Текст книги "Почему Россия отстала? Исторические события, повлиявшие на судьбу страны"

Перед публикацией этой книги весь ее текст или отдельные главы прочли Владимир Гельман, Андрей Касатов, Михаил Кром, Павел Крылов, Борис Миронов, Кирилл Михайлов, Элла Панеях и Денис Хрусталев. Они помогли мне избавиться от ряда ошибок, неизбежно вкрадывающихся в работу, особенно когда приходится охватывать большой объем материала. Я благодарен коллегам за оказанную помощь. Наверняка ошибки в книге остались, и за это я сам несу ответственность.

Также хочу выразить благодарность издательству Европейского университета в Санкт-Петербурге и его директору Милене Кондратьевой. Почти каждую свою книгу в последние годы я несу именно в это издательство и всегда получаю большое удовлетворение от работы с ним. Плодотворный творческий союз меня связывает с Дмитрием Капитоновым, редактировавшим в разное время множество моих текстов: от небольших популярных статей до солидных научных монографий. И эту книгу он тоже подготовил к печати, за что я ему весьма благодарен.

А благодарность моей семье не выразить никакими словами. Как жить с человеком, который постоянно «проваливается» куда-то в Италию XIV в. и не вылезает оттуда до окончания очередного текста? Тем не менее моя жена Елена и сын Иван все проблемы терпеливо выносили, поддерживая меня в моменты творческих кризисов. Более того, за долгое время, прошедшее с начала работы над этой книгой, Иван завершил учебу в школе и университете, поступил в аспирантуру и превратился в коллегу, с которым можно обсудить сложные исторические вопросы.

Интерлюдия 1. Снег в храме

В 60 километрах к юго-востоку от Рязани есть старое городище. Огромное пустое пространство, заросшее высокой травой. По краям его видны мощные земляные валы. Память о том, что здесь когда-то была цивилизация, что люди укрепляли сие странное место и что само по себе это место заслуживало серьезной защиты. Иных свидетельств человеческого существования на городище нет. Или, точнее, их надо отыскивать. Коль приглядеться, среди зарослей дикой травы можно найти основания трех старых соборов – Успенского, Спасского, Борисоглебского. Ученые отметили их табличками, которые, впрочем, порой исчезают. Что сделаешь? Хулиганы.

Тяжкие чувства пробуждает это место. Трудно свыкнуться с мыслью, что между валами, вокруг древних храмов восемь столетий назад бурно кипела жизнь. Работали люди, торговали, молились Богу. По всей видимости, храмы украшены были снаружи белокаменной резьбой и скульптурами. А внутри расписаны фресками{44}44
  Лихачев 1987: 245.


[Закрыть]. В иных городах Европы цивилизация и по сей день существует именно там, где зарождалась она много веков назад. Даже в Помпеях присутствует жизнь. Там есть развалины, уцелевшие под вулканическим пеплом. Там есть туристы, экскурсоводы, продавцы кофе и мороженого. А здесь ничего. Трава, ветер, пустое пространство и пяток чахлых домиков, в которых на зиму остается полторы бабушки.

Место это называется ныне Старая Рязань. Но на самом деле именно оно является истинной Рязанью – центром древнего княжества, городом, принявшим на себя первый удар идущих с востока монгольских полчищ. Нынешний областной центр по праву должен был бы носить свое исконное имя Переяславль-Рязанский. Но много лет назад именно туда из разоренного нашествием центра перебралась цивилизация. Именно там разместился княжеский стол. Именно там стали жить и торговать, стремясь хоть как-то укрыться от страшных непрекращающихся набегов. И вот уже Переяславль присвоил себе не только богатства, но даже имя настоящей Рязани, оставив Рязань старую наедине со своим прошлым. Наедине с памятью о том бурном столетии, что предшествовало набегу.

С одной стороны городище вдруг резко обрывается к Оке. Там нет древнего вала. Там взору открыта бескрайняя даль. Сначала цепочка домиков, спрятавшихся под обрывом, затем река, затем старица Оки, а затем огромные пустые пространства, на которых почти не чувствуется присутствия человека.

Поздней осенью, в ноябре, когда я стоял над обрывом, глядя, как грозные тучи медленно стягиваются с южной стороны к валам Старой Рязани, мне казалось, будто заокские просторы наполняются постепенно, тьма за тьмой, вооруженными кочевниками, стремящимися взять город в кольцо, отрезать от мира и под конец уничтожить его резким, решительным штурмом. Было холодно и жутко. Мир выглядел пустынным, незаселенным и чрезвычайно хрупким, несмотря на все известные достижения цивилизации.

Рязань не сразу погибла. Историки полагают, что после Батыева нашествия она еще долго мучилась, пытаясь возродиться. Но это, увы, оказалось невозможно. И вот ныне между валами – лишь ветер, трава и останки древних соборов.

В других русских городах, подвергшихся нашествию, ситуация не столь плачевна. И все же, когда бродишь по их улочкам, не оставляет мысль о чудовищном разрыве эпох. О том, что мы почти не чувствуем связи с домонгольским периодом жизни Руси и скорее выстраиваем ее образ в своих фантазиях, нежели действительно возводим наше происхождение к той эпохе.

Совсем давно, в 1980 г., 19-летним мальчишкой я начинал свои путешествия по России. Первым городом на моем пути оказался Владимир. Реальные впечатления резко разошлись с тем вымышленным образом, который формировался за время школьного изучения истории.

Древнего города как такового не обнаружилось. В центре Владимира, на холме, стояли два потрясающих, чудом уцелевших от домонгольских времен белокаменных собора – Успенский и Дмитровский. А вокруг простиралось что-то странное, что-то совсем-совсем непохожее на мир Древней Руси, что-то практически неотличимое от урбанистического пространства любого другого населенного пункта страны ХХ в. Прошлое растворилось, почти не оставив следов. А белоснежные храмы казались музейными экспонатами, не выросшими здесь естественным образом, а искусственно перенесенными откуда-то издалека, из реального мира, имевшего непосредственную связь с домонгольским обществом.

Через 17 лет после этого я оказался в небольшом, но чрезвычайно старом немецком городке Майнце. В каком-то смысле он похож на Владимир. В центре стоит древний романский собор, чудом сохранившийся после бомбардировок Второй мировой войны. А вокруг – совсем иной мир. По большей части – дома второй половины ХХ в. Дома, которые построили на пепелище вскоре после того, как отгремели сражения.

Казалось бы, это явный новодел. И все же, гуляя по улицам Майнца, я ощущал присутствие давно ушедших эпох. Наверное, связано это было с тем, что в городке сохранилась старая, исторически сложившаяся структура улиц. Они были узенькими, извилистыми, кривыми. Дома ХХ в. точь-в-точь встали на место тех, которые стояли до бомбардировок. А те, в свою очередь, были преемниками домов, пришедших откуда-то из совсем седой старины, откуда-то из XIII столетия, когда бюргеры Майнца, собравшись возле собора, обсуждали, наверное, идущие с востока вести о страшном монгольском нашествии, несущем угрозу всему христианскому миру.

Нашествие это не дошло до западных немецких земель. Но по землям русским прокатилось огнем и мечом. В «Андрее Рублеве» Тарковского есть эпизод, когда снег сыплет внутри разрушенного нашествием храма. Медленно и тихо падают белые хлопья на жалкую кучку уцелевших после погрома людей. И мнится, что это – конец всему, конец надеждам, конец культуре, конец тому миру, который творил своей кистью великий художник.

На самом деле это, конечно же, был не конец. Скорее начало. Скорее исходная точка на длинном пути российской истории. Момент, который определил многое из того, что происходило с нами впоследствии.

Глава 1. Набеги и кочующие бандиты

В 1908 г. немецкий профессор Франц Оппенгеймер в книге «Государство» четко сформулировал банальную, казалось бы, вещь: «…существует два принципиально противоположных метода, посредством которых человек удовлетворяет свои потребности, – работа и разбой. Другими словами, собственный труд и насильственное присвоение труда других людей»{45}45
  Оппенгеймер 2020: 76.


[Закрыть].

В тот момент сказать подобную «банальность» было чрезвычайно важно, поскольку ход научного мышления у многих ученых уже находился под воздействием марксизма, стремящегося обратить внимание совсем на другое – на эксплуатацию человека человеком. Марксистский взгляд на историю – это изучение вопроса о том, как человечество может перейти от эксплуататорских экономических систем (способов производства) к коммунистическому обществу, при котором эксплуатации не будет{46}46
  Маркс, Энгельс 1948: 8–39.


[Закрыть]. Капиталист в марксистской системе – это не тот, кто своим трудом и интеллектом создает производство, а лишь тот, кто отбирает у трудящихся прибавочную стоимость. Оппенгеймер же, в отличие от марксистов, разделил людей на группы совершенно иным способом. У него с одной стороны находятся те, кто трудится (в том числе создает рабочие места и организует производственный процесс), а с другой – те, кто занимается бандитизмом, то есть разными способами отнимает заработанное и у создателей бизнеса, и у менеджеров, и у работников. К числу этих бандитов относятся и столь любимые марксистами пролетарии, если они по завету Маркса «экспроприируют экспроприаторов»{47}47
  Маркс 1978: 773.


[Закрыть] или (что, по сути дела, то же самое) согласно совету Шарикова – героя булгаковской повести «Собачье сердце» – делят не принадлежащее им имущество.

Конечно, мир не является черно-белым и люди не рождаются тружениками или бандитами. В истории часто так бывало, что человек отдается работе или разбою в зависимости от обстоятельств. Сегодня нам кажется, что труженика от бандита отделяют жесткие моральные нормы и переход из одного состояния в другое возможен лишь для людей, этих норм не имеющих, однако столетиями жизнь человечества складывалась иначе. Бандитом запросто становился крестьянин в годы неурожая или из-за того, что он сам стал жертвой насилия. Бандитом становился вооруженный пастух, охранявший стада и понимавший вдруг, что, напав на соседа, можно неплохо подзаработать. Бандитом становился наемный солдат, которого перестало нанимать замирившееся государство{48}48
  Хобсбаум 2020: 47–52.


[Закрыть]. Бандитом становился купец при плохой конъюнктуре рынка, а бандит становился купцом, если много награбил и нуждался в сбыте товара. Таким образом, подход Оппенгеймера надо понимать не как деление мира на плохих и хороших людей, а как деление на конструктивные и деструктивные методы добычи средств к существованию. Причем обстоятельства, способствующие преобладанию тех или иных методов, могут складываться объективно и надолго определять исторический путь общества.

«Вся мировая история от первобытных времен до наших дней представляет собой не что иное, как непрерывную борьбу между "экономическими" и "политическими" методами, которая будет продолжаться до тех пор, пока мы не достигнем такого уровня развития, при котором станет возможным появление "свободного гражданства свободных людей"»{49}49
  Оппенгеймер 2020: 77–78.


[Закрыть]. Экономические методы в соответствии с этой теорией представляют собой методы созидания, политические – методы перераспределения, с помощью которых созданное отнимается у того, кому оно принадлежит. Подчеркнем, что, по Оппенгеймеру, это относится ко всей мировой истории, а не только ко временам реализации идей марксизма в СССР, которые наступили, кстати, уже после написания книги «Государство». Не случайно в современной науке самые влиятельные труды посвящены проблеме преодоления насилия{50}50
  Норт, Уоллис, Вайнгаст 2011.


[Закрыть], а не борьбе с эксплуатацией в духе старого марксизма.

Если мы взглянем на историю человечества именно глазами Оппенгеймера, а не Маркса с Энгельсом, то будем размышлять не о проблеме построения светлого будущего без эксплуатации (которое вряд ли вообще возможно), а о том, почему в реальной жизни одни страны стали богатыми, а другие остались сравнительно бедными. Иными словами, выясняя, как человечество боролось с бандитами в широком смысле этого слова, мы будем подходить к ответу на самый актуальный для сегодняшней России вопрос: почему наша страна отстала от тех стран, где созданы лучшие условия для жизни. И важнейшее понятие, судьба которого нас в этой связи будет интересовать, – это собственность.

Рассуждения об эксплуатации, на которых строится марксизм, чрезвычайно расплывчаты. Капиталист получает ярлык эксплуататора, хотя без его капитала невозможно никакое производство. Но стоит нам признать, что капитал наряду с трудом создает продукт, и отношения эксплуатации станет правильнее называть отношениями сотрудничества или кооперации между двумя факторами производства. В отличие от эксплуатации собственность – это понятие очень конкретное. Если человек является собственником имущества, у него имеется стимул к работе, к созиданию. Если же имущество у него могут легко отобрать, стимулы к созиданию исчезают. Частная собственность представляет собой необходимое (хотя и не достаточное) условие для процветания{51}51
  Бетелл 2008: 20.


[Закрыть]. Этот вывод справедлив не только для современной ситуации, когда различные «шариковы» стремятся взять и поделить имущество других людей, но и для всей человеческой истории, в ходе которой защищенность собственности была стимулом для развития, а незащищенность порождала застой.

Таким образом, для того чтобы понять, как начиналась у европейцев (и у населения русских земель в том числе) модернизация[3]3
  О модернизации как научной категории можно прочесть в других моих работах (Травин, Маргания 2004а: 18–124; Травин 2015а: 11–19; Травин 2019а).


[Закрыть], нам следует уйти в довольно давние времена. В те времена, когда не существовало никаких условий для нормального экономического развития. В истории столь давнюю эпоху принято называть Темными веками, поскольку мы очень мало про них знаем. Применительно к интересующему нас вопросу «тьма» выражалась в многочисленных набегах «варваров» на европейские земли, пытавшиеся худо-бедно перейти от существования в условиях нестабильности к мирной созидательной жизни. Очагами такой созидательной жизни являлись города, сохранившиеся после гибели Западной Римской империи или понемногу возникавшие в местах интенсивной торговли, а также там, где их по какой-то причине стремились основать правители. Но набег был несовместим с развитием городской культуры, с формированием ремесла, с накоплением капитала и с торговлей, связывающей между собой отдельные центры цивилизации, окруженные густыми лесами, дикими землями и суровыми морями. Набег представлял собой явление значительно более деструктивное, чем «стандартная» межгосударственная война, характерная для Средних веков и Нового времени. Джеймс Скотт описал набег как наиболее развитую форму охоты и собирательства, когда в объекте нападения максимально сконцентрированы привлекательные ресурсы{52}52
  Скотт 2020: 248.


[Закрыть]. «Охотник» внезапно появлялся, хватал как можно больше разнообразной добычи и исчезал, не стремясь владеть и управлять ограбленным городом.

Столкновение между собой различных государств может повлечь катастрофические разрушения, массовую гибель людей, приостановку развития экономики и множество иных печальных последствий. Однако целью такой войны не являются ни безудержный грабеж, ни всеобщее разрушение. Победитель стремится захватить чужие земли, ограничить политическую власть соседа, поставить его в зависимость от себя, получить контрибуцию и т. д. и т. п. Поэтому он заинтересован в разумном ограничении насилия со стороны своих воинов, а следовательно, убийства, разорения и разрушения во время войны между государствами имеют определенный предел.

Напротив, разрушения, приносимые набегами, предела не имеют. Разрушитель стремится захватить побольше денег, рабов и ценных вещей, а в дальнейшем перебраться на новое, еще не разоренное набегами место. Для предотвращения разрушений государства, страдающие от набегов, могут прибегнуть к выплате дани, что часто становится неподъемной ношей для их развивающихся экономик. Однако даже дань не способна гарантировать сохранности городов и обретения возможностей для развития торговли. Время от времени очередные набеги вновь приводят к катастрофическим разрушениям. Никакого развития не происходит. Жизнь стоит на месте. Максимум, чего удается добиться, – это сохранить от грабежей и погромов какой-то минимум имущества.

На протяжении ряда веков Европа страдала от разрушительных набегов. Со временем народы, их совершавшие, оседали на захваченных землях, проникались идеями цивилизации, переходили к иному образу жизни, меняли седла на замки и дворцы, а непрерывную скачку или плавание по морям – на прелести спокойного существования. Но тут появлялись новые агрессоры, цивилизующиеся земли захлестывала очередная волна набегов, и все начиналось сначала. Не будем сейчас подробно вдаваться в эту трагическую историю[4]4
  Подробный рассказ о первоначальном этапе набегов на Европу см., например, в книге А. Корсунского и Р. Гюнтера (Корсунский, Гюнтер 1984).


[Закрыть]. Остановимся на ее завершающей части («второй волне»), поскольку в науке доминирует представление о том, что именно она «принесла больше ущерба и имела более катастрофические последствия»{53}53
  Эрс 2019: 13.


[Закрыть].

В кольце врагов

В период, предшествовавший началу второго тысячелетия (примерно с VIII до X в.), различные регионы Европы страдали от набегов, осуществлявшихся по трем направлениям. С севера, со Скандинавии, надвигались норманны (викинги). С юга, из Африки, европейцам угрожали арабы (сарацины). С Востока, из диких степей, слабую, неустойчивую цивилизацию атаковали венгры (мадьяры).

Мощная (казалось бы) Каролингская империя оказалась совершенно не способна сопротивляться набегам. «У нее не было ни постоянной армии, ни флота, ни прочных фортификаций, ни финансов, достойных этого названия, ни даже, вероятно, подлинной поддержки со стороны народа»{54}54
  Мюссе 2001: 141.


[Закрыть]. Поэтому набег часто оборачивался не сражениями, а бегством, гибелью или пленом.

«Завидев корабли под полосатыми или красными парусами с головами драконов и зверей на высоко вздымавшихся форштевнях, жители приморских районов Англии и Ирландии, Франции и Германии бросали дома и поля и спешили укрыться в лесах вместе со своим домашним скарбом и скотом, – так ярко описывал многочисленные нападения викингов известный российский историк Арон Гуревич. – Замешкавшиеся погибали под ударами боевых топоров пришельцев или становились их пленниками. Вместе с награбленным имуществом их грузили на корабли и увозили на север. Все, что пираты не могли захватить с собой, уничтожалось: скот убивали, дома сжигали»{55}55
  Гуревич 2007: 82.


[Закрыть]. Поджог и полное уничтожение разграбляемого населенного пункта вызывались, как правило, чисто военной необходимостью. Иногда огонь помогал осаде города, но в основном использовался при отступлении ради того, чтобы отвлечь противника, заставить его спасать остатки своего имущества, а не преследовать уходящих с добычей грабителей{56}56
  Буайе 2017: 95.


[Закрыть].

Суровый климат северных стран, где издавна жили норманны, вынуждал их искать альтернативные сельскому хозяйству способы прокормления. Разбой и пиратство, иногда сочетавшиеся с торговлей, а впоследствии эмиграция в страны, где «с каждого стебля капает масло», стали естественным механизмом выживания{57}57
  Гуревич 2007: 100–101.


[Закрыть].

Причем образ жизни викингов, их умение строить корабли и опыт постоянного плавания по морям сильно способствовали успешным набегам. Передвигались норманны быстро, могли высадиться в неожиданной точке суши, подняться вверх по реке, а потому никакие войска не способны были предотвратить «десантную операцию»{58}58
  Хейвуд 2020: 75.


[Закрыть].

Горячие северные парни с колоритными именами, такими как Харальд Боевой Зуб, Бьерн Железный Бок, Рагнар Кожаные Штаны, Эйрик Кровавая Секира, Сигурд Свинья, Эйнар Брюхотряс, Свейн Вилобородый, Харальд Серая Шкура, Магнус Голоногий, Сигтрюгг Шелковая Борода и т. п.{59}59
  Джонс 2007: 39, 212, 241, 364, 373, 398, 400, 417, 422.


[Закрыть], прошлись огнем и мечом по значительной части Европы. Среди норманнов даже «почтенные люди», не промышлявшие постоянно разбоем, временами (по мере надобности или желания) отправлялись в грабительские набеги на двух-трех судах. Порой не к дальним врагам, а к соседям и даже к соплеменникам{60}60
  Сванидзе 2014: 162.


[Закрыть].

В конце VIII в. викинги атаковали Англию с севера, разграбив ряд монастырей. Но это была лишь прелюдия к тому колоссальному «концерту», который они устроили примерно полстолетия спустя. «История викингских походов после 834–835 гг. оставляет устойчивое впечатление, что с этого момента они превращаются в своего рода "организованное мероприятие"»{61}61
  Джонс 2007: 204


[Закрыть]. Большой набег на Кент в 835 г. положил начало трем страшным десятилетиям, когда нападения на английские земли происходили почти ежегодно. В конечном счете все увенчалось полномасштабным завоевательным походом. В 865 г. датчане высадились в Восточной Англии. Война с ними шла долгое время с переменным успехом, отчего неизбежно страдала слабая экономика острова. Наконец в 893 г. большое датское войско высадилось в устье Темзы и грабило местное население на протяжении следующих трех лет.

Очередной этап осуществления погромов настал к концу X столетия. Датчане собрали чрезвычайно сильную армию, которая раз за разом наносила поражения плохо организованному эссекскому ополчению. В итоге англичанам приходилось постоянно откупаться от агрессоров{62}62
  Морган 2008: 84–101.


[Закрыть]. Так, например, в 980 г. датчане получили огромную сумму – 10 000 фунтов серебра, в 994 г. – плата возросла до 16 000, а к 1002 г. – до 24 000. Дальше размер так называемых «датских денег» продолжал нарастать. В 1007 г. он составил 36 000, а в 1012 г. – 48 000 фунтов и, наконец, в 1018 г. – 72 000{63}63
  Арбман 2008: 111–112.


[Закрыть]. Можно представить себе трудности, которые приходилось претерпевать хозяйству, обложенному столь высокой данью. Ни о каком нормальном развитии в то время не могло идти речи. Только о выживании. Во Франции, согласно имеющимся данным, бремя «датских денег» было несколько меньше – в совокупности около 40 000 фунтов, но сведения есть лишь о 7 платежах из 13{64}64
  Там же: 136.


[Закрыть].

Постоянный грабеж происходил и в Ирландии. Хронист говорил, что «невозможно передать всех страданий, которые вынес ирландский народ, мужчины и женщины, миряне и священники, малые и старые, от этих воинственных и диких язычников»{65}65
  Цит. по: Гуревич 2007: 126.


[Закрыть]. Естественно, сведения обо всех совершаемых викингами жестокостях не сохранились в деталях, но кое-что об их нравах нам может рассказать история про некоего Ульва по прозвищу Пугало, решившего расправиться со своим пленным врагом. Он «вспорол ему живот, привязал конец кишок к дубу и стал водить его вокруг, пока все кишки не намотались на дерево»{66}66
  Каппер 2003: 60.


[Закрыть]. Лишь после этого несчастный скончался.

Норманны проникали даже в Южную Европу. В 40-х гг. IX в. викинги дошли до Пиренейского полуострова, две недели грабили Лиссабон, а потом атаковали Севилью{67}67
  Джонс 2007: 210.


[Закрыть]. В 860 г. они напали даже на Пизу, находящуюся в Италии. А для того, чтобы захватить маленький приморский городок, который они по неосведомленности приняли за Рим, норманны пошли на интригующий ход, сравнимый со знаменитым троянским конем, придуманным Одиссеем ради проникновения в Трою. Норманны направили послов с известием о внезапной смерти своего вождя и с просьбой совершить над ним погребальную службу по христианскому обряду. С разрешения епископа гроб с телом был внесен сподвижниками вождя в город. Однако вместо того, чтобы отправиться в мир иной, «покойник» вдруг вскочил и убил епископа, а свита набросилась на горожан и их имущество. Когда же стало ясно, что сей населенный пункт отнюдь не Рим, норманны решили сжечь город{68}68
  Гуревич 2007: 137; Джонс 2007: 215.


[Закрыть].

Переправившись через Гибралтар, викинги слегка пограбили Северную Африку, увезя с собой «в качестве сувениров» синих людей (blámenn) – по всей видимости, негров{69}69
  Джонс 2007: 214.


[Закрыть]. Но главным объектом их деятельности, естественно, оставалась богатая Европа. Норманны «снова и снова появлялись на ее северном и западном побережьях, поднимаясь на своих быстроходных маленьких судах вверх по речным руслам, проникая вглубь страны и грабя прежде всего монастыри и города на пространстве от Гаронны до Эльбы. Под их натиском пали и прекратили свое существование такие известные торговые центры, как Дорестад и Квентовик. Нант и Руан, Гамбург и Париж, Орлеан и Утрехт, а также многие другие города и монастыри тяжело страдали от этих нападений. С момента высадки сильного норманнского войска во Фландрии в 878 году набеги принимали всё более опасные формы. ‹…› В 881–882 годах разграбили, например, Кёльн, Бонн и Ахен[5]5
  В Ахене норманны сожгли даже гробницу императора Карла Великого – этот своеобразный символ мощи европейцев (Ле Гофф 1992: 47).


[Закрыть]. В 885–886 годах они (норманны. – Д. Т.) вновь угрожали Парижу до тех пор, пока Карл III в конце 886 года не выплатил за их уход большую сумму, предоставив им сверх того еще и зимний постой в Бургундии. ‹…› Для Западной же Франкии норманнская угроза продолжала существовать до тех пор, пока Карл Простоватый, заключая в 911 году мир в Сен-Клер-сюр-Эпте, не передал норманнскому вождю Роллону (иначе говоря, Ролло, Рольфу или Хрольву. – Д. Т.) земли в низовьях Сены, названные по имени их новых владельцев Нормандией»{70}70
  Флекенштейн, Бульст-Тиле, Йордан 2008: 13–14.


[Закрыть].

В связи с тем, что норманны осели на постоянное жительство в Нормандии, стала происходить существенная трансформация системы разбоя (в терминах Оппенгеймера). «Грабеж без разбора, характерный для предшествующего времени, сменялся масштабной системой поборов»{71}71
  Арбман 2008: 136.


[Закрыть]. Как отмечал американский социолог Мансур Олсон, в такой ситуации происходит превращение кочующего[6]6
  Понятие «кочующий бандит» не означает обязательно кочевника, постоянно переселяющегося с места на место. Норманны, например, не были кочевниками. Имеется в виду, что кочевой бандит, в отличие от стационарного, приходит и уходит, не остается на захваченном месте.


[Закрыть] бандита в стационарного. Разбойник начинает понимать, что ему гораздо выгоднее не забирать все имущество у покоренного населения, одновременно сжигая то, что нельзя унести с собой, а отнимать в виде дани лишь некоторую часть, сохраняя у ограбленных людей стимулы к работе. Тогда можно будет постоянно «стричь шерстку» у населения, и это в конечном счете окажется выгодно самому же разбойнику. Более того, стационарный бандит в такой ситуации начинает защищать покоренное население от «конкурентов» (других бандитов), желающих их полностью ограбить или, по крайней мере, взять с них дань. В итоге стационарный бандит надевает корону, становится самодержцем, передает по наследству детям возможность постоянно грабить подвластное население и утверждает, что делает это в соответствии с божественным правом, а не просто по праву сильного{72}72
  Олсон 2012: 33–39.


[Закрыть].

Роллон, превратившийся из кочующего бандита в стационарного, дал мир сельским жителям и стал заботиться о процветании своих владений{73}73
  Джонс 2007: 231.


[Закрыть]. Похожим образом обстояло дело и в Англии. Викинги стали постоянно править Нортумбрией и Йорком после 880 г. А Ирландией – примерно с 910-х гг.{74}74
  Роэсдаль 2001: 208.


[Закрыть] Тем не менее в целом даже постепенный переход к оседлости полностью не остановил дерзких и жестоких норманнских атак.

В конце X в., когда формирующееся германское государство на время ослабло из-за малолетства Оттона III, северное побережье подверглось очередной волне набегов, которым долгое время не удавалось дать по-настоящему эффективный отпор{75}75
  Флекенштейн, Бульст-Тиле, Йордан 2008: 114.


[Закрыть]