личности очень сильно ощущается в стихах, да и вся судьба Чудакова говорит о том, что, если алкоголь и стимулирует некоторые творческие составляющие, то в принципе, в целом – это вещь деструктивная, разрушающая… Думаю, Есенину объективно следовало меньше пить, но меньше он пить под конец своей жизни просто уже не мог».

Многие люди творческих профессий стесняются, откровенно стыдятся своих вредных привычек и разрушающих пристрастий. А есть и такие, которые открыто бравируют ими. Но если данный «личный негатив» никак не отражается в творчестве – то это не более чем ещё один биографический штрих где-то «на полях» жизненного полотна, особо не влияющий на общий замысел картины. А вот если пагубная страсть становится объектом творчества, безудержно воспевается им – тогда, несомненно, она требует особого внимания исследователей.

И здесь важно, что Есенин не только самолично прошёл через своеобразное искушение пьянством, но и создал произведения, которые многие упорно величают чуть ли не «гимном винопитию». Как тут не вспомнить бессмертные рубайи Омара Хайяма: он-де воспевал некое «вино», после чего на века стал величаться чуть ли не «псалмопевцем пьянства». Хотя многие исследователи отмечают, что за воспетой Хайямом идеей винопития прячется суфийский символ тайного мистического блаженства. Неслучайно широко известно суфийское изречение (иногда даже приписываемое самому Хайяму): «Наше вино появилось в мире раньше вашего винограда!»

Уверен, что в случае с Есениным едва ли стоит искать за «кабацкой романтикой» некие тайные (масонские или ещё какие-то) иносказания. Есенинские стихотворные циклы «Москва кабацкая» и «Любовь хулигана» повествуют о довольно привычном, земном измерении, хорошо знакомом не только во времена Есенина, но и в наши дни.

Марина Замотина: «То, что Есенина воспринимают на самых разных уровнях, – прекрасно. То, что он упрощал и снижал тон поэзии, – разве плохо? Его поэзия разная, есть и очень возвышенные, а есть и простые вещи. По крайней мере, своими двумя циклами – “Москва кабацкая” и “Любовь хулигана” – он сразу же расширил круг читателей. Поэзию вообще сложно воспринимать, а простотой данных циклов он как раз привлёк к ней новых читателей. Его поэзия очень хорошо ложится на музыку. Не надо писать сложную и изысканную композицию, пары аккордов и переборов вполне достаточно».

Часто именно из-за этих стихотворных циклов Есенина в мире называют «русским Франсуа Вийоном». Тот тоже, как мы знаем, писал, помимо прочего, «воровские баллады», – при этом использовал жаргонизмы, а также щедро живописал реалии, до конца понятные лишь представителям криминального мира.

Валентин Сорокин: «Есенин, когда писал циклы “Москва кабацкая” и “Любовь хулигана”, стал брать другой уровень, как говорят – атрибутику. Но он настолько великий поэт, что и употребление слов, образов, оно действительно в этих циклах на несколько градусов ниже. Но когда читаешь стихи Есенина о пьянице или палаче, понимаешь: это – абсолютное попадание. Думаю, в этих циклах его привлекла не просто новизна темы. Это – его глубокое разочарование в революции, пониженность веры, радости, восторга! Чувства, которые ощущал и народ, – как абсолютную утрату надежды. Именно поэтому этот “третьесортный” мир и вошёл в него. Перед нами – своеобразный социальный протест!».

Похожую трактовку – обращение к «третьесортному» в силу большого жизненного разочарования – можно встретить и у Владимира Крупина: «Строки Есенина “И похабничал я, и скандалил…” – объясняют многое. И усталость, и разочарованность в жизни присутствовали, конечно, – но какое тогда время было! У Есенина есть даже ещё более страшная фраза: “Я пришёл на эту землю, / Чтоб скорей её покинуть”. Или это его “ярче гореть” – в контексте “сгореть». Ощущение горечи непонимания, невысказанности присутствовало у Есенина, конечно же. Как и особая бесприютность, сиротливость».

Но есть и совершенно иная трактовка. «Кабацкая» жизнь у Есенина объявляется-де настоящей, подлинной – в противовес манерно-искусственному кривлянью Серебряного века. От мертворождённых химер творческих изысков – назад, к народу! К жизни, где можно вздохнуть полной грудью, где в полной мере «разлита» вольница и жизнеутверждающая бесшабашность!

Сергей Сашин: «Сейчас происходит то же самое, что и во времена Есенина: этот так называемый модерн, новаторство, авангард, технологические изыски, – всё это ведёт в некий тупик, болото. Люди начинают писать совершенно непонятные картины или стихи, это продаётся за невероятные деньги, возникают разного рода ущербные инсталляции. Но в то же время есть и другая жизнь – красивая, талантливая… настоящая! Думаю, Есенину стали неинтересны все эти “околокультурные” игрища. Возможно, знаменитые есенинские циклы – “Любовь хулигана” и “Москва кабацкая” – созданы именно для того, чтобы показать, что есть другая жизнь, наполненная настоящим смыслом, а не весь этот искусственный вымученный модерн. Эти “хулиганские” есенинские циклы напрямую, непосредственно относятся именно к живой, целостной жизни. В отличие, скажем, от “Чёрного квадрата” – ни к искусству, ни к жизни не относящегося».

Иногда «кабацкие» стихи Есенина предлагают воспринимать как некую аллегорию, где каждый поэтический символ имеет множество значений и не должен восприниматься слишком буквально.

Сергей Соколкин: «Есенин часто ходил в кабаки, где видел воочию ту самую движущую силу происходящих в стране и в мире кардинальных перемен, – революционно настроенную толпу. И то, как мастерски он выразил в своих циклах “Москва кабацкая” и “Любовь хулигана” атмосферу разгульного революционного подъёма тогдашней России, – очень дорогого стоит!

Есенин пишет там не о пьянстве и не о водке, а о сломе человеческого сознания, о трагедии великой страны, которую многие воспринимали в то время как грандиозную личную трагедию. В этих стихах у Есенина бушует внутренняя буря, нещадный шторм чувств, – и они точно соответствовали тому состоянию, в котором находился как сам Есенин, так и большинство людей в то время. Именно поэтому эти стихи находили отклик в душах и в другие, более размеренные времена, по сей день».

Впрочем, даже те комментаторы, которым претила резкость, грубость есенинского слова в них, не могли не отметить популярность этих строк, что отправились семимильными шагами в широкие народные массы.

Дмитрий Дарин: «Я должен сразу сказать тем, кто утверждает, будто “Москва кабацкая” являет собой вульгарную поэзию, будто это – поэзия для черни: уймитесь! Одна строчка из завершающего стихотворения “Москвы кабацкой” – “Не жалею, не зову, не плачу…” – перевешивает всё творчество этих так называемых критиков».

Есенин не стал участвовать в конкурентной драчке за мимолётное внимание читателя-сноба Серебряного века. Все эти условности да изыски, изощрённости да иносказательности могли лишь ненадолго завлечь переменчивый интерес эстетствующих ценителей «высокой пиитики». А Есенин «зашёл с тыла», отыскав ранее игнорируемое «читательское месторождение». Создание в поэтическом пространстве этого «нового», революционного кабака – где диссидентское нытьё и жалобы на судьбу сменились брутальной мощью и разгульной вольницей – стало для Есенина несомненной творческой удачей. Есенину удалось привнести подобную поэзию даже туда, где поэзию никогда особо не жаловали. А заодно – породить массу подражателей, кинувшихся вслед, по стопам Сергея Есенина, окучивать вновь открывшуюся благодатную читательскую ниву.